Текст книги "Заклинатель драконов"

Автор книги: Ян Сигел

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Часть вторая
ХИТРОСТЬ ДРАКОНА

Глава восьмая

З

десь, под Древом, Времени нет. Она не помнит, когда появилась здесь, не помнит, как попала сюда, все ее воспоминания принадлежат этому месту, месту, где они жили в это Время. Смутно она припоминает переменчивое постоянное движение – истекание из тела, быстрое нападение смерти. Ничто так не убивает, как Время. Здесь не настоящие день и ночь, бессмысленный контрапункт повторяется при бесконечно звучащей мелодии, и времена года вращаются вокруг Древа, вращаются, и вращаются, и возвращаются туда, откуда они появились. Сисселоур говорит ей, что она может видеть одни и те же кружащиеся, тускнеющие, падающие листья сезон за сезоном, видеть все их прожилки. Даже головы – те же самые, они только зреют до гниения, гниют только для того, чтобы раздуться, и созревают до того, как колесо карусели обернется к началу. Здесь ничего не развивается. Все здесь –застой.

В пещере – пещере под корнями Древа – темно. Толстые клубни образуют стены, свиваются в колонны, взвиваются вверх, чтобы сплестись во впадины и выпуклости кровли. Местами корешки свисают вниз, как сталактиты, как щупальца живых волокон, и все они покрыты волосками, впитывающими пищу из окружения. Они поднимаются дыбом, если пройти близко от них, как если бы они чуяли возможную еду. В самом центре находится шишковатый корень, изогнутый, как окаменевшая змея доисторических времен, в нижней его части ответвляется слой корня, который образует естественный дымоход. Корень закоптился от огня заклинаний, но он целехонек. Дерево равнодушно к подобным вещам. В стороне от тусклого мерцания огневых кристаллов, которые постоянно тлеют, есть и другой, неяркий свет. Флюоресцирующие наросты цепляются за бугры клубней и висят плоскими чашами на крюках в стенах, из этих чаш светляки испускают пульсирующий, неверный зеленый свет. Это бабочки здешней моли. Сисселоур говорит, что нужно запоминать, где они находятся в виде коконов, иначе вылетит моль размером с ладонь, полетит на огонь заклинаний, сгорит там, источая зловоние, и тем повредит волшебству.

Меблировка скудная: несколько стульев и стол из мертвой древесины, одеяла из грубой, необработанной ткани, подушки, набитые сухой травой. Жуки точат дерево, клещи зарываются в подушки. В нише между корнями горят опавшие листья и сухие ветки, все, что не дает пламени, на этом огне готовят пищу. В другом углублении льется струйкой вода, скорее, вода даже не струится, а капает, падая откуда–то сверху, с Древа, оттуда, куда проникает дождь. Там она моется, хотя другие делают это редко. Их запах смешивается с запахом Древа, становясь частью его, наполняя пещеру зловонием сырых растений, но она уже привыкла и не замечает этого.

Свет огня заклинаний колеблется между корнями, странно оживляя стены. Над ней нависает нечто похожее на лицо, бледное, луноподобное лицо поверх раздутого туловища под толстым бугром спутанных волос. Эта плоть имеет полужидкую структуру, она волнуется и вспучивается будто в поисках удобной формы, где–то внутри, наверное, должна быть некая конструкция из костей и мускулов, но появляется еще одна масса, которая, кажется, не имеет никакой связи с первой, ее скелет окутывает нечто похожее на желе. Очертания никак не фиксируются, рот растягивается в жадную дыру, окруженную губами, нос сильно выдвинут, ноздри видятся на лице огромными провалами. Глаза с тяжеленными веками, как глаза зверя, белок переливается всеми цветами радуги, а радужная оболочка такая же темная, как зрачок. Кожа существа удивительно гладкая, бледная, как молоко, там и сям поблескивает тонким глянцем слизи. Богатая одежда роскошным мощным валом покрывает чудовищную фигуру, но бархат стерся до залысин, кое–где проглядывает потертая вышивка. Цвета одежд сливаются друг с другом в своей мрачности, их очертания следуют за движениями хозяйки.

Это Моргас, королева–ведьма, объявившая сама себя величайшей из ведьм. Сила сочится из всех ее пор, и в соединении с запахом пота эта смесь запахов более удушающая, чем любая другая вонь. Но девушка не съеживается при ее появлении. Ее ненависть на минуту вспыхивает красным пламенем внутри ее существа: это то, что она чувствует и о чем никто не догадывается, ненависть глубоко прячется в ее сердце, подпитывает его до поры до времени, пока огонь не будет готов вырваться наружу.

Вместе они следят за огнем заклинаний и впитывают древние знания. Они видят фантомы, танцующие в Эзмоделе; пузатых сатиров и фавнов с глазами без белков и с копытами вместо ступней ног, видят крылатых сильфид, которые, как москиты, облепили свою жертву, и видят других нелепых, гротескных чудищ, которых Природа не задумывала. В Саду Потерянного Разума щупальца растений цепляются за щиколотки неосторожных весельчаков, цветы львиного зева хватают своими челюстями их конечности, и орхидеи обнажают свои смертоносные жала. Над радужным озером кружит Феникс, он взмахивает крыльями, из которых сеется огненная пыль, но не останавливает свой полет, не спускается вниз, даже чтобы поесть.

Смотри, – говорит Моргас. – Он больше не спит. Он вернулся, чтобы взять реванш, ему хочется, чтобы ты умирала медленно, чтобы долго страдала. Нам стоит большого труда уберечь тебя.

Я его не боюсь, – говорит девушка.

Вот и хорошо, – – соглашается Моргас. – Я – та единственная, кого ты боишься.

У него далеко идущие планы, широко раскинулась его сеть. Он создавал и вынашивал эти планы тысячи лет, то становясь демоном, то – святым, вливая свою силу в толпы амбулантов, нашептывая свои слова их беззвучными ртами. Некоторые из этих планов заброшены, оставлены лишь оборванные концы, пусть их разгадывает история; другие – развиваются, становятся все более замысловатыми, их основные идеи перемешиваются в невообразимой сложности. Это образует структуру существования, а Эзмордис управляет ее движением, перекраивая все на свой лад. И где–то в глубине этого лабиринта существует единственная ниточка, которая, как чувствует девушка, ведет к ней. Девушка ничего не знает об этом, просто чувствует, как чувствуют ненависть.

– Он всегда жаждал господства над Лоудстоуном, – произносит Моргас, глядя на дым. – Его гложет зависть к нам, Детям Атлантиды, смертным с бессмертной силой. В этой зависти проявляется его мудрость. Много столетий искал он, да и теперь ищет фрагменты камня. Он не может к нему прикоснуться, но ищет возможности главенствовать над ним через Элаймонд, через тебя. Он никогда не понимал природы камня. Лоудстоун – это часть нас, сила, существующая в нашей крови. Нам нечего суетиться, разыскивая кусочки камня. Пусть бродяги отыскивают в прибрежной гальке камушек, якобы исполняющий желания.

А он нашел такой кусочек? – спрашивает девушка. – Камешек, исполняющий желания, чтобы поиграть с ним?

Возможно. Но даже ему это грозит бедой. Посмотри на дым!

Образ Эзмодела исчез, дым закрутился веретеном, утончаясь вверху. Огню заклинаний невозможно приказывать, но тени, которые он показывает, можно направлять в нужную сторону, если, конечно, владеешь этим мастерством. Желания Моргаc – искусный инструмент, они обладают силой круторогого барана и гибкостью кнута. Огонь заклинаний побаивается ее.

В самой сердцевине дыма они видят человека, который карабкается по стене. Сначала стена кажется прозрачной, потом странно изгибается, как бы выдвигаясь к зрителям. Стена сложена из неровных плит сланца, выступы и вмятины на ней таковы, что по ним удобно взбираться наверх. По спине человека можно сказать, что он тощий, вероятно, высокий, гибкий как ящерица, видно, что пальцы у него черные. Однако они не того шоколадного оттенка, характерного для африканской расы, который обычно и называют черным, они по–настоящему черные, без единой капли примеси другого цвета. Человек быстро добирается до верха стены, туда, где она увенчана острыми выступами плит, поставленных на ребро. Пара плит разбита, человек протискивается между острыми плитами и свешивает ноги на другую сторону стены. Стена движется…

Обзор становится шире. Почва содрогается, и будто рябь пробегает по стене. Доносится скрипучий скрежет плиты о плиту, будто хрустят суставы, больные артритом. И тогда они видят сморщенную кожистую поверхность, исполосованную, как огромный тент, медленно складывающуюся в движущийся веер. Обзор становится еще шире, и появляется передняя нога, изгиб которой выше, чем островерхая стена. Толстая изгибающаяся шея и зубчатый нарост на голове притягиваются к земле под тяжестью костей. Теперь становится ясно, что сначала они всё неправильно поняли: не сланцевые плиты, а – чешуя, не стена, а – туловище гигантского чудовища из легенд. Однако чудовище не обладает скоростью змеевидных, у него нет взгляда василиска, движения даются ему с трудом, огромный глаз почти закрыт, видна лишь кроваво–красная полоска, и чудовище кажется слепым. Под тяжелой свинцовой шкурой жизнь едва теплится.

Существо напоминает гигантскую глыбу камня, изъеденную непогодой, раскрошившуюся под ветром, дувшим на нее сотни лет, украшенную лишь редкими пятнами лишайника. Голова еле–еле поворачивается из стороны в сторону, будто пытаясь рассмотреть забытую картину. Существо обращает на человека не больше внимания, чем если бы это было какое–то насекомое, возможно, оно его даже и вовсе не замечает. Крылья, которые кажутся слишком жесткими, слишком массивными, чтобы двигаться, позволить своему хозяину летать, вдруг начинают шевелиться, будто накапливая силу, а потом начинают двигаться все быстрее и быстрее. И затем происходит совсем уж невероятное, невозможное – громоздкое и неповоротливое тело поднимается в воздух.

Наблюдателям кажется, что это не дракон поднялся вверх, а вся земля упала вниз, Скалы исчезают за холмами, выступы и впадины гор меняются местами, а затем быстро рушатся вниз к набегающему на них берегу с пенной каймой морского прибоя. И черный всадник, вцепившийся в спину дракона, становится все более ужасным, таким, какого не бывает даже в мифах.

Картина передвигается; они теперь смотрят глазами всадника. Ближайший зубец на хребте спины чудовища загораживает половину изображения. Впереди, в желтый туман за перистыми облаками, садится солнце. На поверхности моря вспыхивают искры огня. Наблюдатели ощущают стремительное движение воздуха, слышат удары крыльев. Медленно подкрадывается ночь, и они летят все выше и выше к сонному миру падающих звезд.

Небо становится светлее, и впереди видны другие горы, горы Неизвестности, обсыпанные снегом, пронизанные долинами. Нижние склоны так далеко, что их невозможно как следует разглядеть. На эти вершины не ступала нога человека, там не вьют своих гнезд орлы. Горы внезапно раздвигаются, образуя естественные ворота, проход между двумя острыми вершинами. Низкая трава цепляется за склоны, как редкие волосы, почва осыпается, и показывается каменистое основание.

Трещина расширяется в ложбину со множеством ответвлений в разные стороны, лабиринт каньонов, окруженный уступами склонов, мешает двигаться даже дракону. Звери здесь не водятся, насекомые – не размножаются, птицы сюда не залетают, тут живут только растения и камни. Но в самом низу спрятанного каньона притаилась смерть. Потому что это кладбище драконов, место, где старые монстры уходят на вечный отдых, где те, кто исчез из мира, те, кто убит, оставляют свои последние воспоминания. Их кости не тревожат археологи, и лежат они как скульптура сказочных пропорций, вычищенные ветром, выбеленные солнцем; их безглазые глазницы следят за миром даже в своем бесконечном покое.

Здесь дракон приземляется, погружается в дремоту, его глаза тускнеют, и пульс, ускоренно бившийся во время его последнего полета, замирает. Дракон умирает. Всадник сползает с его спины и оглядывается, очевидно, он что–то ищет. Его взгляд останавливается на том, что должно быть входом в пещеру. Он быстро и уверенно направляется туда, подныривая под огромные берцовые кости и позвонки хвостов, прыгая с камня на камень, взбираясь по неровному склону. Изображение следует за ним внутрь, в абсолютную темноту.

Он на ощупь идет вперед, стараясь держаться стены, – наблюдатели ощущают шероховатую поверхность гранита под его рукой, слышат звук его дыхания. Становится теплее. Темнота приобретает рубиновый оттенок, доносится запах горящей серы. Темный проход открывается в такое большое пространство, что дальнюю стену пещеры почти невозможно разглядеть. Пол тут же заканчивается закругленным уступом, который обрывается в невидимую бездну. Воздух дрожит от поднимающегося вверх тепла, шипящая струя газа бьет в высокий потолок, края бездны силуэтом вырисовываются на фоне полыхающего жара.

Пришелец доходит до края уступа и всматривается в бездну. Они видят внизу озеро магмы, поверхность которой пузырится. Пузыри медленно вырастают и лопаются, испуская языки пламени. Человек, не обращая внимания на жар, движется вперед, как зачарованный, или будто он обязан это делать. Наконец он отступает и переходит туда, где скала выдвигается плоским уступом. Там скрючился скелет, пламя из преисподней освещает его кости. Чтобы подобное создание могло сюда проникнуть, проход должен был быть шире, или оно нашло другой путь, который теперь закрыт. Хрупкий барьер окружает неглубокую впадину, где еще лежат яйца. Их мягкая скорлупа стала твердой, как белый фарфор, нигде не поврежденный, будто нечто жизнеспособное все еще наполняет их, вызревая в жаре подземного огня. Человек пробирается под ребрами грудной клетки скелета. Его вытянутые руки особенно черны на фоне поблескивающей бледности костей. Девушка, которая наблюдает за ним, впервые понимает, что это вор.

Она теперь видит его лицо, жесткое, узкое, красивое, напряженное, лживое, очень выразительное, но с одной–единственной мыслью. Его рот сжат, взгляд напряжен, он напоминает кубическую скульптуру, геометрические линии лба и скул, носа и челюстей отражают свет, как полированный базальт. Она видит, как раскрылись его губы, она слышит так хорошо, будто он совсем рядом, легкий присвист в его дыхании. Его руки задерживаются на одном яйце, ощущая благодаря особому чутью отличие именно этого яйца от других. Он обертывает яйцо толстой тканью, которую, очевидно, принес с собой для этой цели, и укладывает сверток в кожаную сумку, свисающую с пояса. На какой–то момент глаза вора широко раскрываются, и она видит в них бешеное ликование, глаза горят холодным синим пламенем, так же, как горят кристаллы в огне заклинаний. Затем он хватает большую кость от скелета и этим оружием начинает разбивать оставшиеся яйца. Ужасно видеть его ярость, он крушит скорлупу на мельчайшие кусочки, превращает эмбрионы в кровавое месиво. В нем нет ни жалости, ни колебания. Когда бойня заканчивается, в его глазах что–то поблескивает, но слезы, если это слезы, так и не проливаются. Этот человек не плачет.

Наблюдая за вором, девушка будто поддается некоему гипнозу, но одновременно в ней возникает и чувство омерзения. Магнетизм этого человека абсолютно реален и очень силен, он добирается до нее, проникая через все преграды колдовства, однако она чувствует, что человек не просто подвластен одной мысли, в достижении его цели им управляет истинная страсть. Он – дух огня, закаленный в аду.

Он был великолепен, – замечает Моргас, будто читая ее мысли. – Великолепный, прекрасный, драгоценный. Это – черная обезьяна с мятущейся душой и лицом героя. Не доверяй ему. Если ему понадобится, он одурачит даже огонь заклинаний.

Ты знаешь его имя? – спрашивает она.

Рьювиндра Лай. Его семья, как предполагают, является ответвлением одного из величайших Домов. Они спаслись при крушении Атлантиды. Они – Заклинатели драконов, в этом и состоит их Дар. Их умилостивливают монархи, с ними советуются волшебники. Рьювиндра самый могущественный в своей семье, но когда он узнал, что драконы обречены на вымирание, то продался Старому Духу, можно сказать, он сделал это, чтобы жить долго, чтобы иметь возможность приручить последнего на земле дракона. С помощью Старого Духа он украл яйцо и где–то спрятал его. Много веков дракон не мог вылупиться, и Рьювиндра Лай спал, ожидая, как принцесса из сказки, когда же заклятие будет разрушено.

И его поцеловали? – спросила девушка, но Моргас не ответила.

В мире Времени, – продолжала она, – яйцо дозревает. Это было в далеком прошлом. Заклинатель творит заклинания, дракон растет. Но Старейший забирает его – делает его своим домашним питомцем, – и Рьювиндру убивают. Вот какова награда за его вероломство.

Кого он предал?

Себя. Кто знает? Может быть, мы увидим его здесь в следующий сезон созревания голов. Тогда ты сможешь, если пожелаешь, поцеловать его.

Он выбирается из пещеры, этот мародер, разоритель гнезд, убийца нерожденных. Рьювиндра Лай. Он стоит на склоне горы и что–то кричит на языке Атлантиды. Внезапно поднимается ветер, вздувая его длинные черные волосы. Из глубины небес вылетел стервятник с размахом крыльев футов в двадцать и с красным родимым пятном на лысой голове. Он приземлился перед человеком, тут же превратившись в маленького согнутого карлика с тем же родимым пятном, уродующим его голову. Они обменялись несколькими словами. Затем карлик вновь принял птичье обличье и вор взобрался на него вместе с похищенным сокровищем. Прежде чем подняться вверх, стервятник издал пронзительный клекот, а затем взмыл над горами и быстро исчез в голубой дали.

Картина меняется, В сводчатом помещении, возможно, это винный погреб, хотя никакого вина не видно, появляется старик. Его лицо не различить в темноте, но девушка знает, что это старик. Она может учуять запах плесени, слегка кисловатый запах старого тела. Факел в руке старика освещает помещение, выхватывая из темноты плиты каменного пола, пятна плесени на стенах, цилиндрическую конструкцию, которая является неким источником, гораздо более древним, чем все сооружение. Он покрыт тяжелой каменной плитой. Старик немного сдвигает плиту, и из щели вырывается красный свет, будто свет из самого жерла вулкана. Оттуда раздаются шипящие, булькающие звуки. И в этот момент они отчетливо видят лицо старика, помертвевшее в алом свете, это – лицо трупа. Затем его окутывает дым и образ исчезает.

Огонь заклинаний затухает, из мрака доносится голос Моргас:

– Дракон находится в яйце, и осколок камня – а это фамильная драгоценность тех, кто спасся, —спрятан в драконе. Во Времени он вырастет и станет больше всех зверей. Его не удержат никакие оковы. Даже он не сможет добиться повиновения этого дракона. С драконом может говорить лишь Заклинатель.

Но девушка думает о старике, на мгновение появившемся в свете подземного пламени. Очертания головы, взгляд, устремленный вниз, удлиненный овал лица и треугольные челюсти, хищный, крючковатый нос. Пепельный оттенок кожи, который не согрел даже красный свет, разумеется, не является свидетельством старости, этот цвет говорит о чем–то другом, возможно, это передается с генами…

К какой расе принадлежит Заклинатель драконов, – допытывается девушка, – почему у него такая черная кожа?

Это не признак расы, это – его судьба, – отвечает Моргас. – Говорят, что один из его предков был обожжен пламенем, вырвавшимся из глотки первого дракона, – обожжен, но не убит. И черная кожа передалась его потомкам.

Так и было ?

Возможно.

А может, и нет, – вступает в разговор Сисселоур со смехом, треском отдающимся в вакууме Времени. Она проводит рукой над огнем заклинаний, и пламя съеживается и угасает.

Если Моргас огромная, толстая, разбухшая, то Сисселоур – скелетоподобная. Она напоминает богомола, почти бесплотное создание, чья крохотная головка и тощая шейка кажутся будто насильно вытянутыми из плеч. Лицо ее будто отступает от вытянутого носа к незаметным щекам и бледным шарам глаз. Волосы спутались в клубок шерстяных ниток и прилипают ко всему, что их коснется. Временами ею овладевает желание казаться молодой и красивой, тогда она красит губы кошенилью и надевает как платья прозрачные лохмотья, которые не скрывают ее тела, выставляя на обозрение плоские сморщенные груди, пустыми мешочками свисающие над ребрами. Иногда она надевает на себя сразу два или три платья, перевязываясь веревками, и предстает карикатурой в стиле классицизма. Волосы же взбивает так, как это делали модели прерафаэлитов. Эту смешную патетическую фигуру можно было бы пожалеть, но ее насекомоподобное лицо слишком лишено человеческих черт, чтобы вызывать сочувствие, а в глазах ее видна вся дегенеративность души. Она настолько же менее опасна, чем Моргас, насколько гадюка менее опасна, чем кобра. Одна – большая, агрессивная, абсолютно пренебрегает камуфляжем, другая – может прятаться в гуще листвы и, не предупреждая, ужалить вас.

Они неразлучны, никчемная Сисселоур лебезит, подхалимничает и насмехается, в то время как Моргас, внешне невозмутимая, верховодит над сестрой, не прилагая к этому никаких усилий. Однако существует невидимая зависимость, не только необходимость кому–то доверять, но и потребность иметь более слабого соперника, товарища, который всегда рядом, кого–то, на кого можно производить впечатление, кого можно подавлять, над кем можно измываться. Королева–ведьма не может царить в пустоте, ей нужны подданные. Во времена вне Времени Сисселоур была и придворным, и советчиком, и другом, и рабом.

– Но теперь у нас есть ты, – говорит Моргас, притягивая к себе девушку, и ее жирная, мягкая рука накрывает маленькое лицо, путешествует по плечам и рукам, исследует грудь. Будто к телу девушки прикасается какое–то вялое, подводное существо. – Такая маленькая, такая хорошенькая… такая молодая. – В том, как она произносит слово «молодая», чувствуется пугающая алчность. – Я так долго, так долго ждала, пока… Это должна была бы быть моя сестра Морган, мой близнец, моя задушевная подруга, но она предала меня. Она потеряла шанс обладать безмерной силой из–за нелепой неудачи. Она влюбилась в радости тела, в отношения с мужчиной, которого нет. Ее голова уже давно гниет здесь. С той поры многие здесь перебывали, но никто не смог занять ее места. Они либо были слабовольны и боялись Дара и всего, что за этим следует, или были навязчивы и гнались за незначительными победами, предаваясь мелким страстям. Была тут одна, которую ты можешь знать – Элаймонд, – но она охотилась за воображаемым привидением. Я дала ей свободу, и ею же созданное зло утянуло ее в Преис–подню. Но ты… Я чувствую в тебе силу, силу зеленых щупальцев какого–то голодного растения. Я накормлю его, дам ему удобрения, и оно вырастет и привяжет тебя ко мне, и мы наконец будем втроем. Три – магическое число, число родства. Ты станешь Морган, моей сестрой, и имя, которым ты звалась прежде, уйдет в сны, исчезнет, как исчезают фантазии.

Нет, – возразила девушка, не то чтобы бросая вызов, а просто – выражая сомнения и тревогу из–за имени, которым они здесь никогда не называют ее, из–за личности, оставленной где–то позади. – Я – не Морган. Я – Фернанда. Фернанда.

Ты – моя сестра! – тоном приказа, не допускающим возражений, говорит Моргас, и ее рот будто искривляется вокруг этих слов. – Ты станешь моей кровной родственницей, наша кровь смешается. Держи ее!

Моргас жестко ухватывает руку девушки, Сисселоур обхватывает Ферн сзади. Костлявые объятья на удивление сильны. Ферн пытается бороться, но все бесполезно, и, увидев нож, она затихает. Моргас надрезает свое запястье и прокалывает запястье Ферн. Затем ждет, когда появится кровь. Ферн не больно, только очень страшно. Обряд подходит к завершению, когда она осознает, что это навсегда ее осквернит – никогда уже ее кровь и ее душа не будут лишь ее собственными. Но она не может противостоять им, не может сделать ни одного движения. Даже разум ее онемел.

Однако из надреза на ее руке кровь не течет. Рана сама по себе закрывается. Не вытекает ни капли крови.

Она защищена! – восклицает Сисселоур, и Моргас с проклятьями освобождает Ферн. Когда и Сисселоур разжимает свои объятия, Ферн понимает, что нельзя ни бежать, ни выказать страха.

Они не смогут всегда защищать тебя, – утверждает, а может быть, сама себя успокаивает Моргас. – Теперь ты моя. Я изменю твой мир.

Но теперь уже Ферн знает, что ответить.

– Мир существует во Времени, он движется в бесконечности, как рыбы в океане. Вперед, а не назад. Фернанда – это будущее, Моргас – прошлое. По какому пути ты предлагаешь двигаться?

Моргас не отвечает, но за рыхлой массой ее лица Ферн видит движение мысли. Моргас больше не пытается повторить обряд кровосмешения.

Наступает темнота, время сна и теней. Они едят, хотя Ферн не ощущает голода, спят, хотя она не устала. Спящая груда Моргас содрогается от храпа. Сисселоур лежит под своим одеялом, как скелет в саване. Иногда они обе поднимаются, издавая какие–то звуки, которые, как кажется, вобрали в себя многие шепоты, многие языки… Они бродят, ощупью ищут огонь заклинаний. Находясь вне Времени, Ферн не может понять, действительно ли она спит и сколько времени проводит во сне. Только сны разделяют осознание от беспамятства.

Ферн снится, что она внутри Времени. Ощущение движения все усиливается, жизненная сила наполняет ее, и голова начинает кружиться, будто она выпила крепкого вина на пустой желудок. Ферн слышит тиканье часов, звон колоколов, звуки быстро едущих машин. Ее отталкивают и притягивают, отпихивают и обнимают, торопят. Вокруг озабоченные, счастливые, нетерпеливые лица – все знакомые, такие знакомые и дорогие, но они так быстро проходят мимо, что невозможно успеть их узнать, и она напрасно пытается ухватиться за имя или за какое–то воспоминание.

– Не опоздай, – говорят они. – Иди, иди же! Ты опоздаешь – не опаздывай.

А вот она находится в том, что называется машина (с кожаными сиденьями), она мчится вперед. Видна церковь, серое здание с башней и островерхой крышей, с надгробьями, будто столпившимися у ворот. Раздается настойчивый звон колоколов. Все выходят сквозь двери, и она остается одна. Но Время не дает ей остановиться. Бьют церковные часы, и она должна войти внутрь.

Она идет к алтарю, украшенному цветами. Сквозь витражи окон льется солнечный свет, испещряя все, чего он касается, радужными пятнами. От парящего вверху каменного ангела на нее летят лепестки цветов. Ее длинное платье волочится по полу, вуаль откинута с глаз. И вот он стоит и ждет. Он поворачивается к ней и протягивает руку. Среди всех знакомых лиц он один – незнакомец.

– Нет! – кричит она. – Нет! Он не тот. Он не тот…

Ветер налетает на церковь и сдувает всех, кто находится в ней, как сухие листья. Лишь спокойно лежат лепестки цветов, холодные и белые, как снег. Она бежит по снегу в своем длинном платье, и юбка вздувается, поднимая ее вверх. К ней прикасаются чьи–то ледяные руки, но она выскальзывает, летит ввысь, к небу, и вздувшаяся юбка превращается вдруг в крылья, и она, оседлав сову, летит во тьму.

Она просыпается, вспомнив не имя одного из друзей, а имя незнакомца, человека, который ждал ее у боковых дверей. Джейвьер. Джейвьер Холт.

В часы бодрствования продолжается образование Ферн. Моргас решила сформировать ее мышление, выявить ее Дар, смоделировать для нее ее же образ – будто она сама не разумна, будто у нее нет желаний и она не представляет себе, что же она такое. В нее вливается колдовское знание, заполняя все закоулки ее разума, так, что иногда становится неразличима связь между опытом и обучением, и Ферн начинает опасаться потерять самое себя. «Но я же – Фернанда, – твердит она мысленно в тусклом свете пещеры. – Я – Фернанда, не Морган, такой я и останусь».

Моргас рассказывает о тех, кто во все времена был наделен Даром – и великим, и незначительным, о мелких алхимиках и уличных колдуньях, которые до сих пор еще существуют, предсказывают будущее с колодой карт в руках, распевая уже ничего не чначащие заклинания на давно забытом языке.

– Язык Атлантов, – говорит Моргас, – это единственный язык силы, язык, который явился в ауре Лоудстоуна, где каждое слово насыщено энергией воли и способностью к внушению.

Моргас не знает, что Ферн была в прошлом, говорила на языке Атлантиды, как могла бы говорить на любом иностранном языке, и это происходило еще до того, как был расколот Лоудстоун, а земля Атлантов погибла. Древняя сила распространилась по миру и навсегда осталась в генах последующих поколений. Ферн многословно повторяет уроки, и Моргас радуется, что девушка так быстро обучается. Ферн для нее – просто ребенок, ученик, ей не приходит в голову, что ученик способен на обман.

– То, что несет в себе камень, – изменчиво, капризно, но выносливо, – говорит Моргас. – Оно передается от родителей к ребенку, как цвет глаз или необычный цвет волос, оно может пропустить одно или несколько поколений, но потом обязательно проявится. Теперь же малыми толиками этого наделено большинство людей. Атланты завоевали огромную часть мира, широко рассеяли свои семена, прежде чем Зорэйн, последняя королева, запретила союзы с иностранцами. Слишком поздно! Говорят, моя семья прослеживает родство до Тринадцатого дома, Дома Гоулэйби. Мы действительно наделены Даром. Многие имеют лишь несколько атомов силы, но лишь очень избранные могут, смешавшись со своим окружением, подчинять себе более слабые души и даже вызывающе держаться с древними богами. Нас трое – избранных. У бессмертных есть своя сила, которой лишь самые дерзкие могут овладеть – и то если хватит ума и азарта, – но Дар достался только нам. Без подобающего обучения Дар может взорваться чрезмерной эмоциональностью, и моменты злобы или отчаяния вырваться из–под контроля. Только слова Атлантов могут направлять его в нужном направлении, очерчивать его заклинания, придавая ему смысл и цель. Запомни это! Дар поднимает нас выше мелких богов. Мы управляем Землей и формируем Преисподню. Подумай о Фа–руке и его дочери, о Мерлине и Манананне, Ариадне, Эйрианхорде, Медее.

Она протягивает руку к источнику и подносит Ферн ладонь, как чашу с водой. Лица скользят по зеркальной поверхности воды. Темный Мерлин, бледно–серебристый Эйрианхорд, смертельная для взгляда Медея…

Об их силе слагались легенды, они могли все, но не могли стать бессмертными и в конце концов проиграли. Их охватило безумие, их души высохли или прошли через Врата в вечность. – Моргас опускает руку, вода проливается сквозь пальцы. Когда она снова начинает говорить, голос ее звучит мягко и уверенно: – Мы же не проиграем. Я ждала столько, сколько было необходимо. Я навсегда оставлю память о себе в мире Времени.

А что же с осколками камня? – наконец невинным тоном спрашивает Ферн. – В них все еще есть сила? Или теперь они всего лишь камешки для загадывания желаний – детские игрушки?