Пьесы

Текст добавлен: 9 октября 2016, 18:31

Текст книги "Пьесы"

Автор книги: Ясмина Реза

Жанр:

Драматургия

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Назад к карточке книги

БАЛИНТ. Да.

АРИАНА. Говори...

БАЛИНТ. С тех пор, как шесть дней назад я увидел тебя, Ариана, я постоянно ищу тебя там, где тебя нет. Ты – неуловима. (Улыбается).

Я знаю, что невозможно всерьез воспринимать такого неизменно мрачного типа. И я знаю, каким я должен быть, чтобы нравиться. Я знаю этого человека, он идет рядом, он здесь, но он не становится мной. Естественно, он не пишет книгу о раннем железном веке. Он знает, что не надо писать книг о железном веке, и когда он видит меня, склонившегося над столом с серьезным лицом, он, легкий как воздух, танцует вокруг стола и кружится над листами с трещеткой...

...Я смирился с этим. И с печалью я тоже смирился. Я вижу ее повсюду в этих горах. Я чувствую, что здесь у меня подходящая компания. Ветер – печален, цветы – печальны, запах леса – тоже печален... Когда я хожу по тропинкам, в любую погоду, никто не говорит мне, что я скучен, что я безобразен, я хожу, дышу, хожу, представляю свою собственную славу, меланхолия, печаль – очень нежны, они залечивают раны сердца... Как все это тебе скучно, моя бедная Ариана... Я понял, что люблю тебя во время этих прогулок – там попадаешь в недоступные миры... Я спокойно позволил этому чувству овладеть мной, потому что вообразил, что ты сможешь на него ответить – что за обманчивой внешностью ты разглядела грациозное существо, танцовщика... Сегодня суббота...

Когда я был маленьким, я обожал субботу... Я знал, что весь день смогу играть с моими японцами, американцами, у меня была транспортная компания... (Он не может продолжать).

АРИАНА. Транспортная компания?

БАЛИНТ. Да...

АРИАНА. Расскажи...

БАЛИНТ. Я не помню, о чем я говорил...

Я говорил...

АРИАНА. Что?

БАЛИНТ. К восьми годам я был довольно экзальтированным ребенком...

Я и сейчас чувствую себя ребенком, у не умею соответствовать своему возрасту... Однажды я исчез, и не знаю куда я делся...

АРИАНА (после паузы приближается к нему). Слышал ветер?... Мне хотелось бы быть ростком, чтобы меня вырвали из земли... Есть мужчина... мужчина, которого я жду, который должен придти, чтобы я растворилась в нем... Мужчина, который придет и сядет рядом и чтобы быть со мной он пересечет... (Жест). ...Я не встретила его до сегодняшнего дня... Это не ты, Балинт, но ты не меньше, чем кто либо другой... Иногда мне кажется, что я узнаю его, нездешнего, усталого, правда сохранившего отпечаток былой удали... побед... Он ничего не боится, и болезненно отдается всем удовольствиям, которые помогают коротать время... Вчера я шагала с Авнером... Авнер шел передо мной... Он идет, а я только следую за ним. Так мы подымаемся в гору... День льется с другой стороны, холодно, я надеваю шарф, куртку, он говорит: закутайся получше... Он надевает смешную шапочку, которую купил у Ханцельмана, я застегиваю капюшон– на что я похожа – но мне плевать... Я ничего другого не хочу – просто быть там, с этим человеком...

В Лензэе он уговаривает какого-то крестьянина отвезти нас в Страттен. В машине они разговаривали, а когда приехали – обнялись, не поняв ни слова из того, что говорили друг другу... Авнер находит, что этот крестьянин замечательный, а крестьянин находит замечательным Авнера... Я бегу в комнату, прихорашиваться к вечеру и к этой последней ночи...

БАЛИНТ (не поворачиваясь). А потом?... Ты не договариваешь, что было потом.

АРИАНА. А потом ты сам видел, какая я была веселая, вся светилась от радости, мы ужинали и моя веселость улетучилась... Он так сделал, чтобы она улетучилась... А потом,... я звоню ему в номер, он говорит "да?", я говорю "Авнер?"... он говорит "приходи"... а я говорю "иду" ... коридор, лестница, дверь его комнаты... Я просто умираю, а этот человек ничего не знает... Завтра он будет в Буэнос-Айресе...

БАЛИНТ. Мне кажется... (Оборачивается). Мне кажется, мне надо прогуляться... Я благодарю тебя, Ариана. (Уходит).

– 8 –

СЮЗАННА. Что вы делаете? Я искала вас.

ЭММА. Наступает момент, дорогая Сюзанна, когда горы становятся ненавистны, когда возраст начинает давить на сердце. Если бы я была поспортивней, я бы стала увлеченно рыть себе могилу.

СЮЗАННА. Может быть я пока схожу... а что если я принесу нам по ликерчику, чтобы взбодриться?... Если только вы не собирались идти в дом.

ЭММА. Нет-нет. Я весь день провела в доме, я просто отупела от этого огня в камине.

СЮЗАННА. Значит по ликерчику?

ЭММА. Давайте.

Ореховые кексы!... Если вы ко мне хорошо относитесь, уберите их от меня, вы знаете, что я здесь уже поправилась на четыре килограмма?

СЮЗАННА (наливает в рюмки грушевый ликер). Вы сядете на диету завтра или дома в Париже. Сегодня совсем неподходящий день для диеты.

ЭММА. Для диеты нет подходящих дней. Ох, тем хуже, вы правы, давайте есть... (Она заглатывает кусок кекса). Будем есть и пить... (Пьет). Зачем мне соблюдать диету! Кто на меня посмотрит? Кому нужен такой старый бегемот как я?... (Доедает кекс, берет следующий). Вы мне хоть помогите. А она разбирается в кондитерских изделиях, эта проклятая Мюллерша.

СЮЗАННА. Он сейчас в самолете...

ЭММА. Не будем об этом думать, это угнетает.

СЮЗАННА. Да, это угнетает.

ЭММА. А, вас тоже?... Я думаю, уж не из-за отъезда ли Авнера я впала в депрессию.

Когда-то мой отец снимал здесь дом. Вечером мы ложились на террасе, отец открывал двери, и мы слушали музыку Брамса... Не знаю, что его удерживает в Буэнос-Айресе. Загадка... Вы тоже в депрессии?

СЮЗАННА. Да.

ЭММА. Из-за Авнера?

СЮЗАННА. Нет... впрочем да... Не знаю...

ЭММА. Мне кажется, ему очень подошла бы такая женщина, как вы. Вот что ему надо. Он совсем не счастливый человек. Несмотря на эту веселость. Кто-то вроде вас мог бы сделать его счастливым...

СЮЗАННА (с усилием, после небольшой паузы). Может быть в Буэнос-Айресе у него кто-то есть...

ЭММА. Может быть... (Берет еще один кекс). О чем же они разговаривали в машине?... Он просто могильщик какой-то, этот Бленск!

СЮЗАННА. Не будем к этому возвращаться.

ЭММА. Да, не будем... Хотя сейчас это неопасно...

СЮЗАННА (снова берет стакан с ликером). Еще?

ЭММА. Давайте, давайте... Ах, Сюзанна, Сюзанна, как жалко, что вы не живете в Париже! Мы могли бы столько всего сделать вместе, мы могли бы ходить... мы могли бы ходить на выставки, в кино... могли бы играть в бридж... в бридже мы составили бы опасную пару...

СЮЗАННА. Действительно...

ЭММА. Жизнь плохо устроена, мы все время проходим мимо. Мы столько упускаем, а живем лишь остатками , и время катится по наклонной... (Пьет). В конечном счете, Авнер был единственным мужчиной моей жизни.

АРИАНА. Завтра в двадцать два часа у меня поезд...

ЭММА. Если я правильно понимаю, все нас покидают.

АРИАНА. Балинт исчез. Ушел сегодня утром и с тех пор его никто не видел.

СЮЗАННА. Куда он ушел?

АРИАНА. Гулять.

ЭММА. Гулять, в такую погоду?

АРИАНА. В легких ботинках...

СЮЗАННА. Что это значит?

АРИАНА. Не знаю. Ушел в легких ботинках. В таких ботинках не ходят гулять.

ЭММА. Гулять вообще не ходят, если вы хотите знать мое мнение. Что вы все хотите доказать, бегая, как одержимые?

АРИАНА. Мне нравится ваш голос, Эмма... Такой искренний, живой... (Наливает себе ликер и выпивает).

ЭММА. Скажите уж, что у меня пронзительный голос, не стесняйтесь.

АРИАНА. Совсем даже нет, наоборот. У вас очень успокаивающий голос..

ЭММА. Мне впервые делают такой комплимент. – Это очень мило. Может быть он пошел в город.

АРИАНА. Утром его в городе не видели.

ЭММА. Значит пошел после обеда. Воспользовался плохой погодой, чтобы сделать покупки. Что не мешало бы сделать мне самой.

АРИАНА. Магазины уже час как закрыты.

ЭММА. Меня это нисколько не удивляет в отношении этого молодого человека. Как раз в его стиле – раствориться в природе.

АРИАНА (в панике). Вы думаете?...

СЮЗАННА. Да где же он может быть?

АРИАНА. Это из-за меня.

СЮЗАННА. Объясни, дорогая. Ты нас понапрасну тревожишь.

АРИАНА. Ах, в конце концов, мне плевать... Если ему доставляет удовольствие провалиться сквозь землю, тем хуже для него. Он – идиот.

СЮЗАННА. Ты что говоришь? Ты с ума сошла?

АРИАНА. Мне отвратительно, что он рядится в мученики. Когда такие типы страдают, весь мир должен умирать от тоски.

СЮЗАННА. Ты слишком несдержана, Нануша...

АРИАНА. Не называй меня "Нануша", меня это раздражает. Ты видела, на что я похожа в этих брюках ? Ни талии, ничего. У меня прекрасная талия, а ее не видно. Я так и знала, что мы сделали глупость, купив эти брюки.

ЭММА. Почему вы говорите, что это из-за вас?

АРИАНА. Знаете, Эмма, в конце концов нечего страдать в тумане из-за того, что безответно в кого-то влюбился... Я его знаю всего шесть дней, это абсурд. И могу вам поклясться, что вовсе не старалась понравиться именно ему.

СЮЗАННА. Мне особенно нравится это "именно ему".

ЭММА. Откуда вы знаете, что он страдает в тумане?

АРИАНА. Потому что я в этом уверена. Я чувствую.

СЮЗАННА. Раз ты чувствуешь, значит у него есть для этого причины.

АРИАНА. Ну вот, мама всегда готова меня расстроить. Ты не могла бы хоть иногда быть несправедливой в мою пользу, мама?! Я твоя дочь, не забывай.

СЮЗАННА. Иногда я начинаю в этом сомневаться. Хорошо, что ты напомнила.

ЭММА (АРИАНЕ). Я наблюдала, как он на вас смотрит... Он смотрит на вас так невинно – почти удивленно, похоже он очарован, сам того не понимая, бедняга...

Что делать?... Выпьем... Ваше здоровье, Сюзанна... За наш смех...

АРИАНА. Дождь кончился.

СЮЗАННА. Тем лучше. Похоже даже, там наверху проясняется...

СЮЗАННА. Простудишься!

ЭММА. Хм! Сегодня очень теплый вечер. Мне даже стало жарко в этом жакете.

АРИАНА. Идите, посмотрите... Посмотрите...

ЭММА. Вот он! Вот он!...

БАЛИНТ. Странный прием... Что-то не так?

ЭММА. Откуда вы?

БАЛИНТ. Откуда я?... Оттуда... из Страттена.

ЭММА. Да?

БАЛИНТ. Проезжая утром мимо церкви, я услышал музыку... Я и не знал, что по утрам в церквях репетируют... Я взял напрокат велосипед... На вокзале есть прокат, но музыка меня задела за живое... А вы как, все в порядке?

ЭММА (взглянув на СЮЗАННУ и АРИАНУ). Мы в порядке... Все прекрасно... А вы, Балинт, вы уверены, что нормально себя чувствуете?

БАЛИНТ. Легче воздуха!... Я запыхался, я бежал по склону из-за дождя... меня – чуть не сказал приютил – пригласил один человек, владелец типографии, он у себя в доме организует концерты камерной музыки, молодые музыканты из "Камерата" репетируют у него днем... Ариана, я принес тебе... (Из кармана вынимает сверток). ...гравюру..., вот, это водопад в Лензэе, узнаешь?... Узнаешь? Ты вчера была там с Авнером...

СЮЗАННА. Очень красивая гравюра.

БАЛИНТ (АРИАНЕ). Тебе нравится ? ...

АРИАНА. Спасибо...

БАЛИНТ. У этого типа в гостиной рояль "Безендорфер", представляешь!... А в пять часов его служанка приготовила нам блинчики...

СЮЗАННА. Мы беспокоились...

ЭММА. Мы не знали, что у вас здесь есть знакомые...

БАЛИНТ. Никаких, никаких знакомых. Я встретил владельца типографии на репетиции, он был на репетиции.

АРИАНА. Мы очень рады, что ты так прекрасно провел день.

БАЛИНТ. Знаешь, эта гравюра висела у него. На стене у входа. Она не продавалась... Я сказал ему, что у меня есть воспоминание, связанное с этим местом... и с женщиной...

До некоторой степени это было правдой. Я сегодня снова обрел себя. Это хорошо... У меня даже появились некоторые идеи на счет на счет книги, может быть я выберу форму более... что-то более жизненное... более живое... в общем, тем хуже, я понимаю сам себя... но я надеюсь что...

ЭММА. Тем лучше, тем лучше. Вот это хорошая новость.

СЮЗАННА. Напишите что-то такое, что можно будет читать, чтобы и у нас появилось желание прочитать...

ЭММА. У нас, у невеж.

БАЛИНТ. Да.

...Я хотел сводить вас всех троих на концерт сегодня вечером... Я купил четыре билета... (Он вынимает билеты из кармана).

СЮЗАННА. У нас уже два было...

БАЛИНТ (растерянно). Да?

ЭММА. Какая разница! К черту круглые цифры, лучше иметь лишние места, чем совсем их не иметь.

АРИАНА. Я думала, вы не любите ходить на концерты.

ЭММА. А на этот раз хочу пойти, представьте себе. У этого мальчика проявилась чудесная интуиция. Если бы узнал бедный Авнер, он бы меня убил. А что играют?

БАЛИНТ. Стабат Матер Вивальди.

ЭММА. Ах да. Чудесно.

АРИАНА (неожиданно). А что если после концерта, вместо того чтобы ужинать здесь, мы бы пошли куда-нибудь поесть «фондю»?...

СЮЗАННА. Или может быть "раклетт"[1]1
блюдо на базе расплавленного сыра

[Закрыть] .

АРИАНА. Да-да, "раклетт".

ЭММА. Здесь лучший "раклетт" готовят в Фельдене.

АРИАНА. Пойдемте туда!... Туда, хорошо?

БАЛИНТ. Хорошо...

АРИАНА. Ладно, пойду переоденусь. (Уходит, потом бегом возвращается). Мама, скажи честно, тебе не кажется, что мы совершили фатальную ошибку с этими брюками? Посмотри на меня. Я не могу одеть их вечером... Балинт, я в них выгляжу огромной, да?

БАЛИНТ. Нет.

АРИАНА. Ты говоришь как-то неуверенно. Думаю мы совершили ошибку, купив эти брюки. А если попробовать с длинной кофтой? Да... Может быть... (Убегает).

ЭММА. Мне тоже надо переодеться. В этой церкви меня не видели целый век, тем более надо их покорить. До скорого. (Выходит).

СЮЗАННА. Она правда беспокоилась, что вас так долго не было...

Вы доставили ей удовольствие этой гравюрой...

БАЛИНТ. Когда она уезжает?

СЮЗАННА. Завтра вечером.

БАЛИНТ. Завтра вечером...

СЮЗАННА. Да.

БАЛИНТ. Почему вы так великодушны ко мне?

СЮЗАННА. Что? Я великодушна?

БАЛИНТ. Почему?

СЮЗАННА. Не знаю.

Разве мы не... близки? Мы оба рассчитываем, что время поможет нам избавиться от наших прихотей...

– 9 –

БЛЕНСК . Все ушли на концерт. Даже Мадам Мильштейн. Месье Мюллер сказал мне: «Вот видите, она туда ходит!» Я ответил: «ну что ж, тем лучше, месье Мюллер, что отложено, еще не потеряно».

АВНЕР. Мы бы тоже могли пойти.

БЛЕНСК. Нет.

АВНЕР. С нормальным водителем мы бы успели. Вы представить себе не можете, как я люблю это произведение Вивальди.

БЛЕНСК . Ради Бога, не будем к этому возвращаться. У каждого – свой ритм. У каждого – свой ритм.

АВНЕР (улыбается). У каждого свой ритм...

У меня есть приятель, который купил дом на озере ... Озеро... В низине, очень мелкое. Причуда старика, да?

БЛЕНСК. На озере Флицштен, может быть?

АВНЕР. Все-таки покупка дома предполагает некоторое будущее...

БЛЕНСК. В районе озера Флицштен есть прекрасные имения.

АВНЕР. Да?

БЛЕНСК . Еще какие!

АВНЕР. А если мне здесь поселиться?

БЛЕНСК. Здесь?!

АВНЕР. А вы все еще с этой сумкой?

БЛЕНСК . Да... Это глупо..

АВНЕР (любезно). Поставьте ее!...

БЛЕНСК . Да...

Вы хотите здесь жить?

АВНЕР. Как здесь в ноябре?

БЛЕНСК . О, солнечно. Ноябрь, ну может быть октябрь – я готов утверждать, что это лучший месяц.

АВНЕР. Да?...

БЛЕНСК. Да-да.

АВНЕР. Тогда хорошо.

БЛЕНСК (после паузы). ...Эта сумка, не то чтобы она меня беспокоила, но не кажется ли вам, что надо бы занести вещи? Сегодня вечером, земля очень сырая.

АВНЕР. Это мне и нравится...

БЛЕНСК. Я отнесу?

АВНЕР. Вчера вечером я смотрел на все это глазами человека, который собирается уезжать... Я всегда стремился куда-то, всегда смотрел на вещи, словно проездом. Знаете ли, ведь я часами простаивал перед атласами?... Не было любимей книги... Мы, мой бедный Бленск, принадлежим своему времени, и может быть всего нескольким местам на земле. Мы хотим все узнать и неспособны увидеть конец... Что вы об этом думаете, скажите мне?... У всего ли есть конец?... Вы были молчаливы и терпеливы. И деликатны. Сегодня вы были моим другом, Бленск, и я вас благодарю...

В Болтинге, в этот, словно стерильный, гараж, проникал запах дождя, мокрой хвои... И я вновь оказался в Синайе, в Румынии, где мы с Эммой ходили на лесопилку, толкая впереди себя тачку, закутанные так, что чуть не задыхались... По какой причине я делаю одно, а не другое? Бежать в Женеву, цепляться за каждый доллар, несмотря на стенания Ильзермейера, терпеть этого нудного протестанта, эту безнадежно испорченную камбалу в отеле «Ричмонд»... По воле мрачного случая лететь в Буэнос-Айрес... Вы сыграли свою роль в моей жизни, Бленск, я считаю, просто невероятно, что судьба забросила меня в вашу колымагу... Вы, самый экипированный на свете, вы, у которого есть все: канистра, насос, метелка, антифриз, анти-туман, анти-что угодно, вы, который никогда не идете больше пятидесяти, вы заставили меня сходить с ума в Болтинггене, и всего-то из-за проколотой шины!... Вы заставили меня вспомнить запах Синайи... Запах тропинки, ведущей на лесопилку.....Запах, который я считал навсегда потерянным... Запах веселья, беззаботных прыжков, безумных подскоков...

Я увидел отца, сидевшего спиной, уже старого... Он снимал здесь дом, возле Граца... Увидел его голову, лысину на макушке, затылок... и эти седые, коротко стриженые волосы, не больше сантиметра длиной, слегка волнистые, мягкие на ощупь, Бленск, вы даже не можете себе представить, какой мягкой была эта щетинка... Эти седые волосы были для меня воплощением доброты... Столько можно рассказать о благородстве этой прически... Для этого нужно быть беззащитным, покорно стареющим... Не каждому удается.

Вы привезли меня назад, ничего не сказав, не спросив, вы были моим другом, Бленск. В этом гараже, я вдруг перестал понимать, почему нужно вместо одного делать другое... Мне кажется, печаль охватила меня... и позвала.

Давно, в Румынии, у меня была старая книга о Транссибирском экспрессе... На одной странице, одна под другой, были две фотографии: флейтист и всадник, и подпись: «Между двумя этими образами – вся бесконечность лесов»... Рядом, на другой странице, был пейзаж – плоскогорье, хижина, и под ним написано: « Зимний переход в Кинганских горах»... Всегда, когда я открывал книгу в этом месте, меня пробирал холод. На сухой траве и на деревьях можно было различить снег, я пролагал путь для всадника и слышал флейту, флейту, флейту над лесами, я сам был всадником и я переходил из зимы в бесконечность...

ЧЕЛОВЕК СЛУЧАЯ

Персонажи:

– Женщина

– Мужчина

Купе в поезде.

Мужчина и женщина.

Никакого реализма. Пространство. Местоположение.

Никаких указаний по мизансценам.

Так же и (только в конце) не указаны в тексте неизбежные молчания и паузы.

Каждый сам по себе.

МУЖЧИНА. Как горько.

Как все это горько.

Как горька складка моих губ.

Как горько время, предметы, эти пассивные вещи, которые я разложил вокруг себя, которые ожили только в момент перемещения.

Вещи – ничто.

Мой друг Юрий сейчас с японкой.

Абсолютно плоской.

Ему шестьдесят восемь лет, простата его весит 95 грамм, ну а ей сорок, этой плоской.

Как все горько. Горька ночь.

Ночь. Ни любви, ни постели, сон вроде бы пришел…

Жан мне сказал, такой-то написал прекрасные страницы о бессоннице. Кретин. Сегодня ночью я проснулся в пять утра, чтоб в туалет сходить. Из-за него. Он запрещает мне принимать «Алл Бран». Поэтому я встаю в туалет в пять утра. Придурок полностью расстроил мой организм. Что мне с того, что кто-то что-то написал о бессоннице!

А Юрий спит. Парню всегда хорошо спалось.

Когда не сплю, я думаю о Юрии, он спит, расчетливо поместив столько-то спермы в японскую копилку.

Как горьки женщины, с которыми мы спим.

Я не могу больше быть с женщиной в постели. Разве что с некоторыми из них. С негритянкой из «Плазы», например.

С негритянкой бывал кое-какой контакт.

Не секс, а случка, телесный контакт.

Чем женщины примитивнее, тем лучше я себя чувствую в постели. Чем они проще. Чем они мне неинтереснее в жизни, тем лучше мне в постели.

Остается только животный контакт.

В конце концов я задаюсь вопросом, не следовало бы мне спать с животным?

Как горько заниматься сексом.

И всегда было горько.

Запрет на написание биографии.

Категорически запрещаю писать биографию после моей смерти. Так и сказать этому адвокату.

Что биография писателя ? Полнейший нонсенс.

И кто что знает о чьей-то жизни?

Кто может что– то связное сказать о чьей-то жизни?

Кто может что– то связное сказать вообще?

Писать, что я хотел. Нет, никогда.

Писал, что мог писать, а не то, что хотел.

Мы никогда не делаем того, что можем.

И разве творчество, будучи приложением к этому миру – замечу в скобках , все главные законы вычитательны – так разве творчество не есть ни что иное как скопище приблизительностей и ограничений, которые мы делаем условными?

И разве в итоге не всегда терпишь фиаско?

Фиаско не приходится терпеть, лишь в случае, если занимаешься трудом анонимным.

Эти болваны, рассуждающие о намерениях.

Эти болваны, наваливающие горы смысла, ведь ни один не признается, что все забыл и потерял контроль над объектом, и что задумывал, сейчас уже не помню, а все оставшееся кое-как прибыло в порт.

Эти бедняги, созерцающие свое прибавление к миру, насупив брови, величайшие поставщики смысла, что выступают в литературных программах.

А ты стало быть этого не делал?

Нет.

Как нет?

Нет. Я не приходил в литературные программы.

Ноги моей не было на литературной программе.

Из-за снобизма. Зато ты делал кое-что другое, старина.

Ведь лекции же ты читал. И интервью давал, и сколько!

А приемов, где ты бывал в центре внимания, не счесть.

А что же до нахмуренных бровей, то не завидуй.

Ты кстати тоже.

Ты сейчас брови нахмурил.

Морис Нежер рехнулся из-за своей дочери.

Она 47-я из 83-х на скачках в Ивелин.

Она –высокая девушка. Я думал, что жокеи должны быть карлики.

На скачках в Ивелин…

Что делать? И как поступить?

Что делать –

Повидать его?

Экспромтом, как настаивает Жан?

Кофейку где-нибудь, якобы просто так? И поговорить о погоде?

Если она сказала, что ему пятьдесят один, то, значит, ему вдвое больше.

С другой стороны, продолжать его игнорировать, будет ошибкой, это очевидно.

В конце концов, отец имеет право не соглашаться, чтобы его дочь вышла за старика, черт побери!

Жан говорит, он очень мил и даже интересен, вот только говорит бесцветным голосом.

Бесцветным голосом – да среди нас, а мы орем из поколения в поколение.

Человек с голосом бесцветным – это не зять. И раньше или позже человек с голосом бесцветным вас доведет до крайности.

Ах, маленькая моя Натали, ну почему же ты не увлекаешься лошадьми, как дочь Мориса. Ты привела бы ко мне славного спортсмена. Парня славного, румяного от воздуха лесов, которого я смог бы обучить.

Чему?

Всему. Всему, что делает хорошего зятя.

Кто сможет обучить парня, которому пятьдесят один год, вернее, семьдесят?

У которого голос бесцветный..

Жан зря сказал мне, что у него бесцветный голос.

Он окончательно его добил.

Кофейку где-нибудь, якобы просто так?

А как это возможно, просто так? Прежде всего я вообще не пью кофе где-нибудь. Дурацкая идея.

Что же делать? Снова он ничего не понимает.

«Капитан пропащего корабля».

ЖЕНЩИНА. Рассматривать ту же самую фотографию.

Фотографию, сопровождающую вас в поездке.

… В трамвае, в Праге, в … 1964, мужчина, сидит у окна. Смотрит на улицу.

Лоб его чист, глаза грустны, и ему шестьдесят –

Он держится рукой за подбородок в задумчивой позе, закрыв половину лица.

Смотрит на улицу.

На улице на тротуаре стоит мужчина, руки в карманах, смотрит на проезжающий трамвай.

В том положении, в каком они находятся, можно подумать что они оба смотрят друг на друга. На самом деле они друг друга не замечают.

Эта встреча не интересна им обоим.

Они друг друга даже не замечают.

На что же смотрят и тот, и другой? Да на привычное движение времени.

Смотрят лишь на него, на время, проходящее в своем привычном движении.

И если человек лишь человек случая, то нет смысла останавливаться на этом образе.

Нет смысла останавливаться ни на чем.

Мой друг Серж умер.

Мир, который я вижу, это мир, где моего друга Сержа уже не существует.

В больничной палате у него в ящике лежала фотография его матери.

Моментальное фото.

Он взял с собой мать, чтоб она его оберегала.

На семьдесят шестом году. Мужчина, командовавший людьми всю свою жизнь, сам уже дед, мужчина про кого можно сказать, что он мужчина больше чем любой другой, и захватил с собою мать, чтобы она была в ящике, в тумбочке у кровати.

Мне следовало бы это сделать.

Я не смею.

Да не все ли равно?

Не все.

Если пока мы едем, я осмелюсь с ним заговорить… Не могу же я молча, и не подчеркивая тем или иным способом этого совпадения, начать читать «Человека случая».

Если я выну из своей сумки «Человек случая», придется наклониться к нему и сказать, простите, господин Парски, но дело в том, что я как раз читаю «Человека случая», и, разумеется, я не буду столь неделикатной, чтобы читать его в вашем присутствии –

Он вежливо мне улыбнется.

И все на этом кончится, поскольку невозможно представить себе более глупого разговора.

МУЖЧИНА. По палубе моряки носятся кто куда, одни кричат, капитан знает, другие – капитан не знает, я ухожу в каюту, китайчонок там, бери трещотку, говорю ему, эй китайчонок, давай терзай мой слух…

Не буду я больше писать.

«Капитан» станет последним.

Юрий в Буэнос-Айресе сейчас.

Отправился со своей японкой в круиз в Антарктику. Да. В подобное путешествие отправляются те, кто сотню раз объехал вокруг света, чья жизнь близится к закату, чего же им еще не достает? Ну да, пингвинов.

Люди нервозные – это цвет человечества.

Говорит бесцветным голосом.

Нет и нет.

Мадам Серда становится все несноснее.

Жан говорит у всех секретарши как у людей, а у тебя мадам Серда.

А у меня мадам Серда потому что мадам Серда у меня секретаршей уже двадцать лет, старик! И потому что она вещь совершенно незаменимая. Да, у меня мадам Серда, у нее месячные по тридцати раз в месяц и она не умеет даже включать компьютер. Это плюс! Плюс для нее! Какая глупость была купить этот компьютер. Все шло нормально. Так зачем нам сдался этот компьютер? И невозможно быть любезной с таким ростом и физиономией, как у нее. У нее комплексы, у бедняжки.

У нее комплексы, Бог с ним, она не первая уродливая женщина на свете.

Как горька складка моих губ.

Стала такой, потому что я сам горек?

Или стал таким благодаря созерцанию сей физиологической горечи?

Как горько ощущение старости.

Да. Как горько это усыхание.

Я не писал в горькой манере. Нет. Нет, не писал я с горечью.

И несомненно больше я писать не буду.

«Капитан пропащего корабля» будет последней.

«Капитан пропащего корабля», книга белая и высокая, человек, к которому меня все еще влечет.

ЖЕНЩИНА. Мой друг Серж не любил ваши книги.

И это был единственный наш спор.

Не любил ваши короткие фразы и повторы.

Ставил вам в вину ваше видение мира.

Негативное, говорил он.

Я никогда вас не считала негативным, господин Парски, наоборот.

Однако же какое совпадение, какое совпадение, что вы со мной в этом купе…

Серж, не любящий ваши книги и не любящий из-за ваших книг вас самого, говорит, что вам повезло, что сумели заставить меня вас полюбить.

Говорит, что читая вас, преследует невидимку, заставившего меня вас полюбить. То же и я, я никогда вам это не скажу, слушала и переслушивала пьесу «Орландо» Гиббонса, о которой вы все время говорите.

Что привело меня к вам прежде всего, так это ваша – хотела сказать ваша любовь, но нет, это не так, совсем не так – а ваша близость к музыке, «обязательность» музыки как, словно ключ или отсутствие ключа от всего сущего именно в этом.

Как если б музыка в мире была вещью наиболее несуществующей.

А вы отыскивали бы ее, не будучи изначально сообщником вечности.

Мои желания всегда были сильнее чем то, что приходило следом.

И никогда и ничто не достигало высоты желания. Нет.

И я не знаю, понимаете ли вы, почему мы можем так сильно желать, чтобы впоследствии так слабо чувствовать.

И почему степень желания так высока по сравнению с тем, что наступает?

Вы говорили об это господин Парски, в «Прохожем среди многих» и вы волнуетесь за Бога и опасаетесь, что, подобно всем известным вещам, как бы и сам Бог не был бы ниже вашего желания –

Возвращаясь на землю, уважаемый и претенциозный господин Парски, не ниже ли вы моего желания?

Вы сами в хорошо начищенных ботинках, с аристократическими ногтями и в элегантном стиле середины века.

А если по-другому сделать, достать «Человека случая» и промолчать?

Читать, не поднимая глаз, поглядывая время от времени в окно, как бы во власти мимолетной мысли…

Я провела с вами жизнь, господин Парски.

Вернее я хочу сказать, несколько лет последних моей жизни, с вами. Но все-таки всю жизнь провела я с вами, ведь чтоб к вам подобраться так близко , как у меня по-видимому вышло, следовало дожить до моих лет и проживать все так, как проживала и понимала я.

Чтобы идти за вами по путям ваших мнимых излишеств, мне пришлось упражняться всю свою жизнь.

Вот что я думаю.

Мы изготавливаем себя сами, куем материю, которую предоставляем случаю.

Долгое время я стремилась к тем, кто не любил мир и страдал все время.

И мне казалось что исключительно люди отчаявшиеся были существами глубокими, истинно притягательными.

Собственно, если честно, я их считала высшими.

И долго я себя ощущала совсем неинтересной, и только потому, что я – любила жизнь.

Назад к карточке книги "Пьесы"