Текст книги "Смоленская Русь. Княжич 1 (СИ)"
Автор книги: Янов Алексей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Annotation
Второе к ряду моё пробуждение в 13 веке, в эмоциональном плане, выдалось куда менее драматичней первого. Я проснулся впотьмах. Скудно рассеиваемый сумеречный зимний свет с трудом пробивался через тусклое слюдяное оконце. И вновь я проснулся в теле тринадцатилетнего подростка, которое неведомо, каким образом, оказалось, занято моим сознанием, переброшенным сюда прямиком из 21 века. Душа мальчика, по всей видимости, покинуло своё телесное место обиталище. Во всяком случае, в своей новой телесной оболочке, присутствие каких–то посторонних сущностей я не чувствовал. Всё указывало на то, что этот подросток оказался целиком и полностью, по чьей–то прихоти или волею случая, в полном распоряжении духа пришельца из будущего или, может, параллельного мира?
Вчера, весь день, я прибывал просто в шоковом состоянии. Первые несколько секунд, лёжа на спине, я бездумно пялился в бревенчатый потолок, всё никак не мог понять, где я и что здесь вообще происходит?
Смоленская Русь. Княжич 1
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Смоленская Русь. Княжич 1
Глава 1
ВВЕДЕНИЕ (к прочтению необязательное)
Описываемый в произведении исторический период из–за недостатка сохранившихся письменных источников крайне туманен. Смоленские летописи, повествующие о XIII веке, попросту до нас не дошли, поэтому историкам приходится черпать информацию из других, иногородних летописных списков, а они дают о Смоленске крайне скудную и зачастую противоречивую информацию. До сих пор даже не понятна и вызывает споры родословная некоторых смоленских князей, как, например, Изяслава Мстиславича – одного из главных действующих лиц в моём произведении. Что уж, в таком случае, говорить о боярах и других менее важных лицах – они, исторической литературе если и известны, то лишь на уровне мифологизированных слухов, как некто Меркурий Смоленский противостоящий монгольским отрядам, возвращающимся с Новгородчины. Поэтому все местные, "смоленские" действующие лица в книге, будь то: ГГ–княжич, бояре, дружинники или иные горожане являются не более чем авторским вымыслом. Но и с реальными персонажами из других княжеств тоже не всё "чисто" с исторической точки зрения, присутствуют в некотором количестве авторские допущения или даже произвол. Но это всё–таки не учебник истории, а жанр попаданческой фантастической альтернативной истории.
Возвращаясь к князю Изяславу Мстиславичу необходимо, чтобы в дальнейшем не возникло недопонимания, кое–что пояснить. В исторической литературе до сих пор ведётся спор о том, кем он был – Смоленским князем или Новгород–Северским. Разные летописи дают диаметрально противоположные ответы на этот вопрос.
В большинстве исследований он признаётся сыном Владимира Игоревича, княжившего в Галиче около 1206–1207 гг. (Карамзин, 1991. С. 635, прим. 347; Соловьев, 1993. С. 129–131, 321–322; Андрияшев, 1887. С. 165; Феннел, 1989. С. 113; Dimпik, 1978. Р. 107–170; Dimпik, 1981. Р. 74; Гумилев, 1992. С. 504; Котляр, 1997. С. 101; Майоров, 2001. С. 542, прим. 83). На отсутствие оснований для такого отождествления указывала другая группа исследователей, для которых более верным представляются прямые указания источников на происхождение Изяслава от Мстислава Романовича (Грушевский, 1900. С. 149; Грушевский, 1991. С. 282, прим. 2; Пашуто, 1950. С. 214–216). Промежуточное положение занимает гипотеза А. А. Горского о том, что Изяслав был сыном Мстислава Мстиславича Удалого, то есть одним из тех детей Мстислава, которым Даниил в 1231 г. передал Торческ (Горский, 1996 (1). С. 14–15).
ПСРЛ, П., 770. В Ипатьевской и Новгородской первой летописях отчество Изяслава не указано (ПСРЛ, П., 770–774; НПЛ, 74, 284). Однако в большинстве других сводов он именуется Мстиславичем (ПСРЛ, 1, 457, 513; 'У, 214; VI, 287; Татищев, 1995. С. 229), причем иногда уточняется, что он был сыном Мстислава Романовича Старого, погибшего на Калке (ПСРЛ, VII, 236; Х, 104; ХУ, 364; ХХУ, 126). Ориентируясь именно на эти летописные указания, Изяслав Мстиславич в дальнейшем будет указываться со смысловой пометкой «Смоленский», то есть ведущего свою родословную из династии Ростиславичей.
Глава 1. Смоленское княжество. Город Зарой. Февраль 1233 г. [1]
Второе к ряду моё пробуждение в 13 веке, в эмоциональном плане, выдалось куда менее драматичней первого. Я проснулся впотьмах. Скудно рассеиваемый сумеречный зимний свет с трудом пробивался через тусклое слюдяное оконце. И вновь я проснулся в теле тринадцатилетнего подростка, которое неведомо, каким образом, оказалось, занято моим сознанием, переброшенным сюда прямиком из 21 века. Душа мальчика, по всей видимости, покинуло своё телесное место обиталище. Во всяком случае, в своей новой телесной оболочке, присутствие каких–то посторонних сущностей я не чувствовал. Всё указывало на то, что этот подросток оказался целиком и полностью, по чьей–то прихоти или волею случая, в полном распоряжении духа пришельца из будущего или, может, параллельного мира?
Вчера, весь день, я прибывал просто в шоковом состоянии. Первые несколько секунд, лёжа на спине, я бездумно пялился в бревенчатый потолок, всё никак не мог понять, где я и что здесь вообще происходит?
– Оклемался княжич! – первое, что я услышал – это был чей–то невнятный возглас с каким–то странным акцентом резанувший мой слух.
Я медленно повернул голову на звук. Перед глазами вдруг всё сразу закачалось, словно я оказался на корабле в штормовую погоду. С трудом зафиксировал взгляд на чьём–то усатом лице. Рядом всплыли другие явно встревоженные бородато–усатые, незнакомые физиономии.
– Владимир Изяславич! Наконец–то очухался! – искренне обрадовался первый увиденный мною здесь усач.
– Я Михаил! – ответил я и тут же сам поразился своему непривычно звучащему голосу.
– Истинно так, княжич, то твоё крестильное имя! Сейчас твой отец придёт, его уже позвали! Вот радость–то у князя будет!
– Кто ты? Какой ещё князь? – изумился я, еле–еле раскрывая ссохшийся рот, с трудом шевеля обезвоженном языком.
– Опамятовал! – лицо усача побледнело.
Тут в комнату влетел ещё один ряженый мужик, лет пятидесяти.
– Сыне! Очнулся! – радостно взревел вошедший и полез своими руками ко мне, с явным намерением обнять.
– Тихо, княже! – одёрнул князя (???) усач.
– Что ты Перемога?! В своём ли ты уме? – голос князя от негодования буквально окутал всех здесь присутствующих леденящим холодом.
– Я–то, Изяслав Мстиславич, слава Богу, в своём разумении, да вот беда, сын твой никого не признаёт! Видать напрочь опамятовался от хвори!
– Сыне, верно ли твой пестун рекёт? – я молчал, обдумывая ответ. Явно ведь, что угодил я в какую–то чертовщину – уже успел бросить мимолётный взгляд на свои руки, которые оказались вовсе и не моими!
Князь, наверное, прочитал ответ по моему беспомощному взгляду.
– Плевать! Заново всему обучим, главное жив остался! – с этими словами отец моего нового тела приподнял меня, крепко сжимая в объятиях.
Проснувшись во второй раз всё в той же средневековой комнате, я принялся вновь и вновь перекручивать в голове мысли, нагрянувшие воспоминания. Тело затекло, и я постарался тихо потянуться под тёплой медвежьей шкурой. За спиной послышалось чьё–то пыхтение, очевидно, в комнате я был не один. Поскрипывая досками, я перевернулся на другой бок.
На соседней лавке сосредоточено наматывал на свои ноги полотняные, давно не стираные обмотки, мой свитский. Вчера он вроде как назвался, странным именем или прозвищем "Тырий", я так толком и не понял. Сильно не разлепляя глаз, вгляделся в его сгорбленную фигуру. Выглядел паренёк лет на пятнадцать, то есть, на пару лет постарше моего нового телесного место обиталища. Он обладал запоминающейся внешностью – рыжий, худой, с веснушчатым лицом. Только я не понял, на черта он здесь спал, вроде бы вчера я засыпал в одиночестве? Надо бы аккуратно, в моём случае немногословно, прояснить этот вопрос. А то, знаете ли, с трудом удаётся понимать местный кривичский диалект старославянского языка. Вдобавок меня так и подмывает сказануть, что ни будь этакое, на современном мне русском, что для слуха местных обитателей звучит как нечто тарабарское и непонятное. Вот и вчера мне приходилось натуральным образом "фильтровать базар", подстраиваясь под местную "мову", запоминая новые слова, фразеологизмы и обороты речи.
Ситуацию вживления в личину реципиента облегчали два обстоятельства. Во–первых, раньше Владимир Изяславич – именно так зовут княжича, куда меня забросила нелёгкая, сильно заикался. В момент первого "пробуждения", когда я здесь неожиданно очнулся, мне об этой особенности княжича ничего не было известно. Поэтому, пребывая в полу шоковом состоянии, я сразу начал чисто, но маловразумительно говорить с окружающими, отвечая на обрушившейся, на меня поток вопросов. Они беспрестанно сыпались от суетящихся у моего ложа лекарки, князевых людей, от самого князя участливо и весьма озабоченно взирающим на происходящее. В разговоре с ними сразу стал придерживаться простой легенды – дескать, ничего не помню кроме отдельных слов, да ещё в моей голове появились какие–то новые слова, которых никто здесь и не слыхивал. Пришёл княжеский, а заодно и мой духовник. В незнакомых словах он опознал неправильно произносимые, исковерканные мной слова из болгарского, латинского, греческого, польского и немецких языков. Я от этого безапелляционного заявления учёного священнослужителя лишь облегчённо перевёл дух, пусть будет так! Как говорится, хоть чугунком меня называйте, только в печь не ставьте!
Лишь под вечер отец княжича Изяслав Мстиславич, успокоительно гладя меня по голове сообщил, что хоть сын и обезпамятовал, но нет, дескать, худа без добра, перестал заикаться. В тот момент, уже окончательно разобравшись где, и в ком я нахожусь, мне оставалось лишь молча про себя зло сплюнуть. Сейчас бы мне этот изъян княжича пригодился, до момента, пока бы я, в достаточной мере, не пополнил свой словарный запас.
А выяснить из ведшихся вокруг разговоров, пусть даже и будучи, по большей части, в роле пассивного слушателя, мне удалось вот что. Оказывается, княжич, то бишь я, вместе с некоторыми другими членами княжеской семьи серьёзно болел какой–то заразной болезнью обрушившейся на Смоленские и Новгородские земли. Судя по редким оспинам, оставшимся на теле – похоже на оспу.
И вот сейчас, глядя на проворно одевающегося Тырия, я решил не тратить время в пустых рефлексиях и самобичеваниях. Пока нет взрослых, надо пользоваться моментом, побольше разговаривать с приставленными ко мне "дворскими" или "дворянами", по–разному их здесь называли.
– Эй! – прохрипел я своим ломающимся голосом, – ты чего тут делаешь?
– Сызнова опамятовался! – испуганно всплеснул руками мой незваный сосед по комнате. – Это же я, Тырий, твой «спальник»!
– Да помню я! Только не пойму, что тебе больше спать негде, кроме как в моих покоях?
– А где же ещё мне почивать прикажешь!? Я, да Корыть, да Веруслав – всё твои "спальники", спим по–очереди с тобой.
Как то двусмысленно прозвучало. Одно радует, что хоть не в Древнюю Грецию забросило, там гомосятины сплошь и рядом хватало, один Александр Македонский со своими воеводами–любовниками чего стоит!
– А девок, почему среди "спальников" нет! – я шуточно возмутился, от чего Корыть тихо хрюкнул, боясь громко засмеяться.
– Дык отец твой, наш князь Изяслав Мстиславич такого не позволит тебе, ублюдков–то с девицами приживать, – и чуть задумавшись, дополнил, – да и мал ты есчо, до четырнадцатилетия тебе ещё год остался! На днях, когда ты, Владимир Изяславич, болезный в горячке был, тебе токмо тринадцать лет сполнилось.
Понятно, значит, здесь что–то вроде совершеннолетия в четырнадцать лет наступает, это откровенно говоря, радует. Меньше всего я себя ощущаю и желаю оставаться сопливым подростком, когда над страной сгущаются грозовой тучи – во вчерашнем разговоре с духовником мне удалось установить точный год от Рождества Христова – тысяча двести тридцать третий! Это значит, что до монгольского нашествия на Русь оставалось меньше пяти лет! Но эти года ещё надо суметь прожить, а значит надо вживаться в новый образ. Кажется, из уст «спальника», прозвучало что–то про ублюдков, надо бы прояснить ...
– А ублюдки кто такие?
– Ну как же? – удивился Тырий, – дети незаконнорождённые или от рабынь – рабиничи. Вот к примеру твои "меченоши" Вертак и Вториж, "спальник" Корыть – все как есмь ублюдки и рабиничи! Но лучше их так не называть, обижаются.
– А ты Тырий, случаем не ублюдок? – подавляя смех спросил я, не в силах скрыть улыбку. Ну смешно мне, когда люди сами себя всерьёз считают ублюдками.
– Не–а! Я своего отца знал, десятником у нашего князя Изяслав Мстиславич был, пока ноныча от морового поветрия не сгинул! – Тырий подозрительно шмыгнул носом. – Но ты, княжич, этого всего верно не помнишь? – с толикой надежды в голосе на моё выздоровление спросил Тырий.
– Забыл я обо всём этом!
– Так слушай! – оживился "спальник". – У меня есчо и брат есть, на год тебя молодше. Как подрастёт тоже в гридни пойдёт! Мечом деревянным машет – только свист стоит, не хуже тебя Изяславич!
Ага, подумал я, слушая Тырия, взахлёб повествующего о своей семье. Тот ещё из меня мечевик выйдет! Никогда и никаким холодным оружием, кроме кухонного ножа, я не владел. Да и нож использовал лишь по прямому предназначению и не более того. Разве, что может какая–нить телесная память осталась? Чего гадать, скоро всё само собой выяснится! И словно в подтверждение моих мыслей неожиданно прозвучало:
– Ты сегодня княжич никак лучше себя чувствуешь?! – и, не дав мне слова вымолвить Тырий продолжил. – Давай тогда одеваться будем, Изяслав Мстиславич уже вставши!
Прозвучало так уверенно, что и язык не поворачивался как–то возражать и отказываться. Вот я и насимулировался! Придётся вставать и будь, что будет, решил я про себя, решительно вскакивая с лавки. Тырий выглянул за дверь, и в комнате сразу нарисовалась ещё парочка "спальников". Видать под дверью, подлецы караулили!
Минут за десять общими усилиями, меня умыли и облачили в дорогие, попугайской расцветки одежды. Кафтан был ниже колена малинового цвета, его воротники, рукава и подол были наведены золотом. Подпоясался золотым ремнём, натянули на ноги востроносые кожаные сапоги зелёного цвета, а на голову – синюю шапку с красными наушниками. В таких нарядах сразу почувствовал себя каким–то скоморохом.
Вышли из комнаты. Встречная дворня, при моём появлении, замирала и склоняла головы в поклонах. Пара босяков, лет десяти–одиннадцати, возящихся у печки, вовремя не среагировала на княжича подобающим образом, за что тут же получили затрещины от сопровождающих меня дворян. Раскланивались со мной не только челядь, но и встречные дружинники, бросая в мою сторону оценивающие взгляды. Дескать, в своём ли уме княжич прибывает или того ... свихнулся в конец. Видать, приключившаяся со мной "амнезия" ни для кого не была секретом.
Так, шествуя по коридорам и переходам, мы набрели на князя, являющегося по совместительству ещё и отцом княжича Изяслава Мстиславича. Одет он был также безвкусно, как и я. Щеголял князь в зелёном кафтане, а сверх него было одето синее корзно с красным подбоем, застегнутое на правом плече красною запанною с золотыми отводами, подпоясанный золотым поясом с четырьмя концами. Свитские при виде князя разом склонили головы, я, чуть подумав, тоже последовал их примеру, слегка качнув головой.
– Ну как сыне? – Изяслав Мстиславич, тряся длиннющими усами, свешивающимися ниже подбородка, приобнял меня своими лапищами за плечи, – по–здорову ли тебе?
– Телесно вроде здоров, но память так и не вернулась, ничего не помню!
Изяслав Мстиславич тяжело вздохнул.
– Ладно, сыне, иди кушай, а потом ступай к своему дядьке–пестуну – Перемоге. Займёшься с ним ратным учением. Вот, глядишь, так по не многу и обрастёшь новой памятью, какие твои годы! Там, тебе и забывать–то было особо нечего!
– Слушаюсь отец! – в мыслях я возблагодарил всех святых за здравомыслящего родителя, попавшегося на моём новом жизненном пути.
– После Перемоги зайдёшь к нашему духовнику – отцу Варламию. Он тебя не токмо духовно окормлял, но и учил грамоте и цифири. Не вспомнишь – заново учить зачнёт, я уже распорядился. Ныне же вечером, по случаю твоего выздоровления устроим пир! А теперь ступай.
Мы вместе с дворянами ещё раз поклонились и пошли завтракать. А я перевёл дух. По крайней мере, Изяслав Мстиславич признаёт меня за сына, на костре сжигать вроде тоже не собираются. Значит, можно жить!
Долгими зимними вечерами Изяслав Мстиславич часто уединялся со своими соратниками – некоторыми воеводами, дружинниками и ближними боярами. Обсуждал князь со своими помощниками все мелочи предстоящего трудного дела – возвращения смоленского стола. Одни советники предлагали князю не спешить, подождать, другие побуждали его действовать немедленно.
– Княже, дружина брата твоего, от мора сильно истаяла, треть уж в земле лежит, а ещё столько ж болящих! – убедительно доказывал князю недавно приехавший из Смоленска его доверенный боярин Дмитр Ходыкин.
Дмитр мало походил на классический образчик боярина – хоть он и обладал высоким ростом, но был весьма тощ. Голова была не выбритая, а именно, что лысая, хотя Дмитру было тридцать пять лет. От ведшегося с князем разговора он излишне горячился, а потому принялся расстёгивать полы своей куньей шубы, хотя в нетопленной комнатёнке было довольно прохладно.
– Откуда знаешь? – обычно невозмутимое лицо князя, с бросающимися в глаза длинными висячими усами, слегка напряглось.
– Бояре, что сейчас в городе сидят, но по-прежнему верные тебе, доносят.
– Хм…, – Изяслав Мстиславич с металлическим шелестом поднялся и подошёл к слюдяному оконцу, вперев в него задумчивый, невидящий взгляд. Металлический шум издавали ламеллярная кольчуга с позолоченными пластинами (наплечники и нарамники), и крупной позолоченной бляхой похожей на умбону щита, что красовалась на груди. Князь лично выезжал загород, встречать боярина, прискакавшего с важными вестями.
– Выступать надоть, смоленский люд тя поддержит. Особливо купцы, полочане очень уж их торговлишку придушили, как только их князь, а твой брат, на двух столах сел.
Изяслав Мстиславич продолжал безмолвствовать, по–прежнему смотря своими задумчивыми глазами в оконце.
– Ступай боярин, отдохни, завтрева продолжим ...
Выпроводив боярина Ходыкина, Изяслав Мстиславич приказал гридням, сторожащим у дверей, вызвать к себе Перемогу. Прежде, чем принимать какие–то серьёзные решения князю хотелось узнать, что называется "из первых рук", как там себя чувствует его наследник.
– Что нового скажешь, дружа мой, Перемога? Как там Владимир, лучше ему не стало? – князь сразу, без всяких предисловий обратился к расположившемуся на лавке пестуну своего сына.
– На поправку идёт княже. Только он какой–то после болезни сердитым стал, неразговорчивым, больше двух–трёх слов и не молвит.
– А, – махнул князь рукой, – тринадцать лет исполнилось, детские забавы уж не к лицу ему. Эта болезнь княжичу ещё и на пользу пошла! Слава Богу, что от заикания излечился! А то какой с него князь был бы – слова на людях молвить не мог. Слава тебе Господи! – Изяслав Мстиславич встал и перекрестился на икону, Перемога всё в точности повторил за своим князем.
Смоленский князь в изгнании Изяслав Мстиславич уже заметил, что его сын после перенесённой болезни сильно изменился, но старался не заострять на этом обстоятельстве внимание своей дружины, мало ли, что в их дурные головы придёт. Князь знал на своём богатом жизненном опыте, что если у кого память отшибло, то такой человек сразу во всём меняется, ведь он, по сути, заново жить начинает. Но для Изяслава Мстиславича самое важное было в том, что его единственный наследник всё–таки выжил, в отличие от не перенесших мор жены и дочери. А вразумить заново его ещё успеется, ведь ему даже ещё четырнадцати лет не исполнилось. За год, дай Бог, его сынок, заново во всём освоиться, а может и память вернётся.
С прискакавшим в городок Зарой смоленским боярином и своими ближниками Изяслав Мстиславич продолжил разговор на следующий день сразу после обеда, на пока ещё трезвую голову.
– С дружиной выступим через пару–тройку седмиц, а то, как бы самим этот проклятущий мор не подхватить. Успеется! После сильных морозов моры обычно прекращаются, – князь с тяжким вздохом продолжил. – Как раз через восемь дней справим здесь, в Зарое, сорокадневную тризну по моим покойным женушки и дочери, унесла их эта моровая язва, а уж потом я вплотную займусь своим братом–аспидом!
– Как повелишь княже! – воевода княжей дружины Злыдарь лишь покорно склонил голову. Его посеребрённый чешуйчатый панцирь, еле уловимым перезвоном стальных пластин, поддержал своего владельца.
У меня был послеобеденный отдых. Поупражнявшись вместе с приставленном ко мне дядькой–пестуном на мечах и сулицах (коротких копьях), я ушёл к себе в комнату покемарить. Но сон не шёл, всё время размышлял о «судьбе злодейки», забросившей меня в подростковое тело смоленского княжича. Последнее, что я запомнил из некогда прожитой мною жизни в личности Михаила Николаевича Комова, мужчины 66–ти лет, жившего в начале 21 века, было воспоминание о так называемой «тихой охоте». Я спокойно собирал в лесу грибы, причём грибы самые обыкновенные, галлюциногенными никогда не баловался, и на этом всё! Дальше, что называется, память стёрта. Следующие воспоминание – как мне неопределённого возраста травницы протирают едко пахнущими тряпками лицо, что–то при этом приговаривая на малопонятном языке. Это воспоминание длилось всего несколько секунд. Вполне осмысленно я в себя пришёл лишь на следующие сутки.
В результате ли переноса сознания, или по какой ещё неизвестной причине, моя память обострилась до крайности. Всё то, что я, будучи Комовым, когда–либо видел, слышал, читал – сейчас мог, при желании, довольно ясно вспомнить. Достаточно лишь было сосредоточиться – и из её глубин услужливо всплывала вся имевшаяся в её недрах информация, по заинтересовавшему меня вопросу или какой–либо иной проблеме. В этом свете меня занимал вопрос, как обострившуюся или проявившуюся память правильно называть фотографической или абсолютной? Что не говори, а бонус полезный подкинула судьба или высшие силы, переместившие мой разум в пространстве и времени.
От самого княжича, что продемонстрировали недавние занятия с Перемогой, мне досталась в наследство, не оставив и следа каких–либо личных воспоминаний, только мышечная память. Что тоже не мало, и за это отдельное спасибо, уж не знаю кому! Как накануне выяснилось, я могу без труда держаться в седле, стрелять из лука, махать мечом и т.п. Раньше, Михаил Николаевич Комов, военный инженер–строитель, успевший в девяностые поработать на химпроизводстве, а в нулевые заняться собственным строительным бизнесом, вышеназванными способностями ни разу не обладал.
Таким образом, ситуация разрешилась для моей новой тушки вполне благополучно. На сколько я мог судить, Изяслав Мстиславичбыл счастлив, главное, что его сын всё–таки выжил, а память дело наживное, тем более в столь юные годы. Пестуном у меня был самый доверенный княжий человек – Перемога Услядович, верно прошедший вместе с князем через многие его жизненные перипетии. В его обязанности вменялось не только продолжение уже ранее начатого обучения княжича мастерству сечевого боя, верховой езды и другим воинским наукам, но и самим князем были поставлены и новые, дополнительные задачи – научить сына заново правильно разговаривать, подобающе княжьему роду себя вести.
Мудрое решение Изяслава Мстиславича начать заново воспитание и образование сына, меня устраивало на все сто! Что не говори, а у зашуганных челядинов, даже при всём на то желании, вряд ли чему–то путёвому научишься, патриций плебею, как и гусь, свинье, не товарищ!
Я понимал, что и в разговорах мне по–прежнему надо быть крайне осторожным, незачем лишний раз палиться по поводу и без. Если потеря памяти для местных вещь хоть и редкая, но в принципе возможная, то взявшиеся из ниоткуда знания – вполне могут посчитать происками нечистого. Поэтому лучше быть заторможенным «скудословцем», про которых говорят «из него слова щипцами не вытащишь», чем разговорчивым краснобаем в закрытом монастыре. По крайней мере, я для себя решил придерживаться подобной тактики, пока окончательно со всеми и во всём не разберусь.
Ещё очень тревожило время, в которое меня занесло. Подумать только, 1233 год! Уже через несколько лет, если не врали в будущем историки, в декабре 1237 года на Русь должны обрушиться монголо–татарские орды. Спасти Русь от татар, в плюс к правильно организованному и многочисленному войску, могло лишь огнестрельное оружие. Во всяком случае, иного выхода я не видел. Это значит надо создавать ВПК, реорганизовывать дружину и ополчение, но сейчас начинать дёргаться по этим вопросам тоже не дело, так как пока, я ноль без палочки. Да и Изяслав Мстиславич, скрываясь от своего брата – полоцкого князя Святослава, захватившего минувшим летом Смоленск, тоже сейчас подрастерял всё своё влияние и вес.
Мои раздумья прервал осторожный стук в дверь.
– Княжич! – в дверном проёме нарисовалось усатая физиономия Перемоги.
Ну, у них тут и имена, в который уже раз подумалось мне, стоило лишь окинуть мысленным взором свой круг общения. Что уж тут говорить про других, ведь как оказалось, у меня–то самого «рыльце в пушку»! Моё христианское имя, данное как не сложно догадаться при крещении, вовсе и не Владимир, а Михаил. А причиной подобных глупостей и неразберих было отсутствие в византийских церковных святцах имён славянского происхождения, зато греческих, латинских и еврейских – до фига и больше. Для полного «счастья» человеку помимо крестильного и мирского (славянское имя, а также кличка с прозвищем) давалось ещё и третье, секретное «молитвенное имя» о котором не знал никто, зачастую, и сами владельцы забывали свои молитвенные имена, как в моём случае. Но всё это делалось, оказывается, не просто так! Как мне намедни растолковали, вся эта хренотень с именами спасала от сглаза и иных «магических» воздействий. Лично мне на весь этот «именной винегрет» было плевать, я уже начал привыкать к имени Владимир. Подумать только, даже внутреннее отторжение вызывало, когда ко мне отец Варламий обращался, называя Михаилом! Но пока на такое обращение вслух высказать священнику "фи" я не решался.
Остальной же народ, с кем я уже успел перезнакомиться, по этому поводу не заморачивался, проявляя чудеса демократизма. Кто–то предпочитал именовать себя на христианский манер, кто–то на славянский, многие вообще были счастливы, обходясь прозвищами собственного происхождения или родовыми. Короче говоря, в этом вопросе, в том числе и среди князей, какого–либо единообразия не было.
Сегодня же, на пятый день моего пребывания в этом мире–времени, мне предстояло, при помощи бывшего дьякона дворцовой церкви и по совместительству княжеского духовника, отца Варламия, "вспомнить" грамоту и цифирь, что ранее святым отцом усердно преподавалась княжичу. Вот я потопал вслед за Перемогой в поисках знаний, главное, старые не забыть, новые, чувствую, мне особого интеллектуального прибытка не сулят.
У нашего общего с Изяславом Мстиславичем духовника в дворовой церкви я застал нескольких молящихся. Они, не замечая никого вокруг, усердно кланялись, крестясь на образа. Заприметив меня, попадья всплеснула руками.
– Княжич явился! Проходи Владимир Изяславич, отец Варламий у себя в читальне, тебя поджидает!
Духовник сидел за столом у слюдяного оконца, внимательно читая какие–то пергаментные пожелтевшие листы. Зайдя внутрь, я уже привычными телодвижениями перекрестился на иконы, освещаемые мигающими восковыми свечами.
– Вот батюшка, княжича к тебе привела, – попадья подтолкнула меня в спину.
– Здравствуй, чесной отче!
– И тебе здравствовать, Михаил! – от упоминания своего крестильного имени я сморщился, а Варламий, не обращая на моё неудовольствие ни капли внимания, встал со скамьи и подошёл ко мне, осматривая при этом с ног до головы. – Вспомнилось ли тебе что ни будь?
– Ухватки боевые, которым учил меня Перемога, вспомнил, так сказать, в процессе, может и с грамотой также выйдет ...
– Говоришь «в процессе» ..., – растянул последнее слово Варламий, – я погляжу ты, и мои уроки не позабыл!
– К сожалению, чесной отче, твоих уроков я не помню.
– Но ведь латинянское слово "process us" то есмь "продвижение" ты вспомнил?
– Действительно! – стукнул я себя по голове, коря про себя за свой язык без костей, который в очередной раз меня подвёл. – Это как–то само собой вырывается, на автомате.
– Вот опять! – изобличающе ткнул в мою сторону пальцем Варламий, – "на автомате", – повторил он вслед за мной, на что я лишь пожал плечами.
Чуть подумав, насупившись, он грозно спросил:
– Помнишь ли ты, отрок, наш символ веры – молитву "Отче наш"?
Это как раз была единственная молитва, которую я знал ещё по прежней жизни, причём в староцерковном исполнении. И здесь мне её один раз слышать уже довелось, благодаря чему я сделал необходимые поправки в тот вариант, который был мне ранее известен. Поэтому прочёл молитву смело, с выражением.
Выслушав меня, Варламий, с неудовольствием сморщил лоб.
– Говор у тебя какой–то странный стал, такой бывает у чужеземцев, для коих славянский язык не родной. Не понятно, откуда ты только таких слов поднабрался, вроде схожих с ляшскими (польскими), но я не уверен ... Изяслав Мстиславич кивает на мою сторону, но я тебя такому не обучал, ибо сам западнославянские языки не шибко разумею. Да и слова греческие и латинские ты раньше сплошь и рядом не употреблял. Действительно у тебя что–то в голове перемешалось!
А Варламий не прост! Всё за мной подмечает, но вроде, по этому поводу, воду не мутит. Детектив грёбанный! С этим фруктом ухо надо держать в остро. Я на этот спич ничего не ответил, лишь похлопал ресницами, да пожал плечами. Ты жираф, тебе и видней, а я беспамятный и точка!
Варламий в бутылку тоже лезть не стал, но чувствую, окажись я простым смертным, а не сыном князя, просто так от его подозрительности в свой адрес, я не отделался бы.
Через пару минут, как ни в чём не бывало, он уже выкладывал перед моим носом пергаментные листы с малопонятными письменами.
– Чти! – повелел он мне.
– Пэ–мэ ... эээ, – заблеял я, не в силах разобрать эту абракадабру, написанную смутно знакомыми буквами, да вдобавок без пробелов между слов.
