Текст книги "стихи"

Автор книги: яшка казанова

инженерочка на вы

 
забудьте древнегреческие мифы,
из-под туники брызнувшие ноги...
сварите суп, котлетами кормите
его уставшего. для вас все это внове,
все непривычно, что отнюдь не значит –
неподходяще. будьте с ним глупее.
из давних подсервантовых заначек
Постройте дом и в доме кофе пейте,
и радуйтесь, что скоро выходные,
что до зарплаты дотянуть удастся....
(...ах ночь была ах робко зубы ныли
ах много табака не разрыдаться б...
какого черта ты решила: «пристань»?
я мог бы воздух вскипятить любовью...
...ах девочка мне предлагала рису,
спасая от тебя и от работы...
какого черта ты оставила зубную
ну, боль – естественно, но щетку – это слишком...)
и древнегреческие мифы позабудьте:
«орест? припоминаю... по наслышке...»
2001/02/16
 

старая сказка

 
он готовился к смерти тщательно-щепетильно.
я наблюдала за ним из соседней гримерки.
ласково гладил щетину,
уже походил на мертвого,
но весьма притягательного, этакого дон жуана.
вероятно, каждая желала быть такому желанна.
в темно-фиолетовый увел кромку век –
растушевал мизинцем.
чтоб не нервничать и не злиться,
выкурил марихуаны, затем на карте кувейт
обнаружил и выпалил пару дротиков дартса –
перед смертью всегда неосторожно хочется драться.
за окном цокольного этажа
чьи-то каблучки цокали.
он уже их не видел, эх, как жаль...
а девочки весенними плылитаяли соками...
он уже их не видел, он голень, бедро, крестец
вправлял в тонкокожие черные латы брюк.
селезенкой чуял, какая дивная степь
предстоит ему этой ночью по календарю.
я в дверную щелочку подглядывала
согнувшись и неуклюже откинув зад.
в партере уже публика, говорят. говорят, нарядная,
расписная, говорят – даже режет глаза.
он соблюдал этикет: в тон рубашке меловано-белым был,
с отражением в трюмо упрямо сталкивал лбы,
прощаясь с лицом, которое столько лет
носил на себе среди одиночества и коллег.
а мне было пора на сцену.
2001/02/16
 

ланчоусы

 
к деликатесам она привыкала легко и вскоре
яишшницу из оранжевого солнечного желтка
могла в лицо ему запустить во время ссоры,
хлопнуть дверью навылет и пойти по мужикам.
а он, идиот, продолжал every morning вылизывать с небосклона
излишнюю облачность, плавно переходящую в дождь,
чтоб ей не было грустно от пасмурного и злого
февралика, когда по утрам она заводила свое авто.
не то, чтоб он был неудачник или через чур начитался уайльда.
не то, чтоб она была сукой настолько, чтоб использовать тыл.
но так сложилось, ма шер, и оба не виноваты.
ни я. ни ты.
2001/02/19
 

3-уголочка на память

 
режу лопатки в поисках крыльев:
где-то же жалили, где-то же были.
шкуру – на шубу, клыки – на подарки.
ты испугалась? не нападаю.
 
 
падаю, пулей навылет отмечена...
комья земли и помельче, помельче, ну,
сыпь, не стесняйся. я так благодарна
пуле, а то, что навылет – подавно.
 
 
легкость отныне лишь признак прощанья.
режу лопатки... нежней... затрещали
и вырываясь из кожи, из пыли
тысячи кож, обнаружились крылья.
 
 
больно и сладко, и солоно нёбо.
движенье без тела размашисто-ново.
я брежу тобой бездыханно и мертво.
как швейной машинки стук, звук пулемета...
 
 
девочка, нежность цветущих актиний,
ты очень любима. так не любили
даже христа...
2001/03/02
 

постясь в весну

 
ладони плоскость густо собой орошаю.
правила боя с тобою не оглашаю.
коррида вслепую – все что осталось обеим.
дрожит мулета рубиновая, робеет.
мой первый шаг по песку (или, проще – снегу).
белки наливаются кровью, но их краснее
закат, текущий густо по краю марта.
твой первый выдох – катастрофически мало.
танцуй во мне, как рыбка. прокушен невод.
на каждом пальце чешуйки, на каждом нерве.
никто не сдастся, бандерильеро бессилен.
глазами друг друга вымотали, взбесили,
и лед, от нас оставшийся, тает ало.
ты помнишь, как зима весну доедала?
2001/03/06
 

крестик и нолики

 
узкие уста усталости.
узкие уста у старости.
одиночки сбились стаями,
чтоб растаять. не растаяли.
так и бродят неприкаянно,
озираясь: «где рука его?
и, какого черта, господи,
мы тебе горланим госпелы?»
 
 
в каждой глотке скрыто зернышко.
в каждой падчерице – золушка.
по краям хрустальных туфелек
отпечаталось алтуфьево –
не спеши, ну что ж ты, девица,
от тебя к кому он денется?
 
 
зимовали непотребно мы:
стариков карали тремором,
а лолиточек-леденчиков
заносили в ежедневничек,
оставались после пятнами
смутными и непонятными
на подолах и на полочках:
так-то дожидаться полночи!
 
 
уходи, уже не выдержу:
в лоб ласкать, стоять навытяжку,
воровато гладить холочку,
целый день звенеть на холоде,
ожидать тебя, румяную...
дети выли, кошки мяукали.
одиночки сбились стаями,
чтоб растаять. не растаяли.
2001/03/12
 

кружавчики

 
тосковала по тебе волком.
все казалось в толпе: вон ты!
и машины считала похожие,
расстояние чуяла кожей.
а в отеле, в надраенных до одури этажах
меня назвали почтительно «госпожа».
 
 
этот питер мне проел нервы:
город тления, причал нерпы.
телефончика междугородие:
ты мне – родинка, ты мне – родина.
рестораны, меню с начинкой из тысячи блюд.
– вы не любите рыбу?
– я? я одну люблю.
 
 
до тебя два дня и две ночи.
укрываться от тоски нечем.
сигаретного дыма веночек,
страхов-снов обильная нечисть.
и в тисках облаков через
города и поселки – в воздух:
«ты – спасенье мое, леченье
от смертельной ветряной оспы.»
2001/03/28
 

сон в 635

 
я напою тебе все колыбельные,
я напою тебя собственной влагою.
тоненький мальчик в повязке набедренной
грезит тяжелыми латами.
 
 
робко алеющий под куртизанками –
пламя мужчины живее, чем адово.
ломаный мальчик, мечтающий: завтра бы
стать гладиатором.
 
 
я дорисую тебя до излучины.
я дорискую добраться до истины.
ангеломальчик. повадки изучены,
жестикуляция искренна.
 
 
как объяснить ему соль тавромахии?
как обласкать, не касаясь заветного?
стройный подросток с улыбкой романтика,
с детски-припухшими веками.
 
 
я добегу до тебя через минное
я доползу до тебя по пшеничному
собранный мальчик, точеней змеиного
жало тугого мизинчика.
 
 
боль достижений сравнима с истерикой
после оргазма. как спешно и солнечно
бодрое утро несется из телека
в новеньких белых кроссовочках...
2001/03/01
 

ню Ра

 
щёку целовать, прощаясь:
до свиданий, до свиданий.
в мокролицем амстердаме,
в кошечнораскосой чайне.
 
 
ты дрожать при звуках танго
станешь, вычеркнешь пьяццоллу:
на руках моих каталась
тыща женщин... образцово –
показательно ступени
дней считает утлый мартик.
холода рассвирепели,
струны бледных вен ломая.
 
 
и, надеясь на взаимность,
ты мне губы стиснешь плотно,
опасаясь эпилога
всей моей привычки к играм.
2001/03/01
 

в обнимочку с обоймой

 
новостройками двигаться строго на юг,
в этих серых районах никто не живет.
колыбелю уставшую память мою
по волнам: я то выше, то ниже ее.
 
 
о, протяжное имя, которое я
забывала так долго, что помню насквозь.
я бегу, чтобы нечего было терять.
я бешусь, чтобы жгла одиночество злость.
 
 
зубы – в нежную мякоть тревожного «стой!»
через проволоку – беспросветно на юг.
я по минному полю гуляю босой,
колыбеля уставшую память мою.
 
 
прожигаю рубашки и жизнь табаком
в этих серых районах. где жизнь, как моча.
кто-то вытрясти коврик идет на балкон...
я бегу потому что так проще молчать.
 
 
и наткнувшись ладошкой на робость вихра
одуванчика, вдруг каменею, как соль.
как приятны ветра, как спокойны ветра
в минном поле, где чувствует только босой.
2001/04/02
 

безыменфамилий

 
она пахла медом и молоком,
она ходила кошачьей поступью.
хотелось выпить ее глотком,
чтоб добровольно после сдаваться в постное.
в ее жилах бежал виноградный сок,
а в моих – продирала дорогу соль.
мы были различны, как йог и йод,
но я невыносимо любила ее.
 
 
она грела солнцем семи миров,
она струилась искристей стерляди.
хотелось икры ее сладкой – в рот,
чтоб откровенно после плеваться стейками.
в ее голосе лето играло фолк,
а в моем – сентябрь, даниэль дефо.
мы спали обнявшись, и ночь напролет
я невыносимо хотела ее.
 
 
она стала мне жизнью без рваных рифм,
она ласкалась щенячьими, женскими.
хотелось в амстер, в париж и в рим,
чтоб хладнокровно после летать в ижевски.
в ее пальцах стучал барабанный блеск,
а в моих маячил туманный блюз,
но даже в самом чреве небес
я знала: кроваво ее люблю,
я знала, что соль незаживших вен,
не дернув бровью отдам взамен
за сон ее на полотне груди,
за страх исчезнуть в смоле рутины,
за смех, за ладони, за розу губ,
за сына, что нежноотважен, как гунн.
 
 
а кто-то мне говорил: «уймись,
ты так юна (по английски – мисс)
все проходит. и это пройдет».
 
 
но я мимо библий люблю ее.
2001/03/30
 

солосоли

 
волчьей тоской выстелю ей путь тудаобратно.
раз – лука. арифметический джаз.
 
 
раз. раз. раз.
 
 
я защищаюсь, плечи вплавляя в кожаный черный пиджак.
 
 
раз. раз.
 
 
дуло в самую глотку:
и так семь дней.
ослепну. оглохну.
думать о ней
мне больно, мне страшно,
а неба гладь
доверчива и тепла.
 
 
раз. раз. раз.
 
 
джизус крайст,
бог-отче, святой дух.
раз. дотяни до двух.
воскресение. тишина уик-енда.
я еду к тебе. еду. еду. еду.
 
 
рвусь на клочья в такси, встречающем самолет.
рвусь на вдохи табачные. рвется внутри. мое
сердце похоже на ситечко для зеленого чая
+ по детски голенькое устье для уст, девичье начало.
 
 
она целует меня откровенно.
я вовсе отвыкла спать.
семь дней. тишина уик-енда.
пахнет испанией.
 
 
раз. раз. разрезала себе губу табачным листиком.
кровь так ало капает. личное.
горсти друзей ссыплю в открытые их рты.
я дожидаюсь. такого глубинного: ты...
здравствуй.
2001/04/02
 

зависимость от слов

 
в сортире офисном, собой задыхаясь, кончить.
не от похоти, а от отчаянья. говорят – помогает.
всю эту слякоть мог вынести только кончес,
но он растворен в столице, заживо съеден деньгами.
 
 
я вновь не люблю апрель. повторять колдовской экзамен
по тысяче тысяч раз способны только кретины.
компьютер до одури пачкать больными глазами –
ослепнуть не страшно, страшнее промазать в тире,
 
 
когда стреляешь по банкам от пива и кока-колы,
а пули, как зерна. ими забитый зоб изувечен.
мне так хорошо, что ты не узнаешь такого,
что ты смеешься, что щеку мне лижешь встречей.
 
 
но я, как кораблик. ты прости мне такие волны.
я, может быть, рада бы – штиль или даже пристань.
но я кораблик. нелепый, семиугольный...
матросы домой катают длиннющие письма,
 
 
разлуку ладонью сжимая у основанья.
а я в сортире, где запах парфюма жарок.
теку, расплываюсь отчетливыми словами.
и голову вверх закидываю. Как большая.
2001/04/02
 

пляска коленочек в темноте

 
на куски сумерек распадаться:
прошлого много, обильно, как месячные.
прятаться в петтинг, в сёрфинг, в дансинг,
в тел темное липкое месиво.
 
 
а мне нужно, нужно: губы и руки твои, руки и губы –
всего-то малость. целуй меня учащенно.
я прихожу с шатаний (читай – с прогулок),
подставляю тебе прохладные щеки.
и ты пахнешь так детско, что хочется стать деталькой
конструктора «лего» – крути из меня робокопов.
прошлого много, прошлого с именем тайным
(играйся с буквами – непременно найдешь кого-то).
 
 
а мне нужно, нужно: ожог от твоего вдоха, в ложбинке межгрудной.
всего-то малость. целуй меня учащенно.
я прихожу с голгофы (читай – с прогулок),
подставляю тебе розовые от робости щеки.
как впервые. как раньше.
2001/04/24
 

сон в шереметьево-1 на 2 дня вперед

 
чах-чах! заглох вертолетик.
бортпроводница просит прощенья
у пассажиров.
в прокуренных легких
я сохраняю спокойствие щена,
сытное, жырное,
сонное.
невесомое.
 
 
снова задержка рейса.
красавица-стюардесса
по имени, ну конечно же, маня
обволакивает вниманием
 
 
в багажном отсеке.
разбито и сердце,
и чей-то чужой чемодан.
прошу прощенья у дам
за столь пикантные речи.
но полет невозможен без порно.
(я цитирую эмманюэль)
манины волосы гречневые,
манино подобие спора,
«эй, девушка, эй!»
 
 
я лечу в тридесятое в тридевятое
всеми ветрами вылощенное.
то ли в вологду, то ли в вятку,
а, может быть, в что-нибудь еще...
я лечу чертизнаеткуда, чертизнает зачем
отчего не сидится в столице?
 
 
весна нагая.
ах, на теплых улочках гааги
белый мальчик мулатика обнимает.
 
 
я ищу тебя в их счастливых ртах,
в аэропортах
всех стран.
 
 
а твой рейс из лиссабона.
(приземление мягко и благополучно)
а ты хороша собою.
(жду у выхода, мну ромашки в ладонях задумчиво)
я тебя люблю.
здравствуй.
2001/04/06
 

before полётик

 
во францию рваться, стремиться, бежать,
лететь Air France’ом или аэрофлотом.
в салоне такси забытый уже довезенным кем-то пиджак.
париж. кто-то – за рифмой, кто-то – за музыкой, кто-то – за фото.
 
 
у хэма нос в абсенте вымочен.
он стар и пишет вымученно,
а я давлю строчки, как сок из свежих апельсинов
(вот к каким метафорам стремят нас блага цивилизации)
 
 
париж. брутальностью скул каждая схожа с апексимовой.
бутики лагерфельда и, дабы потрафить патриотизму, зайцева.
 
 
твои ладони такие теплые, такие небешеные
небесных бедствий не чуявшие ни разу.
мои – холодные, крадучись, словно беженцы,
ползут по перилам, тащат меня на террасу
к метрвецам, к уайльду и джимми мориссону.
 
 
ласковый вечер в дожде купается-моется.
это париж. я учусь любить тебя до крови,
серенады орать на русском под раскрытыми окнами.
 
 
наш медовый месяц – безделица слаще патоки.
ты красива, ты манишь коленями где-то под платьями.
 
 
и к тебе возвращаясь от именитых покойников,
я, как джанки, шатаюсь по нашей маленькой комнате.
так глубинно в тебя влюблена, что даже надгробия
не заменят мне губ твоих черного горького грога.
этот город соитий останется в нас, как ребенок.
но нашего сына я буду звать без прононса.
2001/04/24
 

на Вы стрел

 
в войну игрались,
клюквенной кровью пачкались.
у двери рая
раскланивались со скрипачками
и прочими, то есть – другими.
из оркестрика окуджавы.
как сладки небесные гимны,
как приторны... снег лежалый
ласкает чугун ботинка
и медленно тает, льется.
в войну игрались, гляди-ка:
в ранах, как елка в блестках,
ладони.
2001/04/24
 

аквапрелька

 
длительность дней восхитительна.
хитиновой синью панциря дремлет небо.
и школьники бродят стайками, глупо хихикая –
в дневнике, истомой изогнут, алеет неуд.
 
 
мне нравится тлеть ожиданием
скорейшего потепления или даже
грядущего лета. хронологически далее
будут майские празднества.
2001/04/25
 

numero uno

 
я стала совсем больной. и эта рубаха в клетку,
настолько новая, что даже пахнет торговлей,
и кипа стихов, непомерно растущая к лету –
не панацея. мои мальчишечьи голени
стремятся покрыться шерстью, совсем как фавновы.
я бы стала нижинским, стирала мозоли в мясо.
париж остался в кишках, мерцающий фарами,
слепящей периферийкой перепоясанный.
я стала совсем чужой. на «вы» со своим отражением.
уайльда страшные сказки в салоне лайнера.
и деньги, как повод еще продолжать движение,
кончаются. блекнет париж. дурманящий лай его
шарманкой монмартра (причем тут фиалки, месье?)
звенит между слов, между взглядов, в сочащемся между...
ах, сентиментальность: соленую устрицу съев,
так нежно ее пожалеть.
2001/05/11
 

сострижено

 
ссылка затянулась. белым бантом.
как у первоклашки. было? было.
на гитаре девочка лабала.
как я эту девочку любила.
нервно полоскал листву ноябрь,
столь похожий на ее улыбку.
и, набившись в спутницы, наяды
после водки не вязали лыка,
оставаясь преданными где-то
в рвах парадных питерско-московских.
эта девочка, в любовь мою одета,
становилась трепетной и скользкой,
эта девочка купалась в теплой пене.
эта девочка умела жить на крышах.
оттого так сладко цепенею,
изредка минор ее услышав.
2001/05/12
 

как выяснилось – ничье

 
знаешь, я все же бывала в твоем париже,
ласкала рыжие кудри девочки из ротонды.
здесь небо много суровей, нежней и ниже,
и как-то настойчивей, что ли? зеленого сыра тонны
скупают в лавках юркие парижане
десятки лет отмечаясь привычным бонжуром.
от этого очень спокойно, хотя мне жаль их:
подобное постоянство уютно-жутко.
они глазеют на всех проходящих мимо,
сидя в кафе, выходящих на мостовые.
здесь неприлично влюбляться и быть любимой
до крови в горле, до жаркой раны навылет.
но, что очевидно донельзя, в почете учтивость
пардон заменяет дуэли, мерси – перчатки,
летящие в лица. меня никогда не учили
ножам и вилкам для рыбы. зеленого чая –
в пиалу, съемной квартиры холодная ванна,
и спят покроватно мои любимые лица.
зеленого чая – в пиалу, почти отвара.
и вряд ли получится нотр даме молиться,
и вряд ли получиться плакать у трапа, прощаясь.
я съела париж, как отраву, немного морщась.
а ты в это время – в питере. вряд ли чая,
скорее – абсента, а может, чего попроще.
но это неважно ни мне, ни тебе, ни спазмам
желудка, которые режут на половины.
ты помнишь про бога, про эти игрушки с паззлом?
так вот, доигрался. Veritas только in Vino.
и я его пью беззастенчиво, как в пустыне,
стараясь забыться, а, может быть, стать порочней.
хотя – это поза. приятным комочком стынет.
предложишь абсента? а, может, чего попроще.
ты знаешь. я все же бывала в твоем париже.
и пусть не с тобой, это вряд ли тебя волнует.
здесь небо много суровей, нежней и ниже,
и как-то настойчивей, что ли? непререкаемей? ну и
черт с ним.
2001/05/11
 

прикусывая до железа

 
это – не любовь вовсе. это – ралли париж-даккар.
здесь все очевидно безумцам и дуракам.
не называй нас иначе, не смей.
ах, хочешь красивостей, тогда – зови это страстью.
твой рот так ярок и так несмел...
причем тут любовь? за окном «да здравствует!»
и ор парижаночек. твой слюдяной оскал
ласкал десятки других оскалов. ла скала
стоит неподвижной скалой в миланской мыльнице.
там кто-то поет твои стоном, но не менят лица.
при чем тут любовь? просто курятник, и мы – в яйце,
как близняшки отчаянно нагло совокупляемся.
я без тебя уже не выживу. это факт.
но гонщики бьются за десять кругов до финиша.
хочешь ребенка? бэйбика? джаст фор фан.
хочешь? заказывай... я добровольно выношу,
отдам тебе все. и всех, кто был до тебя,
сложу гербарием в кляссер тисненой шкуры.
причем тут любовь? по бедрам твоим – табак
я много курю, легкие штукатурю.
при чем тут любовь? ты не сможешь спать не со мной.
другое плечо не примет правильной формы
твоей головы, но только подушку сомнет,
оставит запах еденький, канифольный...
при чем тут любовь? мы только срослись в плавниках
и боремся сами с собой в изумительном танце.
ты плачешь? любимая? весомое небо никак
не может отвыкнуть от вечных дождливых нотаций.
2001/05/14
 

гу гы

 
остываю, оставаясь для тебя нелепым спазмом,
как предродовым, но это уничтожит анальгетик.
мы с тобой насочиняли десять тысяч теплых сказок,
десять тысяч дивных сказок, детских сказок для бездетных.
мы с тобой нарисовали восемь глобусов испаний,
двадцать глобусов шотландий на пергаментной странице.
мы с тобой топтали небо босиком и засыпали,
нагулявшись до мозолей розоватых круглолицых.
не связав друг друга кровью, не убив друг друга кухней,
остываем, оставаясь фотоснимками в блокнотах.
так проходит третье лето. в рыжий выгорели кудри
узколобого мальчишки. гугенота.
2001/05/16
 

истоматологическое

 
тебе изменяя в сегодняшнем сне,
не в меру осеннем для мая,
мне трудно вытаптывать слабенький снег,
забившийся между домами.
от либидо, густо замешанного на боли и страхе
от желания познать твое прошлое собственной плотью
от дрожи в коленях (как отзвук ее набоек, звенящих старательно
когда она идет по подъезду дома напротив)
 
 
твой голос незыблемо манит меня.
как крыса на дудкины просьбы,
бреду. очень больно тебе изменять
от голода или мороза (?)
 
 
не дай мне исчезнуть. сцепи нам края
большой хирургической скобой.
я очень чужая и очень твоя.
прости, этот случай особый –
нам нужно суметь доползти по росе
пусть рваной, порывисто-сиплой.
насилие духа больнее из всех
мной нежно любимых насилий.
2001/05/18
 

лас.

 
я срываюсь темной птицей
тихой, дикой, нелюдимой.
нелюбимой, но напиться
мне тебя необходимо.
 
 
пусть воруя по-вороньи,
по-сорочьи, по-собачьи...
тонким клювом небо рою –
будто ангелы рыбачат
 
 
и находят грозном, грязном,
грозовом до спазма небе:
синий пруд, покрытый ряской,
в нем усопший академик,
 
 
как офелия. а мне бы
до тебя дорваться клювом,
тем, что тщетно роет небо.
как упорно птицы любят...
2001/07/11
 

пацанва

 
на маковке мальчика – чертово яблочко
дрожит. и колышется челочка редкая.
текучие жилки – по девственным ямочкам.
 
 
не плачьте, гражданка каренина.
каждому – своя смерть,
вам напомнить о железнодорожниках?
они пашут в четыре смены,
а тут вы с печальною рожею...
короче, оставьте лирику:
делириуму – делириумово.
на канатчиковой даче
без умолку ржут и плачут.
 
 
значит – мальчик чувствует порох?
отец бъет без промаха
(заслуга верного промо,
а если струсил пацан – вон из дома!)
прерывиста речь его.
ах, как бы сберечь его,
вильгельмовотеллева.
по телу – метель. его
худые ключичные косточки
чижиками подпрыгивают.
глаза боязливей козочкиных,
но как все вокруг бодры. его
ноги впились в чернозем,
а нам, страхам, это до фени.
мы по кромке стрелы ползем
за сладким юным трофеем.
 
 
струйка янтаря – под ноги,
вот такие мы, страхи, подлые.
умирай, пока молод, юноша!
ну, чего ты волнуешься?
папа яблоко разорвет,
сын останется жить до старости,
станет главным из воевод,
обженится на красавице.
 
 
а мог бы нарциссиком сгинуть
и не жить, отца ненавидя
за страх, пережитый под дубом
в каком-то описанном детстве.
2001/05/18
 

не я

 
ладони мудростью закоптила
и преднамеренно рот свела.
я никогда не любила тыла
тугого ноющего сверла.
 
 
а ты волнующе совершенна
мне стать бы сталью и жить, как сталь,
но я – морщинки на теплой шее
до ста считаю, до ста... до ста...
 
 
и каждой – что-то. почти молитву.
но ты спокойна, ты спишь со мной.
я никогда не любила лифты
где сразу первый. без кнопки «ноль».
2001/07/16