Текст книги "Дорога на космодром"
Автор книги: Ярослав Голованов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)
Во время войны Янгель строит и испытывает самолеты для фронта. В ракетную технику он пришел уже после победы. Королев был его первым учителем.
После учебы в академии я работал вместе с Сергеем Павловичем, – вспоминал Михаил Кузьмич. – Это были трудные годы, когда ракетно-космическая техника начала бурно развиваться. Вчерашние фронтовики пришли в конструкторское бюро и на предприятия; выцветшая гимнастерка была, пожалуй, самой распространенной одеждой в те годы. На долю тех, кто выстоял в самой жестокой войне, выпали новые испытания – нужно было создать технику, способную предотвратить будущую войну…
Миша Янгель. Снимок 1930 года. Михаил Кузьмич Янгель. Снимок 1970 года .
Так Янгель стал ракетчиком. В течение семнадцати лет он руководит большим коллективом исследователей и производственников, создает свою школу ракетостроителей.
Некоторое, в общем, очень недолгое время мне довелось работать в КБ Михаила Кузьмича. Самого его я тогда так ни разу и не видел, но помню, что о нем говорили кадровые рабочие. Весь секрет этой личности был прост: Янгель был Главным конструктором не по приказу министерства, а по знаниям, опыту и авторитету среди тех, с кем он работал. Янгель умел брать на себя ответственность, но, сохраняя единоначалие, утверждал принципы коллективного руководства. Он был требователен к другим, потому что был требователен к себе. «Мы обязаны думать хорошо», – это он говорил своим соратникам. Какие замечательные слова! Не опекал, но воспитывал молодых специалистов. Не был педантом, но требовал соблюдения раз и навсегда установленных порядков. Был строг, но не капризен. Был упорным, но не был упрямым. Не жалел себя ни в трудах, ни в досугах.
Судьба отмерила его век с роковой точностью: Михаил Кузьмич умер во время юбилейных торжеств по случаю его 60-летия.
Цветы, которые дарили юбиляру, лежали у его гроба…
Руководителями не рождаются, ими становятся, – говорил Янгель. – Сотни людей помогают им проявить свои лучшие качества. Человеку дается большая власть, надо уметь ею пользоваться. Я всегда помнил о начале пути, о Сибири, о фабрике, о работе на авиазаводе. Я всегда считал, что Главный конструктор – это десятки людей: от моих заместителей до рядовых работников КБ и завода…
Может быть, именно потому он остался живым после смерти, живым в делах и сердцах десятков людей. От его заместителей до рядовых работников КБ и завода.
Замечательно не только то, что в первые годы освоения околосолнечного пространства у нас были такие космические мастера, как С. П. Королев, М. В. Келдыш, В. П. Глушко, Н. А. Пилюгин, М. К. Янгель, А. М. Исаев, М. К. Тихонравов.
Георгий Николаевич БАБАКИН (1914-1971) – советский конструктор в области авиационной и космической техники, член-корреспондент АН СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, Главный конструктор автоматических межпланетных аппаратов. Под руководством Г. Н. Бабакина были созданы космические автоматы «Венера», «Марс», луноходы и автоматические лунники, доставившие на Землю образцы лунного грунта.
Замечательно, что это были личности – люди удивительно разные, непохожие, самобытные. Искры лучших мыслей высекались при соударении характеров. Они были единомышленниками, но не однодумами. Все искали, но каждый – по-своему. Гигантская мозаичная картина общего дела складывалась из разноцветных камешков частных решений. Поэтому итоговая панорама была столь красочной.
Через некоторое время после начала пилотируемых космических полетов в работах по созданию лунников и межпланетных станций, начатых Королевым, приняло участие конструкторское бюро, которым руководил Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии, член-корреспондент Академии наук СССР Георгий Николаевич Бабакин – Главный конструктор, не похожий ни на одного из главных конструкторов.
Помню ясные теплые дни осени 1967 года. В составе группы журналистов центральных газет работал я тогда в Центре дальней космической связи. Мы съехались на финиш «Венеры-4», запущенной 12 июня. К октябрю она преодолела путь в 350 миллионов километров и вот теперь подлетела к Венере, «прекраснейшей из звезд небесных», как говорил о ней Гомер.
На командный пункт приехали затемно. Окна медленно наливались жидким светом, но никто не обращал внимания, день ли, ночь ли. Все ждали, шепотом переговаривались, а разговоры были только на одну тему: «А что будет, если?…» Специалисты придумывали разные варианты отказов, пугали сами себя и радостно находили выход из ими же придуманных безвыходных положений. Я шутя сказал одному из инженеров, что не предусмотрен режим ориентации межпланетной станции при условии, что Солнце потухнет. Занятый своими мыслями, он посмотрел через меня, как будто я стеклянный, и сказал очень серьезно:
– Пусть тухнет. Но после отделения спускаемого аппарата…
В 5 часов 41 минуту «Венера-4» сориентировалась на Солнце и Землю, а в 7 часов 30 минут утра спускаемый аппарат начал входить в таинственную атмосферу планеты. Пошла телеметрия, которая тут же расшифровывалась.
Это были исторические минуты. Ведь о Венере вечно спорили, теоретические расчеты давали данные по температуре и давлению атмосферы, которые колебались в невероятных пределах. И вот теперь, за эти минуты, человечество узнавало о Венере больше, чем за все предшествующие века своей истории! Температура и давление росли с каждой минутой. Когда температура достигла 135 градусов, я приуныл: академик Имшенецкий, известный наш микробиолог, говорил, что при этой температуре происходит стерилизация, значит, белковых форм жизни там нет. А жаль… К восторгу от четкой работы «умного» межпланетного автомата в те минуты примешивалась грусть. Как сказал потом один мой друг, конструктор межпланетных станций лауреат Ленинской премии Глеб Максимов, «в то утро мы осиротели в Солнечной системе…».
Автоматическая межпланетная станция «Венера-5» и ее спускаемый аппарат.
Но мир еще ничего не знал об этом, и мы, закрывшись в отдельной комнате, торопливо строчили свои репортажи, изредка отрывисто переговариваясь, чтобы исключить разнобой в цифрах. Вдруг дверь отворилась, и вошел Бабакин. Мы побросали свои тетради и бросились поздравлять его.
– А я вас поздравляю, – весело говорил Георгий Николаевич. – Вы первые летописцы Венеры!
– Георгий Николаевич, – сказал я. – А будь моя воля, знаете, как бы я назвал свой репортаж?
– Как? – заинтересовался он.
– «Этот счастливчик Бабакин!»
Он засмеялся, такой заголовок, мне кажется, понравился ему. Потом спросил задорно:
– А почему же «счастливчик»?
– Но ведь это ваша первая «Венера» и такой успех!
– Ох, погоди, сглазишь, – снова засмеялся он.
Бабакин был необыкновенно прост в обращении, демократичен, доступен, «открыт» для всех. Не любил «возвышаться». Если несколько человек склонялись над рабочим чертежом, нельзя было «по позе» определить спину и затылок Главного. Королев был все-таки прежде всего организатором, а потом специалистом. Бабакин – наоборот. В этом смысле они принадлежали к разным школам и в ракетную технику пришли совершенно разными путями.
Однако при всем демократизме и доступности Бабакин был человеком очень самостоятельным. Ранняя смерть отца не позволила ему кончить школу. Он учился на радиокурсах, а в шестнадцать лет уже работал старшим радиотехником в московских парках ЦПКиО и в Сокольниках. Самостоятельным он сам себя сделал рано. И рано выработал свои критерии важного и пустого, ценного и ерунды. Институт он окончил заочно, когда уже руководил отделом и возглавлял сложнейшие комплексные разработки. В его КБ возникла странная психологическая ситуация: под его началом работали доктора наук, а он не был даже кандидатом. Степень он получил в 54 года, а через два года был избран членом-корреспондентом АН СССР. Он не считал звания и титулы, главным в жизни и был равнодушен к ним. Главным он считал знание дела. Любил умельцев, тех, кто умеет «пилить буравчиком и сверлить пилой». Сам вдруг увлекался, начинал монтировать какую-нибудь схему. Доктор технических наук С. Соколов, хорошо знавший Бабакина, писал: «Он мог, уже будучи Главным конструктором, на минуту забыть о мчащемся времени, наблюдая в осциллограф, как живет и дышит схема. Он не бравировал этим, это не была поза. Он понимал, что есть люди, которые сделают это лучше, чем он, и доверял им. Но без этого он не был бы Бабакиным».
Инженерная интуиция, цепкость, феноменальная память – все эти черты Георгия Николаевича позволяли ему, не прибегая ни к каким организационным и административным мерам давления, держать всех своих соратников в постоянной «боевой готовности». Поэтому за немногие годы работы им удалось сделать очень много. Такие аппараты, как «Венера» (№ 4-7), луноходы и автоматические лунники, доставившие на Землю лунный грунт, созданные в КБ Г. Н. Бабакина, навсегда вошли в историю мировой космонавтики.
…Столько было планов впереди! Инфаркт настиг Георгия Николаевича, когда было ему только 56 лет. Он скончался 3 августа 1971 года.
Так случилось, что, продолжая строй книги, я говорю лишь о главных конструкторах, об их талантах. Таланты, как вы заметили, были и раньше. Мозг человеческий нисколько не изменил своей структуры за время, отделяющее Циолковского от Королева. Изменилась структура использования мозга. Из маленьких коллективов ГИРД и ГДЛ выросли огромные научно-технические и производственные комплексы. В свою очередь они потребовали руководителей нового типа, талант которых позволил в короткий срок организационно оформить этот количественный переход, создать новые научно-технические направления и новые отрасли промышленности. Первые годы космической эры продемонстрировали не только научно-техническое совершенство, но и еще раз доказали возможности плановой системы социалистического хозяйствования. Поэтому мы говорим о победах в космосе как о победах не только научных и социальных, но и как о победах политических. Поэтому Сергей Павлович Королев сказал:…То, чего мы добились в освоении космоса, – это заслуга не отдельных людей, это заслуга всего народа, заслуга нашей партии, партии Ленина.
Глава 9
Человек в космосе
Очень хорошо помню: из приемной, где у пульта и горки с телефонами перед дверью с табличкой «Главный конструктор» сидел секретарь, меня проводили через просторную комнату с длинным столом для заседаний и маленьким столиком с двумя телефонными аппаратами в углу. По одной стене шел ряд окон, а напротив – панели для демонстрации чертежей, задернутые занавесочками. Проходя по комнате, я успел заметить еще маленькую, меньше школьной, доску со следами мела и большой, наверное более метра в диаметре, глобус. В стене, противоположной входу, была еще одна дверь, я вошел туда и оказался в маленьком уютном кабинете. Сбоку от единственного окна стоял письменный стол, из-за которого навстречу мне поднялся, быстро снимая очки в тонкой золотой оправе, плотный, невысокий человек лет пятидесяти. Круглая, с залысинами голова, опущенная вниз, короткий нос, быстрый, очень зоркий взгляд несколько исподлобья – в рисунке всей фигуры было что-то от стойки боксера или борца, готового к схватке. Он был одет, я бы сказал, вызывающе просто для своего положения. Цветная шелковая рубашка на молнии с короткими рукавами была заправлена в легкие светлые бумажные брюки ныне забытой китайской фирмы «Дружба», дешевле которых, кажется, не бывает. На ногах сандалии с дырочками. Так мог быть одет бухгалтер скромной конторы, дежурный на лодочной станции или шофер такси. Протянув руку, он представился:
– Королев.
Так в августе 1961 года познакомился я с великим конструктором XX века. С этого времени мы встречались не часто, но регулярно, раза два в год. Чаще всего встречи эти были связаны с публикациями на космические темы, но во время бесед Сергей Павлович охотно переключался на другие темы, и получалось, что в итоге мы говорили не столько об этих конкретных публикациях, сколько о литературе, новых, книгах, кинофильмах. В 1962 году я написал повесть о создателях космических кораблей. Называлась она «Кузнецы грома». Королев прочел ее в рукописи, похвалил и помог опубликовать. Повестью заинтересовалась киностудия «Мосфильм», я написал сценарий, и вновь Королев оказывает поддержку, назначает Михаила Клавдиевича Тихонравова научным консультантом будущего фильма.
Когда мы разговаривали с Сергеем Павловичем, я чувствовал, что беседовать со мной ему интересно. Интерес этот я отношу вовсе не к своим достоинствам: вряд ли интересен был Королеву молоденький инженер, ставший начинающим журналистом. Просто я был для него представителем какого-то другого мира, неизвестного ему, а он был человек удивительно любознательный. Кроме того, я не был связан с ним никаким делом, я был совершенно независим от него, – он редко общался с такими людьми, и это тоже, наверное, делало наши беседы интересными для него.
Однако люди безразличные к его делу для Королева просто не существовали, и скоро, узнав о том, что по образованию я инженер-ракетчик, он постарался и меня превратить в своего единомышленника. Однажды, доказывая мне необходимость написать продолжение «Кузнецов грома», он сказал как бы между прочим:
– А вообще вам надо самому слетать в космос…
Кончился этот разговор тем, что я написал Королеву заявление с просьбой включить меня в отряд космонавтов, а затем в течение двух недель меня исследовали врачи специальной клиники и, в общем, как ни странно, признали годным. Космонавт-журналист – это не каприз Сергея Павловича. Оказывается, он всерьез думал об этом. В клинике я обнаружил своего давнего знакомого Юрия Летунова – замечательного радиожурналиста, работавшего на космодроме и ставшего впоследствии руководителем тележурнала «Время», за который он был удостоен Государственной премии. Мы так и не узнали, кто у кого был дублером, я у Летунова или Летунов у меня, но кто знает, если бы Сергей Павлович был жив, возможно, один из нас стал бы космонавтом…
Во время встреч с Королевым я хорошо представлял себе масштабы этого человека и то место, которое он занимал в советской и мировой космонавтике. Я понимал, что передо мной человек исторический в буквальном смысле этого слова, и не скрывал своего интереса к нему. Несколько раз заводил я разговор о его прошлом, о юношеских годах, но, насколько я помню, он не поддерживал этой темы и всегда старался свернуть с нее куда-нибудь в сторону. Один раз я прямо сказал, что хочу написать о нем большой очерк.
– Как-нибудь в другой раз, – лениво отмахнулся Сергей Павлович. – Мне сейчас некогда этим заниматься… Еще будет время для мемуаров…
Королев на космодроме.
Мог ли кто-нибудь предположить тогда, что этому замечательному человеку, такому энергичному, такому крепкому с виду, осталось меньше года жизни…
При жизни Сергея Павловича я не написал о нем ни строчки, если не считать скрытого за псевдонимом Главного конструктора в «Кузнецах грома». И узнал я о нем больше после его смерти, чем при жизни. Добавить к тому, что уже написано о Сергее Павловиче, трудно: в две-три страницы такой характер не уложишь.
Говорят: Королев устраивал «разносы», выгонял из кабинета, дерзил большому начальству. Рассказывают: был мягок, деликатен, ласков. Снимал напряжение анекдотом, цитировал поэтов, мечтал. Все так, все точно. Эти состояния, которые кажутся несовместимыми, держались всегда на одном прочнейшем каркасе – на увлеченности своей работой. Это было самое главное. Это было сильнее сердечных привязанностей, сильнее физической усталости, сильнее его самого. Он был радостный раб своего труда. Он не мог освободиться от него ни на минуту. Я прочел недавно: Микеланджело неделями не спускался со строительных лесов, когда расписывал потолок Сикстинской капеллы, спал там прямо на досках, капли краски превратили его одежду в заскорузлый панцирь, который потом с него срезали ножом. Я вспомнил Королева. Другое время, другой труд, но дух – тот же!
Сергей Королев. Три года. Сергей Королев. Шесть лет. Сергей Королев. Семнадцать лет.
Сергей Королев. Двадцать лет. Сергей Королев. Двадцать шесть лет.
Вся жизнь была в работе. Никаких хобби, ни охоты, ни рыбалки, ни преферанса. На дорогой дареной двустволке «Зауэр – три кольца» затвердела смазка. Отдыхать не умел, не был приспособлен для этого дела. По воскресеньям много спал. Просыпался, читал, снова засыпал. В это с трудом верят те, кто работал с ним: ведь там весь он был – неуемная энергия. Был равнодушен к одежде, к прихотям моды, неохотно менял костюмы, любил «неофициальные» цветные мягкие рубашки, которые носят без галстука. Деньги тратил, давал в долг, просто так давал, если видел, что человеку очень нужно. Когда он умер, у него на счете было 16 рублей 24 копейки – маленький, но красноречивый штришок, тоже кое-что говорящий о человеке. Королев – фигура слишком крупная, чтобы он нуждался в идеализации, в подкрашивании, в «приторном елее» – точные слова Маяковского. Да, он был суров, но смел. Он был хитер, но не юлил. Он был резок, но понимал, когда и зачем он должен, обязан быть резким.
Некоторые считают, что он был тщеславен и властолюбив. Был. Но это было высшее тщеславие, это было сознательно подчеркнутое властолюбие, в основе которых – не он сам, не его личная тщеславная жажда властвовать над тысячами людей, а сознание необходимости такой власти для пользы дела. И, самое главное, каким бы он ни был, он жил великой идеей: он хотел во что бы то ни стало увидеть человека в космосе!
Люди, знавшие Королева в течение многих лет, рассказывают, что после полета Юрия Гагарина, в годы наибольшего космического триумфа Сергей Павлович очень изменился, если можно назвать эти изменения одним словом – подобрел. Он просто успокоился – насколько, впрочем, самое понятие «покой» применимо к Королеву.
Мысль о полете человека, действительно, преследовала его десятилетия. В апреле 1935 года, за двадцать шесть лет до полета Гагарина, Королев писал Я. И. Перельману: «Я лично работаю главным образом над полетом человека…» Да, долгие годы он работал, для того чтобы доказать необходимость и показать осуществимость такого полета. Первым он занимался до Великой Отечественной войны, вторым – в послевоенные годы.
Помните упреки Королева геофизикам на конференции в апреле 1956 года? Настаивать на необходимости и безотлагательности полета человека в космос он начал много раньше. В отчете о научной деятельности за 1954 год, за три года до создания Большой Ракеты и спутника, он пишет: «В настоящее время все более близким и реальным кажется создание искусственного спутника Земли и ракетного корабля для полетов человека на большие высоты и для исследования межпланетного пространства…» Убеждать требовалось не в том, что такой полет в принципе возможен, как убеждали в 20-30-е годы, а в том, что он уже возможен. Вернее, не совсем так: в 1954-1955 годах человек в космос улететь еще не мог. Суть требований Королева сводилась к тому, чтобы космический корабль и его командир были готовы к такому полету в тот момент, когда ракетная техника позволит его осуществить.
Создание в 1957 году Большой Ракеты, ее последующая отработка, модернизация и убежденность в ее полной надежности ставили вопрос о полете человека на повестку дня. В начале 1959 года происходит расширенное заседание специалистов под председательством академика М. В. Келдыша, на котором обсуждается вопрос о подготовке к полету человека в космос. Королев в своем выступлении говорил о том, что, по его мнению, целесообразно подготовить к такому полету летчика-профессионала.
К весне того же года группа конструкторов КБ Королева, которую возглавлял явный духовный наследник «неистовых межпланетчиков» Константин Петрович Феоктистов, заканчивает первый, «пристрелочный» вариант «Востока», еще не предназначенный для полета человека, но очень нужный для проверки заложенных в корабль идей «детского сада» Феоктистова, как называли эту группу завистники. Начал обозначаться примерный вес конструкции – около 4,5 тонны. Размеры диктовали конструкторы ракеты-носителя: «Вот вам, товарищи проектанты, зона полезного груза, вот вам головной обтекатель. А теперь хоть в спираль закручивайте ваш корабль, а за наши границы ни-ни…» О форме будущего «Востока» спорили довольно долго. Предлагались конусы, полусферы, цилиндры и, наконец. – сфера, шар. Королеву шар сразу понравился своей законченной простотой. В шаре инстинктивно ощущается совершенство формы. Впрочем, Королев не доверял инстинктам. Он знал, что для шара легко рассчитываются аэродинамические характеристики, что полет его при смещенном центре тяжести (ванька-встанька) обладает приемлемой устойчивостью на всех предполагаемых скоростях, что суммарные тепловые потоки во время входа в атмосферу на шаре будут меньше, чем на конусах и цилиндрах. И наконец, каждый школьник знает, что при заданной поверхности (читай: весе металла спускаемого аппарата) шар дает максимальный объем (читай: жизненное пространство для космонавта, столь остро ему необходимое).
Как создавали «Восток» – это тоже отдельная книжка. Потому что в понятие «создать» входит очень много других понятий: придумать, доказать, что придумка твоя верна, обсчитать, выбрать материал, сделать рабочие чертежи с учетом того, что на каком станке будет изготовляться, продумать этапы сборки так, чтобы сделанное в разных цехах, на разных заводах, иногда в разных городах, собиралось в единое целое. Недаром Королев часто советовал конструкторам: «Вы сборщика слушайте». Собранное требовалось испытать, потом разобрать и т. д. и т. п.
Все лето 1959 года ушло на разработку технической документации на беспилотные экспериментальные корабли. В сентябре закончили сборку наземных испытательных стендов для отработки отдельных механизмов, агрегатов, систем ориентации, тепловой защиты – им нет конца. Как вы понимаете, поскольку уникальным был сам космический корабль, стенды для его испытаний не могли быть типовыми. Их тоже надо было проектировать, строить, испытывать и переделывать.
Тогда же осенью ВВС, которым было поручено отобрать кандидатов для космического полета, отозвало в Москву первую группу летчиков-истребителей.
3 октября 1959 года в госпитале впервые встретились и познакомились Юрий Гагарин, Павел Попович, Владимир Комаров, Павел Беляев, Алексей Леонов, Андриян Николаев, Валерий Быковский и другие пилоты. 11 января 1960 года было принято решение о формировании отряда космонавтов. С этого дня начинается история ЦПК – Центра подготовки космонавтов, которому ныне присвоено имя Ю. А. Гагарина. Но в ту зиму Центра как такового еще не было.
Первое занятие будущих космонавтов состоялось 14 марта в Москве. До старта Гагарина оставалось всего тринадцать месяцев, совсем немного.
Той же зимой на пустынных берегах озера Балхаш начались испытания парашютной системы «Востока», созданной в коллективе, которым руководил будущий лауреат Ленинской премии Николай Александрович Лобанов. Лобанов разработал свой первый парашют еще в 1933 году. Он обеспечивал возвращение аппаратуры и живых объектов во всех «докосмических» научно-исследовательских ракетных пусках.
– Если быть точным, мы рассматривали парашют не как спасательное средство, а как посадочное, – рассказывал Лобанов. – Кстати сказать, ведь до сих пор другого способа приземления космических аппаратов нет… Мы научились возвращать контейнеры с научной аппаратурой, потом – с собаками. Задача наша стала потруднее. Значит, нужно использовать природой данное: торможение атмосферой. Оказалось, что контейнер, падающий с 400 километров, на двенадцатикилометровой высоте имел скорость 140 метров в секунду, а на шестикилометровой – всего 80. Следовательно, можно спокойно открывать парашют. Словом, к тому времени, когда в конструкторском бюро Сергея Павловича Королева был разработан корабль-спутник – прототип гагаринского «Востока», мы уже располагали необходимым опытом, позволяющим твердо верить в успех небывалого космического мероприятия…
На Балхаше состоялись испытания макета «Востока», которые проводил давний, еще по планерным коктебельским слетам, друг Сергея Павловича Петр Васильевич Флеров. Сложность этих испытаний заключалась еще и в том, что в момент сброса макета корабля с транспортного самолета Ан-2 (кстати, и тут помог Королеву давний товарищ – планерист: генеральный конструктор О. К. Антонов), находящегося с 5-тонным грузом на предельной высоте, около 10 километров, резко менялась центровка самолета и управлять им было очень трудно.
В конструкторских бюро и научно-исследовательских институтах шла отработка всей начинки космического корабля – от тормозной двигательной установки до питательных туб с вишневым вареньем.
Представить себе полный объем всей этой работы невозможно, как нельзя представить миллион. Трудно вообразить даже истинные масштабы работы какого-нибудь одного коллектива. Например, прибористов, которыми руководил давний, еще с 1945 года, и верный соратник Королева – будущий дважды Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской премии – главный конструктор систем управления академик Николай Алексеевич Пилюгин. Ведь ракета, на которой стояла их система управления, должна была поднять в космос человека, значит, к ней предъявлялись особые требования по надежности.
Не менее сложные задачи стояли перед лабораторией, которой руководил Герой Социалистического Труда академик Георгий Иванович Петров. Здесь решали вопросы борьбы с колоссальными тепловыми потоками, которые обрушивались на спускаемый аппарат в момент его входа в плотные слои атмосферы.
Я назвал Н. А. Пилюгина и Г. И. Петрова, но если говорить о создателях космического корабля «Восток», надо было бы назвать десятки главных конструкторов, сотни ведущих, тысячи старших и десятки тысяч рядовых – инженеров, техников и рабочих.
Очень много людей в нашей стране имеют полное право сказать: я делал корабль Гагарина!
По архивным документам можно проследить все этапы создания первого в истории человечества космического корабля. Одного не найдет самый прилежный архивариус: никто не помнит, кто, собственно, придумал ему имя. Помнят, что был объявлен конкурс на название, но все предложения были забракованы. А потом кто-то предложил назвать его «Востоком». Кто – сейчас никто не помнит. Название понравилось. Пошли к Королеву, тот подумал и согласился.
Но, поверьте, придумать название – это было не самое трудное…
В последний день января 1961 года на мысе Канаверал во Флориде состоялся еще один запуск капсулы «Меркурий». Дела с этим первым американским космическим кораблем, который должен был поднять в космос первого американского астронавта, шли трудно. Летний пуск 1960 года окончился взрывом ракеты через 65 секунд после старта. В ноябре капсула не отделилась от ракеты и вместе с ней упала в океан. Через две недели – пожар на старте. И вот теперь еще одна попытка. В «Меркурии» сидел Хэм – любимец журналистов, шимпанзе с глазами такими умными, что людям становилось неловко, когда их взгляды встречались. Если есть обезьяний бог, то только он спас Хэма: техника сделала все возможное, чтобы погубить его. Сначала произошел аварийный разгон носителя, что привело к 18-кратным перегрузкам. Обезьяна не успела опомниться от этого гнета, как включились световые сигналы, на которые Хэм, исполняя волю дрессировщиков, должен был реагировать, нажимая кнопки и рычаги. Если шимпанзе ошибался, он получал удар током. Автоматика испортилась, и Хэма било током все время, – тут уж не только обезьяна, самый смекалистый человек запутался бы. В довершение всех несчастий, при входе в плотные слои атмосферы сорвало теплозащитный экран. Случись это раньше, Хэм сгорел бы заживо. Капсула приводнилась в 130 милях от расчетной точки – это при полете всего на 230 миль. Хэм чуть не захлебнулся.
Королев читал свежие сообщения на космодроме и хмурился. Приключения шимпанзе доказывали: запуск и возвращение космического корабля – задача чрезвычайной трудности. Он мог представить себе, где, когда и что может отказать в «Востоке» и носителе, но невозможно было предусмотреть бесчисленные варианты всех взаимосвязанных, протекающих одновременно или с молниеносной последовательностью отказов. Разве что холодному электронному мозгу по силам такое, но ведь он сможет помочь только тогда, когда все эти варианты и связи будут обнаружены и заложены в его «памяти»…
Сильный ветер гулял по такырам, сдувая снег, под которым желтела твердая, как бетон, глина. Королев решил пройтись, глотнуть воздуха: от МИКа до его домика полкилометра, не больше. В МИКе готовили четвертый корабль. И пятый, тоже беспилотный. Последний? Никто не знает. Только одно известно было Главному конструктору: человек полетит в космос тогда, когда он, Королев, будет уверен в надежности корабля. Сергей Павлович никогда не рассчитывал на то, что с «Востоком» все пойдет гладко, без сучка и задоринки. И главный смысл в испытательной работе Королев видел в ясном понимании причин состоявшихся отказов и обнаружении неких порочных закономерностей, которые вели к отказам пока несостоявшимся. Знать – понимать – предвидеть – движение по такому курсу должно было привести к успеху. Поэтому, когда первый корабль-спутник уже с системой ориентации и тормозной двигательной установкой в мае 1960 года не захотел сходить с орбиты, Королев прежде всего стремился узнать, почему это произошло. Разобрались очень скоро: не сработала инфракрасная вертикаль, тормозная установка превратилась в разгонную, корабль ушел на более высокую орбиту. Об этом потом вспоминал один из заместителей Королева, член-корреспондент АН СССР К. Д. Бушуев:
– Мы возвращались однажды с работы вместе с С. П. Королевым на машине. Не доезжая квартала до его дома, Сергей Павлович предложил пройти пешком. Было раннее московское утро. Он возбужденно, с каким-то восторженным удивлением вспоминал подробности ночной работы. Признаюсь, с недоумением и некоторым раздражением слушал я его, так как воспринял итоги работы как явно неудачные! Ведь мы не достигли того, к чему стремились, не смогли вернуть на Землю наш корабль. А Сергей Павлович без всяких признаков огорчения увлеченно рассуждал о том, что это первый опыт маневрирования в космосе, перехода с одной орбиты на другую, что это важный эксперимент и в дальнейшем необходимо овладеть техникой маневрирования космических кораблей и какое это большое значение имеет для будущего. Заметив мой удрученный вид, он со свойственным ему оптимизмом уверенно заявил: «А спускаться на Землю корабли, когда надо, у нас будут! Как миленькие будут. В следующий раз посадим обязательно…»
