Текст книги "Крест Империи (СИ)"

Автор книги: Яна Завацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

Отчаяние подкатило к горлу комом.

Мы ничего не можем сделать. Если бы Йэн… если бы он был там сейчас, в Резиденции, если бы от него хоть что-то зависело – он отдал бы нам приказ.

Маркус покачнулся. Закусил губу – до боли. Да, они гады там, наверху – но не уходить же отсюда.

Только стоять. Ничего больше не остается.

Элис стояла на площади в трехстах пасах от собственного брата – неподалеку от Белых ворот. Боковых. Толпа собралась приличная, и все были словно на взводе. Элис устала – три ночи, проведенные в палатке, ночи почти без сна, дни под палящим солнцем, в непрестанном возбуждении, сделали свое, она почти валилась с ног. И другие устали, хотя не все были здесь так долго, как она. Большинство пришли уже сегодня. Что-то назревало в толпе. Собиралась гроза, и здесь, внизу, тоже готовилось нечто. Позади собрался маленький импровизированный митинг. Этого демократа Элис смутно знала, кажется, его звали Пройд. Скантийское имя какое-то. До девушки долетали лишь обрывки пламенной речи.

– Наш народ заслужил свою свободу… мы слишком долго страдали!… мы не боимся!… сбросим оковы страха!… Вы доказали, что способны выйти на площадь… способны стоять без страха перед немой и безличной мощью государства, целящейся в вас из автоматов!…

Элис вдруг затошнило. Пить хочется – где бы попить? Теперь уже не двинуться в толпе. Она поискала глазами Макса – он исчез куда-то. Господи, как надоело уже это все… и этот тип. Он не был с нами ночью. Явился свеженький… что бы он понимал… немая и безличная сила… Элис коробило от лжи, от преувеличений. Как и Маркус, она инстинктивно чувствовала ложь и ненавидела ее. Вон она стоит, эта безличная мощь – цепочка в два ряда, из мальчишек, которые сами валятся от усталости… и нет у них никаких автоматов, кстати. Странным образом сейчас Элис ощущала некое единство с легионерами – большее, чем с этим свеженьким и сытым политиком. Он сегодня отоспался, выпил кофе с утра, вечером поехал на площадь. А эти мальчишки стоят здесь с полудня так же, как и они, им еще и тяжелее, потому что им не дают двигаться, есть, пить… Тьфу ты. О чем она думает? Ведь по сути Пройд совершенно прав. Да, мальчишек жалко, но ведь это проклятые имперцы их погнали сюда, засели сами за прочными стенами, а их выгнали сюда, на площадь, против их же совести, стрелять в собственный народ… И еще ходят слухи о танках, вроде, собираются в город ввести танки.

– Эдолийцы! Я призываю вас… на штурм!… мы сделаем это! Мы сделаем это!

– Мы сде-ла-ем-э-то! – началось скандирование. Чья-то рука коснулась плеча Элис. Она радостно обернулась. Прильнула к Максу.

– Сейчас что-то будет, – сказал он сквозь зубы, обнимая ее.

– Страшно, – сказала она. Ей не было страшно, наоборот, чувство полного освобождения, безразличия к жизни и смерти, грань некоей вселенской катастрофы – но хотелось пожаловаться Максу, сильному и бесстрашному, и чтобы он приласкал и пожалел. Макс небрежно погладил ее по голове.

– Все будет хорошо, – сказал он. В этот момент толпа качнулась.

Элис понесло вперед. Она не поняла, что происходит. Ее просто вынесло потоком – и она оказалась почти впереди, не в первом ряду, но так, что ей хорошо было видно все, происходящее на пятачке между толпой и сверкающими белыми воротами Резиденции. Макс куда-то исчез. Да ей и было не до него.

Несколько ребят бросились вперед, прямо на цепь легионеров. Нет, много их… Только сильные, крепкие ребята, но что они делают, ненормальные, без оружия – на такую махину… Элис судорожно стиснула пальцы.

Цепь качнулась вперед. Легионеры давили щитами, оттесняли нападающих.

Прямо перед Элис был светловолосый коренастый парень, его, кажется, звали Нико, он еще вчера так здорово играл на гитаре. В руке у Нико сверкнул железный прут. Все же они вооружились чем-то… но все равно – это безумие…

Внезапно в одном месте цепь, только что казавшаяся монолитной, распалась. Солнце сверкнуло на щитах, и тотчас щиты расползлись, но не беспорядочно, легионеры – здесь стояли не курсанты, рядовые постарше – всего несколько человек, перешли в наступление. Элис застыла на месте, в полном оцепенении, надо было бежать, кричать, что-то делать, и вокруг все кричали что-то, но она уже ничего не понимала. Мерно взмахивали – почти синхронно – и опускались дубинки… И тотчас все кончилось. Снова сомкнулась цепь. Легионеры стояли неподвижно. Нападающие отошли. Только в промежутке между цепью и толпой осталось лежать… ничком лежал человек. Элис его видела на площади, но не помнила его имени. Волосы парня слиплись от крови, и кажется, кровь стекала на брусчатку, но он чуть пошевелился… живой. Надо же делать что-то… Элис стала пробиваться сквозь толпу. "Я врач, – бормотала она, хотя до врача ей оставалось учиться еще два года, – Я врач, пропустите меня!"

Но вакуум вокруг пострадавшего существовал недолго – тотчас откуда-то возникли люди с камерами в руках, камеры назойливо стрекотали, снимая, и в темном грозовом небе грохотал вертолет, луч прожектора лег на брусчатку, на лица, высвечивая происходящее… и потом появились еще какие-то люди, с носилками, по-видимому, это были медики, вынырнули откуда-то, будто дежурили, ждали, и все уладилось без Элис. Парня поднимали осторожно, грузили на носилки, потом куда-то понесли… Элис заметила, что на мостовой все же осталось пятно – небольшое. Кровь. Ее вдруг затрясло – ее, привычную к виду крови, к операциям, к перевязкам, заколотила мелкая дрожь, и она стала оглядываться, ища своего Макса…

Маркус не видел того, что произошло у Белых ворот, он стоял неподалеку, за углом. Толпа активизировалась все сильнее. Маркус уже не слышал воплей, они слились в однообразный шум. В голове стучал тяжелый, горячий пульс. Почему же не приходит гроза? Дождя так и нет, только ветер шумит. Кажется, ливень идет где-то там, в отдаленных кварталах.

– Мы! По-бе-дим!Мы!По-бе-дим!– оттачивала толпа, и в этом ритме Маркус начал слегка покачиваться, и шире расставил ноги, чтобы совсем не упасть. Да когда же они заткнутся, проклятые… сколько же можно…

Снова полетели комки чего-то мягкого, мерзкого.

– Товарищи легионеры! – загремел мегафон. Дектор Рид, только голос изменен техникой, – на провокации не поддаваться! Оружия не применять! Стоять смирно!

Какое уж тут оружие… толпа полностью запрудила площадь. Теперь только если микроволновка поможет… Мы их не разгоним, никак уже. Можно попробовать прорваться… Да, прорваться и уйти, только это. Воевать против этой толпы с нашим оружием уже невозможно. Но и стоять так невозможно. И зачем, зачем?

Впрочем, понятно – они ведь иначе войдут в Резиденцию, ворвутся, снесут все к чертовой матери, КИД захватят или перестреляют на месте. Так, пока еще есть надежда, надо стоять.

Низко над головой снова застрекотал вертолет. Прожектора ярко освещали происходящее. Как на съемочной площадке. В прошлом году Маркус участвовал в массовке одной. Это похоже… да! У него перехватило дух. Словно озарение пришло.

Так ведь это и есть съемки!

Это не боевая операция. Ничего подобного.

Это большой, грандиозный спектакль. Главные роли в нем расписаны заранее, а массовка действует, как попало – снимают самые яркие и подходящие моменты. Поэтому им и нужно, чтобы мы бросились на толпу. Чтобы мы стреляли, и люди падали, пусть под резиновыми пулями, но ведь на экране этого не видно.

Мы просто актеры.

Злость прокатилась от макушки до кончиков пальцев. Маркус выпрямился.

Пусть снимают. Пусть смотрят. Гады.

Внезапно под ногами что-то мерзко звякнуло, инстинктивно Маркус прыгнул назад, на том месте, где он только что стоял, взвился маленький столб пламени. И тут же он ощутил нестерпимое жжение, запах нефти и дыма, и увидел, что правая штанина занялась огнем, Маркус поспешно сбил пламя, собственно, сама огнеупорная ткань лишь слегка обуглилась, однако нога под ней, похоже, обожжена – боли пока нет, но ощущается. Неподалеку еще несколько курсантов чертыхались, вертясь на месте, сбивая пламя. Маркус подхватил щит и вернулся в строй, сдвинув ногой бутылочные осколки.

Мы просто актеры для них. И наша роль – роль "тоталитарной машины устрашения". Мы должны выглядеть, как изверги – челюсть, шлем, тупо-бессмысленное выражение глаз… костолом с дубинкой, избивающий ни в чем не повинных девушек.

Они делают все возможное, чтобы мы начали правильно играть эту роль.

Но мы будем плохими актерами.

Телецентр словно взбесился в последние дни.

После переворота КИД почти не давал никаких разъяснений. Один раз только выступил по видеону один из руководителей, Гарвен, бывший член Императорского совета. И то не сказал ничего ценного – обстановка под контролем, товарищи, сохраняйте спокойствие. И все три дня по видеону почти непрерывно крутили классические оперы и балеты. "Журавлиное озеро", "Жизнь за императора", "Снежная дева".

Крис держала видеон включенным, но без звука. Посматривала время от времени. Вчера после работы забежала в библиотеку – посмотреть, что творится в сети. В сети шли бурные дискуссии, но информации толком не было и там.

И это в столице, прямо на месте происшествий! В других городах тоже что-то творилось, конечно, бушевали митинги, стычки сторонников КИДа и демократов. Но ведь все главное руководство – здесь…

Йэн не звонил, но так и должно быть, он предупредил об этом. Крис временами злилась на него. У него есть какие-то люди, ополчение, она знала. Она могла бы быть сейчас рядом с ним. Но он же сказал: сиди дома, ты можешь понадобиться. Вот и все. Вот и сиди, и не знай ничего… и зачем это она может ему понадобиться, сидя дома? Впрочем… может, спрятать кого придется.

И еще он велел не выходить на улицу. И чтобы она всех знакомых попросила этого не делать. Все, кто сейчас на улице – по мнению зарубежных корреспондентов – идут туда, чтобы протестовать против КИДа. Даже если идут просто поглядеть, из любопытства, и даже если ищут возможность как-то поддержать КИД.

Она и не выходила.

Маркус звонил пару раз, коротко. Просто сообщить, что жив, что с ним все в порядке, он заступает на дежурство. Какое еще дежурство? Что он делает, где он? Крис не знала. Ей не положено знать.

Элис, конечно, не звонила и ничего не сообщала. Вообще когда она последний раз дома-то была… недели две назад. Приходила забрать какие-то свои книги.

Во второй половине дня демократы захватили телецентр. С этого момента по видеону показывали фильм. Скантийский, так называемый "фильм-катастрофа" – о том, как падает стратосферный сверхзвуковой лайнер, как экипаж борется за жизнь пассажиров, а какие-то террористы еще при этом ставят всем палки в колеса.

Показывали долго, потому что то и дело фильм прерывался новостными сообщениями. Чем дальше, тем их становилось больше. В отличие от руководства КИДа, демократы довольно широко использовали телевещание для собственной пропаганды.

Видимо, так вышло случайно, но Крис ощущала стойкую параллель – в фильме падал сверхзвуковой огромный лайнер, а в новостях падала, уже окончательно рушилась Эдолийская империя. Все последние годы ее подтачивали и разрушали, постепенно выбирая важные камешки из основания, разрушая несущие стены – и вот теперь она готовилась рухнуть уже окончательно, погребая под собой десятки миллионов людей… кто-то сумеет выбраться из-под завалов, кто-то будет жить дальше на развалинах. А многих зашибет летящими камнями – не сейчас, так позже.

Стемнело. За окнами прогрохотал ливень, и вдали слышались громовые раскаты. Потом снова стихло, и лишь частый грохот вертолетов нарушал зловещую густую тишину за окном.

… Крис вышла на кухню. Есть не хотелось. Да и нечего особенно есть. Теперь карты отменили, ввели деньги, "как в нормальных цивилизованных странах", но с этими деньгами одно мучение, вот и теперь, зарплату должны были выдать месяц назад, сейчас в доме осталось ровно 2 кредита, из десятки, которую Йэн оставил ей, уходя. Йэну зарплату хоть давали вовремя в охране. В распределителях, говорят, ничего не было при Империи – да, но там всегда был хотя бы хлеб. И молоко. Вот теперь – нет уже действительно ничего. Можно отовариться в новооткрытых ларьках, торгующих скантийскими шоколадками, спиртным, сигаретами – но обычной еды в них тоже нет. Да и дорого все очень. Мама говорит – в Фаренскую войну, и то так не было. Ближайший распределитель от Крис на проспекте, остальные закрыли за ненадобностью, и в том распределителе – теперь он называется "магазин" – за хлебом надо вставать в очередь с ночных колоколов, иначе не получишь ничего.

В шкафу еще есть небольшой кусок хлеба, и немного лапши, в холодильнике – одинокий шмат сала, привезенного от мамы. То есть больше вообще ничего. Совсем ничего нет! Это уже, наверное, называется – наступление голода. Крис ощутила легкую панику. Впрочем, есть еще банки варенья, еще в прошлом году закатанного.

Но надо экономить все это. А вдруг придет Маркус – голодный из казармы, их там тоже толком не кормят? А вдруг придет Йэн? Или даже Элис?

Крис налила себе кипятка в кружку, бросила чайный пакетик. Чай пока есть. Без сахара. Неважно. С кружкой она пошла в комнату. Так и застыла – на экране видеона появился священник. В сутане.

Показывали площадь. Костер, лица "защитников демократии". Священник слегка улыбался в объектив.

– Скажите, пожалуйста, отец Анди, как вы считаете, вот те, кто там стоит, пытаясь защитить ценности уходящей эпохи – может быть, они тоже в чем-то правы?

– Ну в первую очередь, там стоят дети… – священник говорил уверенно, с легким напором, – которых туда поставили, и по сути, они не знают, что защищают. Их научили только выполнять приказы. Их не научили думать. Это в первую очередь их трагедия. Преступление совершают те, кто заставил этих молодых легионеров стрелять в собственный народ…

Крис передернуло. Ведь пока еще никто в народ не стрелял. Даже и не собирался. Она осторожно поставила на стол горячую кружку. Вот это больнее всего – и в церкви тоже раскол.

– Демократия – это нормальное, естественное состояние человеческого общества, – говорил священник, – так же, как рыночная экономика. Мы долгие годы жили в искусственном образовании и страдали, не имея возможности даже высказать то, что думаем. Мне печально в первую очередь то, что для тоталитарного принуждения использовались символы христианства, использовалось имя Христа…

…Нет, церковь не развалилась на разные ветви, как некогда это произошло с орденом Хавенов. Просто теперь надо думать, к какому священнику идти. Духовник Крис, отец Бенедикт, был имперцем. Его возмущали происходящие перемены. Он учил терпеть, раз нет возможности как-то противостоять этому. В конце концов, подлинное отечество христиан – на небесах.

А были и другие священники – вот такие… те, что радовались "обновлению". Проклятое словечко, введенное в обиход самим свергнутым императором – Майтом 1м. После того, как умер Вэйн IV, все пошло наперекосяк… Чертово Обновление.

Крис была уже наслышана о таких священниках, как вот этот отец Анди. Почему-то странным, очень странным образом любовь к демократии у них сочеталась с рядом других признаков – все эти священники, как один, не проявляли должного уважения к Литургии, вносили в установившийся порядок службы какие-то изменения… кроме того, они допускали к причастию тех, кто живет в блудном сожительстве, допускали вообще без исповеди, никогда не произносили слов "грех" и "ад", и вообще изо всех сил, видимо, стремились быть символами христианской любви и свободы. Но это у них плохо получалось. Очень плохо…

Звонок дискона вырвал Крис из оцепенения. Она убавила звук.

Звонила Тавита.

– Привет! Видик смотришь? Ну дела, да? Твой Маркус-то где?

– Не знаю я, – сказала Крис, – в казарме… мне же не положено знать ничего!

– Не расстраивайся, – вздохнула Тавита, – все будет нормально. Да, а знаешь, что я звоню? Мне тут через третьи руки позвонили, передали от Йэна сообщение…

– Да?!

– Ага. В общем, он жив-здоров, все нормально. Но главное – слушай радио "Звезда"! Он вроде бы там, на радиостанции. И они передают нормальную информацию.

– Хорошо… спасибо… – выдохнула Крис. Господи, почему же она не знала этого раньше…

– Я уже слушаю.. они там молодцы! Слушай, Крис, знаешь, меня это все так бесит! Ты только посмотри видак – "наш народ хочет демократии". А мы что, не народ? Я вообще эту демократию не понимаю! Вот допустим, проголосовало 60 процентов за что-то. А 40 что – уже не люди?

– Действительно, – медленно сказала Крис, – если подумать, все, все мои знакомые не хотят эту демократию. Вообще. Хотят, чтобы все было, как раньше.

Все, кроме Элис, подумала она. Но Элис еще молодая и глупая.

И на работе – большинство. Ну есть две-три заводные тетки-демократки… А так… да всем хочется спокойно работать, жить, чтобы в распределителе хоть что-то было, и вообще… устали уже просто.

Они что – не народ?

Крис попрощалась с Тавитой и включила маленький радиоприемник, встроенный в часы.

…– Таким образом, обстановка на площади сейчас становится все более напряженной, – говорил кто-то в эфир, – все больше вертолетов, увеличивается толпа. На площади светло как днем. В сторону легионеров летят камни, а теперь еще и бутылки с зажигательной смесью. Среди ребят имеются пострадавшие. Однако никаких стычек, кроме инцидента, о котором мы говорили в прошлый раз, нет. Видимо, что-то должно произойти уже в ближайшие часы. К сожалению, мы пока не можем передать вам новости из Коллегиума. Но надеемся, что очень скоро нам удастся их получить. А сейчас с вами будет говорить товарищ Йэн Савинта, член КИДа.

Крис вздрогнула и положила ладонь на крошечный приемничек в основании часов – как будто могла коснуться пальцами Йэна.

И раздался родной низкий голос, такой успокаивающий, уверенный. Как будто и не падал самолет в бездонную пропасть…

– Товарищи! Уже третьи сутки Коллегиум Империи Дефенденди находится в Резиденции Императора. Мы удерживаем многие ключевые точки столицы. Мы не хотим гражданской войны, но не можем мириться с тем, что произошло в стране в последние годы. Мы надеемся и рассчитываем на мирное решение проблем. Мы не против обновления, не против позитивных изменений во внутренней и внешней политике. Но мы не можем примириться с обнищанием народа, с почти полным уничтожением социальных гарантий, с разрушением нашей страны. Наши противники постоянно говорят о поддержке народа. О том, что там на площади собрался народ. Если в древние славные времена рыцари-хавены воевали под девизом "Так хочет Бог!", то в наше время демократы изменили этот девиз, они говорят – "Так хочет народ!" Но где на самом деле наш народ? Там, на площади? Или же там, на площади святого Квиринуса собралась молодежь, разогретая пропагандой, а народ – он сейчас трудится на заводах, верфях, комбинатах, охраняет границу, выращивает хлеб? И чего хочет этот, трудящийся народ?…

…– Йэн, – прошептала Крис. Господи, только бы с ним ничего не случилось… ведь ясно же, что они проиграют. Да, он прав, и народ даже за них -только в этот раз народ проиграет. Они проиграют. Господи, возможно ли сделать так, чтобы Йэн остался жив и здоров? Господи! Крис всхлипнула и вытерла глаза тыльной стороной ладони.

И Маркус… И Элис…

Господи, да за что нам все это?!

…– И в заключение напоминаю: всех, кто поддерживает КИД, мы просим не покидать своих блоков. На улицах опасно. Мы не хотим гражданской войны и не призываем к ней. Все должно решиться на уровне высшей власти. Все, кто выйдет сейчас на улицу – по сути поддерживают демократов…

Нога болела все сильнее. При малейшем движении штанина скребла по ожогу, вызывая очередной приступ боли, и что еще хуже – начала кружиться голова. Неужели ожог такой большой? Да нет, просто слишком долго они уже на ногах… слишком долго.

Маркус стиснул зубы и выпрямился.

Хотите, чтобы мы играли роль? Мы ее сыграем.

Но не ту, которой вы от нас добиваетесь.

Сзади раздались шаги, едва слышно. Голос дектора сказал над ухом.

– Ней, ты как? Заменить тебя?

– Нет, – ответил Маркус сквозь зубы, – я постою.

– Сильно зацепило ногу?

– Нет.

Дектор зашагал дальше. Маркус взглянул вперед, где в перекрестье световых потоков, бушевала людская стихия. Лучи прожекторов сбоку, сверху – с вертолетов, изредка просверкивающие молнии… а дождя так и нет. Они что, тучи самолетами разгоняют? Конечно, дождь испортил бы съемки.

Маркус дошел уже до какого-то последнего градуса усталости. Как в тяжелом марш-броске. Он перестал воспринимать внешние раздражители. В них продолжали все еще что-то швырять. Рейм над ухом говорил, что хорошо бы сейчас в самом деле отдали наконец приказ… убивать сволочей, теперь только убивать. Толпа что-то орала. Маркусу уже не хотелось убивать, вообще ничего не хотелось. Злость давно прошла. Ушли все мысли, воспоминания, чувства. Он начал ощущать ночную прохладу. Боль в ноге была досадной, но пожалуй даже как-то приводила в чувство. Он поднял глаза, и увидел между тучами вверху просвет. Собственно, небо было черным, и просвет заметен лишь потому, что там, в узком треугольнике сияла какая-то незнакомая звезда.

Маркус поймал себя на том, что улыбается.

Господи, сказал он с чувством, спасибо Тебе, что Ты есть. Что Ты создал этот мир. Господи, слава Тебе!

Прости меня, Господи, за то, что я был таким дураком.

Прости меня за то, что я так мало верил в Тебя.

Я так рад, что Ты есть! И даже за то, что мы тут стояли сегодня весь день и терпели все это – спасибо Тебе, потому что иначе, может, я никогда бы и не понял, до какой степени Ты все-таки ЕСТЬ!

В этот момент что-то шевельнулось там, впереди. Маркус перевел было глаза на людскую массу, и с удивлением почувствовал, как что-то черное и острое втыкается сбоку между шеей и челюстью, у основания шлема, и как жгуче и неумолимо рвет живую плоть, прорываясь к самой сердцевине мозга…

В следующий миг его земное сознание погасло.

…Несколько лет спустя некий журналист, не то родственник, не то знакомый кого-то из погибших в ту ночь легионеров, попытается начать расследование. То ли 20 человек погибло, то ли 70. Кто стрелял, откуда – из толпы, с вертолетов, или (как он сильнее всего подозревал) из окон зданий вокруг площади. Зачем стреляли – вероятнее всего, чтобы все-таки спровоцировать легионеров, заставить их перейти в наступление, чтобы «восставший народ» под бело-желтыми знаменами получил моральное оправдание. Но это требует расследования и доказательства. Журналист соберет множество показаний, среди них очень интересные. И в самом разгаре работы будет случайно убит гопотой в подъезде собственного дома – гопоты к тому времени в Эдоли появится великое множество, Эдоли даже начнут называть в прессе «великой криминальной Империей». Все собранные материалы, как водится, бесследно исчезнут…

– Стоять смирно! – крикнул дектор Рид, коротко, зло, уже без мегафона – но его услышали. Он назвал две фамилии, и двое курсантов подхватили тело Маркуса Нея и отнесли его в тыл, к стене, туда, где стояли машины. Когда они вернулись в строй, наконец-то хлынул дождь.

У ребят тряслись руки. Кто-то, кажется, плакал, но из-за дождя этого не было видно. Каждый теперь чувствовал себя мишенью – но уйти было нельзя, невозможно. Впрочем, и стоять им оставалось недолго. Ливень обрушился стеной, разделяя сторонников империи и демократии, остужая разгоряченных холодным душем, тщательно смывая с брусчатки следы крови, в том месте, где только что стоял курсант Маркус Ней.

Спектакль заканчивался. Прошло еще два трислава, ливень постепенно стихал.

В город с трех сторон, по основным магистралям входили танки.

Крис выпила немного успокоительного. Открыла банку варенья и съела все же с вареньем кусок хлеба.

У нее начало болеть сердце. Ничего особенного, обычная кардиалгия. Как говорят, на нервной почве. Сердце колотилось почему-то, и в голове стучало имя, одно только имя "Маркус". Она стала думать о Маркусе. Решение мальчика пойти служить в Легион было неожиданным. В общем-то, она уже понимала, что Маркус будет делать военную карьеру. Может быть, поступит в школу разведки, как Йэн. Крис так до конца и не поняла мотивов сына – почему именно Легион? Охрана порядка… рутина, в общем-то. Понятно, если бы он хотел служить в ДИСе, как Йэн… хотя служба в ДИСе часто и начинается с легионерской.

Она вдруг вспомнила, что Маркус в детстве был очень хорошенький, и его принимали за девочку. Говорили – ваша младшенькая дочка. Он был очень кудрявый, шапка пышных волос, большие серые глаза, длинные загнутые ресницы. Потом эти кудри распрямились, сейчас у него мягкие слегка волнистые волосы. Впрочем, это когда отрастают – обычно он стрижется очень коротко. Маркус был всегда очень ласковым. Эмоциональным. Не похож на Элис совершенно. И злился легко, за что страдал – пока не познакомился с Йэном. Как он любил Йэна…

Снова передавали площадь. Крис включила звук видеона.

Но это запись. Еще день, яркое солнце, жара. Или, может быть, вечер. Словом, еще светло. Фигура, лежащая ничком на мостовой – какой-то парень в гражданском. К нему бросаются люди, поднимают, перекладывают на носилки. Видна кровь на голове. Лужица крови на мостовой…

– …побоище у Белых ворот. Вы только что видели жертву тоталитарного произвола. Чем был виноват этот парень, пришедший на площадь, чтобы выразить свою гражданскую позицию? Он пришел без оружия, с цветами. Он всего лишь хотел сказать то, что думает. Его жизнь была оборвана в самом начале дубинками озверевшего Легиона…

Какие-то лица, взволнованные совсем юные девушки.

– Но вы не уйдете отсюда?

– Нет, мы не уйдем! – восклицает одна из них, прижимающая к себе плакат с огромной ромашкой, на которой написано что-то про свободу, – они не заставят нас уйти!

– Вы видели, как это происходило?

– Да, – отвечает вторая, – это было так страшно! Люди падали под ударами дубинок, и легионеры били их ногами…

Крис вдруг затошнило. Кажется, мигрень начинается… может, принять что-нибудь обезболивающее. Она вышла на кухню, вытряхнула аптечку, стала рыться в коробочках и флаконах. Господи, да почему, почему мне так плохо, так тоскливо? Господи, да что же со мной?

Может быть, позвонить по тому самому номеру… который Йэн дал на крайний случай…

Но что она скажет – что ей тоскливо? Истеричка…

– Мама!

Она вздрогнула, обернулась. Голос Маркуса – веселый хрипловатый басок… чушь какая. Он же не здесь. Его здесь нет. Он где-то на дежурстве. У нее галлюцинации – здравствуйте, приехали…

Так позвал, будто он здесь, в комнате. Но там, конечно, никого нет. Пустота. Почему все время лезут мысли о Маркусе? Она очень, очень любит своего мальчика. Он давно вырос, и… об этом как-то не думаешь. Но я его очень, очень люблю… мой маленький, сероглазый, кудрявый мальчик.

Неожиданно для себя самой Крис вдруг упала в кресло и разрыдалась.

Йэна допрашивали не профессионалы. Это он понял довольно быстро и перестал волноваться насчет обычных в таких случаях вещей – выдержит ли психоблокада, не заставит ли невыносимая ломка вспомнить имена и факты, которые следует скрыть. Выдержит. Йэну давали отдохнуть между допросами, даже поспать, насколько это было возможно. Наркотик дали только раз, да и то слабенький, Йэн почти его и не почувствовал.

Правда, у непрофессионализма была и другая сторона – никто не придерживался определенной выверенной методики, а фантазия человеческая, как известно, не имеет границ. Никто особо не беспокоился о том, чтобы не калечить подследственного. Сначала Йэна долго и незамысловато били. Через несколько дней началось такое, о чем Йэн позже старался никогда больше не думать. Просто забыть, не помнить о том, до чего в своем падении может дойти человек. Йэн довольно быстро терял сознание от боли – дозировать правильно они не умели и не стремились. Каждый раз, задыхаясь от ужаса, когда его волокли в ТУ камеру, со стенами, покрытыми белым кафелем, Йэн внушал себе одну мысль: сегодня я сдохну. Сегодня я обязательно сдохну. Надежда у него была. Болевой шок – и остановка сердца. Здесь у них даже врача нет, так что шансы имеются. Есть вещи, которые мужчина не может перенести и остаться в живых.

Но Йэн почему-то оставался.

Иногда ему казалось, что у допрашивающих вообще нет определенной цели, не нужна им никакая информация – вопросы ему хоть и задавали, но вяло и редко – а цель только одна, удовлетворить садистские инстинкты и бессмысленно поиздеваться. Но наверное, так ему только казалось.

Он плохо замечал, куда его тащили после допросов. Кажется, камеры менялись. Иногда рядом никого не было, иногда – какие-то люди. Йэну было не до людей. Он применял метод мгновенного засыпания, но очень скоро просыпался, шевельнувшись во сне – от боли в избитом, переломанном теле. Заставлял себя повторять псалмы, один за другим. Это помогало отвлечься. Сердце снова начало пошаливать – так было раньше, в Сканти, но там ему все же не так досталось.

Однажды он пришел в себя, ощутил под собой не кафельный пол, а что-то деревянное. И стена – не белая кафельная, а крашенная. Значит, пока еще пауза. Пока еще можно отдыхать. Йэн со свистом втянул воздух.

Кто-то наклонился над ним. Лицо чем-то знакомое, где-то Йэн его видел уже. И не в форме. В серой дерюжке – значит, это другой заключенный. Йэн чуть расслабился внутренне. Не опасно.

– Ты как? Живой? Пить хочешь?

Он хотел. Тот, другой дал ему воды, приподняв голову. Шевелиться было больно.

– Ничего себе, как они тебя… Говорить можешь?

– Не очень, – Йэн шевельнул губами, они были слишком толстыми и непослушными.

– Тебя ведь зовут Йэн Савинта? Меня Петрос Рок. Я из пятого отдела. Помню тебя, ты был начальником шестого. В ДИСе, давно уже…

Теряю профессионализм, подумал Йэн. Забыл. Пятый отдел – тоже уголовный, как у Тарсия, но там всякая мелочь, бытовая преступность – кражи там…

– Привет, Петрос, – прохрипел он.

– Я тоже был в КИДе, – сообщил сосед по камере, – только вчера вот взяли. Аресты еще идут.

– Что… там? Снаружи?

– Там… там все плохо, Йэн. Очень плохо. Демократы у власти… это их "Народное единство". Мадар теперь президент вроде как. Ты когда сюда попал-то?

– В ту ночь… когда танки…

– А, ты тогда ничего не знаешь. Ну, кто ввел в город танки – так и неизвестно. То ли наши отдали приказ, то ли Мадар с его "Народным единством". Только все три центурии тут же перешли на сторону демократов. Мадар сам въехал на броне, красавец такой. Оборону на площади сразу прорвали, что там стояли-то, пацаны, без оружия почти. Демократы ворвались в резиденцию. Гарвен, Крета, Лайер – убиты. Передали, конечно, что покончили с собой, да. Остальные все арестованы. Вчера выпустили указ о запрете имперской символики – красного флага там, крестов… в смысле, кресты можно только в церкви. Говорят, готовится новый договор со Сканти, Мадар заявил, что скантийские экономические советники теперь возглавят перестройку нашей экономики и приватизацию… Да, и… – Петрос помолчал, – Лерана и Маккар объявили о своем государственном суверенитете…