Текст книги "Химеры (СИ)"

Автор книги: Ярослава Кузнецова

Соавторы: Анастасия Воскресенская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

– Сегодня сиди дома и лечи синяк. Пожрать найдешь в холодильнике, там яйца и колбаса. Уйду – будить не буду, запру тебя. Вечером вернусь. А-а-а-ы-ы-ы! Все, два часа мои.

Ньет полежал под колючим пледом, повертелся, потом неслышно поднялся. Человек спал как застреленный, забравшись на свои антресоли. Было тихо, в гулкой и огромной пустой комнате звенела муха.

Прошел по мастерской, выглянул в гигантское наклонное окно, которое, скорее, было даже не окном, а юго-западной стеной. За окном виднелась засыпанная цветным гравием площадка, кадки с темно-зелеными кустами. Он уже знал, что стеклянная дверь в в стеклянной стене ведет на широченную террасу, опоясывающую все здание.

Солнце поднималось, и в обычного размера окно, обращенное на юго-восток, протянулись косые утренние лучи.

Ноющая боль в носу малость стихла.

Ньет потыркался по углам, заскучал, взял с подоконника старый альбом в покоричневевшей от времени картонной обложке. Сел на пол, полистал, осторожно переворачивая страницы.

Наброски, много, – карандашом, акварелью; края листов истрепаны.

Драконы, морские твари, невиданные уродцы, каких и среди фолари-то нечасто встретишь. Светловолосый альфар в перехваченной ремнями гимнастерке – взгляд гневный, видно, опять обиделся на что-то. Карлик с бородой, заплетенной косицами. Черноволосый небритый парень с беспечной улыбкой, на коленях какое-то людское оружие. Рисунок на хрусткой бумаге в мелкую клетку, – явно был сложен, а потом расправлен. Девка с впечатляющими грудями и рыбьим хвостом. Змея с плавниками, закрученная в немыслимый узел.

Смешно, подумал Ньет. Идешь к людям, чтобы понять, как они живут, что дает им силы и возможность менять мир вокруг себя. И встречаешь свое отражение в кривом зеркале.

Он перевернул еще страницу и застыл.

Стеклянный Остров.

Он никогда не видел этого места, но знал, что это оно. Каждый фолари узнал бы.

Несколько быстрых, небрежных набросков – вперемешку с портретами красавца альфара и немыслимыми почеркушками на полях. Карандаш господина Илена был лишен всякой пристойности – в том виде, как ее понимают люди. Вряд ли он кому-нибудь показывал своих зубастых тварей.

И он рисовал Стеклянный Остров.

Ньет долго смотрел на проявляющиеся из тумана над морем очертания отвесных скал. Луна висела над островом, круглая, нарисованная одним точным движением карандаша. Темнели сосновые разлапистые кроны.

Следующая страница.

День, растрепанный и измученный, спит прямо на земле, подложив ладони под голову. На щеке темное пятно, рот приоткрыт, тщательно отрисованы складки расстегнутого смятого ворота.

Ньет зажмурил глаза от ненависти и некоторое время сидел, вглядываясь в алые пятна, плавающие в темноте. Потом вернулся к предыдущему рисунку.

Столб света, по странной прихоти художника поросший деревьями и вставший над темным морем.

Потерянная нами земля.

Хлопнула входная дверь, через некоторое время послышался шум мотора под окнами, ясно слышимый в тишине еще спящего двора.

Человек уехал, напрочь забыв про него по своему обыкновению, а Ньет и не заметил.

Часть первая. Глава 6

6

– Знаешь, Раро, – задумчивый мелодичный голос заставил художника вздрогнуть. – Более беззастенчивой взятки я в жизни не получал.

Денечка застал Рамиро врасплох – человечий слух не чета фоларийскому. Дролери, видимо, давно уже стоял в дверях, наблюдая за работой.

– Черт шпионский, – проворчал Рамиро. – Пигмент из-за тебя рассыпал.

– Грубая, бессовестная взятка. – День подошел к расписанной стене, бесшумно ступая по газетам. Под мышкой он держал планшетик, обтянутый белой кожей. – Ошеломляющий цинизм.

На две трети готовой фреске между Королевой Сумерек и святой Невеной теперь красовался белый олень с золотыми рогами – герольд Королевы. Рамиро, вырезав кусок припороха, чуть раздвинул фигуры, и олень очень удачно вписался между ними. Гордого красавца с ветвистым венцом на голове Рамиро процарапал прямо по сырой штукатурке, без вспомогательного рисунка. Случайно или намеренно, но олень стал центром композиции.

– Если тебе не нравится, можно сколоть, – буркнул Рамиро. Он сидел на корточках, складывая кульком истоптанный газетный лист, чтобы собрать просыпанный пигмент.

День хмыкнул, рассматривая роспись, покачал головой.

– Не надо скалывать. Пусть гости думают, что я озверел от чувства собственного величия. – Он мягко рассмеялся. – Красиво, пропасть. Если бы я не знал тебя так хорошо, друг мой, я б подумал, что ты дурак.

– Ага, значит, ты так больше не думаешь?

День глянул через плечо, посмеиваясь.

– Я колеблюсь. Еще не принял окончательного решения.

– За пятнадцать лет мог бы и принять. Хотя что для дролери пятнадцать лет? Ерунда какая-то.

День вернулся к созерцанию картинок.

– Художественная условность. Меня там не было, конечно.

– Но герольд у Королевы был же.

– Был. И не один.

– Ты сам рассказывал, что белые олени – королевские герольды. А что до условностей, то тут их полно. – Рамиро показал пальцем: – Вот Лавен Странник, один из бесчисленных младших сыновей арбенорского императора. Похож на короля Герейна, а на самом деле, я уверен, он был бородатый, варварского вида амбал. Вот Каэтано Агилар, черно-рыжей дареной масти, а на деле этот Каэтано был портовым воришкой из Уланга, спрятавшимся от стражи в трюме «Странницы», Лавеновой гавьоты. Вот Дайтон Мертвая Голова, наполовину инг, наполовину драконид – телохранитель безземельного принца, будущий лорд Макабрин. Он никогда не был капитаном, хотя я нарисовал его на капитанском мостике под вымпелом с макаброй. Арвелико Златоголосый тоже ни в коем разе не капитан; подозреваю, арфу он держал лучше, чем меч. А будущий лорд Нурран, пират, прежде чем попасться в лапы государю нашему Лавену, вез будущего лорда Деладо, ферворского принца, в трюме в цепях, намереваясь продать его на рабском рынке.

– Человеческая история иногда воистину захватывает, – приятным голосом сказал День.

– Я к тому, – пояснил Рамиро, – что легенда отличается от исторической правды мерой условности. Все, все, не буду больше занудствовать. Это вообще не мое дело – объяснять, что нарисовано. Пусть искусствоведы стараются, у них работа такая.

– Кстати, – День наконец повернулся лицом к собеседнику. – О Лавенгах и прочем. Не хочешь ли поучаствовать в празднике Дня Коронации? Я составляю списки уже сейчас.

Рамиро не слишком любил балы и официальные приемы, но бессмысленное, на его взгляд, светское общение окупала красочность зрелища. Если неземной красоты дролерийские дамы частенько посещают выставки и театры, то еще большую экзотику, например, сагайских сокукетсу, увидеть можно лишь на значительном празднике во дворце. Сагайцы из посольства трясутся над своими растительными божками, словно те бриллиантовые. Простые жители Катандераны изредка могут полюбоваться сквозь двойное оцепление краешком цветастых одежд – и только.

– Буду рад, если меня пригласят, – сказал Рамиро, промывая в банке кисть. Он не собирался прерывать работу, пока штукатурка не высохла.

– Значит, мы тебя обрадуем.

День огляделся, но не увидел ничего, где можно было бы примоститься со своим планшетом. Пигмент, замешанный на воде, заляпывал газеты, а высыхая, пылил. Дролери поставил ногу в светлом замшевом ботинке на перекладину единственного табурета, загроможденного банками и плошками, пристроил планшет на колене.

Раскрыл планшет, подцепил ногтем и поднял хрустальную пластину, по которой тут же заструились сине-голубые муаровые волны. Пальцы пробежались по клавиатуре, пластина выцвела до бледно-голубого, на голубом замелькали буквы и цифры.

– Ну, этого мы подвинем, этих двоих переместим… – бормотал дролери, легко касаясь кнопок. – Этого и вовсе не надобно… Готово, господин Илен. Вы получаете приглашение на празднование в Коронаду. Внезапно.

Вот же паршивец, думал Рамиро, против воли любуясь изящными движениями. Высоко взбежал златорогий герольд Королевы. А ведь было время, когда его тошнило от тушенки и дурной воды. И часы у него были не такие, как сейчас – высовываются краешком из-под манжеты – платина или белое золото, черт его разберет.

Часы тогда были стальные и обжигали ему кожу до красноты, так что День начинал сыпать свежевыученными человеческими проклятьями…

…– Тебе не положено такие слова знать.

– Молчи, маляр несчастный.

День переворачивает расшнурованный армейский ботинок и сильно трясет. Сыплется дрянь и камешки.

– Чертовы люди, ничего не умеете делать как следует.

– День, прямые поставки военного обмундирования из Сумерек почему-то не налажены. Носи что есть.

– Да сдались вы Сумеркам. На хер, прямо скажем, сдались.

День натягивает ботинок, закрепляет завязки, старательно бормоча под нос те самые слова, которые ему не положено знать.

У него светлые – как льющееся золото – волосы, стянутые в хвост; косульи вишневые глаза, четко очерченные темными ресницами – будто подведены. Мешковатый камуфляж и грубые ботинки кажутся издевательством.

На тонком запястье болтаются металлические часы-компас. День подсовывает под них рукав, чтобы не жглись и не спадали.

Они идут уже вторые сутки – марш-бросок по пересеченной местности, ночевка в холмах под известковым намывом, костер – нельзя; Рамиро коротает время, мысленно считая охваченные войной провинции, сбивается, шепотом уточняет у напарника, что там с Агиларами, послан, – остаток ночи проходит в мрачном молчании.

– Чертовы люди…

– День, уймись уже, а?

Полгода назад на головы воюющим лордам свалился юный король Лавенг. Все было как в древней легенде – Сумерки, давно уже отвернувшиеся от людей, разверзлись и отдали отпрыска семьи, считавшейся давно уничтоженной. С королем пришли дролери из Холмов – как знамение чуда, как инсигнии монаршей власти.

Легенды не в моде. Война продолжилась. И тогда дролери остались.

– Макабра, – Рамиро поднес к глазам бинокль, тяжелый, на правой линзе – царапина.

Недурно они устроились.

Военный аэродром мятежных лордов укрыт в Холмах, затянут маскировочными сетями, – легко заплутать и сбиться с пути. Ангары выкрашены под пастушьи дома, с воздуха вообще хрен увидишь.

Но с ним нежный дролери, который ходит по земле не тревожа веток, читает звезды, может не спать сутками.

Вот только ботинки натирают.

– Не думай так громко. Мешаешь.

День возится с настройками аппаратуры, разбираться в которой люди научатся лет через сто.

Дролери принесли с собой волшебство, красоту, изящество… и технику.

– Чтобы дать легенде небольшой шанс, – бормочет он, подкручивая верньеры. – Очень маленький. Наведемся, и Вран ударит с воздуха. Жаль, расстояние до цели… тоже небольшое.

– Ах-х-х-х-х….

С неба падает огонь.

Рамиро зарывается лицом в сухую траву.

От взрыва закладывает уши.

Горячий, как из печи, воздух проносится над ним плотным потоком.

День, вжатый в землю, всхлипывает, потом снова ругается.

Потом они долго лежат молча, стараясь не слушать звериные крики, сухой треск боеприпасов, новые взрывы, уханье и хлопки.

Еще потом становится тихо.

Рамиро отпускает дролери, которого неизвестно когда успел уткнуть носом в кочку и навалиться сверху, садится, прислонившись к глыбе запекшейся глины. Выдыхает. Ищет флягу, не находит и замирает в неподвижности.

– Когда мы победим… – День откидывается назад и прикрывает длинные, невозможно-вишневые глаза, обведенные красными кругами. Волосы обгорели и висят неаккуратными прядями. – Когда мы победим, я заведу себе замшевые ботинки, шелковый пиджак, рубашку из тонкого батиста, шейный платок цвета сливы…

Он долго еще перечисляет шмотки, облизывает пересохшие губы, сглатывает, потом что-то говорит снова. Едва слышно.

– Конечно, – отвечает ему Рамиро. Волосы на затылке слизнуло начисто, пилотка потерялась. Гимнастерка на спине истлела и Рамиро чувствует, как она лопается и распадается лоскутьями при любом шевелении. – Все, что угодно, Денечка. Все, что хочешь. Все, что ты захочешь.

Короткий и злой смешок напарника пробирает его до костей.

Пепелище на месте Макабры все еще пышет жаром, в воздух взметываются клубы пепла – как стаи ночниц; но черный густой дым постепенно разносит ветром.

Небо над Макаброй – лазоревое…

– Рамиро! Очнись, я с тобой разговариваю.

– А? Да, День, я тебя внимательно слушаю.

Рамиро проморгался и посмотрел на собеседника, тряхнул головой, словно отгоняя давно рассеявшийся едкий дым.

– Я говорю, запиши телефон моего портного. То, в чем ты появился на открытии своей прошлогодней выставки, живо напомнило мне ассортимент помойки.

– Не могу сказать, что ты мне не повторяешь об этом весь год.

– Рамиро, – голос Дня не оставлял никаких возможностей для возражений. – Запиши. Сейчас же.

Рамиро тяжело вздохнул и нацарапал злосчастный телефон на первом попавшемся куске крафта.

* * *

«Айрон» вышел из плотного, как взбитые сливки, слоя облаков, миновал меченые белым вершины Техады, стиснутую горами крепость Занозу, выстроенную на неприступном острове среди реки, и плавно пошел на посадку.

В иллюминаторе виднелись пестрые лоскутья полей и виноградников, рассеянные по одиночке белые дома фермеров, редкие темно-зеленые купы оливковых деревьев и частоплетеная сеть дорог.

Амарела откинула голову на спинку кресла и устало прикрыла глаза. Всю прошлую ночь она почти не спала, в голове шумело, под веки как песку насыпали. Пара бокалов белой седы, выпитых для бодрости, дела не поправили.

Прекрасная госпожа, сказал наймарэ после недолгого, но горячего спора. Вы же королева, вы знаете, как делаются такие дела. Вы просили у Полночи помощи. Полночь окажет вам помощь, предоставив армию, и если вы ждали от Полночи чего-то другого, то я удивлен. Странно предполагать, что один-единственный наймарэ способен защитить целую страну от алчных соседей.

Или вы думали, что как только придет нужда, полуночная армия соберется по вашему кличу в один момент? Появится из ниоткуда, отбросит захватчиков и сгинет в никуда? Вы перечитали сказок, моя прекрасная госпожа.

Полночь сможет вам помочь, только если вы королевским указом введете полуночную армию на свою территорию. Выделите под расположение наших войск город или деревню, или какой-нибудь из своих военных городков или баз.

Но дролери, возразила Амарела, дролери не вводили армию на территорию Дара!

Полночь – это не Сумерки, возразил демон. У нас нет высоких технологий, у нас есть хорошие бойцы. Очень хорошие бойцы. Лавенгу, чтобы с Даром считались, достаточно было привести полторы сотни альфаров. Но это единичный случай. Эль Янтар, например, испокон веку владеет землями в Ферворе, а Лунный император – целой Сагайской империей. Нам же требуется всего лишь место дислокации. Я предполагаю, прекрасная госпожа, что нам не придется ни с кем драться, достаточно просто провести парад в столице или пригласить послов на экскурсию в наши части.

Наймарэ был убийственно логичен. И он был прав – обдумывая этот отчаянный шаг, Амарела видела перед собой Дар, а не Фервор и не Сагай.

И она, наверное, и впрямь перечитала сказок. Классики мировой литературы предлагали совсем другой сюжет.

Она взяла отсрочку в месяц.

Отец не одобрил бы ее действий. Но он умел удержать страну, а под руками Амарелы страна трещит по швам. Рейна готова душу отдать за Марген дель Сур, но души оказалось мало.

Амарела потерла лоб между бровей – там в последний год образовалась морщинка и с каждым днем становилась все глубже.

Южные Уста занимали обе стороны чашевидной бухты Ла Бока, город рассекала пополам река Маржина. С восточной стороны лежали старые кварталы, некоторые насчитывали почти тысячелетнюю историю, многие дома стояли на еще драконидских фундаментах. Там же, рядом с древней драконидской крепостью, перестроенной в бастион, старыми молами и маяком из огромных каменных глыб, высился старый замок Нурранов, в котором долгое время обитало и семейство Ливьяно. Только совсем недавно, лет десять тому назад, рей Вито построил для семьи современный, вызывающе роскошный дворец на западном берегу. Ступенчатые террасы розового и золотистого мрамора, висячие сады, сияющие стекла оранжерей и каскады фонтанов на плоских крышах.

В старом замке устроили музей и по совместительству жилище для второстепенных королевских родственников.

Амарела посмотрела на встрепанного, как птенец галки, оруженосца, мирно дрыхнувшего в кресле у противоположной стенки.

Ох уж эти второстепенные родственники…

Вся политика в Марген дель Сур испокон веков делалась «по знакомству». Вот и мальчишку ей навязали в сопровождающие, потому что он сын какой-то тридцатиюродной тетушки и «мальчика надо пристроить». Всю поездку он таскал под мышкой «Историю Ста Семей», в которую и утыкался в любую свободную минутку. Впрочем, обузой не был – и хорошо.

«Айрон» коснулся шасси посадочной площадки и покатился, притормаживая. Гул двигателей стих, мальчишка вздрогнул и проснулся, завозился в кресле, отстегивая ремень.

– Хавьер, выход в другую сторону, – устало произнесла она.

Аэропорт Кампо Селесте встретил рейну палящими потоками света и выцветшим до слепоты небом. После нежной северной лазури оно казалось белесым, раскаленным. Тени умалились и прятались под крылом самолета и под брюхом здоровенного бронированного лимузина, ожидавшего у трапа.

Амарела вспомнила, как в детстве убегала из-под надзора тетушек и бабушек, проникала зайцем на паром через Маржину и шлялась среди пестрой толпы провожающих и встречающих с ватагой оборванных приятелей. Стырить шоколадку или апельсин с лотка считалось верхом молодецкой удали.

Несколько раз ее привозили домой зареванную и в полицейской машине, мать только вздыхала, а отец хмыкал и честно платил штрафы.

Кровь Ливьяно – не голубиная кровь, говорил он и ухмылялся в усы.

Теперь ее ожидал роскошный лиловый транспорт с гербами Марген дель Сур на дверцах и охрана – трое здоровенных парней в традиционной морской форме.

– А где Каро? – спросила она вместо приветствия.

– Нездоров, – ответил незнакомый ей офицер, открывая дверцу.

Амарела поспешно нырнула в прохладу просторного салона, охрана села по бокам, Хавьер заполз на переднее сиденье со своей книжкой.

– Не читай в дороге, укачает, – пожурил его офицер.

Доберусь до дома, приму ванну и отменю на сегодня все дела. Высплюсь, мечтала рейна. Вот сейчас мы повернем направо, проедем по набережной, погрузимся на паром – и готово.

Машина плавно залегла в поворот.

Налево.

Амарела закусила губу.

Стражи по обе стороны каменно молчали.

– Куда мы едем? – резко спросила она. – Что вы себе позволяете?

Молчание.

Хавьер закрыл книгу и заозирался испуганно.

– Я приказываю дать ответ немедленно.

– Распоряжение адмирала Искьерды, госпожа, – неохотно ответил офицер, не поворачивая головы.

Налево.

Налево – это значит в старый замок.

Музей, прибежище для второстепенных родственников и… тюрьма.

* * *

Невенитский монастырь лежал в зеленой чаше долины, как россыпь колотых кубиков сахара.

Сейчас по этому сахару ползли мухи.

Он привстал в стременах, вглядываясь.

Здоровенный в полных латах жеребец под серой попоной без гербов тихонько фыркнул, ударил копытом в землю.

Коричневые, черные фигурки, ватные клочья дыма и треск пороховых зарядов.

Насколько он мог видеть, ворота монастыря были уже выбиты и толпа втекала внутрь. Горели какие-то внутренние постройки.

Опоздал, продрало холодом по спине, и он поднял жеребца в галоп. Длинная с заостренным кончиком шпора с непривычки скребанула по краю накрупника.

Снова опоздал.

Тяжело закованный конь пронесся по истоптанной сотнями ног колее мимо низкой каменной ограды, за которой цвели вишни и метались над кронами напуганные птицы.

Бу-у-у-ум, рявкнула пушка, и от круглой стены монастырского донжона полетело каменное крошево.

Пожар разгорался, и сквозь черную пелену просовывались огненные языки.

Во дворе кричали.

По приказу командора Яго, торопливо сказал он, не раздумывая въехав конем в буро-черную толпу. Копыта высекли искры на мощеной площадке перед уроненным мостом. Среди бурого, серого и черного тут и там мелькали яркие пятна. «Народный гнев, яростный и праведный» умело направлялся.

Чрезвычайно важное и очень срочное дело ордена.

Стилизованный собачий ошейник – железный, на петлях – перехлестывал горловину трехчастного шлема.

Вот приказ, еще сказал он, упирая копье о железный зацеп – серый флажок взметнулся вверх полосой дыма – и нетерпеливо сунул бумагу с печатью под нос сержанту, который предпочел не участвовать в резне внутри монастыря, а смотрел на дорогу, безразлично повернувшись спиной к воротам.

Обзор внутри чертова шлема был не лучше, чем у крысы в крысоловке: узкая полоса.

Мост был опущен, скорее всего, ему не позволят вывезти детей; хорошо, что больше не видно латников, и он все поглядывал на круглый невысокий донжон, который еще держался, и в распахнутые ворота было видно, как ударяют бревном в окованные двери.

Личико покажите, благородный сэн, сказал сержант. Читать-то я не умею, с чего бы мне читать. А вот память у меня хорошая. Слишком много нелюдей нынче скрыться желает. А ну как под шеломом у вас нечестивая масть.

Он выхватил меч, непривычный, не под руку, плохо сбалансированный; рубанул наотмашь и поскакал к мосту, расшвыривая пеших.

Жеребца ткнули рогатиной, лязгнул металл о металл, здоровенная тварь в украшенном шипами налобнике рванулась вперед, прямо по человеческим телам. Он бросил копье и рубил как сумасшедший; он всегда старался не калечить пехоту – война дело благородное, рыцарь против рыцаря, а простецы пусть уродуют друг друга сами как хотят…

Он рубил и рубил, как мясник или дровосек, напрягая мышцы и жилы, с силой выдыхая, когда меч летел вниз.

Арбалетный болт звонко ударил в забрало и отскочил.

Пахло кровью и дымом. Всегда пахнет кровью и дымом, за долгие века этот запах пропитал его насквозь.

Кровь, дым, пронзительные крики раненых и птиц.

На брусчатой мостовой лежит мертвая невенитка, серый капюшон свалился, серебряные волосы залиты кровью и вываляны в пыли.

Донжон горел, заволакивался черным маслянистым дымом; этого не могло быть, он помнил, что было не так, башня загорелась позже, а он все никак не мог прорубиться к ней через плохо вооруженную толпу, но их было слишком много – они сдавливали конские бока как волны моря; снова рявкнула пушка – стреляли уже в него, не жалея людей, толпившихся вокруг, или, может, уцелевшие защитники замка приняли его за врага.

Башня горела и горела, и сыпалась внутрь себя, и стала факелом, печной трубой, чудовищной раскаленной гробницей, и тут его конь споткнулся и небо обрушилось сверху всей своей тяжестью.

Он открыл глаза и некоторое время молча лежал, успокаивая бешено бьющееся сердце. Ноздри и губы все еще разъедал запах паленой плоти и горящего дерева. Ядро тогда угодило в него, ломая ребра, и повалило вместе с конем, и он лежал, сглатывая собственную кровь, но ее было много, и она стекала под шлем, щекоча шею. Боли он уже не помнил, а это почему-то не забыл.

Жуткий запах пожарища постепенно превратился в приятный запах еды. Кто-то жарил яичницу с беконом и варил кофе. В пыльное, покрытое разводами от дождя окно косо пробивался солнечный луч. В складках старого балдахина над кроватью лежали синие тени.

Он сбросил покрывало, такое же ветхое, как и все здесь, и встал.

Внизу, на кухне, пели; довольно громко.

– Ах, был я молод, и был я беспечен, – сообщил исполнитель, – пой, моя ласточка, пой! Роскошные кудри, широкие плечи, пой, не умолкай!

Он нахмурился и спустился по лестнице на первый этаж. Лестница скрипела.

– Меня полюбила красотка Сибилла…

Потемневшая от времени дверь кухни была раскрыта нараспашку, из нее пахло жареным, кофе и свежей выпечкой. Он почувствовал, что его мутит.

– Асерли.

Губы его скривились, как от сильной горечи.

– О да-а-а-а-а, это я собственной персоной, – наймарэ оседлал массивный табурет, как насест, и придвинул к себе блюдо с рогаликами. – Рад видеть! Прекрасный день, Нож, жаль, ты дрыхнешь до полудня. Как можно намеренно лишать себя наслаждения пустынными утренними улицами, этими величественными зданиями, рассветом и тишиной, которая столь…

На столе стоял примус, на нем кипела джезва с кофе, рядом лежала кипа свежих газет. Старинная чугунная сковорода с початой яичницей стыла на подставке.

– Почему ты не мог вчера попасть под машину и сломать себе шею, Асерли.

– Потому что я полуночный демон, друг мой. Но что же ты стоишь? Присядь, выпей кофе.

– Я тебе не друг. Спасибо, мне не хочется.

Он прислонился к стене и, скрестив руки на груди, наблюдал за тем, как наймарэ наливает себе кофе и тщательно намазывает рогалик маслом.

– М-м-м-м-м-м, как же там дальше… ай-ри-ри-дам, там-да-ри-дам-м, – Асерли куснул рогалик и уставился на него блеклыми глазами. Безгубый рот растянулся в ухмылку. – Прекрасный день, просто прекрасный. Ты долго будешь подпирать стену, друг мой?

– Пока ты не уберешься.

– Должен заметить, что в таком случае тебе придется простоять здесь не менее четырех недель.

– Что тебе здесь нужно?

– В том-то и дело! – наймарэ радостно отсалютовал кофейной чашечкой. – Абсолютно ничего. Упоительное, восхитительное безделье. Четыре недели, ты даже не представляешь себе, сколько энергичный человек способен сделать за это время.

Асерли подмигнул ему, придвинул к себе газеты и вперился в текст.

– Ты здесь не по приказу, – прошептал он, чувствуя, что внутри все обрывается. – Ты сам по себе.

– Именно, именно! Ты как в воду глядишь, Нож. Какая великолепная проницательность! Именно что не по приказу, а сам по себе. Когда эта милая, во всех отношениях прекрасная дама, пусть, может быть, совсем чуточку неосведомленная, но неизменно прекрасная… Эй, Нож, что-то ты побледнел, может, воды? Газовая плита опечатана, но вода в кране есть, я проверял. Так вот, когда эта очаровательная дама сказала мне, что подумает с месяц, и забыла отослать меня обратно, я просто остолбенел, я не поверил своим ушам, Нож! Я даже переспросил ее.

– Клятая Полночь…

– Вот возьму и вымою тебе рот с мылом, Нож, – блеклые, как две оловянные монетки, глаза наймарэ вдруг полностью залило черным – и радужки, и белок. Потом он сморгнул – и морок рассеялся.

– Впрочем, что с тобой делать, вечно ты бродишь мрачный и всем недовольный. Норовишь выставить меня каким-то чудовищем, – Асерли приложил ко лбу два рогалика и нагнул голову, словно собираясь боднуть. – Я так думаю, это от нехватки витаминов. Ты принимаешь витамины?

– Нет.

– Вот! В том-то все и дело. И спишь в одежде, фу, все помялось, пылища тут у тебя. Ну ничего, я наведу порядок.

Асерли снова уткнулся в газету.

– Нет, ты подумай, что творят твои коронованные родственнички, – вдруг хмыкнул он. – Нефтяные вышки в Полуночном море. Скоро открывают еще одну, с помпой, с шумом. Не желаешь поприсутствовать? Не отвечай, вижу, вижу, что нет. Странно, что альфары их не остановили. Или им все равно, как ты думаешь?

– Я не знаю.

– И я не знаю, впрочем, сегодня я этим заниматься не намерен. Я иду в оперу. Знаешь, в Катандеране прекрасная опера, Королевская. Ставят «Гибель Летты». Чудесная, хотя и довольно консервативная постановка, тут вот, – острый палец наймарэ потыкал в газетную статью, – пишут, что просто дух захватывает. Нож, ты куда?

Он аккуратно затворил за собой дверь кухни и побрел наверх.