Текст книги "Смоленская Русь. Княжич 1 (СИ)"
Автор книги: Янов Алексей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
На четвёртые сутки, чуть живые от перепоя, князья разъехались по своим дворам. Приехавшие в Смоленске на сходку князья постоянно в городе не жили, бывали в нём наездами. Большую часть своего времени они проводили в своих уделах, расположенных на территории княжества. В городе вышепоименованные князья владели собственными подворьями, что располагались рядом с княжеской резиденцией. Проторчали князья здесь, целую неделю. Сюда, насколько я понял, они являлись лишь для того, чтобы держать нос по ветру, если удастся – то половить рыбку в мутной воде.
Вот и сейчас они приехали, чтобы выведать обстановку, узнать о царящих в городе настроениях. Но если Всеволод был индифферентен, то Ростислав Дорогобужский активно водил своим жалом по сторонам. Всё время своего пребывания в столице он тихорился, перешёптывался с боярами, подлизывал своих сторонников среди бояр, купцов, вербовал новых. Изяслав Мстиславич обо всём этом знал, но, не обращал внимание, почитая своими главными врагами Святослава Полоцкого и Владимира Киевского. Ну, ещё вспоминал и внука киевского князя – Владимира Андреича, которого на дух не переносил! А на Ростислава, чуть ли не в открытую вербующих себе среди смоленских бояр агентов влияния, смотрел сквозь пальцы. При встречах князья мило друг с другом расцеловывались и нагло лицемерили, прямо как известные политики моего времени. Действительно, ничто не ново под луной!
Внезапные приезды и отъезды князей навели меня на одну дельную мысль, которую следовало бы проверить. На некоторых крышах зданий княжеского подворья я обнаружил прижившихся здесь голубей и даже их гнёзда. Стоит попробовать организовать голубятню. Странно, но за всё время пребывания здесь я не видел, чтобы князь или кто–то из бояр использовал для связи голубиную почту. Соколиная охота существовала, другое дело, что Изяслав Мстиславич был равнодушен к такой охоте. На прямой вопрос, что он знает о голубиной почте, князь промямлил что–то невнятное. Что–то о существовании почтовых голубей он слышал, но что это такое и с чем это едят, не знал.
В качестве эксперимента я приказал отловить одного голубя, мы его пометили, чутка испачкав углём. Вместе с выехавшими на охоту дружинниками я отослал одного из своих дворян, вручив ему клетку с помеченным голубем и распоряжением выпустить его подальше от Смоленска. К вечеру во двор влетел испачканный в саже голубь, недовольно уселся на крышу крыльца и принялся чистить свои пёрышки. Я обрадованно хлопнул по плечу Корытю стоявшего рядом, со словами:
– Голубиной почтовой службе быть!
И на следующий день принялись сооружать голубятню. Старшим поставил одного из челядинников, проходящего учёбу у моих дворян, с приказом кормить, холить и лелеять голубей, чтобы приручить их к себе. Как только будку–голубятню поставили, приказал холопам начать аккуратный отлов голубей, выдав всем заранее смастерённые сачки. Далее – проще простого, голубей продержали в голубятне несколько дней, усиленно кормя, потом открыли форточки, но выгнать их на улицу оказалось проблематично, улетать с тёплого местечка, отъевшиеся за несколько дней на казённых харчах голуби не желали категорично. С этого дня все дворовые голуби обитали на голубятне, вылетали в город по своим «птичьим делам», но всегда возвращались в пригретое ими местечко – в мою голубятню. ялБ, как это паршиво звучит! Чуть позже, голубки обзавелись в голубятне гнёздами и высиживали здесь же своих птенцов. Следующее поколение будем испытывать уже на более дальних дистанциях.
Когда наступало, всеми здесь тщательно соблюдаемое и свято чтимое время послеобеденного отдыха и сна, я обыкновенно с частью бодрствующих дворян, когда с Перемогой, когда с выделенными им дружинниками, выезжал на конные прогулки по городу и его пригородам. Благодаря этим выездам, всегда удавалось узнать или приметить что–то новое, да и смолянам полезно лишний раз на своего потенциального в будущем князя поглядеть. Всё на пользу пойдёт моему нарождающемуся авторитету среди горожан, кроме того, и смолянам мой искренний интерес к их житью–бытью льстил.
Первое своё знакомство с городом я начал с обследования крепостных и защитных сооружений. У надвратной башне, где осуществлялся въезд/выезд из Окольного города, всегда толпился народ и присутствовала вооружённая охрана.
– Позовите боярина Пивова, – обратился Перемога к воротной страже. – Княжич, Владимир Изяславич, желает осмотреть вашу городню.
– Боярин Ян Васильевич Пивов, он и его люди отвечают за охрану этой надвратной башни, княжич, – пояснил мне пестун.
Искомый боярин явился верхом, минут через десять. Я всё это время с интересом наблюдал за простым народом, безостановочно снующим туда–сюда у ворот.
Боярин лет пятидесяти, с напыщенным достоинством спешился, отдав поводья сопровождающему его стремянному.
– Будьте здравы княжич и вы, люди православные! – кланяясь всем сразу, сказал он.
– Здрав будь боярин, – ответил за всех Перемога. – Дозволишь ли княжичу осмотреть Окольные стены и вежи (башни)?
– За всегда рад угодить нашему князю и его наследнику! – чуть поклонившись, следуя местному политесу, ответил боярин.
Живой цепочкой, следуя один за другим, по внутренним лестницам, поднялись на мощные, рубленные из дуба стены. Так началась довольно занимательная, и чего уж там, познавательная экскурсия, растянувшаяся на пару часов.
Укрепления Смоленска состояли из непосредственно городских укреплений (окольный город), укрепленного посада и монастырей. Валы с деревянной стеной, окружавшие город, располагались от верховьев Пятницкого оврага на западе и до оврага Крутой боярак на востоке. На востоке южный вал, дойдя до верховьев оврага Крутой боярак, поворачивает на север, и дальше восточная часть городских укреплений шла по верху левого склона оврага и выходила на Костеровскую башню, где стояли Крылошевские ворота. Речка, впадающая в Днепр перед этими воротами, образовывалась слиянием Зеленого и Георгиевского ручьев. Западная граница городских укреплений определяется также достаточно четко. Южный вал поворачивал к северу выходил на Васильевскую гору и по ней спускался к Пятницким воротам. С запада эту часть городских укреплений защищал глубокий овраг с протекающей по нему Пятницкой речкой. Северная граница городских укреплений проходила вдоль берега Днепра от Крылошевской башни до Пятницких ворот.
Вышеописанные укрепления очерчивали территорию, которую называли «окольный Старый город». Окольный город пересекался улицей под названием «Большая дорога», которая делила его ровно пополам на Пятницкий и Крылошевский концы. С запада к Пятницкому концу окольного города примыкал так называемый Пятницкий острог. На территории острога располагался главная городская площадь и рынок в одном лице – Торг. Западнее острога, за речкой Чуриловкой на Свирской горе стоял княжеский дворец вместе с дворцовым храмом Михаила Архангела. Часть хозяйственных построек дворца (различные амбары) была вынесена ближе к устью речки Чуриловки. Речными путями доставлять грузы на Руси было много удобней.
На правом берегу Днепра (Заднепровье) располагался Ильинский (по–другому назывался ещё Городенский) конец Смоленска. Он был втиснут между речкой Городянкой и Ильинским ручьём. Здесь же, сразу за речкой Городянкой, была расположена ещё одна княжеская резиденция и при ней дворовая Церковь Петра и Павла.
То есть, Смоленск, подобно Новгороду, делился на концы. Центрами концов были церкви. Главной церковью самого густонаселённого Пятницкого конца была церковь св. Параскевы – Пятницы. Ильинского конца – церковь св. Пророка Ильи. Обособленно от остальной части города стоял Смядынский монастырь (в честь св. мучеников Бориса и Глеба) – он лежал в низменной местности, на берегу Днепра, при впадении речки Смядыни. Смоленские князья принимали здесь пострижение и погребались.
Рядом с городом размещались сёла Ясенское и Дросенское, принадлежавшие епископской кафедре.
На левом берегу Днепра располагались важнейшие пристани. Нижняя пристань находилась в месте, где в Днепр впадает небольшой приток Кловка, здесь был Нижний Волок. На запад от Кловки шли труднопроходимые песчаные бугры и глубокая речка Ясенная. Выше Смоленска находилась верхняя пристань (Верхний Волок). Здесь выгружались товары, привозимые с востока: Средней Азии, Персии, Булгарии, а также из Ростово–Суздальской земли. Обе пристани соединялись Большой (Великой) дорогой. Между Верхним и Нижнем был Средний Волок, проходящий по Западному логу.
На правой стороне Днепра, на Покровской горе, стоял Крестовозвиженский монастырь.
Смоленск был вытянут вдоль Днепра узкой полосой, протяженностью примерно в восемь километров от Троицкого монастыря в устье реки Кловка на западе и до кафедрального храма на восточной окраине речки Рачевки. Ширина жилой полосы занимала не более километра, следовательно, общая площадь города по левому берегу составляла 8 кв. км. Заднепровье имело площадь 3 кв. км. Таким образом, общая площадь города была ориентировочно около 11 кв. км. Такой типичный для начала двадцать первого века областной райцентр. И численность населения ему под стать – 11,5 тыс. чел., хотя ещё совсем недавно в городе проживало 35 тыс. чел. (для сравнения в Киеве до 70 тыс. чел., в Новгороде до 30 тыс. чел.). Но мор, неурожаи и голод сделали своё чёрное дело. Тем не менее, было заметно, что город начинает потихоньку возвращаться к жизни, выжженные в противоэпидемиологических целях дома уже стали потихоньку отстраиваться приезжими.
Так как Смоленск всецело, за исключением некоторых церквей, был городом деревянным, то из–за высокой пожароопасности, здесь преобладала дворовая застройка усадебного типа. Такая застройка помимо защиты от выгорания города, также позволяла горожанам иметь приусадебные участки, на которых выращивались капуста с репой, содержался скот (у смолян были свои загородные выпасы и сенокосные угодья) и птица (зерно закупалось у крестьян).
В Смоленске постоянно проживало большинство крупных бояр–феодалов и купцов. Дворы этих личностей сразу бросались в глаза, они были и много богаче, и по размерам раза в три больше дворов рядовых горожан. Чисто аристократических кварталов (Рублёвок) не было, боярские родовые гнёзда располагались чересполосно с кварталами, заселёнными рядовыми горожанами. Это обстоятельство сильно способствовало распространению влияния бояр на городские низы, мешало консолидации последних.
К тому же, в боярских усадьбах жило и трудилось множество народа, в том числе и из числа вольнонаёмных работников. В этих усадьбах располагались всевозможные производства – кузнечные, литейные, гончарные, бондарные, косторезные, ювелирные, кожевенные, деревообрабатывающие, ткацкие и др.
Жилые усадьбы–дворы ограждались от улиц и соседей крепким деревянным частоколом из вертикально стоящих брёвен. Этот тын делался из еловых брёвен диаметром 13–18 см. Высота частокола достигала 2 – 2,5 м. К моему удивлению, на некоторых заборах были вырезаны ругательства, а на глиняной обмазке встречались скабрезные рисунки.
Сами улицы были крайне узкими, две повозки могли разъехаться с трудом, да и то не во всех местах.
Из камня в Смоленске были возведены двадцать шесть храмов, такие как: Успения Пресвятой Богородицы (Мономах, 1101 г.) – или Успенский собор, Святых Бориса и Глеба в Смядынском монастыре (Ростислав, 1145 г.), церковь Св. Архангела Михаила (Давид Ростиславич), храм Св. Иоанна Богослова (Роман Ростиславич). Вышеназванные храмы отличались великолепной внутренней отделкой, драгоценными окладами на иконах и внешним величием.
Улицы города были покрыты деревянными мостовыми, вдоль них, а также с территории усадеб, была проложена целая система дренажей и водоотводов, избавляющие город от излишков воды. По ним сточные воды стекали в овраги и ближайшие речки.
Накануне я посещал Успенский собор – главный храм города, в 1150 г. князем Ростиславом Мстиславичем он был передан в Смоленский епископат в полное ведение вместе с княжьим детинцем. В этом соборе хранилась одна из главных святынь православной Руси – византийская икона Одигитрии.
На восточном, северном и западном склонах Соборного холма размешались небольшие усадьбы церковной братии, соединенные переулками и проулками. Южный склон не был заселен, так как имел большую крутизну. Крепостные сооружения, опоясанные сухим рвом, объединяли всю эту систему в надёжное оборонительное кольцо. Рядом с собором стояла плинфяная (кирпичная) церковь, являющаяся домашней церковью смоленских епископов. Также я обратил своё внимание на кирпичную башню, находившуюся у въезда на собственно территорию соборного двора, играющую оборонительную роль. Применённый здесь при строительстве кирпич меня серьёзно заинтересовал, так как камень в условиях Смоленска представлен в виде бутового камня, гравия, валунов и булыжников, но это не самый подходящий материал для массового строительства (кроме, конечно фундамента), в отличии от повсеместно залегающих глин, годных для производства тех самых плинф, а также керамики и черепицы. Побеседовав с настоятелем, я выяснил, что плинфы производят малыми партиями в Смядынском монастыре, поэтому именно туда я и направился на следующий день.
Вместе со мной на ознакомительную «экскурсию» в монастырь, выполняя представительно–охранные функции, поехали три дворянина и четверо широко зевающих, из–за пропущенного послеобеденного сна, княжеских дружинника.
Первое, что бросилось в глаза ещё при подъезде к монастырю – это возвышающейся над монастырским селением золоченый крест церкви Святых Бориса и Глеба. Архимандритом Борисоглебского (Смядынского) монастыря был владыко Валерьян, не так давно сменивший почившего Феодосия – прежнего монастырского настоятеля. Местный церковный босс, довольно молодой, приятной внешности мужчина, примерно возраста Христа, встречал нас у монастырской речной бухты. Уж, каким образом он узнал о приезде к нему незваных гостей, для меня осталось загадкой.
Перекрестившись и вручив подбежавшим служкам своих коней «паломники» вошли внутрь «Святых врат». Мне и сопровождающей мои персону кавалькаде пришлось спешиться и далее медленно брести в компании с архимандритом, по пути неспешно обозревая окрестности. Эта прогулка проходила под непрерывный аккомпанемент негромкого и слегка простывшего голоса архимандрита. Всё, на что я бросал свой взгляд тут же отцом Валерьяном комментировалось. Архимандрит поведал мне много нового об этом величественном, шестистолповом трёхапсидном крестовокупольном храме.
Неспешно ведя великосветские беседы, мы посетили княжескую галерею–усыпальницу. «Вотчий» княжеский храм изначально был задуман как место упокоения потомков Ростислава и их семей, как мавзолей Ростиславичей. Кроме них Давидом Ростиславичем из Вышгорода сюда были привезены деревянные гробницы святых братьев Бориса и Глеба, в честь которых, собственно говоря, Смядынский монастырь получил своё второе название – Борисоглебский.
Обследовав некрополь и храмовые внутренние помещения, поставив свечки и помолившись в ещё одной малой церкви, Васильевской, расположенной здесь же, на монастырской территории, мы с Валерьяном, наконец–таки, вышли на свежий воздух, пройдя сквозь монастырские ворота.
Пока я крутил головой, рассматривая открывшейся пейзаж, мы незаметно миновали чернеющие, ещё не засеянные огороды, предназначенные под посадки столь любимыми смолянами капусты и репы. Сразу за огородами находилась небольшая деревянная поварня, в которой вариликапусту, выросшую на этих самых огородах, а также деревянные погреба, где вышеназванный продукт хранили в квашенном и свежем виде. Около огородов раскинулись кельи, где жили, по словам архимандрита, «старец огородник да детеныши».
Наконец, сделав кругаля по окрестностям процессия, ведомая архимандритом, вернулась к монастырским Святым вратам.
– Здесь мы селим гостей, кои приезжают на монастырские ярмарки, – проинформировал архимандрит, указав на «гостиный двор» и с намёком продолжил, – если, княжич, не побрезгуешь, то можешь здесь с дорожки отдохнуть и вкусить скромную монастырскую пищу.
– Некогда, чесной отче, – ответил я не раздумывая, сразу же уловив посмурневшие лица дружинников, – меня больше монастырское хозяйство интересует.
– Не бойсь плинфы наши? – хитро прищурился архимандрит.
– И они тоже, но давай, отче, всё по порядку, вон там, – я указал на стоявшие рядом с «гостиным двором» здания, – что у вас?
– Амбары для хранения ярморочных товаров, справа конюшни, куда ваших коней уже отводят, а рядом две житницы, в одной из них хранят овес, в другой – седла, узды, подушки, попоны, косы, полсти, возжи, – перечислял архимандрит, слегка расстроившись по стынущему на гостином дворе так и невостребованному полднику.
– И какими же товарами вы на своих ярмарках торгуете и откуда их берёте?
– Не берём, а сами делаем, – с гордостью ответил архимандрит, – а товары наши не хитрые, но всем нужные. Мастерят наши монастырские умельцы и ремесленники–холопы из глины – плинфы и горшки, а из дерева – сани, телеги, оси, дуги, оглобли, колёса и всякой иной санной и тележной запас. Вот ентим всем, с Божьей милостью, и торгуем потихоньку.
– «Вот тебе и монастырь, – подумалось мне, – по современным меркам это самый настоящий промышленно–сельскохозяйственный гигант!»
– Ещё зёрна на водной мельнице жерновами в муку перетираем, правда, сама мельница отсюда далече, – скромно потупившись, добавил архимандрит, чем меня окончательно добил.
А я–то думаю, каким макаром мне организовать производство водяных колёс, а тут уже есть всё готовое, приходи и бери. Без мастеров или подмастерьев я из этого монастыря ни в жисть не уйду! Понятно, что здешним водяным колёсам до своих аналогов времён Петра Первого как раку до Луны, но сам принцип их производства, а, что самое главное для меня, материал, то есть породы применяемого дерева уже известны и не надо никакие эксперименты ставить!
Пока я обдумывал, как лучше «выкрасть» у архимандрита умельцев изготавливающих плинфы и водяные колёса, отец Валерьян, неспешно ведя своих «высоких» гостей, то и дело, тыкая по сторонам пальцем, рассказывал о предназначении тех или иных монастырских построек.
– Вон там «двор служен», – архимандрит указал на два десятка рубленых клетей, соединённых сенями, – желаешь ли их княжич осмотреть?
– Нет, покажи мне лучше умельцев, делающих водяные колёса!
– Это нам надо на «санный двор» идти …
– Пошли, отче, посмотрим.
Архимандрит, нехотя повернул налево и с явным недовольством повёл навязавшуюся на его голову честную компанию по раскисшей от грязи тропе.
– Нашу монастырскую мельницу водяную измыслил брат Мефодий, он сам родом из ромеев, у них там, в империи, подобных чудовин много, – говорил архимандрит, стряхивая с обуви налипшую на неё грязь.
На «санном дворе» дворе стояли четыре больших избы: в двух из них делали сани, телеги, колёса и все сопутствующие им детали, а в двух других жили «чернеческие (монастырские) холопы», которые по мере сил и способностей помогали в производстве.
Первым делом мы зашли в жилую избу, там, два десятка оборванцев, соревнуясь кто быстрей, наперегонки хлебали из горшка чечевичную похлёбку. При нашем появлении все они повыскакивали с лавок и повалились на колени.
– Где Алексий? – спросил архимандрит у монастырских работяг, а мне, после их ответа, пояснил, что Алексий главный их мастер в колёсном производстве.
– Понятно, – ответил я ему, – брат Мефодий у вас теоретик, а Алексей практик.
– То ты, верно, подметил княжич. У Алексия золотые руки, у брата Мефодия – голова.
А мне на эти слова архимандрита вспомнилась народная мудрость «Дурная голова рукам покоя не даёт». Алексий нашёлся в производственном секторе, активно «колдуя» над тележным колесом.
Как оказалось, само водобойное колесо было на зиму снято с речки, а все его механизмы, валы–шатуны разобраны и хранились прямо в этой же мастерской. Я не только тщательно осматривал все конструкции, но и активно переговаривался с отирающимися рядом рабочими, пытаясь понять, кого из них следует сманить у архимандрита к себе. Ненавязчиво я смог узнать у работяг кто из них участвовал в постройке и может в принципе смастерить подобное колесо с мельницей, про себя выделив и запомнив имена самых перспективных «робят пустошки». Покончив с расспросами, я попросил архимандрита провести меня к месту гончарного производства.
Монастырский «гончарный двор» делился на три секции. Горшки и иная глиняная посуда производилась в помещении, всё плинфяное производство размещалось прямо под открытым небом, а продукция обоих производств обжигалась в странного вида гончарной печи. Гончары весело наяривали на ножном гончарном круге: в нижней части оси он имел маховое колесо, приводимое в движение ногами. А в выкопанной посреди двора яме несколько покрытых глиняной коростой мальцов, упорно месили ногами глину с песком. Здесь я также, в ходе «экспресс–допроса», выяснил кто из присутствующих соображает в плинфяном производстве, а также имеет представление о том, как складывать печь.
После того, как по настоятельной просьбе отца Валерьяна, в местной «столовой» был утолён разыгравшийся от производственной экскурсии аппетит, мы вдвоём с архимандритом направились в его келью для приватного разговора.
– Давайте чесной отче не будем ходить вокруг да около, а сразу поговорим начистоту. Мне нужны ваши подмастерья из санного и гончарного двора, – начал я с места в карьер.
– Позволь узнать у тебя княжич, на коль они тебе потребны? – спросил архимандрит.
– Плинфы и печи я буду делать для себя, не на продажу. Водяные колёса мне потребуются для кузни. Сани и телеги я делать не буду и цену вам в этом деле не собью.
«Слова не князя, а купца, не мальчика, но мужа» – подумал архимандрит, глядя на не по годам разумного княжича, а сам спросил.
– Зачем тебе княже понадобились на кузне водяные колёса, молоть железо что ли хочешь? – с затаённой издёвкой спросил архимандрит, перекрестившись добавил, – прости меня грешного.
– Угадал отче, вместо жернов приспособим молот и будем шлак из криц выбивать.
Архимандрит с таким удивлением на меня посмотрел, что мне подумалось, уж не нимф ли у меня над головой появился … или рога, даже на всякий случай провёл ладонью по волосам, чтобы убедиться, что там ничего не выросло.
– Действительно …, – задумчиво почёсывал заросший подбородок архимандрит, – интересная у тебя задумка, и ведь может из неё толк выйти!
– Ну, так как отче, уступишь мне нескольких подмастерьев?
– Кого ты хочешь забрать?
Я перечислил ему приглянувшихся мне работяг.
– Да княжич … – вздохнул архимандрит, – губа у тебя не дура и глаз–алмаз, самых лучших подмастерьев увести хочешь …
– Я попрошу князя возместить вам понесённые убытки, сумму отче назови?
– Сделаю доброе дело, так их забирай, – архимандрит решительно махнул рукой, – мастера у меня останутся, и подмастерьев они себе новых выучат.
– Спасибо чесной отче, я твой должник, потребуется от меня помощь обращайся, а за людишками я завтра княжьих челядинов с телегами пришлю, они их и заберут.
С последними словами я встал и протянул архимандриту руку, после секундного замешательства Валерьян вскочил и крепким рукопожатием были закрепили словесные договорённости.
Растерянный и весьма задумчивый Валерьян, проводил княжича за ворота. Там его уже заждались дружинники с дворянами. Конюший Борислав услужливо держал за поводья серого, в яблоках жеребца. Быстро забравшись в сёдла, кавалькада немедля тронулась в обратный путь, архимандрит лишь задумчиво их перекрестил и целиком погруженный в свои мысли удалился в келью.
Приехав из Смядынского монастыря, долго беседовал с княжескими «ключником» Жданом. И узнал от него много нового о княжеских финансах. Все доходы княжьей казны, согласно ещё действующей «Уставной Грамоты Ростислава», проистекали из следующих источников: судебные пошлины (вира, продажа, урок), налоги (прямые и косвенные) и доходы от личной собственности князя.
Главным прямым налогом (данью) было так называемое «погородие» – заранее определённая дань, взымаемая с городов. Погородье взымалось деньгами, натурой (мех, воск, мёд, хмель, жито, рыба и т.п.), на что богата данная местность и продуктами обрабатывающей промышленности – ремесленными изделиями. Всё вышеперечисленное приносило смоленскому князю около 3 000 гривен в год.
Ещё около 1 000 гривен в год князь собирал косвенными налогами: «гостиная дань» – взымалась не с товара, а лично с купца приезжавшего в Смоленское княжество; «торговая дань» – взымалась за право торговли; «мыто» – за провозимые товары; «вощец» – специальная пошлина с привозного и вывозного воска; «перевоз» – за перевоз товаров и людей через реки; «корчемное» пошлина, «весовая» пошлина – взымалась при продаже и покупке весовых товаров.
Отдельной строкой шёл церковный налог «почестье» – он взымался с городов и поступал смоленскому епископу.
Собственных монет на Руси не было, обращались лишь крупные серебряные слитки – гривны серебра (весом около 200 г.). Гривна серебра делилась (рубилась – отсюда «рубли») на 4 гривны кун. Одна гривна кун (50 г. серебра), в свою очередь, делилась на 20 ногат (1 ногата = 2,5 г. серебра), или на 50 резан/кун (1 резан = 1 г. серебра), или на 150 вевериц/векша. То есть одна веверица/векша весила 0,33 г. серебра. Роль мелких денежных единиц выполняли случайные товары – от беличьих шкурок до украшений.
Значительную долю доходов от личной собственности князя приносили крупные города княжеского домена – Мстиславль, Ростиславль, Изяславль и другие города, построенные когда–то по прямому указанию смоленских князей, а также сельская местность вокруг них с более мелкими городками, такие как, например, Зарой – где князь вынужденно зимовал.
Раньше под контролем великого смоленского князя были и такие крупные княжеские домениальные центры как Дорогобуж, Вязьма, Можайск, которые не так давно вышли из подчинения великокняжеского стола, оказавшись в удельной собственности многочисленных Ростиславичей, что серьёзно ослабляло центральную власть. Некоторые смоленские земли (Торопец, Ржев) уже давно преобразованные в уделы и к сегодняшнему дню де–факто превратились в самостоятельные княжества, совершенно независящие от центральных властей.
Остальные города и центры волостей княжества, сложившиеся, по большей части самостоятельно, в ходе, так сказать, исторического развития, хоть и подчинялись смоленскому князю, но не являлись его личной собственностью. Они имели собственные органы самоуправления – вече, в них присутствовали представители князя, в лице бояр–тиунов. Эти города подчинялись Смоленску и легитимному смоленскому князю, которого признаёт и делает легитимным смоленское вече. А имя этого князя для них не имеет значение, будь то Изяслав, Мстислав, Владимир – этим городам всё равно. Они платят заранее установленные им налоги в центр, а кто именно будет сидеть, и править в Смоленске – решает в итоге совокупность факторов, таких как уже подзабытое «лествичное право», сила княжеских дружин, авторитет и популярность претендентов на престол, интересы крупных землевладельческих смоленских бояр, купечества. Всё это было до боли знакомо и понятно, о подобных вещах приходилось не раз и не два слышать и даже сталкиваться, где–то там, в тумане грядущего.
В сельской местности существовало три основных вида поселений: погосты, сёла и веси.
Территориально община–вервь состояла из нескольких посёлков (весей/деревней), её центром был погост/селище. Погосты (зачастую открытые, реже укреплены частоколом) были центрами обложения прилегающих к ним территорий повинностями (уроками и данями). На погосты распространялись княжеский и церковный суды, в них также размещались церкви и кладбища (не случайно, через некоторое время, слово погост стало синонимом слову кладбище). Рядом с весями лично свободных крестьян–общинников соседствовали сёла – так назывались владельческие поселения феодалов (князей, бояр, епископов). Несколько погостов составляли волость (напр. волость «Вержавляне Великие» складывались из девяти погостов. Каждый такой погост платил ежегодно смоленскому князю более 100 гривен налогов (дани).
Уже к обеду три монастырских подмастерья (один спец по колёсам, два по гончарному делу) вместе со своим скромным скарбом были благополучно размещены на княжьем дворе. Никаких поручений давать им пока не стал, пускай вначале попривыкнут и обживутся на новом месте.
Сегодня я решил навестить иноземных гостей в немецкой слободе, появились на их счёт кое–какие планы.
Немецкое торговое подворье было огорожено высоким частоколом из брёвен и состояло из двух десятков дворов. Что касается внутреннего содержания, то чисто внешне Немецкая слобода на вид мало чем отличалась от остального Смоленска. Всё те же, уже привычные глазу, деревянные мостовые, торговые подворья, расположенные на первом этаже совмещённые с постоялыми дворами и трактирами на втором, амбары складские и производственные (поварни, воскобойни, пивоварни). Глаз цепляла разница в одежде, да и то не очень существенная, мода европейская и русская ещё не сильно меж собой разошлись.
Немецкая стража, стоящая у ворот, быстро, без долгих разговоров, проводила нас к местному старосте – Людольфу. Он постоянно проживал и торговал в Смоленске, можно сказать осел на этой земле, про свою родную Ригу уже и не вспоминал. Поэтому я и не удивился чистоте языка этого немецкого старосты–купца.
– Рад тебя приветствовать, Владимир Изяславич, – почтительно склонился Людольф, при этом скинув с головы шляпу с перьями, – что привело тебя на наше скромное подворье?
– И я рад тебя видеть и познакомиться. А привело меня к вам лишь моя природная любознательность. Хочу узнать, чем вы здесь торгуете, что покупаете, что продаёте.
– Похвальное желание молодого наследника великого князя! Что же, если ты не желаешь с дороги откушать наших скромных угощений, – и вопросительно глянул на меня, но увидев отрицательный кивок головой продолжил, – то изволь пройтись со мной, всё своими глазами и увидишь.
– Gut! – ответил ему на немецком. Впрочем, кроме этого слова на языке ещё не рождённого Гёте, я знал лишь только два выражения «Ханды хох!» и «Гитлер капут!»
Первым делом Людольф повёл меня к ротонде.
– Эта наша церковь Пресвятой Богородицы! – указал немец на самое высокое в слободе здание, при этом перекрестившись, – построено и содержится на взносы нашего купеческого общества.
Со слов Людольфа выходило, что эту немецкую церковь в Смоленске возвели более полувека назад под руководством шведского зодчего, но силами, то есть руками, местных смоленских мастеров.
