Текст книги "Черные флаги"

Автор книги: Януш Мейсснер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

Когда шлюпка Мартена, шедшая на буксире у трех пирог, показалась в мерцающих багровых отсветах пламени, её приветствовали громкие крики и рукоплескания, которые правда тут же стихли от охватившего толпу изумления. Мартен стоял на корме, а рядом с ним Иника. Иника, преображенная до неузнаваемости, одетая в малайский саронг из тяжелой материи, затканной золотыми нитями; Иника, волосы которой были зачесаны высоко - на испанский манер-с резными гребнями из перламутра, украшенными золотом и жемчугами, с множеством ожерелий, спадающих на грудь, с брильянтовыми кольцами в ушах. Мартен, смеясь, ей что-то говорил, а когда шлюпка поравнялась с пристанью, перескочил на помост и помог ей сойти на берег. Только потом он огляделся вокруг и шагнул к Мудрецу, который встал и тоже сделал несколько шагов навстречу. - Приветствую тебя, Квиче, - непринужденно заговорил Ян. Как тебе нравится твоя дочь? Мудрец смотрел ему в глаза и молчал. - Привет тебе, - сказал он наконец, и после паузы добавил, - друг. В мертвой тишине, которая воцарилась, как только белые вступили на берег, все услышали эти слова, и хоть те сказаны были по - испански, поняли их смысл. Гвалт поднялся снова, все показывали на Инику, которая теперь одна стояла на помосте, поджидая следующую шлюпку, и обсуждали её небывалый наряд. - Я ей привез негритянку, которая умеет укладывать волосы, - сообщил Мартен, весьма довольный собой. - Смотри, как она её разукрасила! - Очень красиво, - ответил Квиче, - и очень необычно. Наши соседи из Хайхола наверняка никогда не видели девушки с такими волосами. - Из Хайхола? - переспросил Мартен. - А им какое дело до прически твоей дочери? - Их молодой вождь, Тотнак, - сын великого воина, - пояснил Квиче. Когда-то мы сражались вместе. - Понимаю, - усмехнулся Мартен. - И Тотнак жаждет стать твоим зятем? Квиче едва заметно кивнул. - Ответа я ещё не дал, - добавил он. - А он зависит от Иники? - Быть может. - Я сделаю ей прекрасный свадебный подарок, - пообещал Мартен. Надеюсь, твой Тотнак не будет пробовать проткнуть меня копьем за это. - О, не думаю, - Мудрец опустил глаза. Казалось, Ян не замечал его сдержанности. - У меня кое - что есть и для тебя, - продолжал он. - Две пушки и четыре мортиры. Остальные, к сожалению, пошли на дно; снять их мы не успели. Зато удалось добыть немало пороха и ядер. Квиче кивнул и выдавил несколько слов благодарности. Внешне он казался довольным и спокойным. С явным интересом слушал рассказ Мартена о битвах поочередно с двумя испанскими военными кораблями и о захвате торгового судна с ценным грузом. И даже выразил радость таким успешным исходом экспедиции. - Ну, могло быть и лучше, - вздохнул Мартен, - но для начала сойдет. В эту минуту он заметил хмурого и кислого Шульца, который явно чувствовал себя обиженным таким невниманием. - Не думай, что о тебе забыли! - воскликнул Мартен, потрясая его руку. - Я видел, что вы с Ворстом соорудили на побережье. За это тебя ждет сюрприз. Он в следующей шлюпке. О, уже причалили, - добавил он, увлекая того на край причала. Генрих недоверчиво взглянул в сторону шлюпки, которую два индейца привязывали к деревянным сваям. Среди гребцов он углядел человека в черном и схватил Мартена за плечо, спросив сдавленным голосом: - Кто это? Ян рассмеялся. - Некий Педро Альваро. Уверяет, что он резидент из Сьюдад Руэдо. Я в титулах иезуитов не разбираюсь, но думаю, что угодил тебе, не так ли? Дарю его тебе... Разгрузка и перевозка добычи заняли почти неделю. Шлюпки и пироги, переполненные мешками, сундуками и всяческим добром медленно, с натугой взбирались против течения, оставляли свой груз на бревенчатой пристани в Нагуа и поспешно плыли вниз к лагуне, а Шульц разбирал и регистрировал товары, руководя их размещением по складам. Назавтра после прибытия Мартена посол вождя Хайхола отплыл вверх по Амахе, увозя несколько мушкетов и тюк иных даров, которые Квиче посылал Тотнаку. Ян слишком был занят своими делами, чтобы спросить Мудреца о содержании ответа по части свадьбы дочери, Иника же вовсе не показывалась, чего он даже не заметил. Встретил он её только через несколько дней и только тогда припомнил разговор с Квиче. Иника была причесана как в тот раз, когда он подарил ей драгоценный гребень, но уже не в саронге, а в каком-то красном цветастом платье, которое не закрывало плеч и едва прикрывало колени. - Я слышал, ты собралась замуж, - заметил он. - Quien sabe... - ответила она, глядя ему в глаза. - Может быть...Когда нибудь. - И как его зовут? - спросил он, позабыв. - Откуда я знаю? - она усмехнулась. - Ага: Тотнак! И твой отец... - Не буду я женой Тотнака! - резко перебила она. - О! - удивился Ян. - Почему? - Я хочу быть владычицей Амахи. - Но в таком случае Уатолок. - Не смей так говорить! - она в гневе топнула ногой. - Ну не сердись, - Ян рассмеялся. - Я на твоем месте тоже не был бы в восторге от Уатолока. Но раз ты хочешь стать владычицей Амахи... - Хочу. Мне Генрих говорил... - она запнулась. - Генрих? Но ты же не собираешься замуж за Генриха? Это показалось ему таким забавным, что грохнул раскатистым хохотом, но видя, что Иника отвернулась и уходит, задержав её за руку повторил: - Ну не сердись, малышка. Что же наговорил Генрих? - Он сказал, что в стране, откуда вы прибыли, правит великая королева. И она не замужем. - Ба! - воскликнул Мартен. - Елизавета! - Так это правда? - Правда, - подтвердил он, не зная, как объяснить ей разницу в положении Елизаветы и её самой. - Англия лежит на острове, - начал он. - Она недоступна для врагов... - Почти как Амаха, - вставила она. - Ну да, - согласился он и продолжал: - У королевы за спиной целый народ. Народ, который многим ей обязан. У неё мудрые советники и друзья. Ну и... - А у меня есть ты...И Генрих. А у Генриха теперь есть очень мудрый друг, которого ему подарил ты. Ян беспокойно покосился на нее. - Тот иезуит? И он тоже дает тебе советы? Она сердито отрицательно тряхнула головой. - Откуда же ты знаешь, что он мудр? - Так Генрих говорит. - Генрих осел! - взорвался Ян. Но Иника никогда в жизни не видела осла и не могла сделать никаких выводов. Потому она вернулась к предыдущей теме. - Решись ты мне помочь, я сделала бы для Амахи много хорошего, заявила она. - Что, например? - Ох, этого в двух словах не скажешь. Но если ты захочешь... - Подумаю, - буркнул он. А сам подумал: "- Малышка в самом деле изумительна. Будь она парнем, Мудрец имел бы достойного наследника." ГЛАВА XI В тот год "Зефир"и "Ибекс" ещё трижды выходили в море в поисках добычи, и счастье неизменно улыбалось Мартену. Черный флаг раз за разом появлялся на мелководьях Кампече, в Юкатанском проливе и в Карибском море, и испанские корабли и суда, экипажам которых довелось увидать золотой герб корсара, редко возвращались в родные порты. Губернаторы провинций Вера Крус, Табаско, Кампече, Кубы и Ямайки слали панические рапорты вицекоролю, военный флот гонялся за Мартеном, и награда в размере пятидесяти тысяч песо ждала смельчака, который его убьет, или предателя, который выдаст его убежище, а "Зефир"оставался как прежде неуловим, появляясь там, где в этот момент его меньше всего ожидали. Страх охватил испанских моряков. Суда сбивались в конвои, коррехидоры придавали по несколько боевых кораблей для их охраны, но потери все равно росли. Был даже случай, когда Мартен, заключив союз с французскими корсарами, атаковал между Кубой и Флоридой целый конвой, потопил пять каравелл, насчитывавших в сумме сто восемьдесят орудий, и захватил двенадцать судов, направлявшихся в Европу с ценным грузом. Во время одного из этих плаваний он сам, без помощи Уайта, взял на абордаж отличный четырехмачтовый парусник "Торо", построенный явно на какой-то голландской верфи, на что указывал очень длинный, круто поднятый бушприт, отсутствие носовой надстройки и высокая двухьярусная кормовая, занимавшая едва не половину палубы. Парусник был крупный, наверняка не меньше четырехсот лаштов, и скоростью не уступал "Ибексу". Мартен не стал его топить, предпочел отказаться от иной добычи, чтобы сохранить эту. Переполнив трюмы, "Ибекс" и "Зефир" возвращались в Амаху и тогда черный флаг с золотой куницей исчезал на пару недель, скрытый от чужих взоров в недоступном устье реки. Мартен плыл в Нагуа, приветствуемый толпами индейцев, раздавал дары, наблюдал за танцами и слушал песнопения в свою честь, совещался с Мудрецом в его дворце и вел долгие беседы с Иникой на террасах, окруженных частоколом, или в лодке на реке. Временами они уплывали вниз по реке до самой лагуны, чтобы ловить тунцов и марлинов или охотиться на дельфинов. Ян поражался отваге Иники и её ловкости во владении гарпуном, веслом и парусом. Раз, когда они буксировали к берегу огромную рыбину, их атаковали акулы и едва не перевернули лодку. Мартен уже хотел перерезать лесу и оставить им добычу, но Иника вонзила гарпун промеж глаз одного из чудовищ, угодив в самый мозг, и голубые махос с бурыми галанос бросились на могучее тело хищника и разорвали его на куски, оставив только голову с торчащим в ней гарпуном. Ян сумел вырвать гарпун и убил другого галанос, а Иника поставила парус и стихающий вечерний бриз подогнал лодку вместе с добытой рыбой к берегу. Квиче знал об их поездках и приключениях; казалось, знал он и о чувствах своей дочери, и гораздо больше, чем Мартен. Но не выдавал своих мыслей. И беседуя с союзником о делах государственной важности, избегал любых намеков на эту тему. Просто ждал. Мартен же все больше интересовался развитием Амахи и все дольше растягивал свое пребывание в Нагуа между выходами в море. Больше того обдумывая очередное плавание, принимал в расчет не только свою собственную выгоду, но и нужды края, о которых узнавал от Иники. Стал её советником и другом. То, что поначалу в её замыслах его забавляло, теперь столь же сильно привлекало его воображение. Научившись языку Амахи, кое-как он мог бы объясниться и на наречии Алкогуа. Решил освоить ещё и язык Хайхола, поскольку собирался изучить края в верховьях реки и добраться по её течению до подножья гор, чтобы заключить соглашение с тамошними вождями. Свои намерения он обсуждал с Мудрецом и его дочерью, в конце концов доверил их и Бельмону. Но так и не получил ожидаемой поддержки и понимания. Ричард де Бельмон пристально взглянул на него и высказал сомнение в целесообразности такого предприятия. По его мнению, внутренние дела Амахи следовало оставить естественному течению вещей или рассудительности Квиче. - Какой смысл имело бы для тебя знание трех-четырех местных наречий? говорил он, прогуливаясь с Яном по палубе "Зефира", давно уже готового к новому плаванию. - Знай ты их в два раза больше, что с того? Или ты думаешь, что сумеешь организовать и вооружить индейцев так, чтобы отразить испанцев? Тут, в Новом Свете, где они уже вырезали под корень целые племена, покорили целые народы, покорили царства большие, чем Польша или Франция. Даже Альваро, тот иезуит, которого Шульц возит с собой, как величайшее сокровище, и который нам пригодился как переводчик, не всегда умеет найти общий язык с посланцами из самых отдаленных селений. А ведь он бегло владеет шестью или восемью наречиями! И вообще... - он запнулся и махнул рукой. - Зачем тебе это? - Это мне нравится, - неуверенно ответил Мартен. Однако подумал, что Бельмон прав, по крайней мере насчет знания языков. И ещё подумал, что в союзе, о котором мечтал, должен быть один, общий язык. Но какой - не раз он спрашивал себя. Все беглые, как индейцы, так и негры с метисами, наплыв которых все нарастал, знали язык своих господ и палачей - испанский. Да, только испанский мог быть общим языком объединенных народов. Так же обстояло дело и с верой. Среди беглых было много христиан, католиков, разумеется, "обращенных" миссионерами. Культ этот, с молитвами, возносимыми Деве Марии, святому Иакову Кампостельскому и к целой плеяде прочих святых, со своими реликвиями, ладанками, крестиками, которые так напоминали амулеты, с торжеством литургий, с процессиями и исповедями легко совмещался с верованиями язычников. Так что по всей Новой Испании и Новой Кастилии, как и повсеместно в селениях Амахи "католики" индейцы и негры вместо своих прежних богов чтили Богоматерь и святых. Сооружали их деревянные изваяния, ярко раскрашенные, украшенные перьями и цветами, обладавшие чудотворной силой излечения болезней, повышения плодородия или избавления от плохой погоды во время сбора урожая. И плясали перед ними, услаждали Пресвятую Деву игрой на гитарах, жгли костры, приносили жертвы. Разумеется, свершались чудеса: набожные женщины рождали близнецов, и даже тройню, к больным возвращалось здоровье, прививки на дичках, посвященные опеке святого патрона, приносили чудесные плоды, грозовые молнии, раскалывавшие могучие деревья, щадили хижины и так далее. Вести о таких небывалых событиях, приукрашенные и приувеличенные стоустой молвой, разлетались по стране и легко принимались на веру. Большая часть жителей Нагуа оставила алтари Тлалока ради новых богов и веселых обрядов. Столь удобная религия, опиравшаяся на десять заповедей, казалась Мартену наиболее подходящей для страны Амаха. Она смягчала нравы, исключала кровавые жертвоприношения, утверждала основы мирного сожительства в разноплеменном народе. Но кто должен был её распространять? Мартен знал достаточно о судах и пытках инквизиции, а также о способах"обращения"язычников испанцами, чтобы избегать передачи дела в руки монахов и миссионеров. Нет, нельзя было им доверять; невозможно допустить их в страну. Иника разделяла эти взгляды: жрецами нового культа должны были стать местные уроженцы, индейцы - подданные Квиче, над которыми следовало установить строгий надзор. Кроме этого, она заботилась о просвещении, хотела, чтобы молодежь в Амахе училась ремеслу, земледелию и ткачеству, а также искусству строительства больших лодок - и может быть даже кораблей - по образцу чужеземных. Жаждала расширить свои знания о мире и передать их своему народу. Мартен общал ей помощь. В душе он восхищался необычайной зрелостью её рассудка и смелостью намерений, и сам увлекся ими. "- Да, она будет великой владычицей, - думал Ян. - Она мудра, как отец, и превзошла его честолюбием. Где же найти мужа, достойного ее?" Педро Альваро был не совсем не прав, выдавая себя за наместника ордена иезуитов, хотя в действительности служил у того только секретарем и имел степень схоласта, добытую пятнадцатью годами учения и службы в ордене. Но он был парень способный и в самом деле не раз представлял своего хозяина в столице округа Руэда, и коррехидор Диего де Рамирес ценил его гораздо больше, чем старого, впавшего в детство наместника Святейшего престола. Альваро надеялся в ближайшее время пройти окончательное посвящение professi quatuor votorum, после чего перед ним открылась бы дорога к высшим должностям. И именно тогда, когда он направлялся из Сьюдад Руэда в Вера Крус, чтобы добиться посвящения, произошло столь жуткое приключение: корабль, на котором он плыл, подвергся нападению пиратов, и он стал пленником знаменитого Мартена. Правда, ему не причинили вреда, и даже не ограбили, но и судьба его, и карьера были загублены. Корсары относились к нему с презрительной снисходительностью. Его кормили и позволяли спать в кубрике, а Мартен даже согласился на отправление им месс по воскресеньям. В богослужениях приняло участие немало моряков, которые до этого побывали на исповеди. Альваро отпустил им грехи и благословил. Но это все, что он мог сделать. Им было не до проповедей и поучений. Похлопывая его по плечу, корсары уверяли, что если не будет вмешиваться в их дела, волос с его головы не упадет. Встреча с Генрихом Шульцем воскресило надежды Педро. Генрих оказался куда религиознее других людей с "Зефира". Он явно был расстроен и возбужден. Во время исповеди так сокрушался над тяжкими грехами, которые успел натворить, покорно выслушал слова укора и принял назначенную епитимью. Но под конец заявил, что не может обещать исправиться, поскольку также как Альваро - находится во власти Мартена и до поры должен ему служить, выполняя его приказы. - До поры... - повторил он, опуская глаза, и монах счел это многообещающим признаком и не пытался сразу добиться большего. Только по возвращении из следующего плавания, которое совершил он на борту "Зефира" вместе с Шульцем, Педро осознал, что пора эта ещё не пришла и что неволя у корсаров может продлиться гораздо дольше, чем он полагал. Он насквозь видел Генриха, что было нетрудно, тем более он был его исповедником, и в глубине души одобрял терпение, осторожность и выдержку этого человека. С известной точки зрения они были похожи друг на друга, хоть цели были разными. Друзьями стать они не могли, поскольку презирали откровенность и никому не доверяли, но могли опираться друг на друга, пока это было в их общих интересах.