сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)
Чиновники финансового ведомства отправились туда, прихватив в пользу казны наличность в золоте, выплаченную филиалом Шульца в Бордо, но прибыв на место, обнаружили только руины и пепелища, поросшие бурьяном и плющом. Не на что было даже наложить арест, и судья из Полье, некий мсье де Кастельно, в округе которого находилось это владение, усомнился, что если выставить поместье на аукцион, кто-то захочет его приобрести.
Следовательно, оставался только корабль, но тем должно было заняться адмиралтейство, а точнее командир флотилии "Ла-Рошель" контр-адмирал де Турвиль. Впрочем, в ту пору корабль и его капитан ещё не возвратились в порт; их след затерялся где-то в океане, между Азорскими островами и западным побережьем Франции.
Генрих Шульц после визита чиновников мсье де Бетюна в свой филиал несмотря на их молчание тут же догадался, о чем идет речь, и предпринял дальнейшее следствие своими силами, желая узнать всю правду и все детали. Это удалось ему без особого труда; благодаря своим связям и знакомствам уже назавтра он получил исчерпывающую информацию, касавшуюся не только сути дела, но и всех побочных его аспектов. Он, например, знал, что Мартену не грозит смертная казнь (чего опасался Людовик де Марго) и предвидел, что рано или поздно король позабудет о его провинностях.
"- Правда, Мартен утратит остатки состояния - если уже не потерял их, - думал он, оценивая ситуацию, - ибо никто не сумеет вернуть от мсье де Бетюна денег, конфискованных в казну. Но хоть "Зефир" не отберут! Тут есть свои хорошие и есть плохие стороны. Хорошие - поскольку перейди "Зефир" в собственность королевского флота, его бы никогда не удалось выкупить. Плохие - поскольку Мартену может прийти в голову идея новой экспедиции, например, на покорение Новой Франции с Самуэлем Шамплейном. Я же хочу видеть его в Гданьске, и причем как можно скорее. Его, корабль и эту женщину. Или может быть наоборот: её, корабль и его. В конце концов можно его и предоставить собственной судьбе, лишь бы Мария Франческа и "Зефир" принадлежали мне. Ведь у меня есть Грабинский. Так было бы лучше всего. Мартен перестал быть незаменимым. Лишился ласки Господней. Удачи и состояния, но это почти одно и тоже, поскольку Бог любит людей богатых."
Подкрепленный столь возвышенным посылом, Шульц вернулся мыслями в Гданьск, а точнее к своим семейным делам, которые там были известны лишь в кругу городских нотаблей.
Он был женат. Но хранил это в тайне от Мартена и сеньориты де Визелла, поскольку полагал, что таким образом легче завоюет её симпатии. Женился он, разумеется, ради огромного приданого, а также для того, чтобы войти в родство с богатейшим и наиболее влиятельным в Гданьске семейством Циммерманов. Гертруда Циммерман была единственным ребенком и наследницей огромных капиталов, множества каменных домов, бессчетных предприятий и судов. Она не отличалась ни красотой, ни умом. Но эти недостатки вполне компенсировало её приданое, а в будущем - богатое наследство Рудольфа Циммермана.
Да, будущее разворачивало перед глазами Генриха Шульца роскошные картины. Зато действительность, особенно действительность его семейной жизни, вызывала в нем лишь неприязнь и отвращение. Каждый раз, когда он поднимался на мраморное крыльцо своего нового дома возле Зеленых ворот в конце Длинного Рынка, мысль о Гертруде, с которой нужно было сесть за стол или лечь спать в огромную резную кровать, отравляла ему минуты отдыха. Шульц оттягивал момент возвращения, блуждая взором по мастерски кованой балюстраде, разглядывая золоченые лепные розетки своего дома, который так ему понравился, когда тесть подарил его к свадьбе, и который теперь скрывал в своем богатом нутре все то, чем он рассчитывался за приобретения этого союза. Наконец с тяжким вздохом входил он в прихожую, а потом, избавившись от шляпы и плаща, тяжело шагал дальше, чтобы приветствовать жену молчаливым кивком и холодным формальным поцелуем в её чрезмерно высокий лоб.
Он с ней почти не разговаривал; скорее, говорил сам с собой или размышлял вслух в её присутствии, убежденный, что эта ограниченная молчаливая женщина немногое поймет из его монологов.
Гертруда улыбалась робко и застенчиво, чтоб не показывать при этом испорченных желтых щербатых зубов, или вздыхала, когда ей казалось, что Генриха заботят какие-то неприятности.
Была она апатична и - по крайней мере на вид - бездумна. Ее худая костистая и плоская фигура, редкие волосы и круглые птичьи глаза без всякого выражения создавали общий облик, который и в самом деле не мог пробудить нежных чувств, за исключением быть может жалости.
Но Генрих Шульц вовсе не жалел её. Если он возвращался поздно и заставал её уже в ночном уборе, терпеливо ожидавшую в супружеской спальне, при виде её головы в папильотках и длинной тонкой шеи, торчащей точно стебель георгина из скромного выреза ночной сорочки, его охватывало искушение открутить этот увядший цветок и выбросить его на помойку.
Разумеется, он не поддавался таким капризам воображения, хотя мысль об избавлении от этой женщины не раз его посещала. Особенно тогда, когда в воспоминаниях являлась ему совершенно иная картина - сеньорита де Визелла. Впрочем, о подобном он не мог и мечтать: Гертруде следовало пережить своих родителей, если он хотел унаследовать состояние Рудольфа Циммермана, и кроме того Шульц сомневался, хватило бы ему отваги и хладнокровия на такое преступление, даже если прибегнуть к яду или найти какой-то иной способ избавиться от жены.
Каждый раз, когда его одолевали подобные навязчивые видения, он потел обильнее обычного, а мышцы живота дрожали под кожей, словно желудок палило раскаленным железом. Он стонал, ворочался под периной и Гертруда вставала и приносила ему отвар ромашки, по своей наивности и глупости полагая, что его мучит несварение желудка после ужина во Дворе Артуса.
Не нужна ему ни её ромашка, ни её забота! Нужно ему было нечто совершенно иное: такая подруга жизни, как Мария Франческа. Ее пылающие взгляды, её белые руки, обнимающие его шею, её безумные поцелуи!
Размышляя над судьбами Мартена и "Зефира", он пришел к выводу, что теперь есть некоторые шансы исполнить все свои желания. Встав, Генрих принялся расхаживать по пустым комнатам своей конторы. Не зажигая огня, кружил в спускавшихся сумерках среди высоких конторок, словно сонный призрак с бледным исступленным лицом, на котором напрасно было искать следов жалости, сочувствия или угрызений совести. Не спеша, деловито и логично рассматривал он конкретный план действий, вновь и вновь пережевывая и смакуя беспокойные, и вместе с тем такие сладкие мысли, облизывая кончиком языка сохнущие губы, пока не признал в итоге свои намерения мудрыми и достойными похвал. Изощренный ум нашел ему оправдание страстей, которыми он руководствовался, и одновременно подсказал способ их удовлетворить.
Генрих Шульц, верный сын церкви, запер двери снаружи, оставил ключ у сторожа и перекрестившись направился в пригород Бордо, где в небольшой усадьбе, принадлежавшей вдове состоятельного фабриканта ликеров, жила сеньорита де Визелла с неотлучной Леонией.
Мария Франческа после долгой беседы с Шульцем, который с ней поужинал и засиделся до полуночи, не могла уснуть. Она была потрясена принесенными им известиями, а все, о чем он говорил позднее, наверняка желая её успокоить и утешить, казалось и неясным, и ненадежным.
По сути дела, он её только перепугал ещё больше. Теперь сеньорита чувствовала себя беспомощной, одинокой, преданной друзьями и едва ли не ограбленной этим фальшивым, безжалостным мсье де Бетюном, который ещё так недавно за ней ухаживал и выказывал особую симпатию.
Прикидывался! Разыгрывал перед ней комедию, чтобы подольститься к королю! При первой же возможности ограбил Яна, а теперь покушался на её драгоценности... Так по крайней мере утверждал Шульц.
Она ему верила, ибо он показал квитанции и копию распоряжения о конфискации всего состояния Мартена.
Мария не могла - или точнее не хотела поначалу верить, что такое могло произойти по повелению короля, но Шульц убедил её. Ведь у него были доказательства, а в таких делах разбирался он как никто другой.
Король... - она презрительно скривила губы. - Интересно, приказал ли король отобрать заодно и браслеты, и перстень с сапфиром, полученные ею от него в ту ночь любовных клятв и обещаний.
Ни одного из них он не выполнил. И даже обиделся, когда она пришла просить защиты от разъяренных гугенотов, которые домогались казни Мартена после фатального поединка с графом Оливье.
Тогда она возненавидела его столь же легко, как в свое время уступила. В её глазах он стал теперь обычным волокитой, от которого вдобавок несло, как от старого козла.
Шульц предостерегал её не рассчитывать на симпатии Его королевского величества. Но предостережения были излишни. Она чувствовала себя оскорбленной тем мимолетным приключением и жаждала о нем забыть.
Подумала об Армане д'Амбаре, которого не видела уже много месяцев. Наверное и он не слишком ею интересовался, забыл...
А Ричард де Бельмон?
- Бельмон в Париже, - сообщил Шульц. - А может быть в Амстердаме. Занимается дипломатией, как и прежде, когда служил Эссексу. Ты ему доверяешь больше, чем мне?
Она удивленно покосилась на Генриха, и легкая дрожь пробежала по телу. Мелочное ханжество, жадность и желание несмываемой печатью отметили его бледное лицо, пробиваясь сквозь маску меланхолии. Но только он один не оставил её в беде.
Сеньорита протянула руку, которую он поднес к губам. Ощутила на пальцах их сухое прикосновение.
- Я сделаю все, чтобы не допустить катастрофы, - прошептал Шульц.
Потом он изложил план действий, который в своей основе показался ей чрезвычайно простым, и настаивал, чтобы она согласилась с его немедленным началом.
Она уже была готова воспользоваться этим советом, но попросила два дня на размышление. Предстояло спокойно все обдумать и освоиться с новой ситуацией.
Только когда Генрих ушел, её охватили сомнения и опасения, а когда легла, сон отлетел с её измученных век и она долго ворочалась с боку на бок в мягкой постели, с ужасной сумятицей в голове и тревогой в сердце, которое то трепетало как бабочка в паутине, то снова слабело, лишаясь сил, то пронизанное внезапной болью сжималось, словно в смертельной судороге.
Встав, сеньорита распахнула окно. Бледный свет утра уже проникал в сад и разгонял ночную тьму. Струя свежего воздуха отрезвила её, но не развеяла мучительного чувства неуверенности и страха.
Она упала на колени перед зеркалом и слезы хлынули по побледневшим щекам.
Мария Франческа плакала, не зная собственно, почему, но наверняка не из опасений перед смертью, о которой подумала на миг, ощутив колющую боль в сердце. Никогда она не боялась смерти, даже вполовину так, как старости и нужды; как того, что могла утратить гладкость щек, блеск волос и ослепительную белизну зубов, или лишиться возможности шить новые наряды, или продавать драгоценности чтобы просто выжить...
Впрочем, в ту минуту она об этом не думала. Рыдала словно маленькая девочка, расстроенная без видимой причины, не отдавая себе отчета, почему. И как всегда - плач дал ей облегчение.
Потом отерла слезы и взглянула в зеркало. Отражение собственного облика наполнило её новыми сомнениями. Ей показалось, что она уже не так свежа и молода (ведь ей уже исполнилось восемнадцать!) ни столь красива, и вообще больше похожа на расстроенную и усталую женщину ближе к среднему возрасту.
"- Неужели это в самом деле я? - спрашивала она в душе. - Не может быть!"
Закрыла глаза и открыла их вновь. Всматривалась в собственное лицо подозрительно и напряженно, отыскивая незамеченные морщинки. Ну, не нашла их, но и что с того?
"- Что будет, если Ян не вернется? - думала она, укладывая волосы, протирая веки розовой водой и припудривая нос. - Что будет, если я навсегда останусь одна в этой ужасной стране? Если красота моя увянет, что смогу я предложить мужчинам?"
- Ничего! - громко сказала она. - Нужно бежать отсюда, пока не поздно. Пока мсье де Бетюн на начнет разыскивать меня через своих судебных исполнителей.
Примерно в то же время Генрих Шульц очнулся от глубокого сна и убедившись, что солнце ещё не взошло, с наслаждением потянулся и перевернулся на другой бок.
"- Кажется, я уже как минимум наполовину выиграл эту игру, - подумал он перед тем, как снова уснуть. - А если Мартен ускользнет от Торреса и вернется в Ла-Рошель, выиграю окончательно. Вот бы здорово..." пробормотал он уже сквозь сон.
Что же касается Мартена, который разумеется в эту минуту не мог ни в малейшей степени догадываться о намерениях Шульца и растерянности соей возлюбленной, то он в самом деле ускользнул от Торреса, а точнее от Рамиреса, мчась по воле ветра и волн в какой-то тысяче морских миль по прямой к западу от Бордо.
Надежды Генриха на его возвращение исполнились буквально через пару недель, когда Мария Франческа уже направлялась в Гданьск на борту судна, плывшего под торговым флагом купеческого сообщества "Р. Циммерман и Г. Шульц".
Время прибытия "Зефира" в Ла-Рошель и все, что произошло потом, как нельзя больше соответствовали планам компаньона и зятя Рудольфа Циммермана, верного друга Яна Мартена и заботливого опекуна его возлюбленной.
ГЛАВА IX
Архикатолический монарх, опора церкви, неукротимый враг еретиков, Филип II умирал. Когда-то, в расцвете своих мужских лет, он заразился страшной болезнью от некой куртизанки, которую случайно углядел через окно своего кабинета, когда она выходила из носилок, и к которой воспылал грешной страстью, хоть не была та ни особенно красива, ни молода. Удовлетворив телесную нужду, получил отпущение грехов и наверняка забыл бы эту женщину, если бы не язвы, которые появились чуть позже и стали напоминать о ней куда настойчивее и болезненнее, чем очищенная от грехов совесть.
Со временем они распространились по всему телу, проели его насквозь и причиняли ужасные муки, пока наконец не уложили на ложе смерти.
Это роскошное королевское ложе теперь смердело трупной гнилью, хоть ежедневно и меняли на нем постель и тонкое белье, а также кадили и окропляли благовониями. По требования короля оно стояло теперь в часовне, чтобы оттуда до последнего дыхания мог видеть он главный алтарь огромного собора. Уже пятьдесят дней и ночей окружали его священники и монахи, молясь и распевая литании и псалмы. Святые дары, которые правда оказались ни на что не годны как средство против сифилиса, по - прежнему лежали в изголовье, чтобы облегчить душе умирающего дорогу в рай.
Так наступил день тринадцатого сентября года от рождества Христова 1598, и вместе с восходящим солнцем в Эскориал прибыл гонец с известием о победе Тирона и небывалом поражении и гибели на поле битвы Бэдженала, который командовал армией Елизаветы в Ирландии.
Филип приподнялся на локтях и, опираясь на подушки, которые подложили ему под плечи, велел прочесть свернутое в трубку послание. Его исхудавшее лицо, желтое как воск, сияло; в фанатичных глазах вновь блеснула жизнь. Так Провидение вознаграждало его чистоту и рьяность веры!
Удивительно сильным голосом начал он диктовать поздравительное послание Тирону. Обещал деньги, военную помощь, создание новой Великой Армады. Предсказывал скорую погибель еретиков и их королевы.
И вдруг лишился сил, и глаза его закатились. Утратив дар речи, он впал в полусон или оцепенение, из которого очнулся лишь только поздно вечером. Как сквозь вату в ушах слышал пение хора монахов, увидел пред собой мерцающее пламя и понял, что кто-то пытается воткнуть ему в беспомощные руки зажженную свечу. Судорожно схватил её и крепко сжал, словно пытаясь таким образом удержать улетающую жизнь.
Но это был конец. В какой-то момент его охватила дрожь, пальцы, худые и высохшие, как щепки, разжались, и свеча со стуком упала на мраморный пол.
При известии о смерти Филипа французский двор надел официальный траур. Но траур оказался весьма короток и...весел.
Генрих IY даже перед испанским послом не смог принять грустный вид, а от придворных и друзей вовсе не скрывал своего удовлетворения.
Он стал доступен и любезен, чем воспользовался Агриппа д'Обиньи, чтобы представить ему просьбу об освобождении шевалье Жана де Мартена, заключенного в крепости Ла-Рошель по обвинению в пиратском нападении на Золотой флот.
Об амнистии для знаменитого корсара ходатайствовал главным образом его первый помощник, Стефан Грабинский, при посредничестве Ричарда де Бельмона. Уже несколько недель он пребывал в Париже и сумел даже добиться некой благосклонности, или по крайней мере благожелательного нейтралитета в этом деле министра финансов, мсье де Бетюна, что впрочем не обошлось без весьма ценных подношений.
