Текст книги "Убийство в Венеции"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Он улыбнулся.

– Ты должен понимать. Специалист по Рубенсу находит неизвестную картину мастера. Сенсация, мое имя – на первых полосах всех мыслимых музейных изданий мира. И можешь понять, как такое могло бы повлиять на мои шансы занять место Свена.

– Ты всю жизнь витал в облаках. Хотя, когда ты рассказывал о картине, звучало очень даже убедительно. Но я обещаю все это забыть. Ты никогда не рассказывал мне о людях в масках и о ночных поездках. И кто такой Рубенс – я ни малейшего представлений не имею.

Андерс с облегчением посмотрел на меня, нагнулся и похлопал меня по щеке.

– Спасибо, – тихо сказал он. – Я знал, что могу на тебя положиться.

– А зачем же иначе друзья? Тем более, забыть – ничего не стоит. Скажи мне только одну вещь. Элисабет – что она собой представляет кроме того, что она жена Лундмана?

Он с подозрением уставился на меня.

– Ты что имеешь в виду? Какое тебе дело?

– Дело, дело, – сказал я слегка оскорбленно. – Нет мне до нее никакого дела. Просто считаю, что она красивая и, кажется, интересная. Я во время ужина заметил, что ты тоже так считаешь.

Он взглянул на меня и улыбнулся:

– Глаз у тебя острый и наблюдателен ты, как прежде. Да, я с тобой согласен – она красивая. И я…

Но он не успел договорить, нас прервали.

– Сидите, плетете заговор.

Гуннар Нерман притащил с собой из кухни стульчик и уселся перед нами.

– Еще не решили, кто займет место Свена? У вас такой таинственный вид, а мне в каждом углу интриги мерещатся.

– Интриги, интриги, – сказал Андерс и посмотрел на него. – Я смотрю, ты неплохо разбираешься в закулисной политике. Быть на побегушках в министерстве образования – тоже метод, который может себя оправдать. Теперь ведь не только академические заслуги ценятся.

– А ты не сдавайся, – просто сказал Гуннар. – Вступи в какую-нибудь интересную партию. Попробуй к «зеленым», ты же у нас теперь крестьянин и вообще.

ГЛАВА VI

– Пользуясь случаем, с удовольствием поздравляю комиссара Бергмана и его коллег из отдела по борьбе с наркотиками. Вы сделали огромное дело.

Министр юстиции Виола Грен улыбнулась седому мужчине, сидевшему напротив нее за длинным столом для совещаний. Через толстые каменные стены с улицы доносился гул транспорта, похожий на глухой, слабый шум моря; летнее солнце, пробиваясь сквозь высокое окно, освещало половину стола и пускало ослепительные зайчики в стаканы и бутылки с минеральной водой «Рамлеса». За столом сидели серьезные господа из руководства полиции, комиссии по социальным вопросам министерства социального обеспечения и сотрудники министерства юстиции.

Харри Бергман откашлялся, бросил нерешительный взгляд на шефа государственной полиции, и тот поощрительно кивнул.

– Благодарю за дружеские слова, – наконец произнес он. – Я передам все сказанное моим коллегам. У них ведь не самая благодарная работа. Слишком мало средств. Нам нужно больше людей, больше оборудования и больше полномочий для срочной работы в особых ситуациях. Я имею в виду подслушивание и прочее.

Бергман замолк, увидев складки на лбу шефа полиции и мрачные взгляды коллег всех званий и должностей. Он понял: подслушивание и большая гибкость в следственной работе, по всей вероятности, были не самыми подходящими темами для беседы с новым министром юстиции.

– Получать похвалу всегда приятно, – продолжил он, – но у этой медали две стороны. То, что мы сейчас конфисковали большую партию наркотиков, означает и возросший на них спрос. Но даже с учетом того, что на этот раз конфискация обнаруженного возросла на 50 процентов по сравнению с прошлым годом, у нас на виду – лишь вершина айсберга. По самым грубым подсчетам, обнаруженное нами составляет в лучшем случае 10 процентов от имеющегося на рынке.

– Нас беспокоит преобладание сильнодействующих наркотиков, – вставил начальник управления из комиссии по социальным вопросам Ханссон. – Насколько я могу сделать вывод на основании доступной статистики, конфискация героина увеличилась на 50 процентов, а кокаина – в четыре раза по сравнению с прежними цифрами.

– Верно, – кивнул Харри Бергман и прикурил. Министр с неудовольствием посмотрела на него, но не стала напоминать о табличке «Курить воспрещается», прислоненной к батарее бутылок с минеральной водой. Она ведь только что поздравляла полицейских с проделанной работой. Замечания подождут.

– В самом деле, в этом году нам удалось обнаружить на 120 процентов больше конопли; но основной проблемой все же остаются сильные наркотики, даже если учитывать тот факт, что гашиш и марихуана часто служат в качестве «входных билетов» для тяжкого злоупотребления.

– Развитие событий вызывает беспокойство, – сказал шеф государственной полиции и посмотрел в свои бумаги. – Могу констатировать, что, например, кокаина в 1986 году был конфискован один-единственный грамм, а данные на 1988 год – 2500 граммов. Хотя, если смотреть с точки зрения мировой статистики, серьезных оснований для торжества нет. В Канаде на днях конфисковано 500 килограммов кокаина. На улице это стоило бы больше миллиарда. Похоже, возвращается и один из опаснейших препаратов – ЛСД. В 1987 году мы взяли одну порцию этого наркотика, годом позже – 1650.

– В данном случае не стоит забывать, что речь идет всего об одном факте конфискации ЛСД нашими силами, – прервал его Харри Бергман. – Дело было в Валлентуне, где мы прижали крупного оптовика. В отношении же кокаина настораживает другой аспект – то, что он распространяется не только в традиционных группах.

– Что вы имеете в виду? – спросила министр юстиции и поправила свои мощные очки. Раньше она пользовалась контактными линзами, но на новом посту, где любой ценой нужен был авторитет, она перешла на очки, придававшие ее лицу выражение воли и уверенности. Во всяком случае, она так думала, глядя на себя в зеркало в ванной комнате.

– У нас такие же наблюдения, – влез начальник управления Ханссон. – Раньше мы в управлении занимались более или менее опустившейся клиентурой, вторым слоем дна, если хотите. Это люди, многим из которых уже ничто не может помочь и которые не хотят или не в состоянии изменить свой образ жизни, и на них нам трудно воздействовать. Но мы знали, где их искать, могли, во всяком случае, попытаться с ними работать. Делали все возможное, использовали метод посещений и другую деятельность. Теперь же возраст потребителей наркотиков значительно снизился, а кокаин, например, стал модной приправой к сексу. Тут уже другая клиентура, до которой нам не добраться, – хорошо устроенные люди с устоявшимися привычками и приличными доходами. Мы, скажем, не можем направлять патрули в туалеты дорогих ресторанов и дискотек. Опасаюсь, что в этом случае мы имеем дело с бомбой замедленного действия. В самом начале своего пристрастия человек в состоянии себя контролировать, это даже приятно; затем же наркотик подчиняет человека и убивает его – медленно, но верно.

– Все сказанное вызывает тревогу, – сказала Виола Грен. – Нам, однако, не следует ослаблять усилия. Необходимо любыми средствами искоренить это занятие, нельзя опускать руки. Государственное руководство не замедлит подкрепить свои слова делами, а я сама подниму эти вопросу на подготовительном заседании правительства; посмотрим, подумаем, что можно предпринять.

Одна трепотня, подумал Харри Бергман, но благоразумно промолчал. Похоже на заурядную предвыборную речь, когда, ставя на карту борьбу с наркоманией, политики выуживают лишние голоса. Выделите лучше средства. Людей дайте.

– Так что если у вас есть конкретные предложения, я могла бы рассмотреть их вместе со своими коллегами в министерстве.

– Необходимо ударить по уличной торговле наркотиками, – предложил шеф полиции. – Если справимся с распространением наркотиков, потребление медленно, но неуклонно будет падать.

– Мы должны уважать права личности, – прервал начальник управления Ханссон. – Мы обязаны принимать во внимание ее неприкосновенность, и только при этом условии осторожно продвигаться вперед.

– Ты считаешь, что мы должны уважать право человека угробить себя наркотиками? – Харри Бергман посмотрел на него с насмешкой. – Будем стоять сложа руки и не вмешиваться? Должен тебе доложить: эти люди не ведают, что творят. Им помогать нужно, и здесь уступчивость и размытые формулировки не спасут.

– Но с этой целью нам не следует впадать в своего рода фашизм, – не совсем дружелюбно улыбнулся начальник управления из министерства социального обеспечения.

– Думаю, мы подошли к концу нашей дискуссии, – нервно сказала министр юстиции и поправила свои бумаги. – Есть ли какие-нибудь комментарии или невысказанные мнения, прежде чем мы завершим работу?

– Только одна информация для сведения министерства. – Харри Бергман озабоченно посмотрел на нее. – Относительно расширения нашего международного сотрудничества. Мы пытаемся выйти на пауков в сетях наркобизнеса, по крайней мере лучше изучить схему паутины, с тем чтобы пресекать распространение наркотиков на возможно высоком уровне. У нас в работе много интересных проектов. В частности, создается впечатление, что значительная доля кокаина ввозится из Италии через Венецию. Пока рановато вдаваться в детали, но мы разрабатываем несколько путей, ведущих в любопытном направлении. Уже вырисовываются очертания двух таких пауков: одного – в Венеции и другого – в Стокгольме. Немного терпения и везения, и весьма скоро мы рассчитываем нанести удар.

– Хорошо, – кивнула ему Виола Грен. – Очень хорошо.

Она уже заметила, что всегда нелишне приходить на обеды и заседания правительства не с пустыми руками. А успех рождает успех. Не помешает, если полиция сработает успешно и распутает большой клубок торговцев наркотиками в самом начале ее деятельности. Совсем не помешает. Она улыбнулась и поднялась с места.

Когда я проснулся, в доме царила тишина. Где-то в саду барабанил по дереву дятел; солнечный луч пробивался в щель между гардиной и рамой, высвечивая вертикальную полоску на розовых завитушках потертых обоев.

Я посмотрел на часы: скоро восемь. Для моих привычек поздновато, даже слишком поздно. Обычно я встаю около шести, надеваю мягкий голубой халат и неслышно следую в прихожую, где на коричневом коврике под дверной почтовой щелью меня ждут «Свенска Дагбладет» и «Дагенс Нюхетер». Это одна из немногих черточек роскоши в моем простом существовании; впрочем, подписка оформлена на фирму. Утро, когда газеты не приходят или опаздывают, означает для меня катастрофу, ломает весь ритм жизни и портит весь мой день. Затем я иду на кухню и готовлю завтрак – половинка грейпфрута и несколько бутербродов, состоящих из ломтиков диетического хлеба с нежирным сыром, ложечкой творога и кружком ярко-красного перца. Оздоровительный эффект достигается черным как смоль кофе; всего сразу не получишь, а я даже представить себе не могу, как это выйти в сложный, полный опасностей мир, не испив кофейку.

Пока в кофейнике закипает вода, я открываю молоко для Клео и смотрю, что осталось в холодильнике для привередливой кошечки на утро – пол-сардинки или еще что-нибудь. Она же деятельно трется у моих ног и требовательно мяукает. В зависимости от погоды, времени года и настроения я устраиваюсь с завтраком, опрятно накрытом на серебряном подносе, на террасе – если лето и тепло, или в одном из кресел у камина. Иногда, особенно зимой, когда холодно и неуютно и темнота глухо упирается в окно, я иду в спальню, подкладываю под спину все подушки и ставлю поднос на ночной столик. Затем не спеша, с наслаждением разворачиваю утренние газеты и приступаю к делу. Фру Андерссон, та, что моя правая рука, с Чепмангатан, 11, сетует на мое чтение газет в постели. «Простыни пачкаются», – говорит она. Типографская краска остается на простынях. Но ей приходится мириться с моими вредными привычками. Не было бы хуже, а так сойдет.

Да, было уже поздновато, мне ведь необходимо ехать в Стокгольм и открывать лавку, желательно не позднее десяти. Впрочем, если я потороплюсь, намного не опоздаю. А при нормальном движении на дорогах до Стокгольма можно добраться за два с небольшим часа.

Теперь остается найти все необходимое на кухне у Андерса, думал я, одеваясь. Я не строил иллюзий насчет того, что он уже встал в такую рань и приготовил завтрак, а вот где у него чашки, блюдца и все остальное, я понятия не имел. Старая кухня была забита шкафами, ящиками, и все казалось до крайности неустроенным. Но кофе должен где-то быть, и в холодильнике наверняка есть что-нибудь съедобное – маринованная сельдь или кое-что в этом духе, хотя это вовсе не мое любимое блюдо к завтраку. Андерс наверняка запасся для своих гостей – на похмелье.

Похмелье, да. Нельзя сказать, что я не чувствовал легкой тяжести в голове, не без этого; но другим наверняка было гораздо хуже, если это может служить утешением. Андерс вообще вливал в себя сверх всякой меры, особенно к кофе. Давил один стакан коньяка за другим. А потом еще были бесконечные порции грога. Как, кстати, теперь говорят – грог? Виски с содовой было бы правильнее, и эффект тот же. Да чего там, он заслужил. Вернулся наконец в свой дом, осуществил свои мечты; может гордо демонстрировать приобретение, дом детства, своим друзьям. Хотя что за друзья. Копнуть поглубже, так еще как сказать.

Свен Лундман, казалось, был в предчувствии своего нового состояния – он оставит пост, уйдет на пенсию и, как водится в шведской системе, превратится в «пустое место».

– Забавно у нас в Швеции получается, – говорил он, прикуривая сигарету за кофе в большой зале. – Мы приукрашиваем жизнь, называя действительность иными словами. Вместо безработного – освобожденный от работы или несклонный к работе и испытывающий проблемы с алкоголем. Теперь пришел мой черед – старшая категория населения или седая «пантера», только выбирай. А правда-то, она за фасадом. На самом деле ты – пенсионер, ездишь по льготному проездному билету, взят на попечение. Развлечения под баян и автобусные экскурсии, организованные всешведским союзом пенсионеров. Если повезет, можно попасть в дом отдыха, где обслуга так чертовски современна и сознательна, что позволяет старичкам пропустить по субботам стаканчик.

Он говорил это в шутку, с насмешливой искоркой в глазах, но было ясно, что за всем высказанным кроется горечь. Да и что ему оставалось? Несколько лет свободы, свободы писать и заниматься исследованиями, чего он не успевал в загруженные руководящей работой годы. И пенсия его – совсем не то, что полная зарплата, уровень жизни опустится, да и возраст свое возьмет. Все заметнее было это к концу вечера, когда легкий облик британского джентльмена начал терять очертания, когда стало ясно: в глубине души профессор был не так уж доброжелателен к претендентам на свой престол. Нет, он не произносил ничего конкретного, подтверждавшего это, но я замечал нечто в его глазах, в тоне его голоса. Да и Элисабет подсыпала соли, проявляя свою близость к Андерсу фон Лаудерну. Интимность их отношений была почти очевидной – взаимные взгляды, интонации, быстро и незаметно касавшиеся друг друга руки в момент, когда в бокалы наливали вино или угощали конфетами из коробки.

Чем дольше длился вечер, тем острее проявлялись и противоречия между Андерсом и Гуннаром, соперниками в борьбе за место директора Шведского музея.

В голосе Гуннара звучали язвительность и ирония, в водянистых глазах на круглом лице он не мог скрыть недоброжелательности. Ему следовало бы заняться собой, он был уже на грани того, чтобы стать толстым и обрюзгшим. Пока еще было терпимо, но черты лица уже расплывались, щеки, казалось, отвисали и становились пористыми, как губка. А в Андерсе росло раздражение, это было заметно так же, как и напряжение, заставлявшее его пить больше, чем следовало бы.

Медленно и осторожно я спустился по скрипящей лестнице. Хотя мне и нужно было спешить в город, это не было поводом будить остальных. Им не мешало выспаться целебным сном – через какое-то время они проснутся, страдая от головной боли и других тяжких последствий вчерашнего вечера. Хорошо бы мне поблагодарить Андерса, написать записку и положить ее на кухонный стол, чтобы бросилась в глаза, как только он спустится. А чтобы сейчас его не будить, позвоню потом из Стокгольма.

Открыв дверь, я услышал в кухне звяканье посуды.

– Привет, Юхан.

У старой электроплиты стояла Барбру Лунделиус. Она улыбалась мне, проливая кипящей водой кофе в белоснежном фильтре. Ароматный запах этого свежесваренного напитка заполнял старинную кухню. На серой деревянной стене висел вышитый крестиком гобелен. «Домашний очаг дороже золота» – провозглашали большие красные буквы. Я был с этим согласен. Что же касается Бакки, то этот домашний очаг точно обойдется Андерсу не дешевле золота, пока он приведет здесь все в порядок.

– Везет же мне, – сказал я. – А я только что беспокоился, что наш богемный друг забыл купить жизненно важные продукты и, кроме всего прочего, что я ничего не смогу найти во всех этих ящиках и шкафах. И вот выхожу я из-под моего балдахина, а на кухне ты – ангел-спаситель.

– На этот раз тебе действительно повезло. Но я спаситель не только твой, Андерса тоже. Я ведь накупила массу всяких продуктов, о которых он наверняка даже не подумал. Так что теперь будет тебе и кофе, и белый хлеб, и колбаса копченая, да еще плавленный сыр.

Я уселся за стол, накрытый блестящей темно-синей клеенкой. Барбру проворно поставила чашки и блюдца, палила в большой термос кофе и достала из старенького холодильника масло и все необходимое для бутербродов.

Я любовался ее энергичными, привычными к домашнему труду движениями. Толковая у Андерса ассистентка – быстрая, надежная, деятельная. Проследила, чтобы купить все забытое им. Интересно, было ли это лишь проявлением ее обычной деловитости или ею двигали другие мотивы? Я вспомнил, как она смотрела на Андерса вчера вечером. Смеялась его шуткам, с восхищением слушала его рассуждения об искусстве и политике в области культуры. Кто же она – боготворящая своего шефа и наставника молодая ассистентка или юная влюбленная женщина?

– Ты почему так рано встал? – спросила она, разливая по чашкам кофе из блестящего термоса.

– Не будучи государственным служащим, я должен честно зарабатывать свой хлеб, – улыбнулся я. – Магазин открывается в десять, а если я опоздаю, может случиться, что туристы будут стоять и дергать за ручку двери. Потом им надоест, и они пойдут к кому-нибудь другому. Так что передай Андерсу привет и поблагодари его от меня. Не хотел его будить, понимаю – ему необходимо выспаться. Он вчера порядком перебрал.

Барбру обеспокоенно посмотрела на меня.

– Я, честно говоря, за него волнуюсь, – сказала она и поставила чашку. – Андерс слишком много пьет. Такое впечатление, что его что-то мучает, что он живет под гнетом чего-то и стрессом. Я с ним заговаривала на эту тему, но он только отмахивался. Конечно, я считаю, он мог позволить себе отпраздновать приобретение Бакки, он ведь вернул свой дом и прочее, но теперь ему следовало бы угомониться. Это ведь не идет ему на пользу.

Я согласно кивнул: вспомнил перелет из Франкфурта и то, что он говорил о спиртном и снотворном. Может, он применял и средства посильнее? И что за страх преследовал его?

– Так кто же станет директором музея? – спросил я, чтобы сменить тему разговора. Было как-то не очень прилично обсуждать алкогольные проблемы Андерса, спавшего наверху.

– Если правительство не надумает назначить кого-нибудь со стороны, то выбор колеблется между Андерсом и Гуннаром.

– А ты на кого ставишь?

– Ты собираешься делать ставки? Ставить на победителя? – Она улыбнулась и наполнила мою чашку. – Нет, кроме шуток, я действительно считаю, что лучше Андерса никто не подходит. В нем сочетаются академические заслуги и способности администратора, а это не такое уж плохое сочетание. Кроме того, у него есть поддержка сотрудников. Они его любят, а мнение профсоюза всегда много значит.

– Что ж, остается надеяться, что никаких новых скандалов не разразится, – сказал я и намазал плавленный сыр на половинку булочки.

– Скандалов? Что ты имеешь в виду?

– Ну, что правительство и еще кто-то будут вынуждены уйти в отставку. Тогда многих понадобится пристроить, а место директора Шведского музея – совсем недурно. Чем хуже места губернатора?

Она рассмеялась здоровым, заразительным смехом. Я снова подумал, до чего же она свежа – вокруг нее витала аура молодости и здоровья.

– Ты говоришь о методе НВИН? – спросила она.

– Это еще что?

– Наискосок – вверх и налево. Если кто становится невозможным, его повышают наискосок – вверх и налево. Делают губернатором или генеральным директором. Иногда – послом.

– Знаю, – сказал я. – Шелковый шнурок нашего времени, только в более цивилизованной форме. В Древнем Китае тот, кто получал шнурок, должен был покончить с собой. Хотя я думаю, что не стоит ограничиваться этим списком профессий. Почему бы не назначать уволенных и неудавшихся политиков пилотами САС или нейрохирургами? Такой шаг мог бы иметь многочисленные последствия. Или даже епископами.

Она снова рассмеялась.

– Ты такой забавный, хотя и… – Она замолкла.

– Такой старый, хотела сказать?

– Да нет, не совсем, но мужчины в твоем возрасте обычно бывают более солидны, скажем так. – При этом она фыркнула.

Я почувствовал себя в какой-то мере задетым, даже основательно обиженным.

– Что это мы все о возрасте. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует. Я, может, не больше чем на десяток лет старше тебя. А это не такая уж большая разница.

– Точно, я согласна. Наливайте еще кофе, дяденька. – И она опять захихикала.

Но я-то видел по ней, что она совершенно не была согласна. Говорит одно, а делает совсем другое – если она в самом деле ближе к Андерсу, чем того допускают рамки служебных отношений. Хотя вполне вероятно, что я ошибался. Я вечно выдумываю, лезу в чужие дела без всякого основания.

Когда мы закончили завтрак, все еще по-прежнему спали. Я вышел на крыльцо и оглядел двор. Сияло солнце, небо было высоким и синим, птичье пение доносилось из кудрявых крон деревьев, росших вокруг старинного дома и небольших флигелей. В элегантном вечернем платье торопилась куда-то по гравию двора трясогузка. Она представляла собой изысканный контраст стайке серых воробьев, которые, будучи малодоходной категорией летающего племени, дрались возле угла дома. В разгаре утренней охоты за мухами проносились мимо усердные ласточки. Из-под кровли был слышен требовательный писк их птенцов, а из зарослей жасмина у фронтона, то нарастая, то затихая, доносилось жужжание шмелей. Я вспомнил об описании шмеля. С технической точки зрения он летать не способен, но все-таки летает, так как об этом не знает. Издалека донеслось приглушенное мычание коров на выпасе. Деревенский покой, пасторальная идиллия. Я почувствовал зависть к Андерсу. Он вернулся к своим корням, вернулся домой. Суждено ли мне испытать то же самое, где мой дом на Земле?

– Будь осторожен за рулем, – сказала Барбру и поцеловала меня в щеку. Легкий, быстрый поцелуй коснулся моей щеки, словно крыло ласточки.

– Обещаю. Может, увидимся в Стокгольме? Заходи в мою лавку в Старом городе, посмотришь. Вот моя визитка, здесь указаны адреса магазина и квартиры. Я живу рядом со Святым Браном и драконом, запомнить несложно.

– Обещаю, – сказала она и улыбнулась. – Я обещаю. Пока.

– Привет Андерсу, и поблагодари его, – крикнул я через опущенное стекло, запустив мотор. – Передай, что я позвоню.

В четверть одиннадцатого я уже открывал дверь магазина. Опоздал на пятнадцать минут, но говорить тут не о чем, все равно у входа никого не было. Верблюжий колокольчик из Тибета вообще зазвонил лишь несколькими часами позднее, и я продал несколько эстампов из серии «Suecia Antique» паре пожилых дам из Экше, которые искали подарок на пятидесятилетие племянника. Я несколько раз набирал номер Андерса, но никто не ответил.

Вечером я долго сидел на террасе над Чепманторьет и читал вечерние газеты; меня поражало, насколько изменился их характер, насколько их содержание приблизилось к содержанию еженедельников. Здесь более не преобладали новости, теперь все больше места отводилось сведениям о разводах, рецептам и репортажам о знаменитостях.

Клео спала на одном из тростниковых садовых стульев. Ее кремовая шкурка, темные лапки и мордочка прекрасно гармонировали с темно-синей подушкой. Скорее всего она об этом знала, и здесь было ее любимое место. Надо мной, как и в небе над Баккой, носились ласточки, а за блестящими черными крышами виднелась пышная зелень Юргордена. Белый палец башни в Греналунд указывал в синеющие вечерние небеса, ветер слабо доносил крики и смех с американских горок. Из недавно приобретенного мною лазерного проигрывателя струился в теплый вечер концерт Альбиони для гобоя и скрипки. Телефонный штепсель из розетки я выдернул. Позволяю иногда себе такую роскошь, в особенности когда слушаю музыку. Хотя какая разница – все равно почти никто никогда не звонит. Я уже легко поужинал остатками из холодильника и в общем и целом чувствовал себя совсем неплохо, как вдруг позвонили в дверь.

– Кто бы это мог быть в эту пору? – спросил я Клео, которая рассеянно приоткрыла голубой глаз и тут же его закрыла.

Я провел рукой по волосам, поправил на талии темно-синий шерстяной джемпер. Надел скинутые туфли, вышел в прихожую и открыл дверь на лестницу.

На площадке в болезненном свете ламп стояла Барбру Лунделиус. Она выглядела бледной и расстроенной, была заплакана.

– Юхан, – проговорила она и бросилась мне на шею, всхлипнув мне в плечо. – Это так ужасно.