Текст книги "В битвах под водой"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Пробоина заделана! – докладывали по телефону из аварийного помещения. Поступление воды прекращено полностью. Разрешите приступить к осушению отсека.

– Откачивать воду за борт не разрешаю! – ответил я. Люди, находясь по пояс в воде, работали в очень тяжелых условиях. Им приходилось дышать сжатым до нескольких атмосфер воздухом. Утомляемость от этого резко повысилась, однако никто из подводников не жаловался.

– Видать, мы сильно насолили фашистам. Никак нас не оставят, – вполголоса говорил кому-то Трапезников.

Я глянул в его сторону, но увидел только торчащие из-под палубы ноги. Сам он был в трюме и исправлял что-то в арматуре помпы.

– Да, Паша, сегодня был выход в атаку не на луну, – раздалось в ответ.

Кто именно отозвался, по голосу я сразу не определил и заглянул в маленький трюмик, в котором едва мог поместиться один человек.

– Поедайло? Вы что делаете в трюме? – удивился я.

– Помогаю Трапезникову, товарищ командир! – браво отвечал матрос, ухитрившийся улиткой обвиться вокруг фундамента помпы.

– А кто на записи?

– Механик сам. Он мне разрешил, Трапезникову одному не справиться... работа сложная...

– Вас просит к телефону Каркоцкий из аварийного отсека, товарищ командир! – протянул мне телефонную трубку механик.

Однако разговор с парторгом пришлось отложить. Докладывал басом гидроакустик.

– Правый катер дал полный ход! Расстояние более двенадцати кабельтовых.

– Сближается с нами или нет? – машинально переспросил я.

– Никак нет, к нам не приближается, товарищ командир, – уточнил Бордок, но, похоже, идет в атаку.

– По кому же он тогда... в атаку-то? – бубнил Поедайло.

– Наверно, по луне, – шептал Трапезников, – от нас научился, видать. Тут, брат, с кем поведешься...

– Прекратить в трюме болтовню! – рассердился механик. Несмотря на напряженность обстановки, в голосе его улавливался с трудом сдерживаемый смех. – Вы делайте...

Раскатом грома прозвучал взрыв серии бомб.

– Расстояние до катеров более двадцати кабельтовых. Сближения не отмечаю! – спокойно докладывал Бордок, как бы разговаривая сам с собой. – Второй катер дал полный ход. В атаку, вероятно...

– Они атакуют какой-то ошибочный объект, – решил помощник, – нас, похоже, потеряли.

– Товарищ Каркоцкий, – передал я в телефонную трубку, – отсек пока осушать нельзя. Придется продержаться.

– Я не потому вас просил, – ответил Каркоцкий. – Хотел доложить, что у нас все в порядке. Можем держаться сколько потребуется.

Новая серия глубинных бомб! Катера, несомненно, считали нашу подводную лодку погибшей и сбросили последние запасы своих бомб на месте предполагаемой ее гибели просто для собственного успокоения.

Более сорока минут охотники ходили в зоне слышимости наших гидроакустических приборов. Наконец они исчезли.

– Осушить торпедный отсек! – получил я возможность подать желанную команду. – Приготовиться к снятию с грунта!

Невозможно описать, с какой радостью выполнялось экипажем это приказание.

Люди, словно подброшенные электрическим током, бросились к механизмам, проверяя и готовя их к пуску. Корабль ожил, все пришло в движение. Выбрасывая тонны воды за борт, на полную мощность заработала главная осушительная помпа, за которой так ухаживал Трапезников; трещал компрессор, забирая обратно в воздухохранители сжатый воздух, стравленный в отсек во время борьбы с аварией; по переговорным трубам летели доклады о готовности боевых постов к всплытию.

– Хоть одним бы глазом глянуть на транспорты. Топим, топим, а сами не видим кого, – сквозь шум механизмов услышал я шепот Трапезникова.

– Смотреть нечего, – возражал Поедайло, – я думаю, мавр сделал свое дело, пора ему и домой. А то, знаешь, катера могут еще раз проголосовать и...

– Опять болтаете? – оборвав матросов механик, – Философствовать будете в базе. Особенно, вы, мавр.

Диалог матросов навел меня на мысль: "Что, если в самом деле пойти к тому месту, где мы торпедировали транспорт, и осмотреть район моря, обследовать его, уточнить результаты атаки, за которую нас так преследовали". Чем больше я об этом думал, тем труднее мне было отказаться от этой мысли. Расстояние до предполагаемого места поражения транспорта при всех возможных погрешностях прокладки было не более трех миль.

В центральный пост пришел Каркоцкий. Мокрая одежда прилипла к его сильному телу.

– Пробоина заделана надежно. В случае чего скорее рядом где-нибудь лопнет, чем в месте заделки, – доложил он.

– Всплывем на перископную глубину и пойдём к месту потопления транспорта, посмотрим, что там делается, – объявил я парторгу свое решение.

– Товарищ командир, – обратился механик, принимавший доклады от боевых постов, – лодка готова к всплытию.

– Как обед? Готов? – задал я неожиданный вопрос. Экипаж не завтракал и не обедал, а время уже подходило к ужину. На камбузе в срок был готов завтрак. Он остыл. Обед также остыл. Но как только кок услышал команду "Приготовиться к всплытию", у него появилась надежда, что, наконец, обратят внимание и на его пост. Он сразу же принялся за дело и поэтому мог ответить мне с некоторым самодовольством: "Обед готов!"

– Обедать! – не без удовольствия скомандовал я. – Гидроакустику еще раз прослушать горизонт.

Обедали не сходя со своих мест. Кок и его помощник быстро разнесли пищу по отсекам, выслушивая похвалы проголодавшихся подводников.

– Настоящий боевой обед, – не преминул оценить работу кока и Трапезников.

– Тинико лучше готовит, с сацебели, – не без иронии бросил кок и поспешно ушел из отсека.

– Ну ты, знаешь, не заговаривайся! – вырвалось у Трапезникова. Он, видимо, был рассержен шуткой кока.

– Тинико, насколько мне известно, женское имя. Почему же это вас обидело? – заинтересовался я. – Или это секрет?

– Не обидело, товарищ командир, но... я так... Кок... он не в свое дело лезет, – матрос густо покраснел.

Я не стал его расспрашивать, хотя упоминание о неизвестной девушке заинтересовало меня.

– Обед действительно вкусный, – я передал пустую посуду матросу, исполнявшему обязанности вестового.

– По-моему, обед обычный, – возразил Поедайло, – в приличном ресторане его бы постеснялись подавать...

– Там варят без глубинных бомб, – подхватил Трапезников, немало обрадованный новым направлением разговора.

– И без болтов, – механик вытащил из своей миски стальной болт. – Черт знает, что такое. Вызовите кока в центральный пост!

Кое-кто прыснул. Вид у механика был суровый.

– Почему борщ варите с болтами? – строго спросил механик, когда кок появился в отсеке.

– Во-от он где! – расплылся в улыбке кок. – Это же от компрессора. Вот обрадуется старшина. Он его искал, искал. Проклятой бомбой... той, которая нас чуть не утопила, как шибанет! Мы искали, искали, а он, оказывается, в кастрюле... Вот хорошо, а то компрессор проволокой повязали, работает, но...

– Какой компрессор? Какой болт? А куда он дел запасные части? Разрешите, товарищ командир, схожу посмотрю. Это же важный механизм, а они... проволокой...

– Пусть доложит старшина, зачем вам ходить. Работал же компрессор, значит, держит проволока, – возразил я, едва сдерживая смех.

– А болт чистый был, товарищ командир, я его сам только утром, во время приборки, чистил, – заговорил кок. – От него в суп грязь не могла попасть... ну, если только смазка там.

– Да, ничего себе... специя, смазка от болта, – вставил Трапезников.

– Ничего, ничего. Значит, болт пошел впрок: все говорят, что борщ хороший. А плов тоже с болтом? – взял я тарелку в руки. – Или второе блюдо уже без всякой приправы?

– Никак нет, товарищ командир. Плов во время бомбежки был закрыт. Разрешите идти? – кока, очевидно, обидел общий смех, вызванный моей шуткой.

– Вы смеетесь, а не думаете над тем, что он храбрее вас обоих, – начал молчавший все время боцман, как только кок вышел из центрального поста. Он обращался к Трапезникову и Поедайло. – Кругом рвутся бомбы, а он готовит обед. Не рассуждает, как некоторые, а делает свое дело. Не кричит: "Бомбы, бомбы", а готовит обед! Понятно?

– Да мы не зло смеемся...

– Еще бы зло смеяться! – посуровел Халилов. – Я бы вам посмеялся зло. Ишь ты! Не зло смеются. Кок у нас очень добросовестный матрос. Он поварские академии не кончал. Сам все по книжечкам разным изучает. Ты говоришь, в ресторане постеснялись бы подать, а я говорю, не постеснялись бы. Лучшего борща не приготовишь... У тебя, Поедайло, аппетита нет, ты переволновался от испуга...

– Конечно, я не храбрый! – обиделся Поедайло, – но...

– Не только ты, мы все не такие уж храбрецы, – не дал договорить боцман, мы бы лучше на свадьбе гуляли, чем зайцами бегать от бомб. Но раз надо... раз надо, так будь мужчиной, умей держать себя. Вот хитрость в чем заключается...

Боцман еще долго поучал бы матросов, но ему помешал помощник командира, который доложил мне об окончании обеда и готовности корабля к всплытию.

Оторвавшись от грунта, мы медленно пошли вверх, удифферентовывая подводную лодку.

Наконец приборы показали перископную глубину, и я смог поднять на поверхность находившийся в бездействии долгие часы перископ.

Ясный, безоблачный летний день клонился к вечеру. Солнце висело над низменным молдавским побережьем. На море был полный штиль, но поверхность моря рябило легким дуновением вечернего ветерка.

При предварительном осмотре на горизонте не было замечено ничего. Но едва я перевел окуляр перископа на "увеличение", как прямо по корме заметил два небольших буйка с яркими бело-красными вертикальными полосами. Буйки находились на небольшом расстоянии один от другого и внешне были совершенно одинаковы. "Наша могила", мелькнула мысль. Возле буйков плавали обломки деревянных предметов, куски пробки и еще что-то. По всей вероятности, глубинные бомбы с катеров попали в один из потопленных транспортов, которыми этот район был усеян довольно густо На поверхность поднялись обломки, и признаки гибели подводной лодки были налицо.

– Курс к месту потопления транспорта 336 градусов! – доложил штурман.

– Лево на борт! – скомандовал я, получив рапорт штурмана, – ложиться на 336 градусов! Подвахтенным идти отдыхать!

Часть людей ушла с боевых постов, передав свои обязанности остающимся на вахте.

На курсе 336 градусов мы проходили мимо полосатых буйков. Я дал взглянуть на них по очереди помощнику командира, боцману и матросу Трапезникову.

– Горе-топилыцики! Кишка тонка! – заметил по адресу катеров Трапезников.

– Опять бахвальство! – обрезал Халилов. – Они топильщики такие, что ты целый день был бледный, как моя бабушка после смерти. А сейчас ты храбрец! Ишь ты какой! Иди спать!

Трапезников, повинуясь приказанию, ушел из центрального поста.

– Не слишком ли много вы ругаете своего... парня? – едва не вырвалось у меня: "младшего сына", – он матрос исправный.

– Парень хороший, – боцман говорил о Трапезникове почти с отцовской нежностью, – я еще вышибу из него кое-какую дурь, и тогда увидите, какой он будет. У него еще много этой дури... а так он... лучше всех... во всяком случае очень хороший матрос.

Прямо по носу на фоне низменного берега начал вырисовываться силуэт транспорта. У нас не было торпед, и вид вражеского судна не мог вызвать у нас иного чувства, кроме чувства досады и сожаления. Но недолго нам пришлось сокрушаться. Когда расстояние до судна сократилось, мы заметили, что транспорт стоит на месте. Еще через несколько минут все стало ясно. Перед нами был вражеский транспорт, который мы торпедировали утром. Он лежал у самого берега на мели. Вся кормовая часть его либо находилась под водой и потому не была видна, либо была оторвана взрывом торпеды. Носовая часть, мостик и надстройка возвышались над водой. Из накренившейся к берегу трубы шел едва заметный пар. У борта судна с нашей стороны стояли малый морской буксир и разъездной катер. Они, видимо, были заняты спасением людей и имущества. Обстановка казалась благоприятной для нас. Преследование нам не угрожало, и я решил показать результаты нашей утренней атаки экипажу.

Взглянуть хотя бы мельком на результаты своих боевых дел чрезвычайно интересно, но удается это далеко не всем подводникам. Поэтому каждый, подходя к перископу, испытывал радостное волнение.

– Голодные. Обед так и не доварили! – произнес серьезным тоном кок, оторвавшись от окуляра. – Из трубы дым все идет...

– Ты думаешь, трубы на кораблях из камбузов, что ли, едут? – с ехидцей спросил Трапезников.

– Лучше бы они шли именно из камбузов, – многозначительно ответил кок и ушел.

– Да, эта атака была не по луне! Здорово! Но жаль, что второй транспорт все же ушел! – как бы про себя высказался матрос Викентьев, прильнув к окуляру перископа, от, которого, казалось, его не оторвешь.

– Не уйдет! – возразил Каркоцкий, стоявший в очереди за ним, – другие лодки его встретят. Мы ведь не одни в море. Им тоже надо над чем-то поработать...

Каркоцкий был прав. Рядом с нами боевую позицию занимала подводная лодка "Гвардейка" под командованием бесстрашного Михаила Грешилова. Путь вражеских кораблей лежал через ее район. И, надо полагать, транспорт, уцелевший в конвое после нашей атаки, оказался очередной жертвой "Гвардейки".

Зашло солнце, перистые облака красными маками опоясали западную часть небосвода. Мы всплыли. Над водой нас ждала ни с чем не сравнимая приятная новость.

– Товарищ командир, радисты принимают "В последний час", – тоном флегматичного человека доложил вышедший на мостик Глоба, – что-то важное, вероятно...

Обычно чрезвычайной важности сообщения Советского информбюро под рубрикой "В последний час" во время Великой Отечественной войны волновали всех советских людей, но на подводной лодке в походе, когда вообще всякая внешняя информация была весьма затруднена, сообщения Совинформбюро воспринимались с особым восторгом. Однако спокойный тон лейтенанта меня не удивил. Глоба по натуре был очень сдержанным и свой восторг обычно внешне почти ничем не проявлял.

– О чем говорится в сообщении, не узнавали? – не выдержал я.

– Точно не сказали, товарищ командир, я спросил, но в рубке все заняты...

– Идите вниз и прикажите, чтобы радисты сразу доложили общее содержание сообщения, до уточнения текста!

Однако не успел еще Глоба влезть в люк, как на мостик вышел радист Дедков. Старшина был очень взволнован и едва выговаривал слова.

– Наши войска разгромили... наступают вовсю на Сталинградском фронте, товарищ командир. Вот часть текста... помехи большие, искажений много, но скоро перепроверим...

Выхватив бумагу из рук Дедкова, я вскочил в боевую рубку, чтобы прочесть сообщение. "На днях наши войска, расположенные на подступах Сталинграда, перешли в наступление против немецко-фашистских войск... Прорвав оборонительную линию противника... 30 километров на северо-западе, в районе... а на юге от Сталинграда... 20 километров, наши войска за три дня напряженных боев... продвинулись на 60-70 километров... Заняты город Калач, станция... Советск, ...Абганерово. Таким образом, обе железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные восточное Дона, оказались прерванными..."

Дальше ничего нельзя было понять. Я вышел из рубки на мостик и приказал немедленно объявить подводникам по всем отсекам радостную весть.

– А вы идите в радиорубку и примите все меры, чтобы получить полный текст сообщения "В последний час", – поручил я Дедкову.

Я знал о том ликовании, которое могла вызвать в тесных отсеках "Малютки" весть о победоносном наступлении наших войск в районе Сталинграда, к которому было приковано в то время внимание всего человечества. Подводники понимали, что именно там решалась судьба народов мира. Там находились основные силы фашизма, и разгром этих сил означал нечто большее, чем обычное наступление советских войск. В отсеках люди поздравляли друг друга с победой, целовались, обнимались. Все были поглощены приятной новостью и без конца и в различных выражениях говорили о ее значении. Казалось, скромная победа подводной лодки была забыта и никто не помнил о столкновениях с фашистскими кораблями.

Именинниками были радисты, сообщившие о событиях на сухопутном фронте. Их целовали, благодарили, желали им счастья и всякой удачи в жизни, их чествовали, словно они были непосредственными участниками боев за Сталинград.

Ночь мы шли в надводном положении, а с рассветом ушли под воду и продолжали свой путь на безопасной глубине.

Оставив вахтенного у перископа, я направился к себе в каюту, чтобы прилечь и отдохнуть.

– Товарищ командир, – Дедков подал мне радиограмму, – принят старый "В последний час"...

– Что это значит?

– Это было три дня тому назад, но мы только сегодня приняли...

"Удар по группе немецко-фашистских войск в районе Владикавказа (гор. Орджоникидзе), – прочитал я текст сообщения. – Многодневные бои на подступах к Владикавказу (г. Орджоникидзе) закончились поражением немцев..."

"Это, видимо, начался общий разгром фашистов по всему фронту", – подумал я и спросил у Дедкова:

– О боях под Сталинградом уточнили текст сообщения?

– Вот, – Дедков протянул второй лист бумаги, исписанный с обеих сторон, здесь указаны в основном потери фашистов...

И действительно, уточнение текста касалось главным образом разгромленных частей, пленных и захваченных нашими войсками трофеев.

– Обе радиограммы объявить по отсекам, а редактору боевого листка посоветуйте использовать эти цифры.

– Есть, товарищ командир! – и Дедков побежал в центральный пост.

Как ни устал я, простояв всю ночь на мостике, я так и не сомкнул глаз. Пролежав около получаса, я поднялся и пошел по отсекам. Возбуждены были и остальные мои боевые товарищи. Ни в одном отсеке я не нашел отдыхавших людей. Все по-прежнему оживленно комментировали известия о новых поражениях немецко-фашистских войск.

– Я на вашем месте все же отдыхал бы, – сказал я торпедистам, но слова мои прозвучали не очень убедительно.

– Не можем, товарищ командир, – виновато ответил Терлецкий, – такой радостной новости я, кажется, за всю жизнь еще ни разу не получал, как... вот сегодня... Где там спать, когда душа... танцует... – Эх, были бы еще у нас торпеды, товарищ командир, сейчас бы самое время вернуться обратно на позицию, – мечтательно произнес Свиридов, – а то армия наступает, а мы... домой...

– Да, торпед нет, – сочувственно произнес я. – Но ничего, мы сходим в базу, возьмем торпеды и вернемся обратно.

Переживал не только один Свиридов. Успешное наступление Советской Армии воодушевило всех подводников. Буквально во всех отсеках только и слышались слова досады в связи с отсутствием на корабле запаса торпед, словно люди только сейчас осмыслили по-настоящему значение боеприпаса для корабля.

В жилом отсеке Костя Тельный заканчивал боевой листок подводной лодки. Я на несколько минут задержался у столика, на котором работал матрос. "Смертельный удар по становому хребту фашистской армии под Сталинградом и на Северном Кавказе", – было написано крупным шрифтом через всю полосу боевого листка.

– А вы не слишком замахнулись? Мне тоже кажется, что удар очень серьезный, но смертельный... Не слишком ли?

– Нет, товарищ командир, вся редколлегия так... решила, единогласно! хором возразили матросы. – Мы думаем... уверены, что это начало краха фашистской Германии...

– Ну, если вы все так уверены, пусть остается этот заголовок, – согласился я, – только мне кажется, начало краха фашистов было еще раньше.

– 22 июня 1941 года? – спросил Тельный, улыбаясь.

– Так точно...

– И я так им говорил, – обрадовался Тельный, – раз на нас напали войной, это уже начало ихнего "капута"...

"Грандиозное наступление наших войск", – гласил подзаголовок боевого листка, написанный более мелким шрифтом, а под ним приводились данные из сообщений Совинформбюро.

"...В ходе наступления наших войск, – читал я, – на Северном Кавказе и под Сталинградом разгромлены шесть пехотных и две танковые дивизии, хваленый полк "Бранденбург" и другие части. Большие потери нанесены еще семи пехотным, трем танковым и двум моторизованным дивизиям фашистов. Захвачено более 13000 пленных, 500 немецких танков, много бронемашин, орудий разных калибров, минометов, пулеметов, винтовок, большое количество складов с боеприпасами, вооружением и продовольствием. Трофеев так много, что они еще даже полностью не подсчитаны! 14 000 фашистов найдено убитыми на поле боя..."

– Хороший получается боевой листок, – похвалил я матросов, прочитав уже написанное, – вот закончите, посмотрим и выпустим – пусть все читают.

В дни Великой Отечественной войны у нас на кораблях в море стенные газеты не выпускались. Вместо них выходили боевые листки, размеры которых были меньше размеров обычных стенных газет.

Редколлегия готовила очередной номер, показывала его командиру корабля или комиссару, и боевой листок получал право на существование. На выпуск такого боевого листка требовалось не более одного – двух часов.

Боевые листки выпускались не только по поводу каких-нибудь важных известий. После каждой боевой атаки, независимо от того, была ли она удачной или нет, на подводной лодке выпускался специальный боевой листок, в котором подвергались критике ошибки членов экипажа и отмечались подводники, проявившие себя лучше других. Матросы, старшины и офицеры любили боевые листки и всегда с нетерпением ждали появления очередного номера. Боевые листки имели большое воспитательное значение, помогали командованию в решении боевых задач.

В машинном отсеке все свободные от вахты подводники, оживленно комментируя последние известия, собрались вокруг большой географической карты Советского Союза, на которой парторг Каркоцкий, никому другому не доверяя, сам лично передвигал многочисленные красные и черные флажки, обозначавшие положение воюющих сторон на фронтах Великой Отечественной войны.

В электромоторном отсеке меня с рапортом встретил старшина Гудзь и сразу же задал вопрос: какой груз вез транспорт, который накануне утопила наша "Малютка"?

– Не знаю, не успел спросить у капитана, – шутливо ответил я, – а почему это вдруг заинтересовало вас?

– Мы хотели... приплюсовать вот... к потерям немцев на сухопутном фронте, – старшина показал на матроса, который держал в руке почти сплошь исписанную мелким почерком засаленную тетрадку.

– Что это? – спросил я.

– Сюда мы записываем уничтоженную технику фашистов и... наши трофеи, конечно, тоже.

– И давно вы ведете такой учет?

– К сожалению, недавно, – ответил Гудзь, – всего только три месяца. Поздно вспомнили. Не теперь будем делать это до конца войны...

– Я думаю, что... в конце войны и так подсчитают все...

– Нет, товарищ командир, – живо возразил Гудзь, – это будет не то... то они подсчитают, а мы вот как записываем, с замечаниями...

Действительно, тетрадь содержала не только голые цифры, но и подробное описание обстоятельств, времени и места, при которых подводники слышали те или иные новости с фронтов войны. Возле каждой новой записи можно было прочесть интересные матросские шутки и полные юмора прибаутки. Такую тетрадь можно было назвать скорее коллективным дневником незабываемых дней войны.

– Да, вы правы, – согласился я, – вы ведете интересную запись. Я не понимаю только, зачем вам гадать, какой груз был на потопленном транспорте. У вас ведь записано, что потоплен фашистский транспорт водоизмещением более пяти тысяч тонн, и хватит.

– Ну как же, товарищ командир, – не согласился старшина, – ведь если такой пароходище везет танки, их там штук сто двадцать, не меньше, верно?

– Да, пожалуй.

– А если везет солдат с вооружением, то может быть более трех тысяч человек?

– Предположим, что да. Что-то около этого.

– Если же везет продовольствие, то продуктов там должно быть вагонов пятьсот...

– Да.

– А мы все пишем: "Один транспорт потоплен"... и только...

– Да, вы правы, но определить на глаз, какие грузы находятся на транспорте, против которого выходишь в атаку, далеко не всегда возможно, возразил я. – Что же касается вчерашнего транспорта, то на нем, кажется, были люди...

– Значит, три тысячи солдат не дошли до линии фронта, так и запишем, засиял Гудзь, добившись своего.

В центральном посту свободные от службы подводники тоже делились своими впечатлениями и суждениями по поводу чрезвычайных известий "последнего часа". И не было на подводной лодке такого уголка, где бы не царило приятное возбуждение радующихся людей.

"Малютка" продолжала свой путь на восток, к родным берегам. Время начинало брать свое, одолевала усталость, и подводники постепенно успокаивались и ложились спать. И когда над просторами Черного моря солнце уже подходило почти к самому зениту, глубоко под водой на нашей "Малютке" у подводников только начиналась "ночь".

Мины

Море разбушевалось. Огромные волны обрушивались на "Малютку". И если бы кто-нибудь наблюдал за ней с воздуха, ему, вероятно, показалось бы, что подводная лодка, встречаясь с темными горами волн, подныривает под них.

С мостика же казалось, что гребни свинцово-темных волн врезаются в небо и грозно несутся над черными облаками.

– Держись за поручень! – послышался тревожный голос вахтенного офицера. Держись!

Второй сигнальщик, матрос Мисник, увлекаемый волной за борт, застрял в ограждении мостика. В его правую ногу вцепился Косик и изо всех сил тянул матроса назад. Но усилий одного человека было явно недостаточно. Я подбежал и ухватился за вторую ногу матроса. До следующей волны нам удалось втащить подводника под козырек рубки.

– Оказать помощь! – распорядился я. – Штурмана на мостик!

Мы шли на боевую позицию в "Севастопольский лабиринт", как называли минированный район, прилегавший к Севастополю.

В районе Севастополя в десяти – двенадцати милях от города проходила внутренняя кромка минного поля, которое полукругом опоясывало все побережье от Евпаторийского залива до мыса Сарыч.

Но внутренний район тоже не был чист. Кроме специальных противолодочных заграждений, здесь были поставленные еще при уходе из Севастополя минные банки. Но никто точно не знал, ни где они поставлены, ни сколько их. Поэтому район Севастополя считался опасным для подводного плавания.

Чрезвычайно редкая в это время года на Черном море штормовая погода путала наши расчеты. Время на переход было ограничено, и штормовать длительно в подводном положении мы не могли. С другой стороны, личному составу надо было хоть немного отдохнуть. А тут многие подводники были утомлены длительной качкой.

– Успеем ли вовремя занять позицию, если сейчас погрузиться? Рассчитайте! – закричал я штурману, пытаясь заглушить вой ветра и шум воды.

– Успеем! – крикнул он мне в ответ, вцепившись в стойку пулемета. – Хотя запас маленький... полчаса всего!

– Будем погружаться! – я слегка толкнул штурмана в плечо, показывая, что надо идти вниз.

Когда глубиномер центрального поста показал сорок метров, качка почти прекратилась. Люди принялись приводить себя в порядок. Выжимали мокрую одежду, чистились, мылись. Те, кто во время качки не мог есть или ел мало, потянулись на камбуз за пищей.

Морской болезни подвержены все люди. Но все по-разному переносят ее. Один не может слышать о пище, жалуется на тошноту, головокружение; другой, наоборот, ест много, но тоже чувствует недомогание, проявляет повышенную нервозность, раздражителен; третий страдает бессонницей. Разновидностей этой, еще недостаточно изученной болезни очень много. Почти у каждого человека свои индивидуальные симптомы и особенности заболевания. Приучить свой организм к качке практически невозможно. Известный английский адмирал Нельсон в течение двух с лишним лет ни разу не сошел на берег, жил и плавал на кораблях флота, пытаясь привыкнуть к качающимся палубам парусных судов настолько, чтобы "не испытывать отвратительного чувства тошноты". Ничего из этого не вышло.

И все же привыкнуть к качке настолько, чтобы она не влияла на работоспособность, можно. Для этого нужно тренировать прежде всего волю.

На "Малютке" матросы считали, что настоящему мужчине качка не страшна.

Доля истины в этом утверждении, конечно, есть. Люди с большой силой воли могут безболезненно переносить любые лишения и трудности, в том числе, конечно, и морскую болезнь. А сила воли, как и прочие качества моряка, воспитывается в труде, в учебе, в суровых морских походах. Но далеко не все члены экипажа "Малютки" принадлежали к числу закаленных моряков. Часть из них страдала от качки. Поэтому небольшой отдых был совершенно необходим.

И я решил обойти отсеки, поговорить с людьми. В электромоторном отсеке все было в порядке: вещи закреплены по-походному, койки убраны, люди выглядели бодро. "Школа Гудзя", – сделал я вывод. Старшина был настолько требователен и строг, что его подчиненным некогда было даже думать о какой-то морской болезни.

– Ну как, старшина, укачиваются ваши матросы?

– Не чувствуется, товарищ командир! Может быть, но...

– Ну, раз не чувствуется, значит, не укачиваются. Завтра будет горячий день, имейте в виду, готовьтесь!

– Есть готовиться, товарищ командир! – в тон мне ответил Гудзь. Постараемся не осрамиться!

В дизельном отсеке моряки собрались возле лежавшего на койке Мисника, который что-то рассказывал товарищам.

– Что случилось? – спросил я.

– Загляделся... Показалось справа что-то вроде корабля и... не заметил, как волна ударила, сшибла, а что потом – не помню... Вроде ударило чем-то по голове...

– Удар сильный. – Каркоцкий показал на голову матроса. – Салага еще, товарищ командир, что с него требовать!..

Парторгу нравился добродушный Василий Мисник, но он считал нужным не показывать этого и за дело строго пробирал его.

До военной службы Мисник был счетоводом в колхозе. На подводной лодке он держался скромно. Однажды бывшего счетовода пришлось отправить в госпиталь с признаками аппендицита. На лодке считали, что такая сугубо гражданская болезнь, как аппендицит, не должна привязаться к настоящему матросу. Поэтому, простившись с Мисником, моряки вскоре забыли о нем, решив, что он случайно попал на флот.

Операция прошла удачно, и Мисник из окна госпиталя наблюдал за пароходом, на котором на Кавказ прибыли эвакуированные дети. Пароход не мог подойти к берегу из-за мелководья, и детей переправляли на шлюпках. В это время на наш порт налетели фашистские самолеты. Вражеская бомба разорвалась недалеко от шлюпки с детьми, шлюпка перевернулась, и дети начали тонуть.

Мисник, еще не оправившийся после операции, выбежал на улицу и бросился спасать детей. Но когда он вынес на берег спасенного ребенка, силы покинули его и он упал без чувств. Его нашли санитары и отнесли в госпиталь.

Все это видел Каркоцкий, которого я послал с матросами для спасения детей. Вернувшись, он взволнованно докладывал мне:

– Сейчас видел настоящего героя. Нам бы такого!