Текст книги "Роккаматио из Хельсинки"

Автор книги: Янн Мартел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Замечательная пьеса.

– Понравилось? – улыбнулся инвалид. – Жалко, не доиграли.

Он казался дружелюбнее. Выговор выдавал в нем южанина, высокий голос был чуть надсаден, как при ангине.

– По-моему, и так вышло здорово.

– Да-да, полностью согласен. Так тоже отлично.

– Еще что-нибудь он сочинил?

– О да, конечно. Но больше ничего столь законченного.

Инвалид стал пересчитывать пятидолларовые банкноты.

– Хороший сбор?

– Как раз хватит, чтоб расплатиться за смокинги и стулья.

– Всегда здесь выступаете?

– Нет, обычно играем в школьном актовом зале, но ради Джона решили устроить концерт в настоящем театре. Понимаете, это была премьера.

– Я видел в программке. Хорошо бы сделать запись. Честно, это было нечто.

– Конечно, хорошо бы. Но тяжко, тяжко. Мы не профессионалы, а классическая музыка плохо продается. Однако Билли еще раз попытается.

Он принялся считать однодолларовые купюры. Позади меня кто-то кашлянул. Я обернулся.

Джон Мортон. Простые мешковатые брюки, в тон им зеленая рубашка. В одной руке скрипичный футляр, в другой – пластиковый пакет. Одно дело видеть его на сцене и совсем иное – вот так, рядом. Оробев, я отшагнул в сторону.

– Привет, Файф, – сказал Мортон. Его выговор был близок к канадскому.

Инвалид отвлекся от пересчета.

– Привет, старина. Классный концерт, ей-богу, классный.

– Не думаю.

– Да чего ты? Вот, мы только что говорили, как все было здорово, правда? – Файф взглянул на меня.

– Да, ничего подобного я не слышал. Невероятно!

– Но я ж не закончил. И…

– Это совсем неважно! – перебил инвалид. – Все равно вышло превосходно!

Я энергично кивнул. Широкое лицо Мортона приковало мой взгляд.

Музыкант недоверчиво покачал головой и, поставив футляр на столик, протянул инвалиду пакет.

– Возьмешь?

На пакете с надписью: «Прокат смокингов», был изображен лис в вечернем наряде. Я впился взглядом в футляр. Казалось, в нем спрятан хищный коричневый зверек, покорный лишь рукам дрессировщика.

– Давай. – Файф раскрыл пакет. – Здесь всё?

– Да.

– Лады. – Инвалид откинул пакет к кучке таких же возле кресла.

– Спасибо. Ну, пора бежать. – Взъерошив волосы, Мортон шагнул к выходу.

– Было здорово, Джон, – сказал инвалид.

– Где Билли?

Файф кивнул на дверь в зал.

– Чего он там?

– Наверное, ломает стулья.

– Что-нибудь говорил?

– Ну-у… – протянул Файф —…в какой-то момент он чуть не оторвал мое правое колесо, так что, полагаю, ему понравилось.

– Думаешь?

– Уж поверь. Все путем – так прекрасно, что невозможно закончить.

Мортон кивнул.

– Завтра встречаемся?

– Конечно.

– Ладно. Спокойной ночи. Спасибо, Файф.

– До завтра, Джонни. Гордись собой и не бери в голову.

Мортон снова кивнул, прощаясь с нами, и вышел в коридор. Я смотрел ему вслед. Файф занялся подсчетом мелочи. Может, осмелиться? Да нет, слишком поздно. Нет, не поздно. Поздно. Нет. Вдруг я решил: не поздно.

– Ну, пойду. Знаете, это было изумительно… Честно, лучший концерт в моей жизни. До свиданья.

– Здорово. Большое спасибо. Счастливо.

Промчавшись по коридору, я выскочил на улицу как раз в тот момент, когда Мортон отъехал от тротуара и свернул направо. Драндулет его тарахтел, словно буксир.

Не мешкая, я кинулся вдогонку. Затрудняюсь ответить, чем я думал, но вообще-то машины не преследую, ни бегом, ни в другом авто. Мортон скрылся за углом. Благодаря светофорам, неспешности драндулета, медлившего на поворотах, и собственной стайерской усердности, которой позавидовала бы самая злобная шавка, ненавистница автомобилей, на всем весьма долгом пути я умудрился не отстать. Уж не знаю, какие бандитские районы я миновал. Завидев меня, прохожие распластывались по стенам. Когда я настиг припаркованную машину, Мортона рядом не было. Хватая ртом воздух, я рухнул на тротуар. Пот лил в три ручья, сердце пыталось выпрыгнуть из груди, ноги отваливались.

– Черт, и все зря… – пропыхтел я.

Через какое-то время я немного оклемался. Встал, обошел машину. Где он живет? Можно ли выяснить?

А потом я его увидел. На другой стороне улицы, за банковской витриной. Разумеется, в половине двенадцатого ночи банк был закрыт, но внутри кое-где горел свет. Вышагивая вдоль кассовых прилавков, Мортон толкал тележку с раскрытым мусорным мешком, метлами, щетками, тряпками и чистящими средствами.

Он служил уборщиком.

Выкатив тележку на середину зала, Мортон дважды приложился к бутылке с этикеткой «Мистер Чист». Потом мягкой оранжевой шваброй подмел пол. Закончив, подтолкнул тележку к прилавкам и скрылся из виду.

Через минуту он выкатил тяжелый полотер с большой круглой щеткой, который, включив в розетку, стал возить по мраморному полу. Сквозь стекло звук не проникал, но было ясно, что машина изрядно гудит. Казалось, Мортон, который неспешно таскал полотер взад-вперед, пребывает в созерцательном покое.

Что я мог ему сказать? Ничего, лишь выразить благодарность и восхищение. Как он это воспримет? Сочтет назойливостью? Вот, опять глотнул из бутылки. Пьет с радости или горя?

Довольно скоро Мортон расправился с полом и, отключив машину, стал обматывать ее шнуром.

Надо было что-то решать. В ночную темень отмахал полгорода – чего теперь-то бояться?

Я пересек улицу и постучал по витринному стеклу.

Мортон недоуменно оглянулся, но через секунду продолжил возню со шнуром.

Я снова постучал.

Он опять оглянулся. Я показал на входные двери справа от себя.

Он развел руки и пожал плечами.

Вытянув левую руку, правой я изобразил движение смычка.

Мортон подошел к стеклу. Я вновь показал на дверь, потом на свой рот и на Мортона: поговорить.

Он постучал себя по запястью: знаешь, который час?

Я дернул плечом: ну и что?Затем опять сыграл на скрипке.

Мортон кивнул, но остался на месте.

Закончив игру, я поаплодировал и прижал ладонь к сердцу: это было великолепно.

Мортон снова кивнул, разглядывая меня. Я уже потерял надежду, когда он ткнул пальцем вправо от себя – мол, пройди на ту сторону.

Мы шли рядышком. Оба свернули: я обогнул угол дома, он – кассовую стойку. Направляясь к служебному входу, Мортон махнул рукой – мол, ступай до конца витрины. Верхняя часть стеклянной двери была прозрачной, нижняя – матовой. Мортон щелкнул выключателем, осветив коридор, и настороженно подошел ко входу.

Послюнявив палец, на стекле задом наперед я написал: Рэнкин.

Мортон кивнул, потом вывел вопросительный знак и показал на меня.

Я начертал восклицательный знак и показал на него.

Смерив меня взглядом, он достал из кармана тяжелую связку ключей. Вставил ключ в стенную скважину, на четверть оборота повернул его и отодвинул засов. Потом другой. И третий. Дверь открылась.

– Послушайте, я лишь хотел сказать, что ваш концерт – нечто фантастическое, – забормотал я. – Меня просто сдуло. Ничего подобного я не ожидал. Эта диссонирующая скрипка…

– Нельзя держать дверь открытой. Войдите.

Я поспешно шагнул внутрь.

– Спасибо, только не хочу вас беспокоить…

– Все нормально.

Мортон запер дверь, повторив процедуру в обратном порядке.

– Ничего подобного диссонирующей скрипке я не встречал. Это самое прекрасное, что слышал в своей жизни.

Не глядя на меня, Мортон усмехнулся:

– Приятно, приятно. Спасибо. Кх-м… Работа ждет. Поговорим, пока я убираюсь.

– Хорошо.

Мы ступали по только что вычищенному полу.

– У вас еще есть сочинения?

– Полно всякой ерунды. Может, пока оботрете телефоны? Я покажу, как надо.

– Конечно, охотно.

Взяв из тележки тряпку и белую пластиковую бутылку, Мортон подвел меня к кассовым прилавкам.

– Значит, так: смачиваете тряпку… – Он плеснул на тряпицу спиртовой жидкости и снял трубку. – …протираете корпус… рычаги утопить… вокруг них не надо… и кнопки. Потом трубку. Непременно обтереть микрофон. Кладете трубку и стираете следы пальцев. Ясно?

– Понял.

Банк имел уйму телефонов. Взяв флакон «Уиндекса» и чистую тряпку, Мортон стал протирать плексигласовые панели, разделявшие кабины кассиров. Мелькнула мысль: среди ночи на пару с Моцартом я прибираюсь в вашингтонском банке.

– Хорошо, если бы ваш концерт передали по радио.

– Мы не профессионалы. Однажды кто-то назвал нас «развлекательным оркестром».

– Может, найдется профессиональный оркестр, который захочет его сыграть?

– Хорошая мысль.

Только безнадежная – догадался я по его тону.

Я закончил с телефонами.

– Скажите, Дональд Рэнкин ваш друг?

– Да, был.

Без пояснений. Я выбрал не тот путь. Зайдем иначе.

– Столы протереть?

– Весьма обяжете. – Мортон подал мягкий замшевый лоскут. – Просто обмахните. Если что-нибудь передвинете, потом верните точно на место, пожалуйста. Особенно бумаги.

– Есть!

Банк имел уйму столов. Мортон стал протирать панели с другой стороны. Работали молча.

– Жалко, не доиграл, – наконец сказал Мортон. – Когда репетируем, все замечательно, а на публике я ужасно волнуюсь. Наворотил кучу ошибок. Хотел, чтоб получилось идеально.

– По-моему, Файф верно сказал: это неважно.

Он не ответил. Я продолжил работу.

Закончив с панелями, Мортон тоже взялся за протирку столов.

– Знаете, Бах неотъемлем. Если его убрать, что-нибудь рухнет. Останется брешь. В Германии, в нас. Что я такое? Досуговый инвентарь. Теннисный мячик. Болван-соперник в карточной игре и всевозможных викторинах. Пожалуй, и болван – слишком громко. Я горбачусь тут одиннадцать лет. В служебной раздевалке повесил афишу. Подчеркнул свое имя. Человек, который одиннадцать лет за вами прибирает. Премьера. Думаете, хоть один пришел? Никто. Вот еще, тратить время на всякую хрень. Я за пылесосом.

Укатив полотер, Мортон вернулся с пылесосом. Я предполагал увидеть нечто громоздкое и бочкообразное, но штуковина на трех колесиках и с очень длинным шнуром оказалась миниатюрной. Мортон подключил ее к розетке и, заметив мое удивление, поделился:

– Пылесосы, они, как собачонки, – чем мельче, тем заливистее.

Он щелкнул тумблером. И впрямь: машинка из породы чихуахуа ревела, будто самолетная турбина.

– СДВИНЬТЕ… – прокричал Мортон, но затем выключил пылесос. – Сдвиньте кресла и мусорные корзинки, а я буду пылесосить, ладно?

Я кивнул, и он вновь запустил агрегат, обладавший устрашающей тягой. Удивительно, что палас не засосало целиком. Я откатывал кресла и приподнимал корзинки.

Банк имел уйму паласов.

Мортон заговорил, не обращая внимания на шум. Похоже, он был ему рад.

– ОДНАЖДЫ Я ПРОЧЕЛ В ЖУРНАЛЕ О ХОРЕОГРАФЕ, КОТОРЫЙ СМЕЯЛСЯ… ВЫСМЕЯЛТЕХ, КТО СЧИТАЛ ТАНЕЦ ЗАБАВОЙ. ТАНЕЦ – ЖИЗНЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ, СКАЗАЛ ОН. ЗДОРОВО – «ЖИЗНЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ». ЗНАЕТЕ, КОГДА МУЗЫКА ДОСТАВЛЯЛА МНЕ НАИБОЛЬШУЮ РАДОСТЬ? РАССКАЗАТЬ?

Да-да-да, закивал я.

– ВО ВЬЕТНАМЕ. МНЕ БЫЛО ДЕВЯТНАДЦАТЬ. ДУМАЛ, ЖДУТ ПРИКЛЮЧЕНИЯ. ТУДА Я ПОПАЛ В ОКТЯБРЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМОГО, А В ЯНВАРЕ ОЧУТИЛСЯ… ЗНАЕТЕ ГДЕ? КХЕСАНЬ! СЛЫХАЛИ? НЕТ? ОСАДА НАШЕЙ БАЗЫ. ДО ЧЕРТА СОВРЕМЕНОГО ОРУЖИЯ, НО ВСЕ БЫЛО ТОЧНО В СРЕДНИЕ ВЕКА. НАС ОКРУЖИЛА АРМИЯ СЕВЕРНОГО ВЬЕТНАМА. ДУБИНА УЭСТМОРЛЕНД [6]6
  Уильям Чайлдз Уэстморленд (1914–2005) – американский военачальник, в разное время занимавший посты главнокомандующего американскими войсками во Вьетнаме и начальника штаба армии США. Получил известность как один из главных военных деятелей США периода Вьетнамской войны.


[Закрыть]ПРИКАЗАЛ ДЕРЖАТЬСЯ. ОСАДА ДЛИЛАСЬ СЕМЬДЕСЯТ СЕМЬ ДНЕЙ. ЕЖЕДНЕВНЫЙ РАКЕТНЫЙ И МИНОМЕТНЫЙ ОБСТРЕЛ. ПОДЛИННЫЙ АД. В ЛАБИРИНТЕ ТРАНШЕЙ МЫ ЖИЛИ, ТОЧНО КРЫСЫ. ВОТ ТОГДА-ТО Я ВСТРЕТИЛ ДОНА РЭНКИНА. ЗНАЕТЕ, ОТКУДА ОН РОДОМ? МОСКОУ-МИЛЛЗ, МИССУРИ. КАКОВО? МЫ ВОЮЕМ С УЗКОГЛАЗЫМИ, А ПАРЕНЬ ИЗ ГОРОДКА С МОСКОВСКИМНАЗВАНИЕМ! МЫ ЧУТЬ НЕ ПРИСТРЕЛИЛИ ЕГО, КОГДА УЗНАЛИ. И СЕЙЧАС СМЕШНО. ВООБЩЕ-ТО Я ТАМ БЫВАЛ, В МОСКОУ-МИЛЛЗ.

Мортон помолчал, невидяще глядя перед собой, затем продолжил плавно возить щеткой по ковру.

– ЗНАЕТЕ, В ПИСЬМАХ ДОМОЙ Я О МНОГОМ ХОТЕЛ РАССКАЗАТЬ. НО НЕ МОГ. УВЯЗАЛ В СЛОВАХ. КОСНОЯЗЫЧНЫЕ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ТРЕБОВАЛИ ОТДУШИНЫ. К ТОМУ ЖЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ ПУГАТЬ РОДИТЕЛЕЙ И СЕСТРУ. И ТОГДА ОТ НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ Я СТАЛ ЗАПИСЫВАТЬ ПЕСНИ, КОТОРЫЕ СЛЫШАЛ ПО РАДИО. ЗАПИСЫВАЛ И СЛОВА, НО ЧАЩЕ СОЧИНЯЛ СВОИ СОБСТВЕННЫЕ. МОЖЕТЕ ПРЕДСТАВИТЬ, КАК НА СКРИПКЕ ЗВУЧИТ ЭЛВИС ПРЕСЛИ? ИЛИ МОТАУН? ИЛИ «МАМЫ И ПАПЫ» [7]7
  Мотаун Рекордз, также известна как Тамла Мотаун или просто Мотаун – американская звукозаписывающая компания, сейчас входит в состав Universal Music Group. Созданная афроамериканцем, она специализировалась на продвижении чернокожих исполнителей в мейнстрим мировой поп-музыки. В 60-е годы здесь было разработано особое направление ритм-энд-блюза – так называемое «мотаунское звучание» (Motown Sound). Под маркой компании выступали звезды афроамериканской музыки тех лет – Стиви Уандер, Марвин Гэй, Дайана Росс, Смоки Робинсон, Лайонел Ричи и Майкл Джексон, квартет Boyz II Men.
  «The Mamas & the Papas» (буквально: «Мамы и папы»; название на обложке первого альбома было «The Mama’s and the Papa’s» – «мамин и папин») – успешный американский музыкальный коллектив второй половины 60-х годов, состоявший из двух певцов и двух певиц, просуществовавший около трех лет и создавший несколько хитов, таких, как «California Dreamin’». Состав: Джон Филлипс (1935–2001) лидер группы, автор песен, «Мама» Касс Эллиот (настоящее имя Эллен Наоми Коэн, 1941–1974) – вокал, Мишель Филлипс (настоящее имя Холли Мишель Гиллиам, род. 1944) – вокал, Дэнни Доэрти (1940–2007) – вокал.
  «Понедельник, понедельник» – песня этой группы.


[Закрыть]? МНЕ НРАВИЛОСЬ ИГРАТЬ «ПОНЕДЕЛЬНИК, ПОНЕДЕЛЬНИК».

Мортон широко ухмыльнулся.

– В САЙГОНЕ Я РАЗДОБЫЛ СКРИПКУ. НОТНУЮ ГРАМОТУ Я ЗНАЛ – В ШКОЛЕ ДАВАЛИ УРОКИ МУЗЫКИ. СЛАВА БОГУ, ЧТО У МЕНЯ БЫЛА ЭТА СКРИПКА. ТАК ВОТ, Я ЗАПИСЫВАЛ НОТЫ, СОЧИНЯЛ СЛОВА И ОТПРАВЛЯЛ ПЕСНИ РОДИТЕЛЯМ – КАК ЗНАК, ЧТО Я ЖИВОЙ, МОЛ, СО МНОЙ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. НОТ ОНИ НЕ ЗНАЛИ, НО ЧИТАЛИ ТЕКСТ, БУДТО МОИ ПИСЬМА. НАВЕРНОЕ, ЭТО ПОЛНАЯ ДУРЬ, НО ТАК ОНО И БЫЛО. ПОТОМ НАДОЕЛО КОРЯЧИТЬСЯ ВОЗЛЕ РАДИОПРИЕМНИКА, УГАДЫВАЯ ТОНАЛЬНОСТЬ И НОТЫ. ЗАХОТЕЛОСЬ ЧЕГО-ТО… КАК ЖЕ СКАЗАТЬ-ТО?

Мортон покрутил рукой.

– ЧЕГО-ТО СОВСЕМ ДАЛЕКОГО ОТ ВОНЮЧЕГО ВЬЕТНАМА, ТАКОГО, ЧТО ВЕРНЕТ МНЕ РАССУДОК. ВОТ ТОГДА Я СТАЛ СОЧИНЯТЬ СОБСТВЕННЫЕ ВЕЩИЦЫ. ВОЙНА СДЕЛАЛА ИЗ МЕНЯ КОМПОЗИТОРА. ГЛЯДЯ НА ИЗРЫТЫЕ БОМБАМИ ЗЕЛЕНЫЕ ХОЛМЫ, Я СЛЫШАЛ МУЗЫКУ СКАРЛАТТИ, БАХА, ГЕНДЕЛЯ, КОРЕЛЛИ. В КХЕСАНИ СТИЛЬ БАРОККО ОБРЕЛ СМЫСЛ. В ЗАТИШЬЯ МЕЖДУ СТЫЧКАМИ И ДОЖДЯМИ Я НАХОДИЛ СУХОЙ ТЕНИСТЫЙ УГОЛОК И СОЧИНЯЛ. РЕБЯТАМ НРАВИЛОСЬ. ПОМНЮ, ОДНАЖДЫ УИЛБУР, ЕЩЕ ОДИН МОЙ ДРУЖОК, СЛУЧАЙНО ПОРВАЛ СТРУНУ. ВИДЕЛИ Б ВЫ ЕГО ЛИЦО! НИЧЕГО СТРАШНОГО, У МЕНЯ БЫЛИ ЗАПАСНЫЕ СТРУНЫ, НО ОН ТАК ПЕРЕЖИВАЛ – Я ДУМАЛ, ЗАСТРЕЛИТСЯ. ЗНАЕТЕ, ЧТО ОН СДЕЛАЛ? УИЛБУР БЫЛ РАДИСТОМ. НЕ ВЕДАЮ, КАК ОН УМУДРИЛСЯ, НО В СЛЕДУЮЩЕМ СБРОСЕ БЫЛ ЗАПАС СТРУН, КОТОРОГО ХВАТИЛО Б НА МУЗЫКАЛЬНЫЙ МАГАЗИН. ЕЩЕ ОН ЗАКАЗАЛ НОТНУЮ БУМАГУ. ДА, РЕБЯТАМ НРАВИЛОСЬ. ЕСЛИ Я НАЧИНАЛ ИГРАТЬ, ВСЕ ТОТЧАС ВЫКЛЮЧАЛИ ПРИЕМНИКИ. ВОТ ГДЕ МУЗЫКА ДОСТАВЛЯЛА НАИБОЛЬШУЮ РАДОСТЬ – В АДУ, В ОТХОЖЕМ МЕСТЕ, В НУТРЕ ВОЙНЫ.

Мы закончили. Мортон выключил пылесос. Тишина показалась благодатью.

– С тех пор ничего путного в жизни не было.

Мортон выдернул шнур из розетки.

– Выпьете?

– Нет, спасибо.

Достав бутылку «Мистера Чиста», он грустно усмехнулся:

– Маскировка.

Сделал глоток и уставился в пространство. Повисло молчание. Мортон тихонько покачивал бутылкой, держа ее за горлышко.

– Зараза, что ж я сплоховал-то!

– В следующий раз все будет хорошо.

Он кивнул. Неуверенно.

Пробиться к нему не удавалось. Я б согласился на долю одинокого пьяницы, профукавшего жизнь, но чтоб в обмен создать нечто столь же прекрасное. Конечно, сказать легче, нежели так прожить. И все же. Все же.

– Да, Дональд Рэнкин был моим другом. – Мортон глубоко вздохнул и шумно выдохнул. – Уберу пылесос.

– Работа дрянная и нудная, – вернувшись, сказал он, – но кормит, и никто тебя не дергает – чего ж лучше? Правда, есть один приятный момент. Закончив уборку, я напоследок всегда это делаю. Проверяю. Гляньте: вот, вот и вот. – Он показал на три стола. – В основном здесь работают женщины.

Мортон выдвинул левый верхний ящик первого стола. Ничего неожиданного – обычные канцелярские причиндалы.

– Вон там. – Его палец показал в дальний уголок, где что-то чуть выглядывало из-за конвертов с банковским логотипом.

Прокладка.

Мортон перешел ко второму столу. Выдвинул ящик.

– Вон.

Прокладка.

Третий стол. Третий ящик. Третья прокладка.

– Тут полно женщин, но другие ничего подобного в столах не хранят. Или оставляют в запертых ящиках. Или держат в сумочках. Не знаю.

Мортон осторожно взял прокладку в сморщенной затертой упаковке.

– Единственный живой знак в этом заведении. Всякий раз думаю: кровь… секс… дети… любовь.Помню, однажды в Филадельфии увидел надпись на заборе: «Я колдунья! Пять дней истекаю кровью и не помираю!» Мне понравилось. Все прочее тут мертво. Мертвое и бескровное. Ненавижу эту контору. Потому что днем она мне ужасно нравится. Тут уютно и тепло, милые люди, понятно, чего от тебя ждут. Приходит мысль: может, устроиться сюда на дневную работу? Жалованье больше, общение с людьми, нормальные часы – ну, чего ты?Но я себя одергиваю. Местечко чертовски коварное и опасное. Исподволь прибирает тебя к рукам. Ты привыкаешь к распорядку, начинаешь думать, что все это разумно, иначе не бывает. Моргнуть не успеешь, как просвистят сорок лет, и жизнь кончена. Иногда днем с улицы смотрю сквозь витрину и думаю: почему эти люди не хотят большего? Знаете, был еще четвертый стол. С год назад прокладка исчезла. Здорово, подумал я. Видать, прихватило неожиданно. Наверное, она чертыхалась: надо же, угораздило!Но потом, опорожняя корзинку, я нашел целенькую прокладку. На другой день встал пораньше и пришел на работу до закрытия банка. За тем столом сидела женщина лет пятидесяти с хвостиком. Лора Брукс.

Мортон кивнул на стол, где стояла серая пластиковая табличка: имя оттиснуто черными буквами.

– Я разглядывал ее молча, делая вид, что читаю брошюру. Когда к ней обращались, она скупо улыбалась, но потом лицо ее тотчас обретало серьезное выражение – мол, я очень занята. Мне стало грустно. Климакс. Личная драма в публичном месте. Я взялся за концерт «Лора Брукс». Все свои вещи я озаглавливаю именами. Помогает сосредоточиться. Концерт в двух частях для флейты и скрипки с оркестром. Скоро закончу.

Мортон вернул прокладку на место, дотошно придав ей исходное положение.

– Да, поднатужусь и закончу.

Он повернулся к настенным часам. Половина второго ночи.

– М-да… Здесь мы закончили, но еще полно офисов в том крыле и наверху, а посторонним тут нельзя.

– Конечно, конечно, не буду вам мешать. Давно уж пора домой.

Мы направились в коридор.

– Знаете, я покажу вам, где всегда сочиняю.

Свернули направо. Мортон открыл третью дверь слева и включил свет. Обычный кабинет: кресло, стол, перед которым два стула, пара шкафов, растение, на стене цветной эстамп – корабль в море.

– Перед уборкой, иногда во время нее или после, в общем, когда захочется, прихожу сюда и сочиняю музыку. Пюпитр держу в чулане. Не знаю, почему работаю именно здесь. Есть другие кабинеты, красивее и просторнее. Наверное, привычка.

– Здесь вы написали концерт «Рэнкин»?

– Нет, его я сочинил давным-давно. Но многие другие вещи родились тут. – Он помолчал. – Я люблю этот кабинет. Здесь мне хорошо.

Мортон выключил свет. Мы прошли к стеклянной двери служебного входа.

– Я рад, что вам понравился мой концерт. Для меня это важно.

– Сногсшибательная пьеса. Навсегда ее запомню.

– Приятно, приятно.

Вставив ключ в стенную скважину, он отпер дверь.

– Большая честь познакомиться с вами, мистер Мортон.

– Тронут. Спасибо за помощь.

Рукопожатие.

Я вышел на улицу. Мортон придержал дверь.

– Когда в следующий раз приеду в Вашингтон, буду искать вашу афишу.

– Да, поглядывайте. Мы стараемся выступать два-три раза в год.

– Непременно.

– Вот и хорошо, спасибо. До свиданья.

– Всего доброго.

Затворив дверь, Мортон включил сигнализацию. Улыбнулся и помахал рукой.

Свернув за угол, я пересек улицу и подошел к его машине. В темноте я был неразличим, но сам хорошо видел Мортона, который покатил тележку в глубину банка.

Домой я добрался лишь к половине третьего. Друг мой еще не спал и был взбудоражен своим плодотворным вечером: прочел груду отчетов, исписал кипу бумаги. Удивительно, сколько во времени параллельных путей: мой вечер и его вечер. Друг спросил о концерте. Я не знал что сказать. В тот момент почему-то не хотелось рассказывать о Джоне Мортоне и диссонирующей скрипке. Вдруг перехватило горло. Сделав глубокий вдох, я ответил, что концерт был «очень хороший».

– Я даже не слышал о Театре Мерридью, – хмыкнул приятель.

Я спросил, как прошел его день. Он рассказал последние новости о Восточной авиакомпании.

Наутро первым делом я поехал к Мемориалу ветеранов Вьетнама. Удивительно трогательный памятник. Стена из черного гранита, на которой высечены имена погибших солдат, расположена в углублении, ее верхний край вровень с лужайкой. Памятник «контактный» – его можно трогать. Вообще-то тебя просто тянет прикоснуться к выбитым именам. Он был там. Я нашел его. Дональд Дж. Рэнкин. Я осторожно коснулся букв. Потом отошел в сторонку и поплакал над войной, к которой не имел никакого отношения и о которой почти ничего не знал.

Прошло больше полугода. Сейчас лето 1989 года. Наверное, оркестр Уильямса где-нибудь играл. Возможно, прозвучала пьеса «Лора Брукс, концерт для флейты и скрипки с оркестром».

Поначалу я рассказывал о вечере в Театре Мерридью. Но отклик слушателей не вдохновлял. Слова «композитор Джон Мортон» не производили впечатления, не помогал даже расширенный вариант «американский композитор Джон Мортон» – лица собеседников оставались безучастны. Может, требовалось сказать «американский композитор по имени Джон Мортон», но это бесило. Никто ж не говорит «австрийский композитор по имени Вольфганг Моцарт». Теперь эту историю я держу при себе.

Мой друг уехал из Вашингтона. Он по-прежнему служит в «Прайс Уотерхаус», но теперь в нью-йоркском отделении. Мы поддерживаем связь.

Восточная авиакомпания обанкротилась. Заваруха еще тянется, но я перестал за ней следить. Последнее, что слышал – этим делом занялся Питер Юберотт, организатор Олимпиады 84-го года в Лос-Анджелесе.

Я поступил в юридический колледж. Законником быть не собираюсь, но, как говорят, юридическая степень – хороший трамплин. К чему? Многие считают, что у меня светлая голова, но сам я не знаю, чего хочу. Мечусь. Мне страшно, что когда-нибудь на службе – галстук, стол, кабинет, распорядок – я подниму взгляд на окно и в глазах человека, смотрящего с улицы, прочту вопрос: почему он не хочет большего?

Мне страшно, что однажды поздним вечером я кому-нибудь расскажу невероятную историю о музыканте-уборщике, а потом вскочу, опрокинув стул, и во все горло завоплю: «Пойми же! Все было совсем рядом; вот; лишь стоило протянуть руку!»