Текст книги "Сальмонельщики с планеты Порно"
Автор книги: Ясутака Цуцуи
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)
– Опять вы со своей похабщиной! – рявкнул я в ответ. – А бактерии, по-вашему, похабщиной не занимаются?
– Конечно нет! О чём вы говорите?! Бактерии здесь такие же, как на Земле. В них нет ни грамма похабщины. У них обычное бесполое размножение, и если мы станем последовательно выращивать несколько видов бактерий, они, как и положено, будут бороться друг с другом до полного истребления проигравших. Так и должно быть. А вы что говорите?! Что эти ваши юнговские теории распространяются здесь в том числе и на бактерии?
– Это не Юнг. Это…
– Без разницы. А почему бы и нет? Это действует только на высших животных, но почему бы и под бактерии не подвести? Да? Вот в чём ваша ошибка. Как бы сказать… разрыв привычной цепи… и всё такое. Это же смешно, вам не кажется?
– Но бактерии и эти… высшие… высшие животные… это же разные вещи.
– Ничего подобного!
– Я же не говорю, что здесь… на этой планете… сплошное единообразие… генетика, и всё такое…
– Вот это-то и смешно.
– Да, смешно.
– Что вы имеете в виду?
– А вы?
– Погодите, погодите. О чём это мы, вообще?
Каким-то шестым чувством мы поняли: что-то не так! – и испуганно застыли на месте, не зная точно, в чём дело. Включили закреплённые на поясе фонарики и огляделись при тусклом свете звёзд.
– Поле, – пробормотал я. – Мы на поле с этой… как её?
– Забудь-травой, – подсказал Ёхати.
– Быстро отсюда! – воскликнул Могамигава и, спотыкаясь на корнях и ямках, поспешил вперёд. – Если мы здесь… останемся… тогда… значит…
– Тогда… всё больше…
У меня было ощущение, что мы о чём-то спорим, но я никак не мог вспомнить, о чём речь. Лучшего доказательства, что мы оказались в самой гуще забудь-травы, не придумаешь. Что может быть страшнее осознания того, что твои мысли и воспоминания стремительно вылетают из головы? Ускорив шаг, я едва не пустился бегом.
Преодолев заболоченное поле, мы прошли ещё с километр, но амнезия не проходила, хотя действие «эффекта Элджернона» [23]23
По рассказу (а затем и роману) Дэниела Киза «Цветы для Элджернона».
[Закрыть]сошло на нет. Память стала возвращаться с рассветом, когда «золотые шары» уже заняли на небе своё место. Мы оказались в редколесье; в траве шныряли многоухие кролики, то тут, то там паслись раскладные коровы, мерно перемалывая челюстями травку.
– Могамигава-сан! – окликнул я доктора, который, не останавливаясь, вышагивал впереди.
– А? Что? – с облегчением отозвался он. Голос его звучал мягко, совсем не так, как раньше. – Хотите продолжить нашу дискуссию?
– Хочу.
– Ага! Ну что ж, дискуссия – дело важное.
– Я думал не столько о дискуссии, сколько о том, как влияет забудь-трава на животных. Об этом хотелось бы поговорить.
– Опять у вас какая-то идея?
– Послушайте! Вот мы с вами спорили. Это был даже не спор, а перебранка. Ещё немного – и мы бы подрались.
– И что же?
– Забудь-трава помешала. Заметьте: мы спорили об агрессивности.
Могамигава остановился и, обернувшись, уставился на меня.
– Вы хотите сказать, что животные на этой планете не нападают друг на друга благодаря забудь-траве?
– По крайней мере, это может быть одной из причин.
– Но посмотрите! – Могамигава сделал широкий жест рукой, приглашая меня оглядеться вокруг. – Вот здесь забудь-травы совсем немного, поэтому она на нас никак не влияет. Потеря памяти произошла, когда мы переходили поле и оказались в самой гуще. Разве может такое слабое воздействие стереть генетически запрограммированную агрессивность?
– Однако эта трава растёт по всей планете, во многих местах её целые колонии. Кроме того, все высшие животные здесь травоядные и в отличие от нас они постоянно её жуют. Во всяком случае, многоухие кролики точно ею питаются. Забудь-трава содержится в экскрементах и других животных.
Моригава снова пристально взглянул на меня. Потом, ещё раз посмотрев по сторонам, направился к росшей в нескольких метрах от нас забудь-траве, с корнем выдернул пучок и вернулся ко мне, бормоча:
– Может, дело в токсинах, содержащихся в пыльце или в составе газовой среды. Надо будет провести анализы вместе с доктором Симадзаки. Положите в коробку. – И он протянул мне пучок с таким видом, будто это ядовитая змея.
Не теряя времени, наша тройка двинулась дальше. У нас были часы, но они отсчитывали земное время – чередование дня и ночи каждые два часа сбивало с толку, и мы смутно представляли, который сейчас день недели или время суток.
Многоухий кролик метнулся под ногами справа налево и нырнул в густую траву.
– А как тогда с кроликами? – спросил Могамигава, на ходу продолжавший придумывать свои доводы в нашем споре. Он был доволен, что всё-таки сумел отыскать контраргумент.
– А что такое? – ответил я вопросом на вопрос.
– У них бывает по девять, а то и одиннадцать ушей. Настоящих только два, а остальные… э-э…
– Ложные.
– Да, от семи до девяти ложных. Дёрнешь за такое ухо – кролик его отбрасывает, как ящерица хвост. Хотя новое вместо него не вырастает. Разве это не доказывает, что у них есть враги в природе?
– Конечно есть. Однако кроликов за уши только люди дёргают. Возьмите носатую сирену. Такое крупное животное, без носа. Но оно травоядное. А если учесть, что мамардасийцы едят этих кроликов и другого мяса не употребляют, то очень может быть, что ложные уши – это механизм, дающий шанс спасаться от людей.
– Неужели люди – единственные плотоядные существа на этой планете?
– Насколько я знаю, да, – сказал я и добавил: – Хотя кто знает, кого мы встретим в джунглях.
Могамигава сморщился.
Деревьев в округе становилось всё больше – верный признак того, что мы приближались к джунглям. Как раз с этого места наша прошлая экспедиция двинулась в обход. Шипящая акация, чесоточное дерево, зубастая дейция… Жуткие экземпляры – и на вид, и по названию. На шипящей акации гроздьями повисли реликтовые коконы. Ветви чесоточного дерева покрывала висячая ползучка – наземный вариант ласкающих водорослей. Пронзительно заливались скрипучие цикады, всё чаще встречались олени-свистуны, трехгорбые кабаны, носатые кроты, другие животные – похожие на земных белок, оленей, обезьян. Временами из тени деревьев, сквозь которые мы пробирались, с мычанием высовывалась морда раскладной коровы, заставляя нас подпрыгивать от неожиданности.
Морда у неё была не коровья, да и туловище гораздо меньше. Она куда больше походила на кабана. Коровой её назвали за привычку жевать жвачку. Но четырёх желудков для переваривания жвачки, как у коровы, у неё не было. В процессе пережёвывания её передние ноги стояли на месте, зато задние шагали вперёд, отчего туловище складывалось гармошкой. В результате желудок сжимался, и его содержимое выталкивалось в рот. Потом задние нога останавливались, передние выдвигались вперёд, и корова растягивалась, напоминая уже таксу. Мне захотелось когда-нибудь вскрыть это животное и посмотреть, как устроен его скелет.
Могамигава тем временем решил возобновить наш диалог:
– В воде, на деревьях, на поверхности, под землёй все местные животные прошли адаптивное распространение, в результате чего стали очень похожи на земных особей. Однако в отличие от Земли на этой планете они все травоядные млекопитающие. Причём, по-вашему, не просто млекопитающие, а приматы или же очень близкие к ним высокоорганизованные животные. Вам не кажется это странным?
– Ничуть. Даже рептилии в мезозойский период прошли адаптивное распространение. Например, трицератопсы похожи на носорогов, птеранодоны – на птиц, бронтозавры – на слонов, некоторые виды тероподов – на тигров, ихтиозавры – на рыб.
– Нет. Я не об этом. Я уже спрашивал: почему здесь так мало менее высокоорганизованных млекопитающих, рептилий и амфибий? Рыб вроде тоже нет, из птиц только пенисный воробей.
Я молчал. Скажи я ему откровенно, что думаю, опять бы вышел спор, да ещё покруче.
Но Могамигава не отставал:
– Вот вы сказали, что не согласны с теорией Фудзиони Исивары о законе универсального ортогенеза. Насколько я помню, он утверждает: «Живые организмы на всех планетах, а не только на тех, которые принадлежат к нашей солнечной системе, в широком смысле эволюционируют от бактерий и водорослей к формам жизни, обладающим интеллектом, в соответствии с основным законом универсального ортогенеза, который распространяется на весь космос». Вы с этим не согласны?
Ничего не поделаешь – надо отвечать.
– Но дальше он говорит: «Существуют формы жизни, имеющие на разных планетах значительные внешние отличия. Этот факт всего лишь является конкретным воплощением закона, зависящего от окружающей среды и условий». Но я полагаю, что могут существовать планеты, не соответствующие этому принципу. Всё зависит от среды и условий, конечно.
– Ну вы даёте! Опять! – рыкнул Могамигава, в своей обычной манере давя на оппонента; верный признак, что он готов перейти на крик. – Это просто невозможно! Как вы можете такое говорить?! Какую синтетическую среду эволюции видов мы бы ни выбрали для исследования, первыми всё равно появляются бактерии, за ними следуют простейшие одноклеточные, которые этими бактериями питаются. Продукты распада, выделяемые одноклеточными, становятся питательными веществами для размножения водорослей. И только после этого появляются первые многоклеточные организмы и симбиотическая система стабилизируется. Независимо от среды и условий цикл эволюции живых организмов – это всегда от мелкого к крупному, от микробов к флоре, от флоры к фауне. Мне не доводилось сталкиваться с планетой, где экосистема имела бы какую-то другую форму эволюции. Эволюция везде одинакова. Ни один вид не может возникнуть прежде того вида, который служит ему пищей. Невозможно представить, что сначала появились птицы и лишь потом – насекомые и семена, которыми птицы питаются.
– То есть, по-вашему, идея, что сначала появился человек, – нонсенс?
– Разумеется!
– Однако у одного моего приятеля есть такая теория. Сначала был Человек. Продуктом его деградации стал общий предок людей и обезьян. Затем после непродолжительной эволюции появилась обезьяна, а от деградировавшего вида произошли насекомоядные. И так далее, и так далее, вплоть до появления простейших одноклеточных. Если можно так сказать, теория обратной эволюции.
– Ха-ха! – иронически усмехнулся Могамигава, – Полагаю, ваш приятель это не всерьёз. Впрочем, жаль. Мог бы придумать что-нибудь позанимательнее. Он учёный?
– Психоаналитик. Его зовут Яша Цутини. Он открыл, что всем людям свойственна тяга к теории регрессивности. По его утверждению, теория эволюции больше всего мешает человеку, который всегда хочет чувствовать своё превосходство над другими видами. Теория регрессивности – это один из мифов, таящийся глубоко в сердце каждого современного человека. Как считает Цутини, это же относится и к биологам. Их идеи и теории – это обратная сторона внутренней веры в превосходство человека, что подтверждает следующее заявление профессора Заброни из лаборатории Оэ: «Человек, взявший на вооружение логику животного, чрезвычайно жесток по отношению к другим людям». Или вот вам более реальный пример: цаже Конрад Лоренц, получивший несколько веков назад Нобелевскую премию в области биологии, подчас превозносил превосходство человеческой расы, именно потому что был неодарвинистом.
– Он был сторонником теории эволюции. Оставим обвинения в его адрес за приверженность евгенической дискриминации. Но что плохого в отстаивании превосходства человеческой расы?
– Однако и среди современных биологов, испытавших на себе влияние Лоренца, есть те, кто заявляет, что никакой эволюции быть не может, потому что всё предопределено генетически. Потому что адаптация достигается динамикой популяций всех биологических видов.
– Я знаю таких. Идиоты! – Могамигава опять перешёл на крик. – Закоренелые отрицатели теории эволюции в том или ином виде появляются во все эпохи. Тут ничего не поделаешь. Вас послушать – так все эволюционисты консерваторы, а регрессисты все как один прогрессисты. Видно, сейчас такая мода. Но меня на это не возьмёшь. Подумать только! Среди бактериологов попадаются и такие, кто заявляет, что люди произошли из одноклеточных организмов. Одноклеточники! Вот вам «теория деволюции», которую отстаивает профессор Э. Гамильтон из университета SFM. Он утверждает, что одноклеточные разумные существа из звёздной системы Альтаира, которая находится за сотни тысяч световых лет от нашей галактики, несколько миллиардов лет назад создали цивилизацию с помощью телепатии и высадились на Землю. На нашей «отравленной планете» эти типы постепенно деградировали, разделились на низшие формы жизни и в заключение произвели на свет самое низшее, самое нелепое существо – человека. Вы что, тоже один из этих идиотов?
– Утверждения профессора Гамильтона – это ответ на манию превосходства, которой одержимы эволюционисты, считающие человеческую расу конечным продуктом эволюции, высшим естественным творением космоса. И…
– Далеко не все эволюционисты исповедуют дискриминационные теории! – воскликнул Могамигава, – Даже среди человекообразных встречаются телепаты, как все мамардасийцы на этой планете; на Земле их совсем немного. В наше время на разных планетах находят разумных человекообразных существ более высокого уровня, чем земляне, и эволюционисты с такими замшелыми представлениями…
– Извините, что нарушаю вашу беседу, уважаемые, – послышался у нас за спиной насмешливый голос Ёхати. – Разрешите напомнить, что мы с вами в джунглях, если вы этого ещё не заметили. Надо быть повнимательнее. Только что у вас над головами висел здоровенный паучище. Похоже, прицеливался, кого бы ужалить.
Мрак вдруг как-то быстро сгустился вокруг. Я подумал, что виновато солнце, скрывшееся за облаками, но дело было в другом – мы уже вступили в третичный смешанный лес.
– Это, наверное, паук-нянька, – предположил я, шагая впереди нашего отряда по звериной тропе, – Будьте осторожны, доктор. Здесь полно чесоточных деревьев. Надо обойти это место.
Тело уже начинало зудеть, действуя на нервы.
По спине побежал холодок отчуждённости, как перед половым актом. Я чихнул два раза подряд.
– А-а-а! – раздался вопль Могамигавы.
Висячая ползучка обвила его, притянув к стволу чесоточного дерева. В одно мгновение он с головы до ног покрылся сине-зелёным лишайником. Глядя на Ёхати, задыхавшийся Могамигава с безумным видом заорал:
– Быстрее! Руби ножом! А-а-а-а!
По его лицу стало разливаться выражение неописуемого восторга.
Ухмыляясь, Ёхати, нарочито не торопясь, достал из кармана нож и наконец, в тот самый момент, когда безумные крики Могамигавы достигли апогея и он обмяк в полном изнеможении, несколько раз взмахнул ножом и рассёк ползучку на части.
– Чего ты тянул?! – Сползший на колени Могамигава кинул на него возмущённый взгляд. – Нарочно, да?
– Свободны! – косо усмехнулся Ёхати.
– Заткнись! – Могамигава живо вскочил на ноги, показывая всем своим видом: «Ну я хотя бы не обкончался, как некоторые!», и закричал: – Быстрее отсюда! Или нам в этих чёртовых джунглях ночевать придётся!
Видно было, что он бравирует, пытается подбодрить себя. Даже у меня появлялась дрожь в коленях при мысли о том, какие твари могут поджидать нас впереди.
– Да! Надо торопиться! – с напускным воодушевлением призвал я и, едва успев сделать несколько шагов, с громким вскриком опрокинулся на спину.
Прямо передо мной с деревьев спускался огромный паук-нянька. Приблизившись вплотную, он вперился в меня странным взглядом – ну и «лицо»: не паук, а лемур какой-то – и мягко обхватил мою физиономию мохнатыми скрюченными лапами, будто собирался поцеловать.
Распростёртый на земле и перепуганный до смерти, я завопил:
– Стряхните его к чёртовой матери!
– Он уже смылся, – отозвался Ёхати, – Вашего крика испугался.
Я робко двинулся вперёд и услышал за спиной голос Могамигавы:
– А это действительно паук? Ведь у него четыре лапы. Нечто среднее между лемуром и паукообразной обезьяной.
– Почти наверняка нет. Одна из особенностей этой планеты – практически полное отсутствие насекомых.
Скрипучая цикада – исключение, – сказал я, продираясь сквозь заросли кустарника. – Точно, конечно, не скажешь. Надо бы поймать такого, но мне кажется, это млекопитающие или близко к тому. Во всяком случае, у моего лапы были тёплые.
– Почему же тогда его назвали паук-нянька?
– Хм-м. Это один малый из первой экспедиции. Хацуми. Большой любитель каламбуров. Он придумал названия для большинства местных видов. Экспедиция столкнулась с таким количеством самой причудливой живности, что, когда Хацуми вернулся на Землю и его стали расспрашивать, откуда такая этимология, он часто не мог вспомнить.
– Какая безответственность!
– Наверное. Но всё-таки у этих названий должен быть какой-то смысл.
Шр-р-р… В листве что-то громко зашуршало, забилось и вспорхнуло прямо у нас над головами. Я инстинктивно поднял руку, и чьё-то живое и тёплое тело тут же врезалось в неё.
– Гя-я… – гаркнуло неизвестное существо и, спикировав на землю, с шумом метнулось в пролесок.
– Пенисный воробей! – возбуждённо воскликнул Ёхати, – Какой здоровый! С кошку, наверное. Королевский пенисный воробей!
– Нет. Это не воробей, – сказал я, ещё до конца не придя в себя от неожиданности. – На нём шерсть, да и крик совсем не воробьиный. Оно либо планирует на манер белок-летяг, расправив кожаные перепонки по бокам, либо у него перепончатые крылья, как у летучих мышей.
– Невероятно! – сердито пробормотал Могамигава. – Все, кого мы здесь встречаем, будто сговорились, стараясь подтвердить вашу любимую теорию регрессивности!
Я вовсе не горел желанием снова погружаться в теоретическую дискуссию, но с другой стороны, спор мог хоть как-то отвлечь от нараставшего страха. Поэтому я продолжил:
– Теорию регрессивности трудно принять, поскольку она допускает, что человек возник первым, как бы сам по себе. Почему не предположить, что мамардасийцы – это человекообразная разумная форма жизни, прибывшая сюда с какой-то другой планеты? Я не говорю о «Великом переселении народов». Как могло получиться… Помните, во времена Второй зелёной революции на Земле мозоливших всем глаза хиппи – несколько десятков человек – посадили в космический корабль и отправили за пределы Млечного Пути. Мамардасийцы могут быть их потомками.
– Какие у вас основания так думать?
– Основание такое: они не распространились по всей планете, а живут компактно, в одном месте. Может статься, они знают о своих предках и ожидали, что рано или поздно к ним с другой планеты прилетят другие человекообразные разумные существа, подобные им самим. Поэтому в ожидании их визита заранее сотворили здесь такую правильную, стоящую страну. Нас в неё не пустили. Возможно, мы уже не первые инопланетные гости Мамардасии.
– И вы хотите сказать, что все здешние млекопитающие произошли от регрессировавших мамардасийцев?
– Именно. Да вы посмотрите! – Я указал на рассевшихся в ряд на соседнем дереве трёх носатых сирен, которые, раздувая ноздри, таращились на нас во все глаза. – Приставить им носы – настоящие мамардасийцы. Вам не кажется?
– Не знаю. Я их только на фотографиях видел. Но как тогда быть с растениями? Хотите сказать, они здесь изначально существовали?
– Думаю, водоросли существовали. Возможно, была и какая-то фауна, простейшие многоклеточные. Предки мамардасийцев привезли с собой запасы питания – хлореллу, ещё что-то. Вместе с ними прибыли и какие-то паразиты. Этим можно объяснить разрыв между высоко– и низкоорганизованными животными и то, что в местной флоре очень много гимносперм и всего два-три вида ангиосперм. То есть фауна пока не регрессировала до уровня рептилий и рыб, в то время как флора ещё не эволюционировала до ангиосперм.
– Нет! Это же ничего не объясняет! – отрезал Могамигава. – А как вы объясните присутствие здесь скрипучей цикады, насекомого? Кроме того, если принять теорию адаптивного распространения гимносперм, почему на планете так мало видов высокоорганизованных животных? Странно, правда? Если они здесь все скрещиваются, должно было появиться большое количество новых видов с генетической приспосабливаемостью к здешним условиям. И ещё загадка: как ограничивается способность мамардасийцев и высших животных к размножению?
– Что касается скрипучей цикады, то это крайне примитивная форма насекомых, несмотря на то что её записали в цикады. На Земле ей соответствовали примитивные тараканы, появившиеся в каменноугольный период. От кого они произошли – от ракообразных или от самых первых членистоногих, вроде трилобитов, – не важно, но при выходе на сушу они должны были приобрести множество форм. Поэтому здесь полагалось бы быть и другим видам насекомых. Почему их нет – непонятно. Самое подходящее объяснение – все другие примитивные насекомые вымерли по какой-то причине, адаптироваться и выжить сумели только скрипучие цикады. Будете смеяться, но их крики напоминают мне девичьи голоса. Они очень эротичны. Может статься, это помогло цикадам адаптироваться к эротизму, которым буквально пронизана планета. Их крики страшно возбуждают сексуальные фантазии.
– Это, конечно, антинаучно, но я тоже стал ощущать нечто подобное. Возможно, эта планета допускает существование лишь непристойных форм жизни, – не стал возражать Могамигава и вздохнул. После нападения висячей ползучки он как-то быстро пал духом.
– Тс-с!
Я жестом дал Могамигаве и Ёхати команду пригнуться и укрылся в зарослях вечнозелёного папоротника. Впереди открывалась большая поляна. Похоже, мы были в самом центре джунглей. На поляне собрались несколько животных; шла какая-то тихая возня.
– Спариваются, да? – подползая ко мне, прошептал Могамигава.
– Точно.
– Самка похожа на медвежонка…
– А самец – на антилопу. Двое других – что-то среднее между тапиром и кабаном.
– Они-то что здесь делают?
– Наверное, ждут своей очереди, – ответил я, сдерживая тошноту от ощущения запредельно чужого, открывшегося передо мной. – Таких экземпляров я ещё не встречал. Наверняка они водятся только в джунглях. Я и названий, которые могли бы им соответствовать, не слышал.
– Сомневаюсь, что на какой-нибудь другой планете можно увидеть такую похабную сцену, – раздражённо пробормотал Могамигава, быстро отползая назад, – Пойдёмте отсюда. Я больше не хочу этого видеть.
Услышав произведённый им шорох, ожидавшая очереди парочка тапиро-кабанов поднялась на задние лапы и повернулась в сторону зарослей папоротника, где мы скрывались.
– О-о-о! Они нас заметили! – воскликнул Ёхати.
У тапиро-кабанов разыгралась бурная эрекция. Их налившиеся кровью глазки заблестели, едва они нас увидели, – не иначе как приняли за новый объект для удовлетворения страсти. Виляя задом, выпятив брюхо и выставив на обозрение набухшие причандалы, звери, переваливаясь, заковыляли к нам на задних лапах. Глядя на них, я сразу вообразил помешавшихся на сексе похотливых папиков. Более отталкивающее зрелище трудно себе представить.
Стряхивая оторопь, я поднялся с земли, чтобы дать дёру, и побелел – из подлеска, окружавшего поляну со всех сторон, показались ещё семь-восемь экземпляров. В очереди на случку стояли не только тапиро-кабаны. В зарослях дожидались своей минуты твари, которых за два месяца, что я провёл на этой планете, мне не доводилось видеть ни разу: одна напоминала лошадь, другая – собаку, третья – слона. Ещё в стае было что-то вроде ленивца и одно существо, вообще ни на что не похожее. Самое жуткое создание походило на очень крупную носатую сирену и ещё больше смахивало на человека. Вся эта компания, охваченная жгучим плотским желанием, с пенисами наизготовку, передвигалась по-человечьи – на задних лапах, и, жарко пыхтя, приближалась к нам. Нет слов, чтобы описать охвативший нас в ту минуту ужас.
– Гр-р-р…
– Ну всё!..
Мы рванули со всех ног. Было чувство, будто за нами гонится само возмездие, горящее желанием наказать нас за то, что мы подсматривали за пиром в Вальпургиеву ночь. Нам казалось, что мы уже мертвы. Бежали, не разбирая направления, задыхаясь и хрипя, с единственной мыслью – вот сейчас я остановлюсь или упаду, какой-нибудь из этих монстров налетит сзади и засадит в меня свой красно-чёрный член. В тот самый момент, когда сердце уже было готово выскочить из груди, Могамигава рухнул на землю как подкошенный, Ёхати повалился на него, а я приземлился на Ёхати.
– Ва-а-а-а!!! – Подумав, что его настигли чудовища, Могамигава вскочил, как помешанный в предсмертной муке, и, замахав руками, бросился было дальше, но чуть не налетел на чесоточное дерево и завыл: – У-у-у! О-о-о! – Ничего вразумительного он вымолвить не мог.
Один из тапиро-кабанов с ходу угодил в объятия обвившей чесоточное дерево висячей ползучки и отдал концы. В считанные секунды его морда стала разлагаться, вытекли глаза. Каждый из нас содрогнулся при виде этой ужасной агонии, ноги подкосились, и мы все втроём опустились на землю.
– Странно! – Немного успокоившись, я снова обрёл дар речи и, наклонив голову, указал на труп тапиро-кабана, – Висячая колючка впивается в жертву только в самом начале, потом хватка ослабевает. Такой крупный зверь должен был вырваться. Тем более это самец. Если он выпустил свой белок – толку от него никакого. Колючка тут же бы вернулась в расслабленное состояние.
– А вдруг он сам ей сдался? – встрял в разговор Ёхати. – Может, у него так засвербело в одном месте из-за этого чесоточного дерева, а потрахаться не с кем? Он и решил о колючку потереться. А уж тут только начни… Она его раз за разом… Силы все вышли, он и околел. Вот как, по-моему, дело было.
– Хм-м. А ведь в этом что-то есть, – Я пристально посмотрел на Ёхати. – И почему ты так подумал?
– Ну как?.. – рассмеялся он, – Меня самого сейчас так разбирает от этого дерева. Я уж начинаю думать, не завернуться ли разок в колючку!
– Ты же кончил уже раз семь или восемь и теперь опять?!. – скривился Могамигава. – Ну и тип!
– Очень может быть, что из-за чесоточного дерева все животные в этих джунглях, не говоря уже о тех, что мы сейчас видели, возбуждены, – проговорил я, поднимаясь с земли и кивая Могамигаве, – Здесь у них вроде публичного дома. Надо уносить отсюда ноги, да поскорее!
Удирая сломя голову, мы отклонились от прямого маршрута через джунгли. Я снова встал во главе отряда с компасом в руке.
Мы уходили всё дальше на запад и наткнулись на носатую сирену, у которой начались роды. Очень крупная самка залегла в корнях папоротниковой пальмы и тужилась, широко раскинув лапы. Из утробы матери уже показались выпачканные кровью голова и верхняя часть тела детёныша.
Остановившись, Могамигава наклонился и шепнул мне на ухо:
– Похоже, мы на звериной тропе. Чего ей вздумалось здесь рожать, на самом проходе? Здесь же не её логово.
– У неё нет природных врагов, – ответил я, – Лучше посмотрите, какая голова у детёныша! Не очень-то он похож на носатую сирену. Скорее это помесь сирены и той зверюги вроде медведя, которую мы видели.
– Никак не разродится.
– Да. Детёныш слишком большой. Мать может умереть, – кивнул я. – У неё сильное кровотечение.
– Но тогда и детёныш погибнет. Без материнского молока. А больше его никто кормить не будет – он же гибрид.
– Всё правильно. – Потянувшись, я внимательно осмотрел детёныша и обернулся к Могамигаве, – Не он первый, не он последний. Такие, наверное, постоянно рождаются и умирают в этих джунглях. Жалко их! Ладно, идём дальше. Скоро стемнеет.
– Минутку! – Могамигава положил ладонь мне на грудь, останавливая меня. – Смотрите-ка!
С дерева, под которым лежала умирающая носатая сирена, на паутине, тянущейся из зада, быстро спускался паук-нянька. Что он собирается делать? Мы стали внимательно наблюдать.
Несмотря на принадлежность к млекопитающим, паук-нянька, похоже, имел в задней части тела несколько нитевыделяющих желёз. Нитей, если приглядеться, было несколько – одна нить веса паука не выдержала бы. Вероятно, они получались из вырабатывавшейся железами слизи, которая мгновенно загустевала при соприкосновении с воздухом. Спустившись на носатую сирену, паук упёрся в неё четырьмя лапами, как бы обнюхал всё вокруг и подполз к только что выбравшемуся на свет гибриду.
Неожиданно он затолкал перепачканного кровью детёныша в рот и встал на задние лапы. Затем передними конечностями принялся словно зачерпывать нити, по-прежнему выделявшиеся из желёз в заду, и ловкими движениями стал обматывать ими детёныша, которого держал во рту.
– Хочет сожрать его потом, – возбуждённо пробормотал Могамигава.
– Он не должен быть плотоядным, – шепнул я в ответ, – Мне кажется, мы сейчас поймём, почему его называют нянькой. Давайте ещё посмотрим.
Два солнца покатились к закату, пробивавшаяся сквозь густую завесу растительности косая полоска оранжевых лучей ярко осветила занятого непонятным делом паука.
Когда я сообразил, что он творит, у меня отвисла челюсть.
– Реликтовый кокон! Они обматывают детёнышей-гибридов нитями и зачем-то развешивают эти коконы на деревьях. Почему я не начал их изучать раньше?! Столько можно было бы узнать! А я решил отложить на потом, всё равно не ясно, к какому виду они относятся. Вместо этого занялся образом жизни животных, что оказались под рукой.
– Да-а, тут вы дали маху, – согласился Могамигава.
Не теряя времени даром, паук запеленал детёныша получилось нечто вроде груши, – оставив единственное отверстие в верхней части, видимо, чтобы проходил воздух. Потом подхватил несколько нитей, тянувшихся из узкого места кокона, и, закинув их себе за спину – вылитый Дайкокутэн [24]24
Бог богатства и торговли – один из семи богов счастья в японской мифологии. Часто изображается с мешком за спиной.
[Закрыть]с мешком, – стал карабкаться на ближайшее дерево.
– Если он не станет его есть – значит, их так выращивают, – сказал я, когда мы двинулись дальше, – Заворачивая детёныша в кокон, паук как бы снова помещает его в материнскую утробу. И он там сидит, пока не подрастёт. Теперь понятно, почему этих пауков называют няньками.
– Но какая им от этого выгода? – спросил Могамигава. – Какой толк выращивать детёнышей-гибридов?
– Это правда, – согласился я, наклонив голову; крайне маловероятно, чтобы на какой-нибудь планете существовали формы жизни, которые помимо главной цели – сохранения своего вида – занимались бы ещё такой бесполезной деятельностью. – Вот выйдем из джунглей, снимем с дерева такой кокон, разрежем и посмотрим. Может, тогда разберёмся.
Когда джунгли наконец кончились, снова наступила ночь. Мы включили фонари, что висели на поясе, и продолжили путь на запад вдоль волнистой отлогой опушки.
Скоро мы вышли к мелкой речке, которая брала начало в горах на севере, километрах в пяти, и решили устроить лагерь на скалистом берегу. Мы порядком устали – пришлось много бегать – и слегка опьянели от того, что в атмосфере планеты кислорода было больше, чем на Земле.
– Теперь можешь двигать в Мамардасию. Граница совсем рядом, – обратился Могамигава к Ёхати, – Что делать – ты знаешь. Мы тебе не раз объясняли.
