Текст книги "Дорога на космодром"
Автор книги: Ярослав Голованов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 32 страниц)
Уже летали реальные ракеты, а конструкторы не видели того, что увидел Циолковский, когда конструкторов этих еще на свете не было. И ведь опять он оказался прав – самыми замечательными космическими победами обязаны мы жидкому кислороду.
И, может быть, самое главное: Циолковский ясно показал в своих расчетах, что летать в космос надо на многоступенчатой ракете, и предложил проекты «космических ракетных поездов», которые Сергей Павлович Королев назвал «замечательными и грандиозными» проектами.
Француз Дамблан сумел получить в 1936 году патент на «реактивные снаряды, заряд топлива в которых распределен на нескольких ступенях сгорания, состыкованных по оси ракеты», в то время, как книжка Циолковского «Космические ракетные поезда» была издана за семь лет до этого.
Схемы пилотируемых космических кораблей К. Э. Циолковского.
Мы с вами рассматривали грандиозную панораму космонавтики, нарисованную Циолковским с расстояния чересчур близкого, интересовались деталями, разглядывали отдельные мазки. Но ведь это действительно панорама, это стройная теория космического полета, подкрепленная математическими доказательствами. Подведя своеобразный итог работам предшествующего двадцатилетия, Константин Эдуардович публикует в 1903 году самую главную работу своей жизни: «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Один из пионеров советской космонавтики, Герой Социалистического Труда, профессор Михаил Клавдиевич Тихонравов так сказал об этой книге: «Труд Циолковского можно назвать почти всеобъемлющим. В нем для полетов в космическом пространстве была предложена ракета на жидком топливе, причем указана возможность использования электрореактивных двигателей, впервые изложены основы динамики полета ракетных аппаратов, рассмотрены медико-биологические проблемы продолжительных межпланетных полетов, указана необходимость создания искусственных спутников Земли и затем орбитальных станций, отмечено научное и народнохозяйственное значение космических аппаратов и, наконец, рассмотрено социальное значение всего комплекса космической деятельности человека. Такого труда ни до, ни после Циолковского не появлялось».
Как же так случилось, что глухой с детства человек, по существу, самоучка, книжник, в светелке маленького деревянного домика, вдали от университетов и институтов, скромнейший школьный учитель, вдруг преподал человечеству такой урок фантастического научного предвидения? Я ходил по калужскому домику, с педантичностью истового экскурсанта разглядывал модели и инструменты, часы и слуховые трубки, выписывал имена с корешков книг на полках, искал ответ. В общем-то, есть ответ – гений. Но что это такое?
Необыкновенное уважение к своему труду, сознание нужности, важности и значимости своей работы. Отказов и хулительных отзывов, которые Циолковский получал на свои статьи, хватило бы и на десятерых. И эти десятеро забросили бы свои проекты. Циолковский не забросил. «Мы, наученные историей, должны быть мужественней и не прекращать своей деятельности от неудач, – писал он, – Надо искать причины и устранять их».
Это не декларация – так он жил.
При внешней медлительности, почти болезненной застенчивости он был стоек и необыкновенно мужествен. У обелиска покорителям космоса в Москве сидит решительный, устремленный вперед каменный Циолковский. Он не был внешне таким. Таким был его дух. Юношей, раскритиковав всеми признанный «вечный двигатель», он вступил на тропу войны с лжеавторитетами. В своей убежденности он не боялся выглядеть смешным – достоинство среди людей редчайшее. Обыватели «рвали животы», глядя на учителя, который в ветреную погоду залезал на крышу с какими-то картонными моделями или рассматривал звезды в подзорную трубу. Он сносил все эти насмешки, липкая молва узколобых не могла загрязнить, замутить его убежденности.
Он не боялся мечтать – это тоже черта гения. Масштабы его умственных построений не страшили его. Окружающая его действительность не могла пригнуть, принизить его мечты. Он не опасался, что они ударятся о низкий потолок его калужского домика. «Человек во что бы то ни стало должен одолеть земную тяжесть и иметь в запасе пространство хотя бы Солнечной системы». Я подчеркнул слова, из которых ясно – на меньшее он не согласен. Вот, наверное, все это и есть гений. Таким он и был.
Государственный музей космонавтики имени Э. Циолковского в Калуге.
К. Э. Циолковский в своем калужском доме.
А еще был человек, не гранитный, не бронзовый, не выбитый на медалях. Внук Циолковского, хранитель его музея в Калуге А. В. Костин однажды хорошо сказал о своем деде: «Может быть, сейчас нам хотелось бы видеть Циолковского-ученого, Циолковского-гения идеальным со всех сторон. Этаким суперчеловеком. Но из уважения к нему этого делать не надо. Он был тем, кем он был… Великим ученым и немножко чеховским героем…»
Памятник К. Э. Циолковскому в Калуге.
И верно ведь, Циолковский и сам говорил: «Я хотел бы быть Чеховым в науке». Мне кажется, с образом Чехова олицетворял он доброту, терпимость и боль за все ошибки рода человеческого…
Да, был человек, не гранитный, не бронзовый. Просто человек, который на крыльце стриг машинкой ребятишек со всей улицы, любил ездить в бор на велосипеде забытой ныне фирмы «Дуке» и бегать на коньках забытой системы «Нур-мис». Любил летними вечерами пить чай в садике, много лет носил крылатку с пряжками в виде львиных голов и не признавал письменных приборов, предпочитая им чернильные пузырьки. У него была большая семья – семь человек детей – и маленькое жалованье (за все свои труды до Великого Октября, за 60 лет дерзкой своей жизни, получил он 470 рублей от императорской Академии наук). Профессор А. А. Космодемьянский писал, что «условия творчества Константина Эдуардовича были ужасными даже для царской истории России». Да, это так. Жизнь его была трудной, иногда попросту голодной, и немало было в ней горя и слез – лишь две дочери пережили отца, – ни одной горькой чашей испытаний не обнесла его судьба. Впрочем, счастливые гении редки.
И все-таки он был счастлив! Он был очень счастлив! Ведь это о нем, о Циолковском, не зная его, писал знаменитый русский критик Дмитрий Писарев: «Он счастлив, несмотря на лишения и неприятности, несмотря на насмешки неверующих и на трудности борьбы с укоренившимися понятиями. Он счастлив, потому что величайшее счастье, доступное человеку, состоит в том, чтобы влюбиться в такую идею, которой можно посвятить безраздельно все свои силы и всю свою жизнь…»
В день 100-летия К. Э. Циолковского академик С. П. Королев сказал с трибуны Колонного зала Дома союзов:
Сегодня мы можем сказать, что научное наследие Циолковского, переданное большевистской партии и Советской власти, не пылится в архиве и не воспринимается догматически, а принято нами на вооружение, творчески развивается советскими учеными…
Время иногда неумолимо стирает облики прошлого, но идеи и труды Константина Эдуардовича будут все больше и больше привлекать к себе внимание по мере дальнейшего развития ракетной техники.
Константин Эдуардович Циолковский был человеком, жившим намного впереди своего века…
Это говорил Королев. Вскоре после торжественного заседания он улетел на космодром. Через 17 дней стартовал первый в истории человечества искусственный спутник Земли. Так скрип пера в калужской светелке отозвался великими громами Байконура.
Глава 3
Пламя разгорается
Признание пришло много позже. А поняли, что это великий ученый, наверное, только после его смерти. Циолковский себе цену знал, не суетился, понимал: у него есть великий союзник, который воздаст ему сполна все, что он заслужил – время.
Безграничный в своих умственных построениях, спокойно преодолевающий пространства космических бездн, Константин Эдуардович в жизни был домоседом, вроде Ньютона, путешествия он не любил, всякая дорога пугала его, со страхом думал он о гостиницах, обо всем этом ужасно непривычном быте, когда не знаешь, где и как будешь есть, на чем спать, когда под рукой нет всех тех простых, но очень нужных предметов, которыми постоянно пользуешься дома и делаешь это машинально, не думаешь, что это надо делать, как не думаешь, что надо дышать. Поэтому Циолковский не любил уезжать из дома и, когда его приглашали, всегда отказывался, ссылался на недомогание, слабость, глухоту. Оратором себя не считал и был уверен, что лекции, непосредственная словесная пропаганда собственных мыслей – это не его стихия. Книги – это другое дело. Вот пусть книги и расскажут обо всем за него. Он охотно рассылал свои брошюры и рад был откликам, даже печатал выдержки из них на обложках следующих изданий. В записных книжках помечал: «За границу послано всем 23-24 н. 29 г. Поезда и ССЗ. Поел. 30 н. 29 г. В амер. журналы… 15 штук Рак. 1903 г…» «28 авг. 30 г. Звездоплавателям, Die Rakete, Неорду, Гоману, Опелю, Зандеру».
А признание?… В автобиографии он писал: «…даже к 68 годам моей жизни я не выдвинулся и не имел серьезного успеха».
Пионеры космонавтики в разных странах друг друга не знали, переписывались редко и подчас «открывали» работы своих единомышленников с многолетними опозданиями. Думаю, что многие из них некоторое время считали себя одиночками, и когда выяснялось, что это не так, что есть другие люди и многие из них сделали больше тебя и раньше тебя, когда исключительность твоя оказывалась многолетним самообманом, тогда наступало время иных, прежде незнакомых искушений. Требовались смелость и мужество в оценках своего истинного места в любимом деле, которому отдано много сил и трудов. Очень нелегко примириться с мыслью, что твои откровения не только твои, что идея, рождение которой ты помнишь во всех деталях, родилась раньше в другой голове. Тут уже требовалась не сила ума, а сила чувства, тут впереди личности ученого должна была стоять личность человека.
Такие необычные по своей эмоциональной окраске испытания блестяще выдержал Юрий Васильевич Кондратюк. Рассказывая о себе, он писал в письме к профессору Н. А. Рынину, что, достигнув в 1917 году в своей работе над проблемой межпланетных сообщений первых положительных результатов, он и не подозревал, что «не является первым и единственным исследователем в этой области». Через год в старом номере журнала «Нива» он наткнулся на заметку по поводу работы Циолковского, опубликованной в журнале «Вестник воздухоплавания» в 1911 году. Он долго искал этот журнал, но нашел – и то только один номер – только в 1925 году. «…Я хотя и был отчасти разочарован тем, что основные положения открыты мною вторично, – пишет Кондратюк, – но в то же время с удовольствием увидел, что не только повторил предыдущее исследование, хотя и другими методами, но сделал также и новые важные вклады в теорию полета».
Они так и не встретились никогда, два эти необыкновенно близких друг другу человека. Уже после выхода своей книжки в Новосибирске Кондратюк получил из Калуги бандероль с брошюрами Циолковского. Он читал их быстро, жадно, не читал – глотал. Рванулся к столу, начал строчить письмо в Калугу:
«…Я был чрезвычайно поражен, когда увидел, с какой последовательностью и точностью я повторил не только значительную часть из ваших исследований вопроса межпланетных сообщений, но и вопросов общефилософских. Видимо, это уже не странная случайность, а вообще мое мышление направлено и настроено так же, как и ваше…»
Позднее, в письме к Циолковскому от 30 марта 1930 года, Кондратюк вновь признается: «…я каждый раз неизменно удивляюсь сходством нашего образа мыслей по многим, самым различным вопросам…» Он не писал Циолковскому о своих находках. Это казалось мелочью…
А между тем «новые важные вклады», о которых упомянул Юрий Васильевич, были действительно и новыми и важными. Начать с того, что у Кондратюка было собственное мнение по кардинальному вопросу: зачем надо человечеству осваивать космическое пространство. Как и Циолковский, Кондратюк говорит о благе человека, но подчеркивает те блага, которые он получит не в космосе, не на других небесных телах, а на Земле. «Именно в возможности в ближайшем же будущем начать по-настоящему хозяйничать на нашей планете и следует видеть основное огромное значение для нас в завоевании пространств Солнечной системы», – пишет Юрий Васильевич.
Легко понять восторг профессора МВТУ Владимира Петровича Ветчинкина, который получил на отзыв работу, пришедшую из далекого Новосибирска от никому не известного автора. Он сам отредактировал ее для печати, а в предисловии писал, что труд Кондратюка «…несомненно представляет наиболее полное исследование по межпланетным путешествиям из всех писавшихся в русской и иностранной литературе до последнего времени».
Юрий Васильевич КОНДРАТЮК (1897-1942) – один из пионеров советской ракетной техники. Независимо от К. Э. Циолковского и будучи не знаком с его работами, Ю. В. Кондратюк опубликовал теоретическое исследование «Завоевание межпланетных пространств», отчасти повторившее и дополнившее труды основоположника теоретической космонавтики. Ю. В. Кондратюк впервые высказал мысль о громадном значении космических полетов для народного хозяйства.
В этой тоненькой книжке [12]12
[12] Первого издания я никогда не видел. Во втором издании 1947 года всего 82 страницы (Примеч. автора.)
[Закрыть] – целая россыпь оригинальных решений многих специальных проблем в области космической баллистики, теории многоступенчатых ракет, методов расчета режимов посадки с использованием атмосферы. Как и Фридрих Цандер (об этих работах рассказ впереди), Кондратюк предлагает использовать поля тяготения небесных тел для маневров в космическом пространстве, что позволит космонавтам экономить горючее. Вторая параллель с Цандером – внимание к металлическим горючим и сжигание конструкций в ходе космического полета. Не зная француза Эсно-Пельтри, австрийца Франца Улинского и немца Ейгена Зенгера, Кондратюк пишет, что использование ядерных излучений «обещает дать такую колоссальную скорость, какой не смогла бы дать и самая огромная ракета». До Оберта и Ноордунга он предлагает концентрировать солнечный свет с помощью параболических зеркал, установленных в космосе.
Кондратюк первый предложил создать искусственный спутник Луны и уже с него осуществлять экспедиции на ее поверхность. Новаторство этой идеи сразу уловил В. П. Ветчинкин, который особо отметил, что «самая база мыслится им как спутник не Земли (как у всех остальных авторов), а Луны, что в значительно большей мере гарантирует базу от потери скорости вследствие длительного торможения хотя бы ничтожными остатками земной атмосферы и от падения на Землю». В 60-х годах, когда американцы разрабатывали программу «Аполлон», они писали, что вся схема полета «Аполлонов» заимствована у русского изобретателя Юрия Кондратюка.
Серьезнее и глубже, чем другие пионеры космонавтики, Кондратюк представлял себе те сложности, которые встретят конструкторы космических ракет из-за аэродинамического нагрева при их движении в плотных слоях атмосферы.
В 30-х годах Кондратюк отходит от проблем космонавтики. Он мечтает об огромной электростанции, работающей на энергии ветра, переезжает из Новосибирска в Харьков, работает в Украинском научно-исследовательском институте промышленной энергетики. Наконец ему удается убедить всех в осуществимости своего фантастического проекта, начинается рабочее проектирование Крымской ветро-электростанции на 12 тысяч киловатт. Кондратюк переезжает в Москву, но ни с кем из ракетчиков связи не поддерживает…
Забыл ли он мечты своей молодости или думал вернуться к ним позднее? Одну свою работу Юрий Васильевич назвал программно: «Тем, кто будет читать, чтобы строить». Сам он не построил, как и Циолковский, ни одной, даже фейерверочной ракеты. Но, кажется, он хотел все предусмотреть, все предвидеть, обо всем предупредить тех, кто будет строить. Он пишет о необходимости разработки надежного жидкостного ракетного двигателя, о том, что надо научиться производить в больших количествах жидкие газы, отработать систему автоматики, исследовать, как перенесет человеческий организм перегрузки. Он словно чувствовал, что сам уже не успеет заняться всем этим…
Когда Циолковский читал о работах других, повторяющих его (и при этом на него не ссылающихся), он словно радовался. «…Мы видим, что европейская наука буквально подтверждает мои выводы, – с воодушевлением отмечал Константин Эдуардович. – …Дело разгорается и я зажег этот огонь». Он-то сам точно знал, что зажег огонь, и это было для него самое главное.
А дело действительно разгоралось все ярче и ярче год от года. В первой четверти века, которому еще предстояло называться космическим, в разных странах уже работают исследователи, крепко верящие в великое будущее ракеты: Герман Оберт в Германии, Роберт Годдард в Соединенных Штатах Америки, Робер Эсно-Пельтри во Франции, – о них надо сказать прежде всего, это пионеры среди пионеров.
Устройство для гашения скорости в плотных слоях атмосферы.
Разделенные пространствами и границами, не скоро узнают они друг о друге. 24 октября 1929 года Оберт раздобудет, наверное, единственную во всем городке Медиаше пишущую машинку с русским шрифтом и отправит в Калугу письмо Циолковскому. «Я, разумеется, самый последний, кто стал бы оспаривать Ваше первенство и Ваши заслуги по делу ракет, и я только сожалею, что не раньше 1925 г. услышал о Вас. Я был бы, наверное, в моих собственных работах сегодня гораздо дальше и обошелся бы без тех многих напрасных трудов, зная ваши превосходные работы», – открыто и честно писал Оберт. А ведь нелегко написать так, когда тебе 35 лет и ты всегда считал себя первым.
У Эсно-Пельтри духу на это не хватило, хотя смелый был человек, летчик. Но, видно, тут другая нужна смелость. В фундаментальном докладе, посвященном космонавтике, француз даже не упомянул Циолковского. Популяризатор науки писатель Я. И. Перельман, прочитав работу Эсно-Пельтри, написал Циолковскому в Калугу: «Есть ссылка на Лоренца, Годдарда, Оберта, Гомана, Валье, – но ссылок на вас я не заметил. Похоже, что автор с Вашими трудами не знаком. Обидно!» Через некоторое время газета «Юманите» довольно категорически напишет: «Циолковского по справедливости следует признать отцом научной астронавтики». Получается как-то неловко. Эсно-Пельтри пытается все объяснить: «…я предпринял все усилия для того, чтобы получить их (работы Циолковского. – Я. Г.). Для меня оказалось невозможным получить хотя бы маленький документ до моих докладов 1912 года». Улавливается некоторое раздражение, когда он пишет, что в 1928 году получил «от профессора С. И. Чижевского заявление с требованием подтвердить приоритет Циолковского». «Мне думается, я полностью удовлетворил его». – пишет Эсно-Пельтри. Письмо из Москвы в Париж датировано 12 апреля. Это, конечно, просто совпадение, но как блестяще подтвержден был приоритет Константина Эдуардовича ровно через 33 года, когда день 12 апреля, день триумфа Гагарина, стал международным праздником космонавтики!
Годдард ни в одной из своих книг, ни в статьях никогда не называл Циолковского, хотя получал его калужские книжки. Впрочем, трудный этот человек вообще редко ссылался на чужие работы. А между тем чикагский журнал «Office Appliances» писал в 1928 году, что «методы профессора Годдарда весьма сходны с теми, которые Циолковский предложил на 20 лет ранее».
Да, они не общались. А жаль. Потому что прав Оберт: дела могли бы пойти быстрее, не надо было бы заново «изобретать велосипеды». Было бы ошибкой утверждать, будто эти люди попросту дублировали Циолковского, хотя и не зная о нем. Нет, это были настоящие таланты, прекрасные изобретатели, опытные инженеры. У каждого была своя цель, свой взгляд на проблему, и каждый внес в решение ее свою неповторимость. «Все трое (К. Циолковский, Р. Годдард, Г. Оберт. – Я. Г.) обладали всеми необходимыми качествами: независимостью взглядов и богатым воображением». – писал американский историк К. Кэнби. Эту оценку можно распространить и на значительно более широкий круг пионеров космонавтики. Сколь ни скромен кажется нам сегодня их вклад в общее дело, негоже было бы представлять их этакими умственными пигмеями рядом с великаном Циолковским. От этого научный подвиг Циолковского не станет выше, напротив, даже умалится. Именно рядом с высокими достижениями пионеров мировой космонавтики увидим мы Циолковского в полный рост. Но все-таки объективная истина заключается в том, что Циолковский не только раньше других создал теорию космического полета, но и с наибольшей философской полнотой и глубиной представил космическое будущее человечества. В великой его формуле: «Планета есть колыбель разума, но нельзя вечно жить в колыбели» – сконцентрирован его ответ на главный вопрос: зачем людям лететь в космос?
Эсно-Пельтри стремился в космос, чтобы найти истоки жизни, понять механизм ее зарождения, доказать истину, в справедливость которой он верил: «Жизнь продолжает зарождаться все время».
Практичный ум Годдарда занимает «поиск методов поднятия записывающих приборов за предел, доступный шарам-зондам…» Ракета – орудие, которым он хочет расколоть небесный свод, пробиться в стратосферу, поднять туда аппаратуру…
«Исследование высоты, состава и температуры земной атмосферы, определение закона сопротивления воздуха при разных высотах и скоростях, а также исследование работы самой ракеты…» – так формулирует свою цель Оберт.
А Циолковский пишет: «Я интересовался более всего тем, что могло бы прекратить страдания человечества, дать ему могущество, богатство, знание и здоровье». Эта высота помыслов, благородство главной цели и делает Циолковского центральной фигурой в истории космонавтики и закрепляет за ним роль лидера, обогнавшего других не только в масштабах времени, но и в масштабах мышления.
…Осенью 1974 года дела газетные привели меня в ФРГ, в Мюнхен. Тут я вспомнил, что читал где-то о том, что под Мюнхеном живет Герман Оберт – последний из оставшихся в живых людей, стоявших у истоков космонавтики. Не зная языка, я попросил немецких друзей позвонить Оберту и спросить, не смог бы он принять меня ненадолго. Откровенно говоря, я даже не знал, о чем буду спрашивать его. Просто очень хотелось увидеть живого Оберта. В параллельной трубке услышал я слабый, очень далекий голос:
– Я слишком стар для интервью и никого не принимаю уже давно, – говорил Оберт. – А если русский журналист хочет написать обо мне, он все нужное ему найдет в книгах. Нет, право, я уже плохой собеседник…
Мне стало жалко старика. Ему было 80 лет. Вся жизнь позади. И нет уже тех, с которыми он начинал, никого нет, один. И в космонавтике он действительно как музейный экспонат – его называют «отцом немецкой ракетной техники», в его честь учреждена медаль, и даже «немецкое общество ракетной техники и космического полета» переименовали лет пятнадцать назад в «Герман Оберт гезелыпафт» – «Общество Германа Оберта». Почетные дипломы, награды, медали, звания… Как нужно все это было ему лет шестьдесят назад, когда разрабатывал 18-летний Герман свой проект космического корабля! Кажется, Стендаль сказал: дайте мне славу в кредит, и я докажу, что достоин ее!
Но увы, жизнь устроена столь несовершенно, что слава в кредит не выдается…
Герман ОБЕРТ (род. 1894). В Германии его называют «отцом немецкой ракетной техники». Один из основоположников космонавтики, энтузиаст использования ракет на жидком топливе. Независимо от К. Э. Циолковского Г. Оберт разработал ряд вопросов полета ракет, использования их для исследования атмосферы и космических полетов. Наряду с теоретическими исследованиями занимался разработкой конкретных конструкций, главным образом военных.
Родился Герман Оберт 25 июня 1894 года в маленьком городке Херманштадте в Трансильвании, который теперь под названием Сибиу можно отыскать на карте Социалистической Республики Румыния. Когда в одиннадцать лет он прочел «Из пушки на Луну» Жюля Верна, роман этот настолько потряс его воображение, что он ни о чем другом не мог думать, все мысли его кружились только вокруг космического полета. В третьем классе шессбургской гимназии он решил проверить Жюля Верна, и оказалось, что снаряд и вся эта затея с пушкой просто выдумка! Люди погибнут еще в стволе гигантского орудия, раздавленные чудовищными перегрузками! Его расчеты доказывали, что надо искать другой путь. Может быть, те самые пороховые ракеты, которыми герои Жюля Верна собирались тормозить свой снаряд? Использовать эффект отдачи! Он решил поставить опыт. Набрал полную лодку камней, а потом стал швырять их в воду за кормой. Всякий раз ощущался словно маленький толчок. Пожалуй, сила отдачи – это то, что надо. А не напутал ли Жюль Верн с невесомостью? Как поставить опыт со свободным падением тела? Двадцать раз прыгал Герман с вышки в бассейн, держа перед глазами перевернутую вниз горлышком бутылку с водой. Перед тем как окунуться с головой, он успевал разглядеть, что вода поднималась по стенкам бутылки, а в середине образовывался воздушный пузырь. Но не помешает ли невесомость нормальной жизни? Будет ли, скажем, пища проходить по пищеводу в желудок, если она ничего не весит? Стоя на голове, Герман попробовал съесть яблоко. Нельзя сказать, что поза удобная, но съел. Значит, пищевод достаточно силен, чтобы победить силу тяжести. Тогда с невесомостью он и подавно справится!
Мне очень нравятся эти опыты юного Оберта. В них выдумка сочетается с желанием проникнуть в самую суть явлений, в них стремление все время проверять собственные догадки и ощущения, ничего не брать на веру.
После окончания гимназии Герман в течение трех лет сумел послушать лекции в четырех, едва ли не лучших, немецких университетах: в Мюнхене, Клаузенбурге, Геттингене и Гейдельберге. Он изучает медицину, физику, астрономию. Нет, он вовсе не разбрасывается, просто все эти дисциплины очень нужны для космического полета. Ничего не зная о работах Циолковского, Оберт в студенческие годы самостоятельно выводит основные математические соотношения, нужные ему для работы над проектом космического корабля. С помощью простых формул вычисляет он расход топлива, скорость, аэродинамическое сопротивление воздуха, высоту полета, траектории. Он изучает теорию гироскопов и думает об автомате, который сможет управлять ракетой.
Началась первая мировая война, и Герман попадает в армию. И здесь мысли о полете в космос не оставляют его. Когда его определили по санитарном ведомству, он ухитрился даже провести серию опытов над вестибулярным аппаратом. С помощью лекарства скополамина и спирта он старался выключать внешние раздражители и плавал в ванне со шлангом во рту, имитируя таким образом состояние невесомости. Его вообще очень занимали проблемы создания систем, которые в современной космонавтике называются системами жизнеобеспечения (СЖО). «Техника тогда достигнет цели, – писал Оберт, – когда в враждебном человеку окружении она сможет создать ему нормальные жизненные условия. Это, конечно, не исключает того, что нужно исследовать все, что вообще поддается исследованию, например поведение человека в необычных условиях».
После войны Оберт работает над докторской диссертацией, в которой доказывает, что космически полет в принципе возможен. Но, разумеется, никто не верит его «фантазиям», диссертацию отклоняют, Герман решает издать ее на собственные деньги в виде книжки. «Ракета в межпланетное пространство» – так называется эта книжка, вышедшая в 1923 году в Мюнхене в издательстве Ольденбурга. Она быстро разошлась и, в общем, имела успех, хотя нашлись критики, взявшиеся поучать молодого инженера. Можете себе представить, что должен бы чувствовать Оберт, когда он читал, будто космический полет невозможен потому, что, едва вылетев за пределы земной атмосферы, ракета неудержимо начнет падать на Солнце. Другой критик уверял, что «каждому известно», что в безвоздушном пространстве ракетный двигатель работать не сможет. Книга Оберта не содержала в себе никаких теоретических откровений по сравнению с работами Циолковского, написанными за два десятка лет до этого, и даже с изданной в 1919 году работой Р. Годдарда. Годдард, кроме того, постоянно экспериментировал и накопил некоторый конструкторский опыт, в то время как Оберту не с чем и негде было ставить опыты. И тем не менее значение книги Оберта весьма велико. Это было первое серьезное европейское издание (если не считать доклада Эсно-Пельтри), рассказывающее о межпланетном полете, которое вызвало общественный интерес. О книге заговорили в кругах технической интеллигенции. Оберт начал получать письма от единомышленников, узнал новые имена – Макс Валье, Вальтер Гоман, Вилли Лей, наконец, Константин Циолковский. Книжка была словно фонарик, призывно горящий в ночи на пути тех, кто ищет свои дороги на космодром. В 1929 году эта книга, расширенная и дополненная экспериментальным материалом – об опытах Оберта речь впереди, – выходит под новым названием, еще более энергичным: «Пути осуществления космического полета».
Какой же путь предлагает немецкий энтузиаст? Оберт разрабатывает несколько проектов космических ракет. Он сразу отказывается от твердого топлива и с необыкновенной инженерной интуицией настаивает на жидкостных двигателях, предлагая для них спирт, углеводороды и жидкие газы: водород и кислород. Как и Циолковский, он не вникает в детали конструкции, ограничивается схематичными набросками и общими замечаниями. Наверное, он был прав, когда говорил о том, что частности начнут интересовать его уже во время конкретных конструктивных разработок. Впрочем, вдруг какой-то второстепенный вопрос задерживает его внимание, и он начинает подробно разбирать его, хотя только что он пренебрегал куда более серьезной проблемой. Вот, например, его заинтересовало следующее – как отыскать на земле ракету, вернувшуюся из космоса? Вопрос явно не самый злободневный в те годы, когда ни одна жидкостная ракета вообще еще не летала. Но Оберт подробно описывает камеру с дверцей в боку спускаемого аппарата, и резиновый баллон с газом при давлении 10 атмосфер внутри камеры, и кислоту, которая разъедает замок дверцы после приземления, и, наконец, финал: пружина распахивает дверцу, баллон устремляется наружу, раздувшись от избыточного давления, и, поднявшись вверх на шнуре, сигнализирует спасателям: «Мы здесь, мы вернулись!»
Наверное, самый любопытный проект Оберта – двухместный пилотируемый космический корабль. По форме это короткий пузатый снаряд из алюминия, который укрепляется в головной части двухступенчатой жидкостной ракеты. Старт планируется в безлюдных районах океана, чтобы первая ступень не свалилась на населенные пункты. Ракета стартует на плаву, прямо с воды. Вес всего ракетно-космического комплекса Оберт определяет в 400 тонн (вес ракеты «Сатурн-1В» 650 тонн). По его расчетам, через 332 секунды после старта, двигаясь примерно с 3-кратным ускорением, космический корабль станет искусственным спутником Земли («Союзу» для этого нужно около 540 секунд). Одна из замечательных догадок Германа Оберта – парашютная система. «Можно сначала затормозить спуск взрывами, – писал он, – а потом воспользоваться парашютом». Предложенный им для спуска космонавтов на Землю парашют напоминает современные транспортные парашюты. Оберт опробовал свою систему во время экспериментов с маленькими ракетами.
