Текст книги "Убийство в Венеции"

Автор книги: Ян Мортенсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

– Изумительно, – захохотал Эрик. – Мне нравится, как высший класс обходится со своими владениями. «Она была так отвратительна, что даже хорошо, что они ее забрали». Не забыть бы мне это, когда в следующий раз они заберутся ко мне.

– Если бы ты видел ее, то понял, что я имею ввиду, – сказала Маргарета Андерссон. – Огромная и толстая девица перерезает горло обнаженному мужчине, и кровь хлещет рекой. А вокруг вьется рой маленьких пухлых ангелов. Когда я была ребенком, я не отваживалась даже заходить в комнату, в которой висела эта картина. Нет, очень хорошо, что они ее взяли.

ГЛАВА XXI

Нас было только четверо за большим столом красного дерева, и двух других гостей я знал лучше, чем хозяйку, которую впервые встретил только накануне вечером. Она пригласила и меня на ленч.

– Почему бы вам не прийти и не посмотреть самому? – спросила она спонтанно, когда мы стояли в гостиной Эрика с низкими потолками и грубыми деревянными балками. Завтра у меня будет несколько старых друзей на ленче, и им будет приятно увидеть новое лицо. Эрик может рассказать, как добраться до Слагсты. Я совсем избалована своим шофером Дентоном. Хотя он и швейцарец, но так часто бывал здесь, что знает все, как в своем кармане. Он меня всегда возит, так что я не могу точно рассказать, как туда добираются. А теперь, при этих скоростных автобанах и других усовершенствованиях, человеку, который сам не водит, стало еще труднее. Добро пожаловать к часу дня, а после ленча я покажу усадьбу. Но я ничего не продаю, – улыбнулась Маргарета Андерссон и шутливо погрозила пальцем. – Этот негодник Эрик каждый раз, когда бывает у меня, предпринимает попытки, но я непоколебима. Может быть, когда я умру, он проведет аукцион и передаст все вырученные деньги на благотворительные цели. Но не раньше.

Когда на следующий день я ехал в Слагсту, то вспоминал, что она рассказывала у Эрика. Об исчезновении «отвратительной» картины, как она ее назвала. Кровь, хлещущая из раны, нож, перерезавший горло. Толстая убийца. Казалось, она описывала полотно Рубенса, которое Андерс «обнаружил» в своем сне. Юная вдова Юдифь, убивающая ассирийского полководца Олоферна для спасения своего города. Хотя маловероятно, чтобы Маргарета, при всех принадлежащих ей сокровищах искусства, не поняла, что у нее во дворце висит Рубенс. С другой стороны, конечно, картина была грязной, и она исходила из того, что это копия. К тому же она висела в несколько изолированном помещении. А это значит, что ее знающие толк в искусстве друзья, как Эрик, например, и другие, едва ли имели возможность увидеть полотно. Нет, мне не следует позволять фантазии уносить меня от реальности. К тому же сам Андерс сказал, что его сон был вызван стрессом, алкоголем и снотворным. Что это был сон, и ничто другое.

Тут я увидел дорожный указатель, который искал уже в уверенности, что пропустил его. Старинный желтый указатель с черными буквами указывал в сторону длинной липовой аллеи, которая, как по линейке, тянулась через холмистую местность. Перед тем, как отправиться в дорогу, я нашел название Слагсты в словаре шведских замков и имений. У имения, оказалась впечатляющая история. В списке владельцев были такие имена, как тен Стюре, Густав Васа и Сигизмунд. Оксеншерна тоже владел замком до того, как пришедшие русские спалили его до основания. Но, в соответствии со словарем, на месте старого замка поднялся новый, легкий и воздушный деревянный дворец в стиле рококо.

И описание соответствовало действительности. В конце аллеи за зеленой листвой вековых деревьев виднелись очертания желто-белого здания, и я въехал на большую засыпанную гравием территорию, в середине которой был зеленый круг газона с солнечными часами, отмечавшими неторопливый бег времени. В глубине двора высилось трехэтажное желтое здание под черной крышей, увенчанной башенкой колокольни. Оконные рамы и углы были выкрашены белой краской. Перед дворцом под одной крышей с ним было четыре одноэтажных желто-белых флигеля, а в парке за зданием виднелась замковая церковь, о которой я прочел в словаре. Службы в ней проводятся лишь изредка, но посетить ее всячески рекомендовалось из-за уникальных потолочных и настенных росписей, выполненных Альбертусом Диктором в XV веке. Очевидно, церковь пережила как русских, так и пожар и воздействие веков.

У широкой каменной лестницы сверкал синий «Ягуар». Перед ним стоял небольшой голубой «форд». «Таким образом, я не одинок в своей автомобильной скромности, – подумал я, паркуя свой старый «Опель» на надлежащем расстоянии от роскошного автосоздания со швейцарским номером.

– Добро пожаловать, Юхан, – приветствовала меня Маргарета, когда я вошел в холл. – Не знаю, знаком ли ты с другими гостями, но мне показалось, что вы найдете общий язык. Тут, собственно, только исследователи искусства и те, кто живет им. Прекрасная комбинация.

Через широкие двери мы вошли в зал. У окна стояли Элисабет и Свен Лундман с традиционными рюмками шерри.

– Мы уже знакомы, – сказал я и направился к ним. Мне показалось или Свен Лундман и в самом деле застыл, когда увидел меня? Элисабет же казалась такой же доброжелательной, как и всегда, и запечатлела два легких поцелуя на моих щеках. Скоро и я получил свою рюмку шерри.

– Собственно говоря, дом создан Аделькранцом, – продолжила Маргарета. – Вы, возможно, знаете, что старый замок сожгли русские. Мой, дайте подумать, прапрапрадед или кто-то в этом роде еще раньше подумывал перестроить дворец, потому что он был в неважном состоянии, уже когда он его приобрел. И он поручил Аделькранцу сделать проект. Потом у него не оказалось денег и чертежи так и остались лежать. Так что они оказались весьма кстати после пожара.

– Он участвовал также в возведении Стокгольмского дворца, – заметила Элисабет. – Это заметно по отделке здесь, в Слагсте. По панелям и многому другому.

– Аделькранц был одним из наших наиболее выдающихся архитекторов того времени, – вставил Свен Лундман. – Театр в Дроттнингхольме, например, его творение. И старый оперный театр, тот, что снесли. Не говоря уже о Китайском дворце. Но платой ему была, как водится, неблагодарность. Он не получил обещанного вознаграждения и даже должен был вместо короля погасить часть стоимости строительных работ.

– Видишь, Юхан, – вмешалась Маргарета, – что я говорила? Разве не ошеломляющие знания?

– Ну вот еще! – фыркнула Элисабет. – Я просто отчасти выросла здесь. Отец Маргареты был моим дядей.

– Точно. Ты не знал об этом, Юхан? – Маргарета улыбалась Элисабет. – Мы кузины, несмотря на такую большую разницу в возрасте. Но у прошлых поколений дети рождались редко. Однако пойдем к столу, а потом уже посмотрим дом. Кроме Элисабет и Свена. Все, что тут есть, вы уже видели столько раз, а Юхана я обещала провести по дому.

Стол был изыскан, сервирован восточноиндийским фарфором, тяжелым столовым серебром и винными бокалами XVIII века. Бесшумно и тактично прислуживал швейцарский шофер, по такому случаю в белом смокинге и белых хлопковых перчатках.

– Густаву так нравится приезжать сюда, в Швецию, – доверительно сообщила нам Маргарета, когда он вышел за новой бутылкой «Порла». – Он и его жена заботятся обо мне там, в Нионе, и поездки в Швецию, как они говорят, для них – отпуск.

– Есть свои преимущества в том, чтобы быть заграничным шведом, – вставил я. – Прислуга и шоферы в наших широтах не столь уж частое явление.

– Не думай, что в Швейцарии живут даром. В голосе Маргареты появились твердые нотки. Было заметно, что она не впервые ведет разговор на эту тему. Высокие налоги отнюдь не редкость, а стоимость жизни очень высока. Женева, например, один из самых дорогих в мире городов после Токио и Лагоса. Но у нас, правда, нет той роскоши, что в Швеции, где на каждого жителя в год приходится 23 нерабочих дня по болезни и где за каждым кустом прячется куча чиновников по культуре и организации свободного времени или не знаю чего там еще.

Щеки Маргареты слегка покраснели и она сделала два больших глотка золотисто-желтого шабли. Вместо огромного бриллианта на пальце было теперь что-то более скромное, более подходящее для ленча.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, улыбнулся Свен. – Мы рады, что тебе там, у Женевского озера, так хорошо живется. Мы даже немного завидуем. Замок в Швеции, изумительное собрание предметов искусства и приятная жизнь под солнцем зимой.

Когда было покончено с озерным гольцом и мороженым со свежей земляникой, мы двинулись осматривать дом. Свен предпочел кубинскую сигару и чашку черного кофе на террасе с видом на озеро, а Элисабет настояла на том, чтобы пойти с нами. Мы проходили через залы и кабинеты, шли по медового цвета паркетным полам и спускались по широким каменным ступеням в сводчатые подземелья, где пузатые зеленые винные оутылки спали в штабелях на полках, за крепкими железными дверями, запиравшимися десятисантиметровыми ключами. Потом – наверх, в мансарды с рядами комнат для гостей, украшенных гуашами Элиаса Мартина, уставленных авторскими образцами стульев в стиле рококо вокруг маленьких письменных столов.

– Собственно, вся обстановка уникальна, – заметила Маргарета, остановившись в большом зале у одной из мариебергских бело-голубых изразцовых печей. Розовощекие голубоглазые лундберговские дамы волооко смотрели на нас из позолоченных рам, Каролинский вояка в парике с длинными локонами и блестящем нагрудном панцире недовольно косился на портретный медальон кисти Сергеля. Издали казалось, что это было изображение Линнея. В крупных призмах хрустальной люстры поблескивали отражения летнего солнца, заливавшего своими лучами парк за окнами.

– Мебель и картины удалось спасти от русских. Их спрятали на чердаках и в погребах крестьянских домов в округе. Часть наиболее ценного была заперта в склепе под церковью в парке. А поскольку Слагста была фидеикомиссом, ничто нельзя было продавать или передавать по наследству.

– Это значит, что все выглядит сегодня так; как выглядело всегда, – вставила Элисабет. – Один из первых Сильвершернов был генералом в Тридцатилетней войне и был ранен в битве при Лютцене. Но это не помешало ему привезти сюда награбленное со всей Европы.

– Не говори «награбленное», – Маргарета улыбалась. – Назови это лучше военными трофеями.

– Для тех, кто лишился их, в этом нет никакой разницы. Это одна из сторон войн, которая никогда понастоящему не была описана в исторических книгах. Во всяком случае, когда я ходила в школу, – Элисабет с упрямством посмотрела на Маргарету.

– Сегодня вообще мало кто изучает историю, – огорченно заметила в ответ Маргарета. – А тут у нас библиотека.

Она отворила две створки высоких дверей, и мы вошли в просторную комнату, стены которой от пола до потолка были заполнены старинными красивыми кожаными переплетами с золотым тиснением на корешках.

У одного из окон стоял на штативе большой глобус.

Я осторожно покрутил его. Большие корабли с развевающимися флагами плыли по морям, заполненные страшными морскими чудищами. «Anno Domini 1578» – было написано под королевской короной в центре глобуса. Единственным городом, отмеченным на территории Швеции и Норвегии, был Берген. По всей видимости, это был наиболее важный портовый город для древних картографов. Но Балтийское море и Финский залив были изображены на удивление правильно.

– Вот интересная вещь, – сказала Маргарета, указав на кожаный футляр, лежавший на большом письменном столе в стиле рококо с изумительной бронзовой отделкой. «Должно быть, французский», – подумал я, осторожно проведя ладонью по столешнице.

– Никогда не отгадаешь, что это такое, – продолжила она, протягивая мне футляр.

Я сдвинул маленький крючок и открыл замок.

– Похоже на компас, и сделан он не вчера.

– Да, – засмеялась она. – Это подарок астроному Тихо Браге от австрийского императора. Старый Бальтсар захватил его, когда участвовал в штурме сокровищницы императора Рудольфа Габсбургского в Праге в 1648 году.

Маргарета показала рукой на одну из стен, там из резной барочной рамы между двух книжных полок на нас смотрел закаленный и суровый вояка.

– Бальтсар Сильвершерна. Генерал и маршал. Собственно говоря, его звали Лундгрен, он был сыном пробста в Онгерманланде. Но он спас Густава II Адольфа в битве при Брайтенфельде: отдал ему своего коня, когда конь под королем был убит, и защищал воткнутое древком в землю знамя, пока ему не пришли на помощь. Должно быть, он был очень не глуп, потому что быстро продвигался по службе и завершил карьеру графом и комендантом крепости Эльфсборг.

– К сожалению, эти времена прошли. И не потому, что у меня нет коня, который я дал бы королю на поле брани, а просто потому, что раньше было как-то веселее.

– Ты должен радоваться, что не жил в те времена, – сказала Элисабет. – Ты, может быть, и был бы графом и маршалом, но в то же время был бы уже мертв целых триста лет.

Когда мы спустились вниз на каменную террасу с видом на озеро, Свен Лундман дремал в удобном шезлонге.

– Ну что, вы осмотрели сокровища искусств? – спросил он, зевая и прикрывая рот ладонью. – Маргарета – прекрасный гид. Ты можешь прийти к нам работать в любой день, когда захочешь. Но теперь извини, нам пора ехать в город. Мне еще надо на важное совещание. Собственно, речь пойдет о том, кто будет моим преемником. Так что мне придется помочь отпилить именно тот сук, на котором я сегодня сижу.

– Скажи лучше, что ты привьешь новую ветвь, которая вырастет крепкой и принесет музею столько же пользы, сколько принес и ты, – заметила в ответ Маргарета.

– Благодарю покорно. Ты слишком любезна. Незаменимых нет. Я пытаюсь внушать это себе каждое утро. Но если шутки в сторону, то меня чрезвычайно привлекает возможность вновь заняться исследованиями. Писать как свободный человек, избавиться от массы бюрократических и административных обязанностей. Мне еще немало надо сделать для книги о Рене.

– Яне Эрике Рене? – спросил я.

– Именно. Архитекторе, художнике и вообще очень многостороннем человеке. Невероятно богато одаренная личность, чрезвычайно много значившая для шведского рококо.

– А у меня нет выбора, – заметила Элисабет с улыбкой. – Я должна следовать за своим мужем и хозяином. К тому же меня ожидает масса дел в галерее. Ты представляешь себе всю эту бухгалтерию, Юхан. Ее откладываешь, откладываешь и ходишь все время с угрызениями совести.

Я понимающе кивнул. Еще бы, мне не представлять!

После многих поцелуев и обещаний скоро опять увидеться, – они ушли по газону к машине.

– Жалко Свена. – Маргарета проводила уходивших взглядом и махала рукой, пока машина не скрылась в аллее. – Ты ведь знаешь, как обстоят дела?

– Я слышал кое-что об этом.

– Нет худа без добра, во всяком случае. Это можно сказать и о несчастье, которое произошло с этим бедным заместителем, который утонул. Фон Лаудерн его звали.

– Что за добро ты имеешь в виду?

Она серьезно посмотрела на меня.

– Я встречалась со Свеном как раз перед тем, как утонул фон Лаудерн. Он приехал сюда и был совершенно не похож на себя. Элисабет должна была уйти от него, и он не мог этого вынести. «Я убью этого дьявола», – кричал он, перед тем, как уехал домой. И должна сказать, я обрадовалась, когда прочла об утопленнике. Поскольку если фон Лаудерн утонул, то, значит, его не убили. Разве не так?

ГЛАВА XXII

– Ты права, – согласился я, хотя думал иначе. – Ты его давно знаешь? Я имею в виду Свена.

– С тех пор, как он женился на Элисабет. А это было лет десять назад. Мне уже тогда приходило в голову, что из этого ничего не выйдет. При их-то разнице в возрасте. Потом, когда я приезжала в Швецию, он часто приходил сюда со своими студентами. Они изучали историю искусства, а он был у них в институте профессором. Впрочем, этот институт стал позднее университетом и переехал в Фрескати. Но тогда они появлялись здесь время от времени и он рассказывал им о моем собрании. Оно ведь уникально – такое большое и целиком «из своего времени». И к тому же все вещи – высшего качества. Здесь представлено большинство великих имен, как художников, так и мебельщиков. И, естественно, скульпторов. Не потому, конечно, что первые Силъвершерны были какими-то эстетами, но благодаря случаю большая часть того, что они награбили в многочисленных войнах, оказалась весьма ценной с художественной точки зрения. А их наследники обладали как вкусом, так и средствами. К тому же они довольно часто женились, и их жены появлялись тут тоже не с пустыми руками. Поэтому я и намерена создать фонд, который унаследует все, что тут есть, плюс достаточно денег для сохранения коллекции. Было бы жалко, если бы она рассеялась по разным владельцам, хотя ты и твои коллеги были бы счастливы, если бы эти вещи были выставлены на продажу, не так ли? – И она заразительно и молодо засмеялась.

Я был с ней согласен, она намерена была внести большой вклад в сокровищницу культуры, но мне не давала покоя мысль, что об этом подумала бы и сказала Элисабет. Несмотря ни на что, они были кузинами, и у Элисабет были, наверное, свои надежды на будущее.

– И последнее, перед тем как я уйду. Не могла бы ты показать мне комнату, где висела та «отвратительная» картина?

– С толстой девицей, перерезавшей горло юноше? Конечно, могу. Впрочем, там нечего особенно смотреть, потому что полотно вырезали, хотя рама, конечно, осталась. Мне нужно что-то в нее вставить. Не мог бы ты мне достать, например, Эренстраля? Он писал большие полотна, к тому же у меня нет ни одной его картины. Это – белое пятно в собрании.

– Попытаюсь, но он в основном находится в королевских дворцах и музеях. В состоянии иметь его вещи дома в гостиной немногие – надо расширять стены и поднимать потолок.

– Попытайся, однако, достать. В конце концов это не такая плохая идея, как мне кажется. Мне очень нравятся его мотивы с животными. Может быть, ты достанешь что-нибудь с собаками или лошадьми?

– Счастье, что он тебя сейчас не слышит.

– Это почему же?

Он любил писать гигантские полотна с королевскими особами и аллегорическими предметами вокруг них. Верой, Добротой, Искренностью, Любовью и так далее. Все получалось в результате так сложно, что ему иногда приходилось писать разъяснения к тому, что он изобразил. Но ему все больше заказывали изображения животных – любимцев королевской семьи. Как-то за один год ему пришлось написать семь портретов любимых собак королевы. И он громко протестовал против этого. Но ирония в том и заключается, что он вошел в историю искусства именно как анималист. Самый первый анималист, задолго до Лильефорса. Он рисовал всяких зверей – от белок до белых медведей.

– Достань тогда картину с белым медведем, – улыбнулась Маргарета. Белки слишком маленькие, чтобы заполнить мою раму. Пойдем, ты увидишь сам.

Мы поднялись на третий этаж. Там она открыла дверь в очень большую комнату в одном из флигелей. На длинной стене висела огромная роскошная золоченая рама в стиле барокко с маленькими крылатыми херувимчиками в углах. Пустая, без полотна она показалась мне глазницей с выколотым глазом.

– Эта комната почему-то никогда не использовалась. Может быть, из-за картины, которая здесь была, – сказала Маргарета, раздвигая шторы. Комната осветилась яркими лучами летнего солнца. – Впрочем, и других комнат было достаточно, к тому же этот зал находится на третьем этаже и поэтому всегда был как бы на отшибе.

– Бывал ли тут Свен со своими студентами?

– Я не помню такого. Хотя это и не исключено. Впрочем, тут и смотреть было не на что. Разве что эта картина. Я думаю, ее оставили висеть здесь лишь из чувства почтения к предкам. Мне тоже никогда не приходило в голову убрать ее отсюда, когда я стала хозяйкой Слагсты. Должна признаться, что неохотно заходила сюда. Наверное, страх по-прежнему сидел во мне с детских лет. Помню, как жутко и одновременно интересно было приоткрывать дверь сюда, чтобы посмотреть на эту женщину, перерезавшую ему горло. Жуть! Но теперь надо достать полотно, подходящее для этой рамы. Если бы я была вором, то взяла бы раму вместо картины. Рама все же античная, ручной резки и крыта настоящим золотом. Она, наверное, стоит много больше самого полотна.

– Я как раз об этом подумал, – заметил я, когда мы спускались по широким каменным ступеням. – Как ты не боишься оставлять все это в пустом доме?

– Тьфу, тьфу, пока ничего не случилось. За исключением этой картины, конечно. Но у меня тут очень сложная сигнализация, которая отпугивает воров еще до того, как они проникнут в дом. Если ты дотронешься до двери или оконного стекла, завоет сирена, установленная на крыше. Звук так силен, что понесли бы и лошади. Вся округа просыпается. Нужны очень сильные нервы, чтобы продолжить попытки забраться внутрь. К тому же в одном из флигелей у меня живет арендатор. Он и его жена следят за всем. Периодически приезжают патрули охраны. Но, в конце концов, надо же получать удовольствие от вещей, которые у тебя в доме, не так ли?

«Все это не остановит достаточно профессиональных мошенников», – подумал я, прощаясь. От них не защитит ни арендатор, ни патрули охраны. Однако это ее вещи, не мои.

Когда после ленча я ехал в Стокгольм, то чувствовал себя сбитым с толку, как говорилось в старых романах, потоком противоречивых чувств. Андерсу, судя по всему, ничего не приснилось. Юдифь и Олоферна он видел наяву, на картине в этом большом зале в чудесной золоченой раме. Маргарета испытывала отвращение к сюжету и не разглядела за ним великого художника. Свен Лундман и его студенты тоже, возможно, видели картину во время своих искусствоведческих экскурсий. Но никто из них не среагировал, не проявил торжества от открытия неизвестного Рубенса. А этот кроткий, такой правильный Свен Лундман, прототип шведского чиновника, кричал, оказывается, что «убьет этого дьявола». А потом пришел ко мне и показал письмо, свидетельствовавшее о совершенно противном. О том, что между его женой и Андерсом все кончилось, умерло и прошло. Одновременно Элисабет утверждает, что они должны были пожениться и что они любили друг друга. Что во всем этом правда, а что – ложь?

Я выехал на шоссе, движение стало напряженным, и мне пришлось оставить мысли о смертях, сокровищах искусства и человеческих страстях.

Комиссар Бергман смотрел в окно. Две недели до отпуска, полоса высокого давления над Средней Швецией, заполненные пляжи. Простоит ли такая погода до его отпуска? Или давление изменится и бесконечная череда серых дождевых, облаков потянется над Швецией, сделав отпускную жизнь для него невыносимой?

В дверь постучали, и тот, кто был за нею, не стал ждать разрешения и сразу вошел в кабинет.

Харри Бергман повернулся в вертящемся кресле на полоборота.

– Ну?

Инспектор криминальной полиции Ларссон пожал плечами и положил коричневый конверт на стол шефа.

– Мы следили за ним всю неделю, но ничего не случилось.

– Ты уверен?

Мы также прослушивали его телефон. Ничего особенного. Можешь посмотреть сам в докладе. Он встречался с рядом людей, имеющих отношение к фон Лаудерну. С ассистенткой Барбру Лунделиус. Потом со Свеном Лундманом, шефом музея. Тот приходил на днях в его лавку. Он встречался также с женой Лундмана и был на ленче в Слагсте. Это имение недалеко от Стокгольма, и он был там вместе с Лундманами.

– Так что теория муравейника не сработала? – Харри Бергман иронически улыбнулся.

Тот вопросительно смотрел на него.

– О чем мы говорили? Пошевелить палкой в муравейнике и посмотреть, что будет. У нас мало что есть против него. По сути, никаких прямых улик. Если быть до конца честным, то мы даже не знаем, связан он с наркотиками или его просто использовали, не так ли.

Стоявший перед ним человек согласно кивнул.

– Но ты, пожалуй, все же прав. Игра стоила свеч. Мы его пока не исключаем. А если он замешан, то рано или поздно свяжется со своими.

– Если, конечно, эти двое тоже не завязаны в этом деле.

– Ты имеешь в виду Лундмана и Лунделиус?

– Не забудь, что все трое были там, когда фон Лаудерн утонул. Лундман, его жена тоже. Ну, и Лунделиус и Хуман, конечно.

– Ты думаешь, что он не утонул?

– Я не знаю, – сказал Харри Бергман и задумчиво посмотрел на коллегу. – Но я чувствую, что тут может быть связь. Назови это интуицией или инстинктом. Но у старых полицейских это чувство сидит в кончиках пальцев. И сейчас они слегка подергиваются. Фон Лаудерн стал, может быть, слишком опасен, знал слишком много и мог рассказать. Может быть, поэтому Хуман и не запаниковал. Ему не нужно было с кем-то связываться. Потому что тот, на которого или с которым он работал, вышел из игры. Погиб и похоронен. И еще одно.

Он замолчал. С улицы сквозь полуоткрытое окно донеслось завывание сирены «скорой помощи».

– Что именно?

– Я просмотрел бумаги, касающиеся этой гибели. Из них очевидно следует, что Хуман первым уехал оттуда утром, до того, как они нашли фон Лаудерна в озере. Он так спешил, что даже не сказал «спасибо» принимавшему его хозяину имения. Хотя, может быть, у него были на то причины?

– Ты думаешь…

– Я ничего не думаю, – улыбнулся Бергман. – Но я, пожалуй, поговорю с тем, кто делал вскрытие. – И он снова улыбнулся. Но улыбка предназначалась не коллеге. Он улыбался сам себе.

Когда я вошел в магазин, то застал вора на месте преступления. Крышка на голубой банке имбирного печенья была сдвинута. Клео сидела рядом и уже зацепила когтями кусок печенья, которое было ее самой большой страстью в жизни. Увидев меня, она тут же опустила пойманное печенье обратно в банку и с виноватым видом молнией скрылась в безопасное место под высоким барочным шкафом.

– Знаю, знаю, – сказал я, отламывая кусок печенья и кладя его на ее бело-голубое треснувшее блюдечко мейсенского фарфора, – что я плохой хозяин. Меня почти никогда нет дома. Но я должен. Поскольку ты не зарабатываешь денег, это приходится делать мне. Иначе у тебя не будет салаки, а у меня сухого мартини.

Она укоризненно смотрела на меня из-под большого шкафа, не уверенная в искренности моего монолога. И, надо сказать, имела для этого основания. Потому что на этот раз я уезжал не в поисках мебели или картин, которые можно было потом с выгодой продать. Нет, я искал убийцу, а эта охота не сулила ни денег, ни славы. Собственно говоря, почему я этим занялся, почему увлекся?

Наконец, она вылезла из-под шкафа. Скорее всего потому, что не могла больше выносить соблазнительного запаха имбирного печенья. Оно притягивало ее как меня сухое мартини, впрочем, еще сильнее.

Тут зазвонил телефон. Резко и настойчиво. «Надо бы поменять аппарат», – подумал я, снимая трубку. Есть ведь аппараты, которые звонят не так омерзительно. Такой сигнал может разбудить и мертвого.

Сначала ничего не было слышно. Только какое-то отдаленное шипение и приглушенные щелчки.

– Алло, – произнес я, – алло!

И как раз в тот момент, когда я раздраженно хотел положить трубку, я услышал голос. Он был очень слабый, говорили издалека по-английски.

– Мистера Хумана, пожалуйста.

– Это я.

– Это Анна. Анна Сансовино. Я звоню из Венеции.

Несмотря на плохую связь, я узнал ее голос. Красивый, хорошо поставленный.

– Вы исчезли тогда, – сказал я. – И я так и не понял, что произошло. Когда я пришел к вам на квартиру, вас там не было. И никогда не было, сказали мне. Мебель была другая.

– Я знаю, – ответила она быстро, словно торопилась сказать все до того, как кто-то придет. – Они заставили меня. Вы были опасны. Я должна нечто рассказать вам. Что-то важное… – она замолчала.

– Я слушаю.

– Не по телефону.

– Тогда это будет несколько сложнее. Я ведь в Стокгольме.

– Вы должны приехать сюда. Через два часа есть прямой самолет в Милан. Тогда вы будете в Венеций около одиннадцати.

– Не знаю даже… – протянул я.

– Я буду вас ждать в том же доме, что и в прошлый раз, – перебила она. – Вы должны приехать. Это касается Андерса фон Лаудерна. Его гибели. И моей тоже, – и она положила трубку.