Текст книги "Эмигрант с Анзоры"

Автор книги: Яна Завацкая

Я попросил ее не уходить, и она осталась до утра. Утром, в понедельник, погода немного прояснилась. У меня тренировка была только в одиннадцать, и я думал, мы еще побудем вместе до тренировки. Но Аделаида исчезла на рассвете, я проснулся, но ведь ее нельзя задержать. Она уходит и приходит, когда ей хочется.

Я почувствовал, что так нельзя больше… нельзя. Мне даже есть не хотелось, но я поел, потому что иначе на тренировке тяжело будет. Мир стремительно терял для меня краски, радость, жизнь снова казалась бессмысленной… почему я не могу ее видеть каждый день? Знать, куда она уходит? Встречать после работы… да хотя бы знать точно, что эту ночь мы проведем вместе.

Но ведь и Ада права! Любовь – это свобода. Она этого не говорила, она вообще не говорила никаких лозунгов и умных мыслей. Но любовь это свобода, а вот это мое стремление ее задержать, не пускать, оставить у себя – не эгоизм ли это?

С другой стороны, как же люди заводят семьи? Ведь иначе не бывает. Но мне было почему-то стыдно не только заговорить с Адой о семье – даже подумать об этом. Кажется, она сочла бы это чудовищной пошлостью.

Валтэн остался мной недоволен. Я был рассеян, ленив, в тире просадил больше половины зарядов в молоко. Но Валтэн ничего не спросил… у нас с ним так повелось, что о личных делах мы как-то не разговаривали. Я догадывался и видел, что у Валтэна не все ладно в семье. Но он со мной не говорил об этом – да и как он со мной будет об этом говорить, с пацаном… Поэтому и я не решался спросить у него, что же мне делать теперь.

Я брел домой по Набережной, касаясь рукой парапета. Дождя не было, но тучи нависали низко, казалось, штормящие волны взлетают почти к облакам. Почти никого на Набережной не было, да и кто пойдет гулять в такую погоду…

А почему, собственно, у нас все происходит по сценарию, заведенному Адой?

Мне нравится ей подчиняться… да. Это верно. Ей нравится верховодить. Во всем. В интимном смысле – тоже. Впрочем, это естественно, она и опытнее меня. Странно, вот мысль о том, что у нее кто-то уже был, меня нисколько не беспокоит.

Она знает, как лучше… она каждый раз является в новом обличье. Ее трудно узнать, ее нельзя поймать – как морскую волну. И она умеет обставить наши свидания так, что каждая ночь становится самой первой, романтичной, волнующей.

Чего же мне, дураку, еще надо?

Малости. Знать, что когда я в следующий раз вернусь из патруля, Ада встретит меня. Ада будет меня ждать.

А может быть и не нужно больше ходить в патруль?

Я искал любви – я нашел ее. И за эту любовь вовсе не нужно умирать. Наоборот, можно и нужно жить. Жить, наслаждаться жизнью… плыть по течению. Так не стоит ли посвятить всю жизнь любви?

Для чего же нам и жизнь дана, если не для того, чтобы мы посвящали ее любви?

Ну плевать, я могу какую-нибудь работу и на земле найти. Вон, в «Сад Ами» пойду работать официантом. Или буду учиться на генетика-практика. Цветы разводить… может быть, это и правильно?

Валтэн, конечно, удивится, может, даже обидится. И родственники… ну, в смысле, семья Энгиро – не поймут. Ну и плевать, я могу вообще с ними не встречаться. Мне никто не нужен, кроме одной только Ады.

Я остановился напротив «Ракушки». А что, кстати, это мысль… ну что я за теленок такой? Куда повели на веревочке, туда и иду.

Она позвонила мне – как всегда, совершенно неожиданно.

– Привет!

Мне показалось, я разглядел, на чем она сидит – на краю большого сооружения… может, сцены какой-то? И какие-то люди мелькали сзади. А у нее в руке таяло мороженое.

– Привет, – сказал я, не в силах сдержать улыбку, – ты придешь?

Она засмеялась. Интересно, что это значит – да или нет?

– Слушай, Ада, – я старался говорить как можно беззаботнее, – я вот подумал… может, мы с тобой в ресторан закатимся? А?

Она перестала смеяться и посмотрела на меня с некоторым удивлением.

– Ты что, приглашаешь?

– Ну да… а почему нет? Ну что – пойдешь в ресторан со ско?

– А куда? – поинтересовалась она вдруг.

– Ну хотя бы в «Ворону»…

– Нет, в «Ворону» не пойду, – поспешно отказалась она. Грациозно выгнулась, потянулась, держа мороженое на отлете.

– Ну… а куда?

Ада обернулась, посмотрела на что-то мне невидимое.

– Ой, Ланс, извини… надо бежать. Вот что. Сегодня в восемь у главной колоннады. Понял?

– Слушаюсь, командир, – сказал я обреченно.

Вот опять все получилось так, как хочет она. Причем я даже не знаю, куда мы закатимся… нет, вообще-то я и сам бы хотел исполнять ее желания. Но хотя бы я их знал! Понимал бы ее – хоть вот на столечко!

С восьми до восьми двадцати я успел построить десятка три версий причин ее отсутствия. Наиболее вероятной казалась такая – возможно, она и не имела в виду колоннаду Бетрисанды. Вроде бы, в Коринте никакой другой коллоннады просто не было, но кто знает…

Однако в восемь двадцать серое платье Аделаиды наконец мелькнуло между колонн.

Она оделась на удивление скромно. После того, как я видел ее то в змеиной чешуе, то с прической, где каждый волосок отдельно намазан блестящей краской и стоит совершенно вертикально, то в юбочке из бус, едва прикрывающей ягодицы, это платье казалось просто верхом благопристойности. Обычное серое шелковое платье, узкое, с рубиновой брошкой у стоячего ворота. Тонкие руки Аделаиды были обнажены (это осенью и на таком ветру) и украшены лишь несколькими скромными серебряными браслетами с рубином.

– Ты ведь замерзнешь, – я набросил на плечи Аделаиды свою куртку. Девушка не возражала.

Я думал, она поведет меня к флаеру. Но мы углубились в Бетрисанду. Миновали пруд с лебединым замком, колокольный мостик, детский аттракцион в виде настоящего малого патрульника времен последней сагонской войны, перешли на цветочную аллею, но сейчас, осенью, здесь почти ничего не было, кроме разрозненных клумб ярко горящих пестрых астр и локарнов с Цергины. Мы прошли каскад фонтанов, естественно, не работающих, Хрустальный Грот. Я хотел уже спросить, куда, собственно, Ада меня тащит. Но наконец мы оказались перед маленькой дверцей, прорубленной, казалось, прямо в скале.

– Вот куда стоит ходить, – сказала Ада. Я ни разу не был здесь, но в этом нет ничего особенного – разве можно изучить все чудеса Бетрисанды? Мы вошли.

Этот полутемный зальчик, пропитанный изысканнейшими ароматами жареного мяса и пива, освещенный тусклыми настоящими древними масляными лампами, совсем не большой, напоминал мне больше всего какую-нибудь таверну из времен до Великого Преобразования на Анзоре. По крайней мере, из исторических фильмов о тех временах.

Мы выбрали маленький столик – из самого настоящего, даже плохо оструганного дерева – в углу, под слегка чадящей масляной лампой. Тотчас к нам подскочила официантка – женщина средних лет, одетая в настоящий засаленный черный передник и длинное синее платье, с кокетливым кружевным убором на голове.

– Что вам будет угодно, сэни?

Аделаида снова взяла инициативу на себя.

– Дай-ка нам… по порции жареной свинины с капустой, – сказала она, – ну и пива. Темного какого-нибудь.

Я представил, сколько здесь может стоить порция и прикинул, сколько кредитов у меня до конца месяца… впрочем, еще с патруля остался некоторый запас. Ладно, не буду же я жмотиться…

А любопытное здесь принято отношение к официантам. Мне даже неприятно стало – почему-то вспомнилась Эль-Касри. Хотя, конечно, ничего общего.

Здесь это – просто игра.

– Здесь настоящее мясо, натуральное… они своих свиней держат. И жарят прямо на вертелах, – сказала Аделаида, – кстати, можно посмотреть.

Я не выразил особого желания смотреть на мясо. Аделаида тоже не двигалась с места.

На Анзоре я не то, чтобы наелся мяса – мы его получали редко. Но все же оно там было вполне натуральным. И особой разницы с синтезированным я как-то не почувствовал. Сегодня, пожалуй, Аделаида слегка подкачала с романтикой… ну не вижу я ничего особенного в таверне доцхарновских времен и в натуральном жареном мясе.

Лучше бы уж в «Ворону» пошли… В конце концов некоторые девушки-эстарги одеваются еще покруче Аделаиды. Неужели «Синяя ворона» – это так пошло? Впрочем, ладно… ну раз Ада так хочет – что мне, трудно? И я действительно здесь еще ни разу не был. Пусть мне не интересно, но ей-то это нравится.

На мой взгляд, в «Вороне» все же кормили вкуснее. Мясо было жестковатым, пахло дымом… может, кому-то это и нравится, а мне лично напоминает армейские сборы. И по-моему, клонированное даже вкуснее. Пиво мне и вовсе не понравилось… Однако я молча ел и делал вид, что все замечательно.

Аделаида рвала зубами куски мяса с большой двузубой вилки, и это странно не вязалось с ее сегодяшним великосветским обликом.

Я уже понял, как закончится сегодняшний вечер. Вариантов только два. Первый – Ада исчезнет сразу после ресторана. Второй – мы отправимся ко мне, и проведем вместе еще пару восхитительных часов. Словом, все, как обычно… Все замечательно. Только завтра мне идти на центрифугу, потом практика по медицине, потом тренировка… Слишком уж все это несовместимо с моей обычной, нормальной дневной жизнью. Я должен сделать выбор? Но не могу же я сделать его, даже не посоветовавшись с самой Адой?

Ада доела свое мясо. Достала откуда-то сигарету и закурила. Это поразило меня – я никак не предполагал, что она курит… от нее бы пахло! Но нет, ничего же подобного… возможно, она просто курит очень редко.

Она и курила красиво. Держа сигарету в вытянутых длинных пальцах с ногтями, сверкающими, как рубиновые капельки крови. Пуская сизые колечки дыма… Я втянул дым ноздрями – обычный никотин, вроде бы. Ну да, на Квирине с этим строго… ско ведь и в Коринте дежурят! И сюда, между прочим, могут заглянуть для проверки.

Вдруг показалось – только на миг – что Ада значительно старше меня. Горькая складочка залегла между бровей, и в глазах – грустное, старческое уже всепонимание. Или – просто пустота?

А ведь я даже не знаю, сколько ей лет.

– Я хотел с тобой поговорить…

Сам не знаю, как решился на эту фразу. Как в ледяную воду кинулся… Только что было все так хорошо, восхитительно просто, и вот. Нарушил гармонию…

Ада, впрочем, как обычно вскинула свои бровки, и спросила просто.

– О чем?

– О нашей жизни… вообще.

– О нашей жизни? – Ада сделала ударение на «нашей».

– Да, – я отодвинул надоевшую тарелку с резиновым мясом. – Понимаешь, – я перешел на шепот, – я люблю тебя.

– Ты мне это уже говорил, – насмешливо сказала она.

И правда – говорил. Не раз. В жаркой, сладкой ночи, трепеща от счастья и благодарности…

– Ада, я не просто… я не могу без тебя жить, понимаешь? Совсем не могу. Ты с ума меня сводишь.

– И что? – Ада недоуменно пожала плечами.

– Я… – сам не знаю, как я решился это сказать, – ты… может быть. Ну, замуж, конечно, я понимаю, это не для тебя. Но может быть, мы просто поживем вместе? У меня, хотя бы, можно…

Ада расхохоталась – резко, будто заклекотала хищная птица.

– Ланс, ты неисправим… прости. Ты действительно совершенно законченный… эстарг. Мне ты казался человеком.

– Ада, – произнес я обреченно, – ты пойми, я просто тебя люблю. Я не понимаю, что ты хочешь этим сказать…эстарг, человек… это для меня все слишком сложно. Я действительно совсем простой ско. Даже хуже, я даже не ско – я эмигрант с отдаленной и дикой планеты. Я вашу жизнь квиринскую совсем не знаю. И я не понимаю, что ты хочешь сказать… что ты хочешь от меня. Ну объясни, пожалуйста, может быть, я пойму.

– Я все ждала, – грустно произнесла Ада, – может быть, ты перестанешь смотреть на себя так. Поймешь, что ты не анзориец, и не квиринец, и не эстарг, и не ско… ты просто человек, мужчина. А я женщина. Просто женщина. Вы всю жизнь загоняете себя в клетку понятий… обычаев, долгов, наименований. А я живу просто… как птица, как облако в синеве. Я пошла с тобой… ты показался мне другим. Но они уже научили тебя. Ты хороший ученик, Ланс! И ты будешь хорошим ско.

«Ты будешь хорошим ско. Ты не боишься огня, быстро соображаешь», – вспомнилась мне вдруг Оливия. Только она сказала это совсем иначе. А сейчас… сейчас мне было плохо. Я понял уже, что не оправдал… не смог стать таким, как нужно.

Но ведь она сидит здесь… не ушла. Ждет ответа. Значит, не все потеряно!

Искренность, только искренность. Это я чувствовал интуитивно.

– Ада, я не знаю… я просто никогда не думал в таких категориях. Ну скажи мне, что сделать для тебя?

Мне вдруг на миг показалось, что я понимаю ее…

Маленькая обиженная девочка. Мама и папа – эстарги. Уходят. Оставляют одну. Однажды – ушли и не вернулись. Ненависть. Лучше бы они были плохими родителями, лучше бы били ее или были несправедливы… все что угодно лучше, чем это – просто уйти и не вернуться. Оставить – расти у чужих людей. Без любви. У милых, правильных, добрых людей – без любви. Одну. Ненавижу. Ни за что. Никогда. Не хочу в Космос. Ненавижу весь этот мир, отбирающий родителей у детей, отбирающий любимых. И никого никогда больше не буду любить. Привязываться – ни к кому. Не дай Бог снова пережить это.

Может быть, все это было совершенно не так (даже скорее всего – не так). Эта красивая, облагороженная версия ее жизни вдруг мелькнула в моей голове мгновенно, как кадры кино… Мне просто показалось, что на самом деле Ада очень ждет кого-то, кто помог бы ей. Что ей плохо… ей действительно плохо. Я, может быть, и не смогу ей помочь, ну кто я такой? Но мне стало ее жалко. Я накрыл ладонью ее руку, свободную от сигареты.

– Ада, я… я буду с тобой. И все, что ты хочешь… я все сделаю. Поверь мне. Хочешь – никогда от тебя не уйду. Хочешь, не буду ско. Мне все равно.

Она качала головой, с полуусмешкой, неуловимая, сильная… я с ужасом понял, как ошибся. Сильная – ей никто не нужен. Она вовсе не нуждается в помощи. Это я нуждаюсь…она просто решила со мной поиграть, просто так, от скуки… а я завис на нее, окончательно завис.

Я ведь и до сих пор не знаю, не уверен. Иногда мне начинает казаться, что ей все-таки было плохо, и она лишь бодрилась, играя. Но она уж очень хорошо играла… была замечательной актрисой. Нет, все-таки ей не нужен был никто. Она очень хорошо существовала… и сейчас существует в своем богемном, личном, безупречном мирке. Гораздо лучше всех нас, неустроенных, мятущихся, слабых…

Она знает. Она уверена в себе. Она никому не принадлежит.

Она легко поднялась.

– Прощай, ско!

Вскинула руку к волосам. Выбежала.

Я не пошел за ней… я видел флаеры за скалой. Бесполезно бежать. И – зачем?

Кошка гуляет сама по себе.

Подошла официантка, назвала сумму, от которой еще несколько часов назад у меня волосы встали бы дыбом. Я расплатился нажатием пальца и вышел.

Конечно же, Ады нигде не было…

Ошибка, ошибка! Я все сделал неправильно. Быть искренним – проклятый внутренний голос! Нельзя было с ней – искренне. Разве она была когда-то откровенна со мной?

Вся жизнь – игра. Я должен был играть… Я ошибся, кажется, в тот момент, когда начал рассказывать ей о Пати, об Анзоре. Зачем ей это? Зачем ей я – моя личность, мои воспоминания, страхи, мечты?

А вот мне нужна она – любой. Даже если окажется, что она – агент наркомафии… или эммендар. Что бы то ни было – она нужна мне. Я готов был выслушать любую правду о ней… но она не говорила мне ничего. Что она скрывала? Зачем? Не доверяла мне, боялась – ведь я ско… странно, никогда на Квирине я не встречал какой-то враждебности по отношению к ско, наоборот. Это просто работа, еще и опаснее, и труднее многих, а здесь уважают трудную и опасную работу.

А может быть, ей и нечего скрывать… Да, теперь я склонялся к такому мнению. Просто она привыкла играть. И наши отношения были для нее забавной игрой. «Всю жизнь мечтала обниматься со ско в бикре».

Я снова, преодолевая сопротивление ветра, брел по набережной…

Вчера я напился. Вспомнилось прошлое, захотелось забыться… Я напился. В результате сегодня меня позорно вырвало на центрифуге. Ужас. Стыдно вспомнить. Хорошо еще, Валтэна не было. А женщина-инструктор не сказала ничего – мало ли, отчего могут быть такие реакции… может, человек не совсем здоров. Может, лучевой удар пережил или еще что.

Я отработал практику в «Космике», а на тренировку не пошел. Никто меня не контролирует… я взрослый человек. И плевать мне на все. Я, может, вовсе не хочу больше летать.

Как-то незаметно передо мной выросла знакомая синяя каменная фигура… ну и дела. Я добрел до «Синей вороны», а она ведь в самом конце Набережной. Ну что ж… когда-то я стеснялся заходить в рестораны в одиночку. Но те времена давно прошли.

Как хорошо, как удобно в дешевом ресторане, где заказ делается автоматически, и доставляют его безличные роботы. Которым не нужно смотреть в глаза, не нужно говорить с ними… не нужно стесняться того, что заказываешь для себя одного бутылку… нет, только не ром. Я заказал бутылку артиксийской «Жемчужницы». Вещь достаточно крепкая. На закуску – оливки и сыр. Я забился в угол – в «Вороне» всегда можно найти такое местечко, где тебя никто не будет видеть. Спрячешься за перегородкой, за маленьким столиком. Эстраду отсюда не видно, но музыка все равно доносится. Сегодня пел какой-то парень с электрогитарой. Я прислушался.

 
Смотри, кто движется навстречу, идет, как во сне.
Колибри в зоопарке, орхидея в стене.
Черные алмазы и птичьи меха,
Она умеет так немного, но в этом дока.
Она так умна, она так тонка, она читала все, что нужно, это наверняка.
Она выходит на охоту, одетая в цветные шелка…[5]5
  Б. Гребенщиков


[Закрыть]
 

Как-то неприятно царапнуло по сердцу. Не знаю, почему. Я налил вина в граненый стакан – на просвет «Жемчужница» была серой и почти непрозрачной. Не очень аппетитный вид, но название наводит на ассоциацию с жемчугом, а не с колонией бактерий в жидкой среде. Да, если приглядеться, то вино даже посверкивает на просвет, если смотреть сквозь него прямо на лампу.

Я принял первую порцию, и мир стал мягче, спокойнее, проще. Я слушал, расслабившись.

 
Ее квартира в самом центре, окнами в сад.
Она выходит каждый вечер, чтобы радовать взгляд.
Котята на цепочках, мужья на крючках.
Она прекрасный стрелок, за сто шагов в пах…
 

Тут я понял, что в одиночестве мне все же напиться не удастся. Говорят, что в Коринте четыре миллиона жителей… не знаю. По-моему, наш мир очень тесен.

Между столиками пробиралась моя новая знакомая – спасательница Оливия.

Не окликнуть ее было бы как-то неудобно… но и окликать не хотелось. Не хочу сейчас никого видеть… Оливия медленно поворачивала голову, осматривая зал. Ну вот, сейчас… сейчас. Глаза ее остановились на мне. Радостно расширились, лицо засияло улыбкой, заиграло ямочками. Я вяло помахал ей рукой, постаравшись изобразить на лице радушие.

Оливия быстро направилась ко мне. Села рядом. Ее черная собака сразу же забилась под стол.

– Я не помешаю? Ара, Ланс.

– Ара, – сказал я, – да нет, конечно. Сиди.

Я уже и вправду был рад тому, что она появилась. Вот именно с ней я был бы не против пообщаться. Не знаю, почему. Может, просто потому, что она очень красивая девчонка. Я представил вдруг: вот откроется сейчас дверь, войдет Аделаида. И увидит, что я не один. Вот было бы здорово…

Но она не войдет. Она никогда в жизни не пойдет в «Ворону».

Здесь ей – пошло. Здесь ей неудобно, скучно, невкусно, неловко. Здесь не та музыка, не тот интерьер. И главное – не те люди.

Наверное, на моем лице что-то отразилось. Оливия спросила как-то испуганно.

– Ланс, но я – правда не помешаю? Если что, я сяду в другое место… Видишь ли, мы с мужем договорились здесь встретиться. У меня были занятия… Но я освободилась раньше, и он придет только через полчаса. На улице плохая погода… но мне все равно, если ты действительно хочешь побыть один… или, может, ты ждешь кого-то?

– Я никого не жду.

Я сообразил, что фраза эта могла прозвучать тоже как-то грубовато и мягче добавил.

– Ты не уходи, Олли. Я правда рад. Хочешь, вот вина налью? Мне одному этого много.

– Да и я так думаю, что тебе этого много, – улыбнулась Оливия. – Только я стакан закажу и кое-что на закусь, идет?

Она сделала заказ. Мы посидели молча, слушая музыку. Парень играл только на гитаре, но с аранжировкой – ведь все инструменты у них здесь синтетические, так что музыкант вел первый голос, а играл целый оркестр.

 
Если голос твой слышен, еще ты не спишь.
Ты светишься бронзой, раздетое лето.
Ты манишь на свет всех крылатых в ночи,
Но не хочешь согреть никого этим светом.[6]6
  И. Кормильцев


[Закрыть]
 

Я вдруг подумал, что с Оливией мы знакомы тоже всего ничего. Что у нас было общего – переговоры по грависвязи, короткая дорога через поселок, короткий бой у ворот поместья… ну, еще разговор во время вечеринки. И однако мы уже друзья, и такие друзья, что можем просто молчать, сидя рядом, нам не нужно заполнять паузы, мы и так знаем друг о друге достаточно много… все.

Впрочем, я действительно знаю ее имя, возраст, где она живет, кто она по профессии и каково ее семейное положение. Об Аделаиде я ничего этого не знал. Только имя, и то оно могло оказаться не настоящим.

Она – просто женщина…

Ведь в каком-то смысле она права.

 
Зачем делать сложным
То, что проще простого?
Ты моя женщина.
Я твой мужчина,
 

– надрывался певец. Подъехала тележка с заказом Оливии. Собака высунула нос из-под стола, любопытствуя. Оливия слегка щелкнула ее по морде. Лута обиженно спряталась.

– Я пока не буду наедаться, – сказала спасательница, снимая тарелку с легкой закуской. – Раз уж мы договорились с Кареном пообедать. Хотя жрать хочется – страсть! Я сегодня дежурила в качестве инструктора на поисковом полигоне. С утра, представляешь? Приперлись какие-то школьники с обычными собаками и давай их на след натаскивать. Ну, я не стала им объяснять, что дело это гиблое… немного помогла. Одна овчарка мне чуть руку не откусила.

– Вы и между патрулями работаете? – спросил я.

– И вы тоже, – улыбнулась Оливия, – если деньги нужны, или если Управление клич кинет… ведь инструктора всегда нужны. Кроме того, и спасатели, и ско нужны и на самом Квирине. А мне сейчас деньги нужны. Мы с Кареном ведь дом покупаем. Карен хочет сразу, чтобы без кредита…

– Ого! – я мысленно оценил кредитоспособность Карена.

– Ну, он поднакопил… – туманно объяснила Оливия. Я налил вина ей в бокал.

– Ну что – хватанем?

– Давай. За тех, кто наверху, как говорится!

Мы выпили. Мне стало совсем хорошо. В голове слегка зашумело.

За тех, кто наверху. Это может быть смешно и пошло для Аделаиды. Слишком, к примеру, возвышенно, сентиментально или еще как-то. А для нас это нормально. Потому что всегда помнишь, что пока ты сидишь здесь и ловишь кайф, кто-то в черном небе прокладывает пути… работает… замирает от ужаса или преодолевает смертельное напряжение. Лишняя примета, приносящая удачу – кто-то, выпивший на земле за тебя – никогда не помешает. Мы это знаем, мы – эстарги. Скоро и нам придется повторить этот путь.

Мы эстарги. А не просто мужчины и женщины. Хоть убей, Аделаида, но не понимаю я, что в этом плохого…

– Ну скажи мне. – Оливия поставила свой бокал и накрыла его ладонью, – нет-нет… разве только чуть-чуть, за компанию. Ну представляешь, муж придет, а жена пьяная под столом валяется! Так скажи мне, ско, что у тебя случилось-то? Девушка бросила, поди?

– Бросила, – сознался я. Надо же, все-таки это вино покруче рома будет.

– И что за девушка? – поинтересовалась Оливия. И я вдруг, подстегиваемый алкоголем в крови, начал рассказывать ей все. Кажется, даже с интимными подробностями. Терять мне было нечего. Совсем еще недавно мне не хотелось ни летать, ни жить. Хуже уже не будет. Оливия слушала внимательно, глядя на меня своими глубокими неправдоподобно синими глазами.

Потом я заметил, что уже ничего не говорю. Говорит Оливия, и говорит как-то странно, стихами.

 
Время лечит раны, прощай.
Расставаться с любимым трудно.
Но утро
Будто дает нам знак. Решай!
Быть или не быть – не вопрос
Для меня. Никогда не бывает гладко.
Загадка
Уже не для нас,
И какой с тебя спрос!
Оставайся со своими баранами. Так,
Если вовремя не заметить течи,
Беспечность
Погубит корабль. Уже не пустяк,
Когда захлестнет волна, потому
Что больно, и потому что душно.
И скушно
Оставаться,
Когда небо уже в алмазах,
А я все еще тону.
 

Все было правильно в этом стихотворении, и все било в точку. И потом Оливия умолкла и сказала обычным тоном.

– Это одна моя подруга сочинила. Да, Ланс, не повезло тебе… ты действительно совсем не знаешь нашей жизни.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– Ты не обидишься? – Оливия доверчиво заглянула мне в глаза и добавила, – я понимаю, Ланс, тебе тяжело. Я хорошо это понимаю. Я просто тебе расскажу, как вижу эту ситуацию, а ты уж сам решай.

Я согласился. Оливия начала говорить. Говорила она, с трудом подбирая слова, и казалось, неохотно, через силу. Опустив глаза.

– Она эстетка, Ланс. Это люди такие, эстеты. Им на Квирине плохо, а эмигрировать отсюда не хочется… это как бы наша внутренняя оппозиция. Ведь в любом обществе есть обездоленные, те, кому плохо… Они не нарушают законов, но внутренне они как бы уже и не наши. В смысле… вот если будет война, я сразу пойду добровольцем. И ты пойдешь. А они не пойдут, и если придется объявлять мобилизацию, они будут сопротивляться ей до последнего.

Я вспомнил Аду и согласился мысленно. Какая там война… впрочем, ведь она – женщина, с какой стати женщина должна воевать? Но Оливия… да, она пойдет, это точно. И так же, как мне казалось естественным то, что Оливия пошла бы на войну, так же неизбежно и нормально было то, что Аде на войне делать совершенно нечего. Я ни к одной из них не относился из-за этого хуже. Просто, у Оливии своя правда, а у Ады – своя. Другая.

– У них все по-другому, Ланс. В этой среде… отношение к людям, и к семье, например, тоже… для эстетов семья – это пошло и банально. Такое вполне может быть! А наша работа… они совершенно искренне не понимают, зачем летать куда-то, ведь места на Квирине очень много, население небольшое, живи спокойно… природа райская. Мы для них – просто скопище круглых идиотов. Оболваненных, понимаешь? Мы оболванены, потому что нормальный человек, по их мнению, может стремиться только к покою, уюту, богатству, довольству и полной свободе. Человек, который искренне стремится в космос, для них – мазохист или оболваненный идиот. Ты что?

Я стиснул ладонями виски. Мне вдруг вспомнился недавний разговор с Адой, которого я не понял совсем.

Мы лежали на ковре в моей гостиной, на расстеленном белом одеяле. Я принес снимок нашего корабля – «Креты». Мне было приятно смотреть на нашу красавицу, невыразимо приятно, и почему-то казалось, что Аде тоже будет интересно… хотелось поделиться, как всегда – самым лучшим.

Ада взглянула на снимок мельком.

– Зачем это тебе надо? – она перевернулась на живот, демонстрируя безупречную спинку и ягодицы.

– Что надо? – я растерялся, отодвинул снимок.

– Летать, – пояснила Ада лениво.

– Летать… не знаю. Надо же где-то работать?

– Разве работ мало? – Ада смотрела на меня напряженно, и от этого стала некрасивой какой-то, слишком взрослой, даже постаревшей.

– Ну, мне показалось, что это интересная работа, – сказал я осторожно.

– Интересная? – Ада фыркнула, – да что может быть хорошего в пустом пространстве? Дурость одна… вы все соблазняетесь на эту высокопарную чушь… эстарги! Цвет нации, гордость Галактики! Болваны. Стоит рисковать жизнью ради каких-то слов?

Я улыбнулся. Какая же она все-таки глупенькая…

Мне-то было очевидно, что слова тут ни при чем. Как и высокопарная чушь… Но что – при чем? Как объяснить ей все это? Я помнил детей на Эль-Касри, и знал, что моя работа нужна хотя бы для того, чтобы вот это – не росло, как раковая опухоль. Я помнил счастливую улыбку спасенного пилота. И легкое ощущение треска в подушечках пальцев, когда касаешься панели управления. И шершавую поверхность приклада дессора. Я помнил, наконец, Звезды… настоящие звезды, немигающие. Поначалу они кажутся нарисованными… а потом к ним привыкаешь так, что сквозь атмосферу звезды воспринимать становится уже трудно.

Это нельзя объяснить. Это нужно просто прожить…

– Ты не понимаешь, – сказал я и начал ласкать ее снова.

– Ничего, – ответил я, с трудом очнувшись. – Так что там? Они думают, что мы мазохисты?

– Да, – грустно сказала Оливия, – ну и еще… понимаешь, у эстетов есть такая теория, что самое главное в мире – это создавать красоту. Они творцы, понимаешь? И поэтому они ничему не подсудны, никому не принадлежат, и сами устанавливают для себя правила игры – во всем. Проблема только в том, что нам недоступно понимание их красоты, а им недоступно понимание нашей… все наше творчество они считают не заслуживающим внимания… любительским. У нас эстетические критерии разные. И потом, их бесит то, что мы служим… ну, в космических службах работаем. Что у нас есть Родина, что мы заводим семьи, что мы вообще считаем себя кому-то обязанными…

– Знаешь что? Давай еще выпьем, – я разлил вино, – да, вообще на то похоже… мне, похоже, действительно недоступна такая красота. Я слишком пошлый и приземленный человек. Хоть и летаю в Космос.

– Хватит! – Оливия подняла бокал, в котором было чуть-чуть – на донышке, – ладно, давай за твою удачу! Чтобы у тебя все сложилось.

Мы выпили. Я уже и сам не знал – за что.

Вчера еще я совершенно искренне готов был положить свою жизнь на алтарь мягкого и теплого смуглого живота Ады. Я готов был отказаться – попроси она только – от работы ско, от космоса… навсегда! Не скажу, что это было бы легко, но я бы отказался, уверен.

А вот теперь – не из-за слов Оливии, конечно, просто как-то само собой мне начинало казаться, что может быть, я приобрел больше, чем потерял.

Может, было бы хуже, если бы Ада не оставила меня. Я чувствовал – это уже навсегда. Я вспоминал эти наши последние фразы. Ведь она сказала «Прощай, ско!» (а она внимательно относилась к словам, и не сказала бы «прощай», имея в виду «пока») – именно после того, как я пообещал посвятить ей всю мою жизнь, все отдать… она испугалась? Да, конечно, она испугалась. Теперь я это понимал.

Ей вовсе не нужна была вся моя жизнь. К тому же она боялась, не потребую ли я ее жизнь взамен…

Но что было бы, если бы она приняла мое служение? Нет, я еще не верил, что было бы хуже… утрата была слишком горькой. Но трезвый разум начал уже нашептывать мне: оставь.

Она не дала своего адреса и даже, возможно, настоящего имени – ну и оставь, она поступила мудро. Она не для тебя создана, красивая дикая кошка. А ты – всего лишь полицейский пес, готовый броситься в бой за своего хозяина. Как ты жил бы с ней?

Я вспомнил чувство, возникшее в звездолете, после того ужасного испытания, когда мне самому пришлось вести корабль… внезапное понимание, что ничего хорошего, интересного, романтического на самом деле в нашей работе нет – но что я больше не смогу жить без этого риска и без этих приключений…