Текст книги "Эмигрант с Анзоры"

Автор книги: Яна Завацкая

Странно мы устроены, думал я, лежа на куче щебня и созерцая проносящиеся мимо полуоблетевшие рощи. Ведь еще совсем недавно мы думали, что человеком движет, как правило, нечто высокое, идея какая-нибудь. Особенно, в трудных условиях, на войне, скажем. И ведь мы были не хуже других, никто не назвал бы нас шкурниками. И вот теперь… позавчера нас еще гнала вперед мысль о Таро – вроде, мы обязаны ему, вроде, мы должны дойти, чтобы он не зря погиб. А сегодня… мысль о Таро так слаба… ну больно, конечно, невыносимо больно, когда подумаешь о нем. И пустота эта ощущается, и сиротливость. Ну что мы вдвоем? Но пропало это ощущение – чтобы Таро погиб не зря. Пропало, и все наши действия – следствия каких-то самых простых чувств. Мне бежать не хочется, потому что хочется быть сытым и защищенным, и чтобы Арни не мучился. Но, как только я получил сенсар, так сразу жажда деятельности возникла. Арни бежал тоже вовсе не из любви к свободе – потому что живо воспоминание о боли и страх новой. Так что же, вот это все, что нами на самом деле движет, такие простые вещи – голод, холод, боль, страх… Но ведь Арни не выдал меня, несмотря на страх и боль. Значит, есть еще что-то настолько же важное, настолько же связанное с самой нашей природой. Любовь. Бог есть любовь, вспомнил я Таро. Он погиб, чтобы мы, его друзья, могли жить. Арни терпел боль ради меня. Чем я смогу ответить моим ребятам? Моим братьям?

Поезд пересекал большой мост. Река – огромная, полноводная серебрилась далеко внизу. На противоположном берегу виднелись здания какой-то общины.

– Ланс… а ведь это Сурана!

– Почему ты думаешь? – усомнился я.

– Я не думаю, я знаю, – сказал Арни нетерпеливо. И принялся объяснять – к востоку от нашей общины на неделю пути вообще нет крупных рек (не Рагоша же это?). А Сурана как раз и находится примерно там, где по расчетам Арни должна находиться…

– А это значит, – закончил Арни…

– Что мы едем в сторону Баллареги!

Бог, Цхарн или, скорее уж, кто-то другой, занимавшийся нашей судьбой, теперь, похоже, решил хоть немного нам посочувствовать. Это, конечно, ничего не значило – у нас нет шансов попасть в Балларегу. Во всяком случае, через вокзал – там наверняка все оцеплено. Я же сообщил сдуру, что мы бежим в столицу…

Но мы ехали всю ночь. Было тепло под грудой щебня, вечером мы перекусили и выкурили по косячку. Единственное, что было действительно плохо – под утро у Арни появились хрипы. Он ничего не говорил, улыбался, только в глазах появилась какая-то затравленность и тоска.

Одного укола, конечно, недостаточно. Арни нужно в больницу, нет другого выхода… Временами я думал, что все это – полное безумие. Особенно, когда задумаешься о цели нашего побега. Это Таро нас убедил. А что у Таро – детские наивные воспоминания… папа, мама. Правда, странно, что он запомнил адрес, это уже что-то значит. Но все равно… Таро хоть немного квиринец. А мы? Ну не может быть такого, чтобы эти квиринцы вот так просто могли принять незнакомых парней. Кто мы им? Мало ли таких желающих… Они же не могут брать к себе всех подряд, кто хочет. К тому же если это официальный наблюдатель, то он не имеет права ссориться с нашей властью.

Это было какое-то безумие. Ведь Арни тоже все это понимал, не мог не понимать. Он гораздо умнее меня. Боль… да, я понимаю, что это такое. Не только боль, но ужас этот, ощущение неотвратимости ужаса и полного своего бессилия. Но в конце концов боль была позавчера, и воспоминание вряд ли сильнее сегодняшнего, настоящего ощущения подступающей одышки.

У нас нет выхода, хотел я сказать. Нам нужно вернуться. Квиринскому наблюдателю мы не нужны. Надо сдаться и принять все, что нам предстоит. Вероятно, и Арни хотел мне сказать то же самое. Это было бы разумно. Вернуться.

Только не хотелось. Ни в нос получать не хотелось, ни на качалку. Ни выслушивать всякие гадости. Ни под суд. Не хотелось, чтобы они все оказались правы, а мы – нет. Вот мы и ехали со своей гордой правотой на груде щебня в неизвестность.

…Я проснулся оттого, что вагон стоял. Полежал немного – никаких звуков не доносилось снаружи. Стоим мы, видимо, давно уже.

…что же так, вечность лежать? А если это уже конечная станция, и скоро вагоны разгружать будут? Все равно нужно посмотреть. Я осторожно выкопал голову. Кажется, нет никого вокруг. Я начал освобождаться.

Вокруг было пусто. Мы стояли на большом вокзале, где-то на дальних путях. Осмелев, я даже влез на щебень и смог прочитать вдалеке над вагонами название станции: Райзнок.

Мать моя, а ведь это совсем недалеко от Баллареги. Тут уже и пешком можно дойти. Езды, может быть, часа два.

Что делать? Ждать, пока снова поедем? Но вдруг это конечная? Я спрыгнул на землю, прошелся вдоль вагонов… Так и есть – тепловоз отцепили. И стоим мы в тупике. Стали бы они менять тепловоз, если до Баллареги всего два часа? Значит, это конечная. Я снова влез на платформу. Разыскал торчащую из щебня дыхательную трубку Арни, постучал по ней. Через минуту черный и недовольный Арни оказался на поверхности. Я коротко обрисовал обстановку.

– Думаешь, пешком пойдем? – спросил Арни. Я пожал плечами.

– Еда у нас есть… немного, но, может, хватит. За два дня мы должны дойти – если не заблудимся. Да мы не заблудимся, будем на железку ориентироваться. А через вокзал все равно в столицу не попасть.

– А если на какой-нибудь пассажирский попробовать? Здесь электрички должны ходить. Видишь, может, нас уже и не ищут особо.

– Ну давай рискнем, – согласился я. В любом случае здесь оставаться не стоило.

Мы сжевали по сухарю. Пить уже хотелось сильно. Сенсар было решено приберечь на потом. В самом деле, думал я, чего мы изображаем из себя каких-то суперагентов. Делать больше нечего Охране, как только нас ловить по всем городам. То есть в поиске мы, конечно, числимся, светиться нам нельзя. Но вряд ли на нашу поимку брошены все силы Охраны и общинников.

Надежды наши оказались тщетными.

Едва мы добрались до первого пассажирского перрона, как тут же нарвались на молодого человека в серой форме. Что неудобно на вокзале – из-за поездов не видно ни хрена. Вывернешь из-за угла, а тут… теоретически понятно, что на каждом перроне дежурит охранник, так оно и обычно бывает, а уж тем более, когда объявлен большой розыск. Но охранник мог оказаться далеко от нас, мог не успеть подойти. А наша судьба оказалась в этот раз несчастливой – мы прямо на него и наткнулись. На Верного Стража Державы, Бесстрашного Слугу Цхарна. И он не растерялся, рот не раскрыл, увидев двух черных, перемазанных типов, осторожно вылезающих из-за вагона. Он двинулся прямо на нас, одной рукой зажимая «Рокаду», второй – сигнальник, готовясь поднять общую тревогу.

Не было никакого смысла дожидаться и объясняться с охранником. Мы невольно попятились, прикидывая дальнейший ход действий. Понятно, что сейчас этот Слуга в любом случае поднимет общую тревогу, так что на первый путь бежать – это самоубийство. Им, вероятно, все равно, живыми или мертвыми нас брать, так что стрелять будут обязательно. Пожалуй, единственный выход – назад, к товарным путям и за вокзал… там вряд ли есть Охрана, и может быть, нам как-нибудь повезет.

Через две секунды мы уже неслись, перепрыгивая через рельсы.

– Стой! Стой, кому говорю! – орал охранник. – Стой, стрелять буду!

Сигнальник уже верещал на весь вокзал. Успеют оцепить, нет? Вся надежда, что не успеют… Сзади что-то хлопнуло, еще раз… стреляет, гад, все-таки. Мы нырнули под стоящий товарняк. Всю жизнь больше всего я почему-то боялся смерти под поездом. Сейчас ка-ак тронется… Ничего, обошлось. Но охранник тоже оказался смелым, рванул за нами под поезд. Так, значит, и будем двигаться. В тот момент, когда мы лезли под следующий состав, охранник выскочил в междурядье и снова пальнул. Я одновременно услышал выстрел и почувствовал страшный и горячий толчок. Уже когда валился под поезд на рельсы, понял, что толчок был в руку куда-то, вниз. И там, под вагоном, за какую-то секунду я успел осознать, что этот гад прострелил мне предплечье, и прижать раненую руку здоровой, и почувствовать, как льется на пальцы что-то теплое. Но выскочили мы почти без задержки, а дальше поездов уже не было, мы ожесточенно прыгали через рельсы, охранник сзади что-то орал и стрелял, Арни повернулся ко мне на бегу: «Ты как?» – «Пошли!» – заорал я, чтобы не терять времени. Вокзал кончился. И тут охранник схватил меня за куртку и стал поднимать пистолет – то ли пригрозить, то ли, что скорее всего, застрелить. Арни прыгнул на него, я развернулся и изо всех сил ударил ногой в то место, где по идее, должны быть яйца. На охранника это не произвело большого впечатления, по-видимому, я не попал, но освободиться мне удалось. Благодаря Арни. Мы пробежали еще сколько-то, свернули в переулок, и тут увидели мотоскар.

– Скорее! Садись! – крикнул Арни. Я знал, как он умеет ездить… на сборах мы изучали двс, и нам даже дали немного посидеть за рулем и на мотоскаре пару кругов дать. Я умел это все же лучше Арни, у меня даже неплохо получалось. Но сейчас выбора не было. Я вскочил на сиденье позади Арни. Чем хорош мотоскар – никакого ключа не надо. Ручку раскрутил, и езжай. Конечно, желательно колесо запирать, но это часто не делается, долго и хлопотно, да и кому нужен чужой скар, заправиться уже ведь не удастся, куда его? Но сейчас нам это было очень и очень на руку. Сзади вновь что-то заорал охранник, но Арни уже рванул с места. Я кое-как держался за поручень здоровой рукой. Мы вильнули в одну сторону, в другую, едва не въехали в столб, но потом Арни каким-то чудом выправился и наддал газу…

Понятное дело, думал я, каким-то чудом удерживаясь в седле. Сейчас поднимут по тревоге охрану, далеко нам не уйти. Доехать до Баллареги – и думать нечего. Я бросил взгляд на индикатор бензина – ха-ха… на полчаса езды, от силы. Потом скар станет совершенно бесполезным, нам никто, никогда, ни при каких условиях не позволит его заправить. Поднимут вертушку, засекут, выпустят машины… действия Треугольных предугадать не трудно. Арни это тоже явно понимал, потому что при первой же возможности свернул с шоссе на какую-то проселочную дорожку, а с нее – чуть ли не на лесную тропинку. Скар подпрыгивал и ревел на каждой кочке. Но лес прикрывал, и появилась надежда, что нас, может быть, потеряют.

Только бы от преследования уйти… хрен с ним, с транспортом, пешком до Баллареги дотопаем. Лишь бы уйти сейчас. Бог, сказал я, если ты есть все-таки, помоги нам уйти, пожалуйста. Может, я не прав, может, мы ошибаемся, мы потом это поймем. Но помоги уйти сейчас. Голова начала кружиться. Сознание бы еще не потерять. Арни вдруг остановил машину. Спрыгнул с седла.

– Ты чего? – спросил я, едва ворочая языком.

Тихо было так вокруг… Листья только шуршали, падая. Удивительно тихо, после всей этой гонки, стрельбы, рева мотора.

– Показывай, – сказал он, – куда он попал?

Я только сейчас понял, что левая рука моя все это время, оказывается, страшно болела и мешала. То есть, что мешала, я чувствовал, конечно. И она не то, что болела, а просто находилась в огне. То есть ее просто не было уже, а был сплошной огонь. Он жег, конечно, но как бы отдельно от моего тела. Кровь лилась потихоньку, темная, видно венозная.

Арни только глянул, и тут же сбросил куртку, стал стягивать рубашку свою, грязную и заскорузлую от крови. Понятно, больше перетянуть у нас нечем. Арни оторвал рукав, относительно чистый, разделал его на две половины и стал изо всех сил затягивать мне рану.

– Пуля там сидит, – сообщил он безжалостно, – в кости, похоже. Дрянь дела…

Я сглотнул комок.

– Давай мою рубашку, – сказал я, – она хоть почище.

Арни согласился. Из рубашки он скроил вполне приличный бинт и туго замотал мне предплечье.

– Крови ты много потерял, дрянь,– сказал он озабоченно, – хорошо бы сейчас уже остановилась…

– Вряд ли там крупная вена задета… это не такое уж кровотечение, – сказал я. Мне доводилось видеть хорошее кровотечение. Но на душе было как-то пакостно… тревожно как-то. Если бы я точно знал, что рана эта меня доконает, что крови ушло слишком много, или что кровь не остановится, или что начнется нагноение, я бы, может, и успокоился. А так, когда не знаешь, чего ждать, что думать…

Какого черта! Я разозлился на себя. Теперь уж мы обязательно дойдем. Это смешно, от Райзнока не дойти до Баллареги. Доползем, как угодно – но доберемся… здесь всего дня два ходу. Может быть, нас и не поймают… Еще есть банка консервов, немного сухарей.

– Главное, не ошибиться с направлением, – сказал я озабоченно.

– А чего направление? – ответил Арни. – Райзнок находится точно на юге от столицы. Пойдем на север, по солнцу, и рано или поздно все равно выйдем. Тебе идти-то не тяжело… с рукой?

– Не с ногой же. Если ты можешь идти, то и я могу.

Да и выхода, если честно сказать, у нас не было.

Мы шли три дня и так и не добрались до Баллареги.

Мы уже видели дым, поднимающийся из ее труб. Прошлой ночью мы стояли на холме и созерцали сияние огней в долине, оконный свет всех общин Баллареги. А за день мы смогли пройти совсем немного. Совсем немного.

Немного мы прошли и вчера – нас снова засекли Треугольные, и нам снова удалось уйти, но к столице мы почти не продвинулись. Практически мы шли только в первый день. Мы съели все, что было в мешке, и только зажигалка еще оставалась у нас. И как это ни было опасно, но в эту последнюю ночь я развел огонь. В яме, в полуоблетевшей рощице посреди степи.

Слишком уж холодно…

Арни сидел, привалившись боком к бревну, и хрипел. Я не думал, что это будет так страшно. Моя рука разламывалась от боли, но хуже были эти хрипы… это были уже не нормальные, привычные дыхательные шумы, это был сип какой-то, предсмертный сип. Сегодня мы шли очень медленно. Мы останавливались у каждого поваленного дерева, где можно было присесть. Я пробовал нести Арни, но слишком уж болела рука. Арни два раза убедительно объяснял, почему я должен его оставить и идти в одиночку, второй раз я чуть не треснул его… сдержался, конечно.

Мне казалось, что я и сам задыхаюсь. Что это мне не хватает воздуха… время от времени на меня нападали приступы судорожного кашля. Впрочем, я действительно был болен, кололо в боку, голова кружилась – от раны или от начавшегося воспаления легких. Возможно, у меня был жар… не знаю. Мне было не до того сейчас.

– Ланс, – прошептал мой друг в промежутках между хрипами, – завтра ты дойдешь… до Баллареги. Ты должен… обязательно.

– Завтра я найду какой-нибудь транспорт. Лошадь или скар. Или машину. И мы поедем, – пообещал я. Действительно – это был единственный приемлемый вариант. Арни не дойти самостоятельно.

Сейчас, при свете костра, его лицо уже не выглядело так страшно, как днем. Днем – светящиеся огромные глаза в черных провалах, на восковом, мертвенном лице, еще и со ссадинами. Сейчас он выглядел почти нормально. И даже, казалось, почти не задыхался, так, губы судорожно вздрагивали… И хрипы стали тише – на самом деле это значило, что дышать ему становилось все труднее.

Он не задохнется, подумал я. Умирают от другого… не справляется сердце, кровь становится ядовитой.

Верю ли я в то, что завтра удастся найти повозку, скар или хоть что-нибудь? Что Арни сможет сделать хоть шаг? Хотя бы подняться?

К утру ему всегда становится хуже.

– Ты бы поспал, Ланс… что толку сидеть.

Я ничего не отвечал… спать. Это сказать хорошо – спи. Как только закроешь глаза, так забываешь обо всем, и боль подступает. Такая, что хочется встать и залезть на ближайшее дерево. Она, конечно, и так не легче…

И вся ночь впереди. Самое страшное во всем этом – вся ночь впереди. Это хуже боли, хуже страха за себя и за Арни. Великий Цхарн, что бы я ни отдал за то, чтобы приблизилось утро…

– Ничего, – сказал я, – ничего… мы переживем, Арни. Только эту ночь как-нибудь бы пересидеть. А утром мы найдем что-нибудь. Обязательно найдем, вот увидишь. Завтра будем в Баллареге. Она ведь уже рядом. А там – или найдем квиринца этого, или уж нас возьмут. Эту ночь бы только пересидеть.

– Да… да… – выталкивал Арни сквозь хрипы.

А потом он вдруг начал шептать.

– Помнишь, Ланс, я летом еще сочинял… стих… и не закончил… не понял, про что, почему… я сегодня последнюю строфу сочинил… я закончил… прочитать тебе?

– Давай.

И он стал читать мне свое стихотворение. Читал он ужасно, выдавливая слова из глотки, шепотом, глотая окончания. Но я помнил текст, мне оно тогда еще понравилось… у Арни бывает такое, он угадывает в стихотворениях то, что только еще произойдет. А последняя строфа мне просто в память впечаталась.

Я и до сих пор ее помню.

Вот это стихотворение, прочитанное Арни в темной ледяной яме у тусклого огня, осенней страшной ночью.

 
Мне к державности, доблести, святости
Не дано добавить ни йоты.
Мне б в ночное – коней на лугах пасти…
Что ты шепчешь, мой милый, что ты?
 
 
Не вершить нам геройских подвигов,
И фанфарный гром поднебесный
Не для нас. И потомки во мгле веков
Не помянут эпитетом лестным.
 
 
Хоть и молодо, да не зелено.
Что за осень – лучи да звоны.
Что за степь нам с тобой постелена,
Что ни ночь, то марш похоронный.
 
 
Жизнь была коротка, уходить пора.
Ни следа, ни дыма, ни весточки.
Нынче низко летают ласточки,
Здравствуй, смерть, ты моя сестра.
 
 
Милый брат, прощай, тяжело дышать.
Помни, да не плачь обо мне.
Как державу ни жаль, смерть не будет ждать.
С ней уйду на луга сторожить коней.
 

Потом мы, кажется, забылись… или это только я забылся – не то сном, не то бредом. Я просыпался, видел измученное лицо Арни, страшный черный взгляд… Угли тлели, и не было сил разжечь костер снова. Холод так сковал меня, что пошевелиться было невозможно. И еще я страшно устал. Я хотел начать двигаться, что-то делать, разжигать огонь, но тут же обнаруживал, что проспал еще какое-то время. Арни навалился на меня, и еще поэтому мне было трудно шевелиться. Каждая его дыхательная потуга отдавалась в раненой моей руке.

К утру, когда начало рассветать, Арни умер.

Я знал, что нужно сжечь его. Или хотя бы закопать, как раньше делали. Я это понимал, разумеется. Так же, как понимал то, что мне никогда, ни за что с этим не справиться. Даже если бы у меня была настоящая лопата.

Я задержался рядом с ним. Забросал тело ветками и листьями, как мог. Просто посидел рядом.

Я чувствовал, что нужно еще что-то сделать. Может быть, как в старые времена, прочитать молитву. Но я никаких молитв не знал. И я прочитал еще раз стихотворение Арни, последнее, которое он закончил вчера.

 
Как державу ни жаль, смерть не будет ждать.
С ней уйду на луга, сторожить коней.
 

Потом я подумал о Таро. Жаль, что хотя бы вот так не удалось попрощаться с ним. Как это плохо, как неправильно, как ужасно, что он остался лежать там один.

Потом я подумал, что нужно идти. И вдруг ужасающе отчетливо понял, что ведь вот сейчас придется оставить Арни. Худое, длинное тело хорошо было видно под листвой, и даже лицо было видно немного. Он еще здесь… еще здесь. И вот сейчас мне придется оставить его и идти.

А зачем идти? Сесть здесь, рядом с ним… остаться… хватит того, что мы бросили Таро. Мне одному все равно не нужен никакой Квирин, вообще ничего мне не нужно. Теперь как будет – так и ладно. Сдохну – ладно, возьмут – пускай. В самом деле…

Только вот если меня не найдут… это же и следующую ночь так же мучиться. Нет, еще одной такой ночи… да то, что не пережить – ладно. Я и не хочу переживать. Просто это хуже смерти. Не смогу я… не смогу. Прости, Арни, но я не смогу больше с тобой сидеть.

Да и ты ведь далеко уже. Это ведь только кажется, что вот это нескладное, тощее тело – это и есть ты. Ты – где-то в другом месте. В Саду Цхарна или, скорее, в преисподней… или, может, ты теперь увидел Бога, если Он есть, конечно. Может, это просто оправдание моего малодушия, бессердечия, предательства… да, Арни, я предатель, говорил я, выбираясь из ямы. Я предатель, я бросил тебя – пусть мертвого, но оставил одного, хотя четко понимал, что не надо, нельзя оставлять. И предал я тебя только потому, что очень уж боюсь боли. Боюсь следующей ночи. Даже страх одиночества, страх остаться без тебя – слабее этого страха.

Едва я выбрался и зашагал по направлению к Баллареге, одиночество и в самом деле на меня навалилось снежным комом. Пока тело Арни было рядом, я этого не чувствовал. Видимо, совсем у меня крыша поехала – но все время казалось, что пока тело рядом, то и Арни еще здесь. Он просто как бы спит. Если заблокировать в памяти тот простой факт, что Арни не проснется никогда, и что надо учиться теперь жить без него… то как бы и все хорошо.

Господи, как все хорошо было еще вчера!

Да, мы еле передвигались. Да, нам обоим было невыносимо тяжело. Но нас было двое вчера…

Господи, зачем ты отнял его у меня? А Таро?

Великий Цхарн!

Впрочем, какой там Цхарн… мы виноваты перед ним. Цхарн нас отверг. Мы – всего лишь черви, попавшие под колеса повозки.

Мы неправы. Мы отвергли общину. Мы посчитали себя умнее и лучше других. Это гордыня.

Я зажимал больную руку здоровой. В глазах плыло… Мне было плохо, очень плохо. Даже боль в руке ощущалась не остро, как бы сквозь туман. Периодически я кашлял. Вообще стоило вдохнуть поглубже, как кашель одолевал меня, отзываясь острыми рывками в руке. Я старался неглубоко дышать.

Давно я думал об этом. Жизнь человека складывается из каких-то мелочей, из совершенно непринципиальных и неважных моментов.

Ты совершаешь каждый поступок, будучи абсолютно уверенным в его правильности. Ты можешь строить какие-то планы на будущее, можешь совсем о них не задумываться. Так или иначе, в повседневности ты поступаешь так, как кажется правильно, выгодно и справедливо в данную минуту.

И каждый поступок ты можешь объяснить себе и другим, и правильность его невозможно оспорить. Кажется, никакого иного варианта и быть не могло – в каждом случае у тебя не было даже выбора, ты мог поступить только так, как поступил.

А из совокупности всех этих поступков складывается твоя жизнь. Как мозаика складывается из разноцветных стеклышек. Только одна мозаика – произведение искусства, другая – бессмысленное пестрое плетение. Третья – произведение, с претензией на красоту и значительность, но безвкусное и пустое. Но складывая мозаику, ты не можешь знать заранее, что получится.

Есть ли какой-то внутренний смысл, логика во всем, что ты делаешь? Или вся эта жизнь не имеет смысла, вся она – набор плохо сочетающихся цветных стеклышек…

Ты совершаешь действие за действием, нанизывая их, подобно бусинам, на нитку. И потом, в конце, ты окидываешь взглядом завершенную работу… увы, от тебя сейчас не зависит то, что ты увидишь тогда. Ты можешь увидеть жизнь, полную внутренней логики, озаренную невидимым светом, правильную, чистую, красивую. А можешь увидеть и жизнь, которой будешь стыдиться. Ты не можешь предугадать этого заранее, так же, как не можешь и жить специально с той целью, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы. Никто и никогда с такой целью не живет и жить не может… И результат, то, что ты увидишь в конце, очень и очень слабо зависит от того, что ты напланировал и нафантазировал себе в начале.

Вот спроси какого-нибудь старвоса или Треугольного: с какой целью живешь? Услышишь в ответ очень многое… цели у них ясны, ориентиры четки. Слава Цхарна, величие Родины. А теперь вот разложи-ка жизнь его по составным частям, по минутам, и спрашивай одно за другим:

– Чего ради ты чистишь зубы? Ради славы Цхарна или величия Родины?

– Зачем ты читаешь школьникам лекцию об Общине? Ради Цхарна, или просто потому, что сегодня эта лекция стоит в расписании?

– За что ты распекаешь этого беднягу, стащившего сенсар? Цхарн тебе лично велел это делать?

– Зачем ты садишься есть? Ложишься спать? Бежишь на свиданку к общиннице из ткацкого цеха? Да черт возьми, хоть что-нибудь одно ты совершил сегодня Во Славу Цхарна? Хоть одно действие сегодня у тебя было ради того, чтобы Родина процветала?

Да нет ведь, просто потому делаешь, что так надо… что так принято… что вот именно это в данный момент кажется логичным и разумным. А в целом – да, возможно, что в целом все и складывается во славу Цхарна. А может быть, и как раз наоборот… если взять Зай-зая – то он Цхарну вряд ли особенно помог. Вот мы сбежали из-за него, а ведь могли бы быть и были нормальными хорошими общинниками. Хотя… может, Зай и прав, ведь сказано в Заветах: «пусть проявится все темное». Вот мы и проявились… как темные. Ерунда. Ни за что не поверю, что как общинники мы хуже остальных – Кабу, к примеру, или этого рыжего Ричи со второго этажа.

Так вот и со мной в тот момент происходило. Зачем я шел в Балларегу? Пожалуй, с того момента, как погиб Таро, во мне нисколько веры уже не оставалось в Квирин, в этого наблюдателя, в то, что он нас возьмет куда-нибудь. Просто идти в Балларегу казалось единственным решением. Можно было еще сдаться, но с этим всегда успеется. До Баллареги никаких общин больше не было. Если я дойду, взять меня будет очень просто, элементарно. А если случайно выйдет так, что я все-таки добреду до наблюдателя, ну что ж… Значит, попробую. Хотя, конечно, это почти невозможно, так не бывает. Ну не бывает, чтобы в этом мире кто-то пожалел меня, кто-то помог – реально. Верить в этого наблюдателя -потрясающая наивность. Да и вообще мне уже ничего в жизни не хочется. Я остался один. Ребята были куда лучше меня, умнее, сильнее – и погибли. Самым честным было бы погибнуть тоже.

Но не сидеть же среди холодной степи…

Так я и дошел до Баллареги. У домов крайней общины я остановился. Можно сейчас просто зайти, показать свой номер… Бить будут – я уже с этим почти смирился. Но тут рука полыхнула болью. Все же что-то ненормальное у меня с рукой, не может быть такой боли. Гангрена, что ли, уже началась? А если по руке? Нет уж. Я двинулся дальше. Обыкновенный животный страх меня гнал – что, если будут бить прямо по руке, по раненому месту?

Никого на улицах не было. Понятно, около полудня, народ на работе. Где-то кто-то копошился во дворах, возможно… но на улицах было пусто. Удивительно. Мне почему-то казалось, вокруг Баллареги кордоны должны стоять, как на границе. Да, если подумать – зачем? Кто побежит в Балларегу?

Может быть, вокруг резиденции Служителя и стоит охрана. Конечно, стоит…

Первым человеком, который мне встретился, была девочка. Маленькая такая, лет десяти, она с ужасом уставилась на меня. Я шел прямо к ней. Страшно, конечно. Заросший такой, оборванный дядя в куртке на голое тело, с грязным окровавленным бинтом на предплечье, дико горящими глазами.

– Ты не скажешь, где тут Звездный Квартал? – спросил я как можно помягче. Девчонка – слава Цхарну! – не испугалась, не побежала… и даже ответила тихо:

– Это тут недалеко… вот там проспект. Прямо по нему… до Общины Кэнко, а потом налево, и там увидите.

– Спасибо, – я заковылял дальше по улице. Интересно, сразу девчонка побежит сообщать или нет? Одна надежда – не сообразит. Не подумает, что не должны грязные и раненые дяди по улицам просто так шляться. И что надо сообщить воспитателю или Треугольному немедленно. Впрочем, возможно, что ей и не очень хочется идти сейчас к воспитателю. Может, ей влетело за что-нибудь. Или она решила с уроков слинять… с чего бы иначе ей торчать на улице одной в неположенное время?

Я рассчитывал эти варианты, а сам шел – упорно, потихонечку. Вскоре я действительно вышел на широкий проспект. Он здесь только начинался, поэтому я пошел прямо. Вскоре впереди замаячил патруль… это хуже, конечно. Вообще по проспекту идти – самоубийство. Надо держаться проспекта, но двигаться по переулкам. Я свернул в первый же попавшийся.

Я шел, как в бреду. А может, я и был в бреду. Временами я думал, что мне все это только снится, что я дошел до Баллареги, двигаюсь по улицам… а на самом деле я лежу сейчас в яме, рядом с Арни и тихо засыпаю… вот и хорошо. Главное – не проснуться.

Только боль в руке была настоящей. Она изводила и при каждом шаге прямо-таки взрывалась. Шаг – взрыв, шаг – взрыв… Во сне так не бывает. Боль во сне все же утихает, по крайней мере, у меня, во сне это только символ боли. А вот полубредовое это состояние, временами ног совсем не чувствуешь, будто плывешь над улицей – вот это похоже на сон. И еще дышать тяжело. Не мог же я от Арни заразиться, астма не заразна. Да и не так это у меня. Ему было выдохнуть тяжело, а мне – глубоко вдохнуть невозможно. Я часто дышал, и если сделать усилие и вдохнуть глубже, тотчас согнешься от кашля.

И в глазах – то рябь, то и вовсе темнеет.

Ужасно хочется лечь. Но глупо лежать здесь… холодно. Теперь уж надо дойти до чего-нибудь… хоть до тюрьмы. Может, и не будут бить.

Не знаю, сколько я шел, и как. В бредовом, полусонном состоянии как-то отыскивал путь, стараясь не уходить далеко от проспекта и не попасться патрулям. Часа два, наверное, шел – впрочем, это чистая спекуляция, не знаю я, сколько. Много.

В конце концов уперся я в ограду какой-то общины. Может, это и была та самая община Кэнко, про которую девчонка говорила. Может, нет… я пошел налево вдоль забора. И тут меня окликнули сзади.

– Стоять!

Я машинально застыл. Потом сообразил, что это Охрана, и побежал вперед. Сам не знаю, как мне это удалось. Просто испугался и побежал. По инерции, не подумав. Привык уже – спасаться, бежать.

Конечно, за мной загрохотали сапоги. Они пока еще не стреляли. Я зажимал руку и бежал чуть ли не трусцой, обливаясь потом… и конечно, меня бы взяли тут же, если бы забор не кончился, и я не нырнул в какую-то щель между домами следующей Общины… момент. Это не Община! Это просто какие-то отдельно стоящие дома. И на одном из домов я увидел табличку «Звездный». Значит, я все-таки добрался… удивительно. Удивительно, что этот мифический квартал вообще существует!

Мне что-то кричали сзади. Я осмотрелся и рванул через двор, пролез в щель в каком-то заборе… Передо мной тянулся длинный проход. Я пробежал по нему немного (крики и выстрелы, кажется, отдалялись), пересек какой-то двор, где женщина развешивала белье и посмотрела на меня дико и перепуганно. Я перешел на шаг – бежать больше невозможно, дыхания не хватало… темнело в глазах. Еще немного, и я свалюсь в обморок. И тут прямо передо мной на одном из домов возникла волшебная цифра «2».

Это Цхарн меня вынес к этому дому… или Бог, уж не знаю.

Балларега, Звездный квартал, дом 2.

Я стоял и смотрел на этот дом, самый обыкновенный, с облупившейся розоватой штукатуркой. Там, наверное, живут нормальные люди, общинники, ни сном ни духом не ведающие о Квирине. С чего это мы взяли, что наблюдатель, если он когда-то здесь жил, до сих пор не поменял адрес? Нет, глупо это. Да и что я скажу ему?