Текст книги "В битвах под водой"

Автор книги: Ярослав Иосселиани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Все орудия транспортов – на каждом "Либерти" было по две спаренные пушки стреляли с максимальной скорострельностью. Никто не считался с тем. что снаряды рикошетировали о поверхность воды ив любую минуту могли угодить в соседние транспорты.

– Что происходит, мистер капитан? – обратился я к Мейеру.

Он непонимающе посмотрел на меня и пожал плечами.

– Почему такая стрельба? – повторил я вопрос.

– Отражаем нападение ваших немецких коллег, мистер команде. Не играть же танго, когда один из "Либерти" идет ко дну.

– Какой транспорт тонет? – кричал я, чтобы капитан расслышал меня в грохоте орудий.

– "Вильям Эстейер", номер "28Ф".

Я побежал в каюту, схватил списки "Либерти" и увидел, что на "Вильяме Эстейер" находятся восемьдесят советских моряков, среди которых были и подводники.

"Их тоже разместили в трюме, и, следовательно, они подвергались наибольшей опасности... Вероятно, многие из них погибли...", – решили и поспешил в кубрик к матросам и старшинам. По боевой тревоге им запрещалось выходить на верхнюю палубу, и они очень смутно представляли, что происходило на море. Тем не менее они понимали, что, если началось активное преследование, немецкие подводные лодки постараются отойти.

– Ну как по-вашему: где лучше во время боя – на транспорте или в лодке? обратился я к подводникам. Этим вопросом я хотел скрыть свое беспокойство. Мне было совсем не до шуток.

– На берегу, товарищ капитан третьего ранга! – отозвался кто-то из матросов.

– А... на утопленном... были наши моряки? – обратился ко мне Свиридов.

Я не мог солгать и ответил:

– Да, были. Примерно столько же, сколько и на этом транспорте.

Лица у всех помрачнели. Матросы вопросительно смотрели на меня.

– Будем надеяться, что их спасут. Средств для этого на транспортах много. Люди наши, вы знаете, опытные, думаю, не растеряются, – обнадеживал я моряков, хотя сам не был уверен, что людей могут спасти.

– Там... товарищ капитан третьего ранга, они тоже в трюме... жили? опросил кто-то.

– Да, в трюме. На всех транспортах порядок один.

– Тогда всем не спастись. Мы ведь размещены на два метра ниже ватерлиний. Один приличный прокол этой скорлупы, – матрос постучал по борту судна, – и мы с рыбами.

– На то и война! – возразил Каркоцкий. – На войне везде опасно... и жертвы всякие бывают. Только наивные могут рассчитывать на войну без жертв.

– А что ты думал? Думал, что американцы тебя под бронированный колпак посадят?

– Да я ведь ничего не говорю, – отступил матрос.

– Вы, старшина, и в самом деле напрасно напустились на матроса, – вмешался я, – он прав: если борт пробьют, то в кубрик действительно хлынет вода. Но рыбы здесь не будет... Ни одна уважающая себя рыба сюда не войдет. Слишком уж неуютно здесь, а в их распоряжении целый океан. Зачем же им сюда лезть?

Лица моряков были по-прежнему мрачны. Моя шутка не вызвала ни одной улыбки.

– Не забывайте, что торпеды попали в корму, а наши люди, как и мы с вами, находились в носовом трюме, – добавил я.

– Война с призраками в полном разгаре, – шепотом отрапортовал мне Паластров, с биноклем в руке стоявший на левом крыле капитанского мостика. Он не уходил отсюда с момента объявления тревоги.

– По каким мишеням бьют?

– Все время слежу... Сейчас обстреливают вот эту несчастную льдинку! Паластров протянул мне бинокль.

Мейер, казалось, несколько успокоился. Он прохаживался по мостику, поминутно прикладывая к глазам бинокль.

– Как вы думаете, мистер командер, откуда нам сейчас грозит опасность? произнес Мейер, глядя на мою орденскую планку.

– Подводная опасность почти миновала. Вы же видите, что делается, – я показал на кормовую часть горизонта, где водяные шапки, вздымавшиеся над местами разрывов глубинных бомб, создавали впечатление, будто море вдруг начало бурно кипеть.

– Это ничего не значит. Они только глушат рыбу. Если бы они умели бомбить! – капитан махнул рукой. – Вы знаете, что сообщили несколько минут назад?

– Кто сообщил?

– Начальник конвоя. Вернее, он наврал нам, а ему наврали те, кто преследует фашистские подводные лодки.

– Что же сообщили?

– Будто сегодня потопили шесть нацистских подводных лодок, – капитан еле заметно улыбнулся.

Неожиданно стрельба прекратилась, и капитан пришел в замешательство.

– Что случилось? – грозно крикнул он на бак.

– Пушки перегрелись! Нужен перерыв! – ответили артиллеристы.

– Эх, и болваны же! – возмутился Мейер. – Мистер командер, у вас артиллеристы тоже такие же болваны, как мой Уильям Одд? Сейчас самое ответственное время, надо стрелять, а у него перегрелись орудия...

Я пожал плечами.

– Почему вы думаете, что подводные лодки не потоплены? – Паластров затратил весь свой запас английских слов, чтобы спросить это.

– Что вы сказали? – Мейер не понял его. Микрофон ультракоротковолнового передатчика захрипел. Начальник конвоя объявил, что потоплены еще две нацистские подводные лодки.

– Мой коллега хочет знать, почему вы не верите в правильность этих сообщений, – пришел я на помощь Паластрову.

– Я просто не верю, что Гитлер имел так много подводных лодок. Мой корабль недавно начал ходить в конвоях, но за это время наши миноносцы объявили потопленными более двухсот подводных лодок. Это же фантазия!

От непрерывной стрельбы пушки стали накаляться и на других "Либерти". Транспорты один за другим прекращали огонь. Мейера это приводило в бешенство Он полагал, что подводная опасность не миновала и стрельба из пушек единственное надежное средство против нее.

Переубеждать его мы не собирались, да и вряд ли смогли бы это сделать. Он, видимо, никому и ничему не верил.

Однако капитану недолго пришлось сокрушаться. Орудия снова становились способными стрелять. Один за другим корабли вступали в "бой", и вскоре всеобщая стрельба возобновилась.

– "Волчьи стаи", мистер командер, боятся только шума. Когда мы стреляем, они думают, что мы их видим и преследуем. Они тогда отказываются от атак. А когда мы молчим, они топят нас, – философствовал Мейер, ободренный возобновившейся стрельбой.

"Волчьими стаями" именовались маневренные группы фашистских подводных лодок. Обычно они состояли из семи-девяти подводных лодок, управляемых одним командиром. Такие группы действовали по единому плану и причиняли большой урон союзникам.

К вечеру стрельба затихла. Ночь, которая в этих широтах в мае напоминает недолгие сумерки, прошла сравнительно спокойно. Правда, по ультракоротковолновой связи беспрерывно шли приказания и информации. Летчики, патрулировавшие в воздухе, сообщали данные о "волчьей стае", которая, по их словам, все время пыталась догнать наш конвой. Но лодки, будто бы загоняемые под воду самолетами прикрытия, не могли соревноваться с нами в скорости и постепенно отставали.

Утром, после очередной беседы с матросами и старшинами, я поднялся в штурманскую рубку. Капитан Мейер занимался прокладкой курса "волчьей стаи", пользуясь для этого данными летчиков и вымеряя расстояния от страшных "стай" до нашего конвоя.

– Неужели это та самая "стая", которая атаковала нас вчера? – спросил я.

– Та же самая, – со вздохом признался капитан, – все девять штук. Ни на одну не убавилось. Как видите, утопленники воскресли. Ваши коллеги живучи, не правда ли?

– Да. Моих товарищей и меня много раз объявляли утопленниками... Но, может быть, это другая "стая"?

– Та же самая, мистер командер. Если бы другая, она была бы впереди нас, а не сзади. И данные летчиков подтверждают...

В рубку вошел Чарли Лик. Он принес капитану стакан кофе. Лицо матроса украшали многочисленные синяки.

– Что с этим матросом? – спросил я у капитана, когда Чарли Лик вышел.

– Подрались, наверное, – спокойно ответил Мейер, отпивая кофе, – матросы всегда дерутся... Могли подраться с вашими матросами. Встреча с новыми людьми, с иностранцами... Почему бы не испробовать свои силы?

Я вспомнил разговор со Свиридовым. "Неужели они?.. Неужели побили?.. думал я, выходя из штурманской рубки. – Они, это они разукрасили американца". Я уже не сомневался в этом и решил наказать виновных.

На палубе я встретил Джона Бурна и с трудом узнал его. Правый глаз у него почти не был виден, нижняя губа распухла и кровоточила.

– Что с вами? – спросил я, ответив на приветствие матроса.

– Несчастный случай, – неохотно ответил Бурна.

– Что же это за случай?

– Упал с трапа, когда бежал по тревоге.

Американец явно говорил неправду. Придя в кубрик, я отозвал в сторону Каркоцкого и Свиридова. Оказывается, они ничего не слышали о драке.

– Нет ли среди наших людей изувеченных? – допытывался я.

– Разве только Заде... – замялся Свиридов. – У него, по-моему, что-то с рукою.

Заде – это была кличка матроса Алымова из экипажа эскадренного миноносца.

– Позовите его сюда.

Алымов не спеша подошел ко мне. На круглом скуластом и мужественном лице матроса было написано смущение.

– Дрались с американцами? – в упор спросил я Алымова.

– Нет, не дрался! – решительно ответил матрос и опустил глаза.

– Вижу, что вы провинились. Расскажите, что у вас было, не заставляйте меня повторять вопрос! – не удалось мне скрыть нервозность.

– Мы не дрались, – пробормотал матрос, – мы боксом занимались, а вышло, что как бы подрались.

– И это вы называете боксом? Ведь люди до безобразия избиты!

– Бурна меня оскорбил: говорит, что я из колонии. Узбекистан назвал колонией, – решительно начал Алымов свой рассказ. – Я ему говорю: я бы тебя избил за это, но у нас драться нельзя. А он отвечает: "Давай на бокс. Ты меня не одолеешь." Одолею, говорю. И мы начали...

– Ну, а у Чарли почему синяки?

– Когда я начал одолевать Бурна, Чарли пришел ему на помощь. Я ему тоже... отвесил пару раз...

– Какой же это бокс! Вы дрались, а не боролись, – вмешался Каркоцкий.

– Они говорят: это борьба такая у них... Объявили меня победителем и просили никому не рассказывать, что я их побил... Вот я и... молчал.

Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь никто не терял головы и не поддавался ни на какие провокации.

Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поведение Алымова, но так или иначе матрос стал героем дня. Очень уж надоели всем эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые бродяги и хулиганы.

– Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! доложил вдруг выросший как из-под земли американский матрос.

Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое Она гласила: "Транспорт "Вильям Эстейер" торпедирован фашистской подводной лодкой и затонул. Люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк..."

Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.

Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. На потопленном транспорте не могло не быть жертв. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо. И хотя общие потери были относительно невелики, сообщение о гибели наших боевых друзей болью отозвалось в наших сердцах.

Паластров метался по каюте, остро переживая гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он учился в военно-морском училище, служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.

Не в состоянии утешить капитан-лейтенанта, я попытался отвлечь его разговором.

– Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Но это общие слова. Ты же служил с ним. на Севере. Может, расскажешь что-нибудь о нем?

– Что же сказать о нем? Начал он службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой "Б-1", которая была затоплена во время революции, а позже была поднята Эпроном. Трипольский чуткий товарищ и хороший офицер.

– И сегодня он проявил себя очень заботливым, – заметил я. – Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем гадать...

Паластров кивнул головой в знак согласия со мной и снова заходил по каюте.

– Меня удивляет... – медленно произнес он. – Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда фашистские лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принять меры и либо обходить этот район, либо выкурить отсюда фашистов. Но ничего не делается.

– Даже мы, черноморцы, и то слышали об этом районе. Ведь "Скумбрия" Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, не правда ли?

– Нет, это было не здесь, – сказал Паластров.

– А не знаешь ли ты подробностей?

– До вас разве не дошли отчетные документы?

– Нет. Точнее, пришли, но перед самым нашим откомандированием с флота.

Паластров присел на стул рядом с моей койкой и стал рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голое, и передо мной вставала картина гибели вражеской подводной лодки.

Дело было так...

"Скумбрия" держала курс на боевую позицию у берегов противника. Дул восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, то и дело переходивший в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохая.

В девятом часу утра на мостик поднялся командир корабля капитан-лейтенант Иосиф Бондаревич. Едва он перешагнул через комингс верхнего рубочного люка, как его окатило волной. Пока он вытирал лицо, вахтенный офицер коротко доложил обстановку.

Согласно показаниям приборов по направлению 260 градусов находится неизвестное судно. Визуальное наблюдение в этом направлении усилено .

Командир выслушал доклад, взял предложенный вахтенным офицером бинокль и стал наблюдать за неприветливым морем.

Вскоре сквозь дождь и морские брызги он различил неясные контуры низкобортного судна, шедшего контркурсом на небольшой скорости.

Одновременно сигнальщик доложил, что по левому борту он видит судно, похожее на самоходную баржу. Однако капитан-лейтенант знал, что в этом районе не может быть никаких барж. Всматриваясь в обнаруженное судно, он склонен был принять его за катер, но затем решил, что это подводная лодка. Но чья? Своя или вражеская?

Уже несколько дней в базе ждали подводную лодку, которой командовал большой друг Бондаревича Момонт Мелкадзе. Не она ли возвращается домой?

Неизвестный подводный корабль, видимо, также заметил "Скумбрию" и изменил курс. Что это за маневр? Подготовка к атаке или обычное желание уклониться от встречи со своими кораблями?

Бондаревич приказал сыграть боевую тревогу. Гидроакустикам было приказано запросить неизвестный корабль, кто он.

"Скумбрия" вышла на коммуникации противника с заданием топить фашистские транспорты, уничтожение подводных лодок не входило в ее задачу. Поэтому Бондаревич, приказав уйти под воду, начал маневрировать, уклоняясь от встречи с неизвестным кораблем.

– Лодка погрузилась и идет на сближение с нами, – доложил командиру гидроакустик, – курсовой сто три левого борта. На наши запросы не отвечает...

– Право руля! На глубину! – скомандовал Бондаревич.

– Думаю, гидроакустикам надо еще раз запросить лодку. Может быть, это все же "Камбала", – сказал подошедший к командиру корабля комиссар.

– Пусть запрашивают, – ответил Бондаревич.

– Товарищ командир, – крикнул гидроакустик, просунувшись в отсечную дверь, – по корме на нас идут торпеды!

– Не попадут, – ответил ему Бондаревич, взглянув на растерявшегося рулевого-горизонталыцика, – торпеды, выпущенные сзади, – плохие торпеды!

В этот момент над лодкой с резким шумом пронеслись две торпеды.

– Встаньте! – сухо скомандовал Бондаревич двум матросам, присевшим на корточки и расширенными глазами смотревшим вверх.

– Что случилось, командир? – в центральный пост вернулся комиссар. Торпеды?

– Да, – спокойно ответил Бондаревич, наклоняясь над штурманской картой, и добавил, обращаясь к акустикам:– Следить за лодкой противника! Внимательно!

– Есть, следить внимательно! – отчеканил старшина поста.

Подводникам стало ясно, что фашистская лодка стреляет неплохо. Ее торпеды шли прямо на советскую лодку и, если бы противник не допустил просчета глубины, попали бы в цель.

В отсек снова спокойно доложили командиру:

– Лодка следует за нами, расстояние не уменьшается.

– Кормовыми торпедными аппаратами можно было бы стрельнуть, – робко посоветовал штурман.

– Не-ет уж, штурман, не спешите. Мы будем стрелять наверняка. – Бондаревич посмотрел на секундомер, который держал в руке. – Увеличить глубину плавания на десять метров! Сейчас они выпустят новые торпеды, – командир еще раз посмотрел на секундомер и направился к посту управления рулями глубины.

– Почему вы так думаете? – спросил комиссар. Бондаревич, усмехнувшись, произнес:

– Фашист выстрелил, промазал, затем уточнил сведения и теперь будет атаковать повторно...

– Прямо по корме торпеды! Идут на нас!

– Выпустили-таки, – процедил сквозь зубы Бондаревич.

– А что если самонаводящиеся торпеды? – предположил комиссар.

– Самонаводящаяся на глубине не идет, – громко, чтобы все слышали, ответил командир. – Она может взорваться от нашего магнитного поля наверху, над нами... Но это не страшно...

В эту минуту лодку потряс взрыв. Все отсеки "Скумбрии" погрузились в темноту. Никто не смог удержаться на своем месте.

В отсеках услышали голос Бондаревича, приказывавшего включить аварийное освещение. Голос командира звучал спокойно, по-деловому. Это придало людям уверенность, помогло освободиться от страха. Включили аварийное освещение. Команда заняла боевые посты.

"Скумбрия" застопорила машины и стала постепенно погружаться на большую глубину.

Акустик снова нащупал приборами вражескую лодку.

Командир не отрывался от штурманских карт.

– Противник приближается! – доложил акустик. На лицах людей вновь можно было прочитать волнение. Но командир объяснил, что такой тип немецкой подводной лодки имеет только четыре торпедных аппарата, и что все торпеды уже израсходованы.

– Лодка над нами!

Тревожные взоры подводников невольно устремились вверх, хотя, разумеется, сквозь стальной корпус лодки, к тому же находящейся на глубине, увидеть ничего нельзя.

Пройдя над "Скумбрией" и вероятно решив, что советская подводная лодка потоплена, фашистская лодка стала всплывать на поверхность. Акустик незамедлительно доложил об этом командиру.

– Боевая тревога! Торпедная атака! Оба полный вперед! – скомандовал Бондаревич, потирая в боевом азарте руки.

Фашистские подводники обнаружили приближение опасности и попытались уклониться. Но тщетно...

Там, где только что находилась вражеская подводная лодка, поднялась огненная шапка.

"Скумбрия" всплыла и устремилась к месту гибели врага, где могли оказаться вещественные доказательства победы – деревянные предметы, одежда и прочее...

– На бушевавшей поверхности моря, кроме огромного пятна соляра, был обнаружен и подобран немецкий военно-морской китель, – продолжил я рассказ Паластрова. – В боковом кармане кителя нашли курительную трубку и записную книжку, принадлежавшие командиру подводной лодки капитан-лейтенанту Холенацеру...

– Ошибаешься, – возразил Паластров. – Ты имеешь в виду подводную лодку, которой командовал Павел Ильич Егоров. Он действительно поднял из воды китель и другие вещи. А Бондаревич ничего не подобрал. Он увидел только огромное масляное пятно на месте гибели фашистской подводной лодки... Теперь уже никто не мешал "Скумбрии" продолжать путь к вражеским берегам.

– Такая победа достойна всяческой популяризации. Пойдем в кубрик, расскажи об этом народу.

– Северяне знают об этом походе Бондаревича, а черноморцам ты сам расскажи, – пытался отказаться Паластров. Однако мне удалось уговорить его, и мы пошли в трюм к матросам. Спать в тот вечер все легли очень поздно.

В ночь на шестое мая конвой втянулся в пролив Северный Минч, постепенно перестроившись в кильватерную колонну. Охранение покинуло транспорты. Во внутренних водах Великобритании, опоясанных со стороны открытого моря сложными противолодочными рубежами, транспортам ничто не угрожало.

На следующий день утром "Джон Карвер" отдал якорь на рейде Гренок. Весь залив до самого порта Глазго был заставлен транспортами, вместе с нами пересекшими Ледовитый океан и теперь ожидавшими очереди разгружаться.

Вполне прилично

Высадка в порту Глазго и переезд с западного на восточное побережье заняли всего несколько часов. К вечеру мы подъезжали к военно-морской базе Королевского флота – Розайт.

Маленькие вагончики, в которых мы ехали, казались игрушечными и напоминали мне вагончики детской железной дороги, которую я видел в нашей стране. Наш состав миновал железнодорожный мост, перекинутый через обширный залив Ферт-оф-форт. Под мостом свободно проходили океанские пароходы, крейсера и линейные корабли.

Слева от моста на рейде стояло несколько боевых кораблей. За кораблями виднелись причалы, доки, краны, многочисленные портовые сооружения. На заднем плане, за невысокими холмами, располагался городок Розайт.

По правую сторону от нас, за многочисленными мысами, простиралось Северное море.

Цель нашего приезда в Англию и само наше прибытие должны были сохраняться в тайне. Однако, как мы убедились, в Розайте все население знало о нас. И, когда наш поезд подъезжал к порту, у каждого дома, у каждого поворота дороги мы видели людей различных возрастов и профессий, пришедших посмотреть на нас. Увидев в открытом окне голову советского матроса или офицера, англичане поднимали кверху два пальца, что означало победу. Даже дети, игравшие возле маленьких домиков, приветствовали нас тем же жестом.

В порту мы попали в окружение английских рабочих, которые встретили нас очень тепло.

"Вот теперь-то, наконец, Гитлеру будет капут!" "Вот теперь-то наше правительство откроет второй фронт!" "Вот это настоящие союзники!" – говорили рабочие, дружески похлопывая по плечу матросов.

Несмотря на то что наши случайные собеседники не знали русского языка, а запас английских слов у наших моряков был весьма скудный, между рабочими и матросами завязывались оживленные дружеские беседы.

Однако вскоре полицейские стали оттеснять от нас портовых рабочих. У поезда остались только советские моряки, несколько носильщиков да полицейские, удивлявшие нас своим необычайно высоким ростом.

Нас разделили на две части. Моряки надводных кораблей были размещены на пароходе со странным названием "Императрица России". Подводников же отправили на эскортный авианосец "Чейсер", который стоял в ремонте и мог быть использован для временного размещения людей.

Поздно вечером, когда все хлопоты были закончены и мы, предвкушая отдых, готовились ко сну, к нам в каюту вошел Трипольский.

– Готовитесь спать?

– Так точно, спать, – подтвердили мы с капитаном второго ранга Фисановичем, моим соседом по каюте.

– Не выйдет!

– Почему не выйдет? – спросили мы. – Ночь ведь...

– Хозяева приглашают в салон на коктейль-партию. Там, говорят, нас познакомят с офицерами передаваемых нам подводных лодок, а также хотят познакомиться с нами. Словом, собирайтесь!

– Пошли, Фис, положение безвыходное, – резюмировал я.

Герой Советского Союза Израиль Ильич Фисановнч, или Фис, как его называли подводники, был родом из-под Харькова. В свое время по путевке Ленинского комсомола он был послан в Военно-морское училище имени Фрунзе. Окончив его и попав на подводные лодки Северного флота, Фисанович быстро занял место в ряду прославленных подводников. На его боевом счету числилось четырнадцать потопленных фашистских транспортов и кораблей. О Фисановиче я слышал еще на Черном море, но познакомился с ним только в Англии. Это был очень остроумный человек и интересный собеседник.

С подчиненными он был мягок, и никто никогда не слышал от него грубого слова.

– Больше всего я боюсь, что там заставят пить, – жаловался Фисанович, который, как говорится, в рот не брал спиртного.

Опасения Фисановича были не напрасны.

Через полчаса все советские офицеры собрались в каюте командира дивизиона, и вскоре все вместе направились в салон, где, как нам казалось, нас ожидали англичане.

В салоне было очень шумно И накурено. Офицеры сидели на низеньких диванчиках, расположенных вдоль стен, или стояли группами и беседовали, держа в руках стаканы с напитками.

Наше появление было замечено присутствовавшими не сразу, и некоторое время мы были в положении незваных гостей.

– О-о! Наши гости! Очень приятно! – подскочил к нам, наконец, щупленький англичанин с нашивками старшего лейтенанта. – Меня зовут Лейкок, я назначен к вам офицером связи.

Лейкок говорил по-русски хорошо, без всякого акцента. Внешне он также мог быть принят за русского, и я это сказал ему.

– Нет, мистер Иосселиани, – улыбнулся Лейкок, – у меня только мама была русской.

– Положим, и папа у него был русский капиталист... Но не будем об этом... – шепнул мне капитан второго ранга Сергей Зиновьев. – Мне кажется, ты его смущаешь.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я ведь приехал на острова раньше вас. И пока я ждал вас здесь, мне часто приходилось бывать в компании английских офицеров. Они все и выболтали. Отец Лейкока, некий Кукин, был владельцем владивостокских холодильников...

– И это верно?

– Представляешь, как он рад нам с тобою?

В это время Трипольский подвел к нам невысокого бородатого лейтенанта.

– Дэвис, – протянул он мне руку. – Говорят, вы будете у меня отбирать подводную лодку...

– Иосселиани, – отрекомендовался я. – Почему отбирать? Мы ведь с вами союзники и... друзья?

– Вы правы, но... другую лодку в свое командование я получу нескоро.

Вокруг нас образовалось кольцо офицеров. Люди подходили и знакомились с нами, обменивались общепринятыми фразами.

К нам подошел изрядно подвыпивший английский офицер.

– Командер Чоувел! – представился он.

– Потопил русскую подводную лодку, – добавил с улыбкой лейтенант Дэвис.

– Где же вам пришлось встретиться с русской подводной лодкой? – спросил я.

– Это произошло, когда вы воевали с Финляндией. Мой миноносец был в дозоре у Нордкапа. – Я обнаружил вашу лодку, пробомбил ее и, к сожалению, потопил. Меня наградили вот этим орденом, – не без гордости показал он на орденскую ленту, прикрепленную к его тужурке.

– Мы ведь с вами не воевали!

– Мы с вами, дорогой, люди военные, и нам не положено знать, кого бить, за что бить, как и многое другое. Мы выполняем приказы... – ответил Чоувел.

Я внимательно слушал его, и мне стало казаться, что рассказ подвыпившего офицера – правда. И вдруг один из наших командиров подводных лодок – Панков внес существенное дополнение в этот рассказ.

– Так вот кто меня, оказывается, лупил! – воскликнул Панков. Следовательно, это вы хотели меня потопить?

– Вас? Потопить? Почему? – растерялся англичанин. – С кем имею честь?

– Я командир той самой лодки, которую вы топили.

– Вы шутите!

– Нет, Не шучу. После того, как вы сбросили на меня двадцать две бомбы, вы спустили шлюпку...

– Спустили, – с волнением перебил англичанин.

– Я отошел к берегу, поднял перископ и наблюдал за вашими действиями. Вы очень долго возились на воде.

– Черт побери, – развел руками англичанин, – все верно. Почему же вы не стреляли, если видели, как мы стоим с застопоренными машинами?

– Зачем же? Мы ведь с вами не воевали...

– Но я же вас бомбил?!

– Откровенно говоря, поначалу я думал, что вы случайно сбросили бомбы, они не причинили нам никакого вреда, – язвительно ответил Панков. – А потом мне показалось, что вы приняли нас за кого-то другого...

– Никак не думал...

– И лучше, что не думали, – вмешался Трипольский, – все хорошо, что хорошо кончается. Теперь об этом не следует вспоминать.

– Как это хорошо? – возразил лейтенант Дэвис. – За что же тогда он получил орден? Нет, это совсем нехорошо!

– Наоборот, хорошо: и орден есть, и миноносец цел, и лодка не утонула, под общий смех заключил Трипольский.

– Ведь за орден он ежемесячно получает деньги, – показал лейтенант Дэвис на грудь своего товарища, – значит, это неправильно...

Англичане долго высмеивали Чоувела. Но он как бы не замечал шуток и спокойно пил свой джинджарелл, посматривая на товарищей так, словно бы по его адресу произносились хвалебные речи.

– Выпьем за то, чтобы таких нелепых ошибок больше не было, – предложил лейтенант Дэвис, высоко подняв свой стаканчик.

– Не возражаю, – поддержал его Трипольский, – но хочу добавить: и за то, чтобы эта война была последней, а также за дружбу английского и наших народов!

Осушив стакан, Дэвис глянул на мою грудь и воскликнул:

– О-о, сколько у вас орденов! Видно, они приносят вам немалый доход.

– Как человек военный, вы должны знать, что ордена приносят славу, а не деньги, – строго заметил я.

– Это, конечно, верно. Но не век же мы будем военными. Придет час, и нас могут, грубо говоря, выгнать. А когда мы перестанем быть военными, тогда слава не нужна будет нам, а вот деньги будут нужны, обязательно будут нужны.

– Не знаю, как у вас, но у нас насчет офицеров есть законы, и никто не смеет их нарушить.

– А представьте себе, – не унимался англичанин, – вы почему-либо не понравились своему начальнику и вас "зааттестуют" и выгонят... Не спорьте, это везде было, есть и будет. Кроме того, за деньги можно купить все, за славу же... вы ничего не купите!

– Вы забываете, что не покупают, ее можно добыть только либо на поле брани, либо честным, самоотверженным трудом на благо народа, – еле сдерживаясь, ответил я.

– Это уже похоже на пропаганду, – неожиданно разозлился Дэвис. – Думай, что это не совсем так...

Было ясно, что переубедить Дэвиса невозможно. Понимал и он, что я останусь при своем мнении.

...В салоне мы пробыли довольно долго.

– Когда же вы намерены принимать корабли? – прощаясь с нами, спросил Лейкок, ни на минуту не покидавший нас.

– Если не будет возражений с вашей стороны, то завтра с утра, мистер Лейкок, – ответил Трипольский. – Так быстро? Вы бы отдохнули неделю-другую...

– А мы отдохнем в процессе работы, – вставил я. На следующий день мы действительно приступили к приемке подводных лодок.

Экипажу "Малютки" передавалась подводная лодка "Урсула", которой командовал лейтенант Дэвис.

Утром, после официальных церемоний знакомства и обмена приветствиями между англичанами и нашим экипажем, подводники разошлись по отсекам и приступили к изучению незнакомой им техники.

"Урсула" была построена на английских верфях не очень давно, однако боевая техника, установленная на ней, была довольно устарелой. В этом мы убедились, ознакомившись с нею, так как иначе нельзя было приступить к приемке корабля.