Текст книги "Губкин"
Автор книги: Яков Кумок
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Глава 36,
содержащая отрывки из воспоминаний Губкина о В.И. Ленине.
«Как-то среди зимы звонят из Кремля и требуют кого-либо из членов коллегии Главконефти к телефону. Главконефть тогда почему-то перекочевала в Петербург в б. Нобелевский дом на Екатерининском канале, оставив в Москве небольшое представительство, в том числе и меня. Подхожу к телефону. Сообщают, что будет говорить Ленин. Владимир Ильич, осведомившись, кто у телефона, передает неизвестный мне факт о том, что нижегородские власти задержали маршрутный поезд с нефтью для Москвы, и приказывает немедленно проверить это, составить срочно строгую телеграмму и привезти ему на подпись. Далее последовал строгий приказ следить за продвижением маршрута и ему докладывать. В то тяжелое время Ленин искал выхода из тисков топливного голода и хватался буквально за всякую возможность, сулившую принести облегчение. Так, пользуясь тем, что Астрахань оставалась в наших руках, он пробует через нее установить связь с Грозненским районом, который в конце 1918 года тоже оставался еще во власти Советов. Прямой железнодорожный путь через Ростов был уже отрезан. Там хозяйничали белые. Оставалась возможность проникнуть только из Астрахани степями вдоль побережья Каспийского моря. С этой целью зимой в начале 1919 года была организована экспедиция под руководством тогдашнего члена коллегии Главконефти С.М. Тер-Габриеляна. Задачей экспедиции было – попасть в Грозный и свезти туда денежное подкрепление промыслам. К сожалению, дальше Астрахани экспедиция не попала, ибо путь на Грозный и в этом направлении был отрезан. В эту злополучную зиму там, в прикаспийских степях, страдала от холода, голода и тифа очистившая Северный Кавказ и отступавшая на север XI Красная Армия.
Завезенные в центр страны запасы нефти быстро истощались. Случаи самовольного захвата жидкого топлива местными властями повторялись.
…В течение двух лет страна пролетарской диктатуры не получала подкрепления своих нефтяных запасов…
…К началу 1920 года все нефтяные запасы в РСФСР окончательно иссякли…
Зимою 1919/20 года был освобожден Донбасс, а в середине января 1920 года пришла весть об освобождении Урало-Эмбинского нефтяного района. В этом районе на нефтеперегонном заводе в Ракуше, расположенном на северном побережье Каспийского моря, скопилось около 14 миллионов пудов (230 тысяч тонн) невывезенной нефти. М.В. Фрунзе, командующий Туркестанским фронтом, срочно сообщил об этом Совету обороны, Реввоенсовету и Чусоснабарму. У Владимира Ильича возникла мысль вывезти эту нефть в центр Советской страны; он передал этот вопрос на срочную проработку в Главнефть. Надлежало организовать этот вывоз еще в зимнее время, до открытия навигации, и хоть немного помочь красной столице, задыхающейся в тисках нефтяного голода. Возникал вопрос, каким путем организовать этот вывоз зимою из пустынного края, где гуляли снежные бураны. В обычное время сообщение с Эмбинским районом осуществлялось по Волге через Астрахань и вдоль северного берега Каспийского моря до Гурьева (в устьях реки Урала) и до Ракуши, через которую шел нефтепровод с нефтяных промыслов Досора и Маната к Каспийскому морю. Этим путем вывозили нефть и шло снабжение района продовольствием, оборудованием и материалами. После закрытия навигации район оказывался оторванным от всего остального мира на 5–6 месяцев в году. О невозможности вывоза говорить было нельзя. Нужно было что-то придумать. Вспомнили, что единственным транспортным средством в степях, засыпанных снегом, – в снежной Сахаре – может быть только верблюд, что единственной посудой, в которую могла быть налита нефть, являлись 8 – 10-пудовые бочонки, которые хранились на нефтеперегонных заводах в так называемых байдарках, где готовилась посуда для сухопутных перевозок. На каждого верблюда можно было погрузить не более 2 наполненных нефтью бочонков, т. е. около 16–20 пудов. Следовательно, караван в 100 верблюдов мог захватить приблизительно 1500–2000 пудов (около 25–30 тонн) и при расстоянии от Ракуши до Уральска (первого железнодорожного пункта) около 450–500 километров сделать два оборота в месяц. Если бы удалось снарядить несколько караванов, то можно было бы вывезти в Уральск несколько сот тонн нефти и направить ее оттуда на помощь Москве. Эти соображения были доложены В.И. Ленину, и он одобрил их ввиду безвыходности положения. Началась повсеместная мобилизация бочек. Со всех заводов было собрано около двух тысяч бочек, в которых можно было вывезти около 15–20 тысяч пудов нефти. Вся эта тара в архисрочном порядке, при исключительном нажиме Владимира Ильича, была направлена по железной дороге в Уральск. Оперативное руководство всем делом было возложено на вновь назначенного начальника треста «Эмбанефть» т. Фридмана, который следом за бочками направился в Уральск. При проектировании завоза эмбинской нефти никому в голову не приходило, что в Эмбинских степях нельзя будет достать верблюдов. Однако оказалось, что на всем пространстве между Уральском и Каспием вдоль по реке Уралу и на многие десятки километров в сторону от реки верблюдов нельзя будет найти. Часть их погибла во время гражданской войны, а остальные были угнаны в глубь степей, за пределы досягаемости. Форсируя «верблюжью историю», как было окрещено все предприятие по вывозу нефти из Ракуши на верблюдах, учитывая в то же время всю ее рискованность и ненадежность, Владимир Ильич стремился обеспечить вывоз этой нефти обычным путем, через Волгу. Задолго до открытия навигации, еще 27 февраля 1920 года, он посылает телеграмму в Астрахань комфлоту Раскольникову с копией члену Реввоенсовета XI армии С. М. Кирову:
«Надо напрячь все силы, чтобы, не теряя ни часа, с максимальными предосторожностями перевезти всю нефть из Гурьева тотчас по открытии навигации. Отвечайте немедленно, все ли меры приняты, какова подготовленность, какие виды, назначены ли лучшие люди, кто отвечает за осуществление безопасного подвоза по морю. Ленин».
В разгаре наших хлопот по вывозу нефти из Ракуши, приблизительно в конце марта (точно не помню), пришла вторая радостная весть о занятии доблестными войсками Красной Армии Грозненского нефтеносного района. Открылась возможность везти в Москву грозненскую нефть не на верблюдах, а маршрутными поездами. Нефтяной голод начал мало-помалу изживаться, а «верблюжья история» с вывозом нефти с Эмбы потеряла свою остроту и стала понемногу забываться».
Глава 37
Занятия Губкина весною 1921 года. Мезон Дей, концессионер. Первые лекции. Пять экранов.
Надеемся, читатель из того уже, что прочел он в четвертой части нашего повествования, вынес впечатление, сколь многолика, напряженна, нервна, горяча, насыщенна была деятельность Губкина; такой характер ее сохранится до конца его жизни. Обстоятельство это имеет важность исключительную для познания биографии Губкина в советский период, и, чтобы проиллюстрировать его ярче, соберем в одном месте некоторые дела, которыми занимался, он, скажем, весною 1021 года (можно взять любой другой отрезок последнего его двадцатилетия). Итак…
Весна 1921 года.
Все вопросы нефтяного обеспечения обрели для республики смертельную важность.
Каждое слово ученого, а в особенности советы правительству глубоко значимы; в них не должно быть ни грамма абстракции и пустомельства; они носят политический характер и политическую ответственность.
Горячо дебатируются возможность и условия предоставления иностранцам нефтяных концессий.
В начале февраля Губкин представил докладную записку «О положении дел в нефтеносных районах республики»; ее внимательнейшим образом изучил Ленин (в следующей главе приводим отрывок из нее с пометками Ильича). 23 февраля Ленин обращается в Главнефть (в частности, лично к Губкину) с просьбой доставить ему литературу «о заграничных законах или местных положениях, карающих нефтепромышленника за оставление скважин незакрытыми, за отсутствие тампонажа, за его нерациональность и тому подобное» (Ленинский сборник, т. XX, стр. 144). Литература Ленину была послана. Между 22 и 28 марта Губкин выработал «Основные принципы концессионных договоров», которые легли в основу постановления СНК от 29 марта 1921 года. В это время Л.Б. Красин находился в Лондоне. Губкину поручили составить проект телеграммы ему о нефтяных концессиях. 2 апреля Владимир Ильич послал письмо в Баку начальнику Азнефти А.П. Серебровскому; в нем подстрочное примечание: «От Красина вчера имел тел{е}г{рам}му в ответ на посланные ему проекты концессионных условий «в основном приемлемо». А Красин знает это дело не из коммунистических брошюрок!» (Ленинский сборник, т. XX, стр. 158).
Иван Михайлович вспоминал:
«Поздно вечером я вернулся на Б. Калужскую улицу в Горную Академию, где я тогда проживал. Усталый, я мечтал отдохнуть от дневных работ и хлопот. Вдруг звонок из секретариата В.И. Ленина, зовут немедленно приехать в Кремль – требует Владимир Ильич по срочному делу. Было около полуночи. Около половины первого ночи я входил в зал заседаний СНК, где встретил В.И. Ленина. Владимир Ильич сидел на своем обычном месте, а Рыков, в пиджачке, в рубашке без галстука, стоял возле печки. Владимир Ильич встретил меня словами, что он просмотрел выработанные Главконефтью «исходные положения нефтяных концессий», внес в них поправки, и спросил, нет ли у меня против них возражений. Я ответил согласием на внесенные исправления, и документ был утвержден и по радио передан в Лондон т. Красину. Этот документ опубликован в том же XX Ленинском сборнике, на стр. 151–152, где мы находим в конце пометку: «Выработаны Губкиным одобрены Рыковым и Лениным», которая на подлиннике была сделана В.И. Лениным. Из этого документа видно, что в Бакинском и Грозненском районах намечался к сдаче в концессию ряд промысловых площадей».
Как известно, концессионное предприятие успеха не имело; капиталисты не соглашались на условия, выдвигаемые советской стороной, или, наоборот, их условия были для нас неприемлемы. Губкин вел весною 1921 года переговоры с неким мистером Кольдером, представителем английской фирмы, до революции владевшей участком в Майкопе, а также с Брансдальской нефтяной корпорацией, дочерней организацией крупной американской фирмы «Синклер К0» – ее представлял Мезон Дей.
В это же время, весной двадцать первого, Особая Комиссия по изучению Курской магнитной аномалии (ОККМА), председателем которой был Иван Михайлович, переживала суровый кризис. Кипели страсти; некоторые члены комиссии бурно протестовали против методики разведки, выбора измерительных приборов и места заложения первой скважины. Несколько месяцев назад Губкин, бесконечно уставший и доведенный до отчаяния бесплодными спорами, подавал в отставку; разумеется, она была отклонена. 21 и 30 марта 1921 года в Реввоенсовете и в Совете Труда и Обороны, где председательствовал Владимир Ильич, обсуждались сроки милитаризации работ по разведыванию глубокого бурения района Курских аномалий и были приняты важные решения. 30 апреля из Грозного в Щигры (под Курском) было отправлено буровое оборудование в двадцати трех вагонах. Оборудование сопровождали сотрудники ОККМА и рабочие промыслов. В мае состав миновал Ростов-на-Дону, за его движением напряженно следили в Москве. То было долгожданное оборудование! На одном из перегонов под Ростовом поезд обстреляли: напала банда. Их тогда немало рыскало по степи. Завязалась перестрелка. Три сотрудника ОККМА были убиты.
В это же время, весной 192.1 года, председатель Главной сланцевой комиссии продолжал развертывать добычу на трех месторождениях и поиски сланца на обширной территории; ожившая промышленность подавала на него спрос; особый отдел в главке рассматривал поступающие проекты (был объявлен конкурс с солидным вознаграждением) на различные типы сланцевых топок: промышленных и транспортных, топок «домашнего обихода» и газогенераторов. Лаборатории Главсланца продолжали исследование процессов сухой перегонки с целью получения жидких нефтеподобных продуктов и полезных химических веществ, закладывая основы будущей синтетической промышленности…
В это же время, весной 1921 года, профессор Московской горной академии Губкин заканчивал чтение первого в своей жизни курса лекций, к которым, надо сказать, готовился с волнением и усердием, умилявшим его коллег. Он просиживал над каждым конспектом по два-три часа. Но как, черт подери, выкраивал он эти часы? Загадка для биографа! Поистине – умел работать! В аудиториях его ждали худые юноши в шинелях – большинство их вернулось с фронтов, и разрывы снарядов, ночи в седле и в окопах, госпитали, митинги, эшелоны заглушили неокрепшие знания, когда-то почерпнутые в гимназических и школьных классах – да и многие ли успели их кончить? Приходилось начинать с азов. Профессор вспомнил свою молодость, сельскую школу, просветительские лекции…
Он привязался к ним, к этим упрямым парням, желавшим постичь науку. Когда-то в Петербурге знамениты были лекции профессора И.В. Мущкетова: они собирали «весь Петербург», хотя рассказывалось в них о составе магмы, росте гор, океанических осадках и прочих специфических предметах. Теперь по Москве пошел слух о губкинских лекциях. Все это было весной 1921 года.
Но все это была, так сказать, «видимая» деятельность Ивана Михайловича. Вправе ли мы считать, что ею и исчерпывается работа Губкина? Мы знаем, что еще в девятнадцатом году мысль Губкина, натолкнутая народной нуждой, обратилась к великой загадке недр Поволжья.
Кто осмелится сказать, что мысль эта оборвалась в девятнадцатом и возобновила (если только можно так выразиться) свои искания в двадцать шестом – двадцать седьмом годах, когда вспыхнула ожесточенная полемика о нефтеносности пространства между Волгой и Уралом? Наоборот, по заметкам, по оброненным в научных отчетах фразам можно утверждать, что никогда Иван Михайлович не расставался с думами о Втором Баку (хотя название это возникло несколько позже), что он постоянно накапливал сведения и свои обобщения этих сведений; в этом смысле громадное значение надо придать изучению мировых нефтяных месторождений, которое начал Губкин в Горной академии. До него подобная работа в России не проводилась. Иван Михайлович первый попытался найти глобальные законы накопления жидких углеводородов. Он первый начал сопоставлять скопления, территориально очень отдаленные друг от друга; в частности, американские месторождения, досконально им осмотренные во время командировки, помогли ему вернее вывести суждение о недрах Поволжья. Ценнейшая сопоставительская работа была продолжена учениками Губкина, и здесь нельзя не назвать лауреата Ленинской премии профессора А. А. Бакирова.
Но полно, вспыхнула ли дискуссия в 1926 году? Зарождение ее гораздо раньше – в том же девятнадцатом, в том же двадцатом. В журнале «Нефтяное и сланцевое хозяйство» № 1–3 и № 4–8, 1920, появились статьи К.П. Калицкого и Н.Н. Тихоновича с самыми безотрадными оценками перспектив нефтегазоносности Сюкеева, Казанской, Симбирской и Самарской губерний. Калицкий повторил свои воззрения, высказанные еще раньше (и от которых не отпирался до смерти, несмотря на то, что за это ему периодически крепко попадало). Любопытно, что в скрытом виде Губкин спорит с ними (применительно к Поволжью) уже в своем очерке, появившемся в «Экономической жизни» – в очерке, вышедшем раньше, нежели работа Калицкого. Не свидетельствует ли это о том, что они виделись в Сюкееве и там прощупали научные позиции друг друга, скажем, в частной беседе? А может, это произошло чуть позже, в Москве, – не суть важно…
Важно для нас то, что над проблемой нефтеносности Второго Баку Губкин продолжал размышлять и работать весной 1921 года.
Теперь попробуем представить, как поступили бы мы, если бы получили предложение экранизировать жизнь Губкина в эти три весенних месяца, перевести, как выражаются в газетных рецензиях, на язык кино.
Какой прежде всего из современных форм экрана избрать? Обыкновенный «нормальный» экран показался бы, наверное, мал. Широкоформатный? Эллипсовидный? Какой еще формы экраны изобретены? Пожалуй, привлекательнее всего для нас последняя техническая новинка, когда снимается сразу несколько лент, и изображение проецируется сразу на несколько экранов. Выйдя из зала, зритель невольно довершает в сознании своем синтез впечатлений.
Только такой способ может передать многоликость, разноплановость, разнообразие и синхронность трудов Губкина.
Итак, представим, что мы сидим в кинозале, погас свет – вспыхнули сразу пять экранов.
На одном демонстрируется все, что «по Баку», на другом – «по Второму Баку», на третьем – «по педагогической и академической линиям», на четвертом – «по Курской аномалии», пятом – «организационной и общегосударственной линиям».
Отныне не забывайте, что, когда рассказ ведется о разведке, к примеру, под Курском, в это же время поиски не прекращаются под Грозным, под Кузбассом – перёд нами пять экранов!
Да, но на каком экране передать мысль ученого, вызревание идей в глубинах сознания?
Глава 38,
содержащая отрывок из докладной записки Губкина с пометками Владимира Ильича и постановление СТО РСФСР от 24 августа 1920 года.
«Не закрывая глаз на создавшееся положение, пришлось совершенно определенно установить, что нефтяной промышленности грозит смертельная опасность, замалчивать которую является преступлением…
В самом деле, в Бакинском районе в настоящее время в эксплуатации находится около 960 скважин вместо 3500, эксплуатировавшихся в нормальное время, например, в 1913 г., в Грозненском районе эксплуатируется только 100 скважин против 350–360 скважин, эксплуатировавшихся в 1913 году.
В Урал-Эмбенском районе эксплуатировалось летом истекшего года всего 10–11 скважин, остальные бездействовали… Основа вопроса в том, что громадное количество бездействующих скважин грозит районам обводнением…
Если скважины бездействуют, из них не только не получается нефти, но и все громадное количество воды остается в них…
Эта вода, как более тяжелая по сравнению с нефтью, оттесняет последнюю от забоя скважин и входит в нефтяные пласты, удаляя из них нефть…
…Значит первая основная задача боевого характера… довести в Баку эту цифру до 3500 скважин, в Грозном до 350 и на Эмбе до 90…
Если не будет поднята буровая деятельность в нефтедобывающих районах, добыча в самое ближайшее время падет до небывалых размеров, и после того, как будут исчерпаны накопленные запасы нефти, что случится в ближайшие два года, республика очутится без жидкого топлива, даже при условии полного владения нефтедобывающими районами…
…Основная задача этой борьбы должна состоять в постепенном увеличении числа эксплуатирующихся скважин и в доведении бездействующих скважин до возможного минимума» [11]11
Ленинский сборник, т. XX, стр. 128–130.
[Закрыть].
ПОСТАНОВЛЕНИЕ СТО РСФСР О РАЗВЕРТЫВАНИИ
БУРОВЫХ РАБОТ В РАЙОНЕ КУРСКОЙ МАГНИТНОЙ
АНОМАЛИИ
24 августа 1920 г.
«В целях скорейшего начала работ по разведыванию глубоким бурением района Курских магнитных аномалий и безостановочного производства таковых. Совет Труда и Обороны постановил:
1. Признать все работы, связанные с разведкой Курских магнитных аномалий, имеющими особо важное государственное значение.
2. …распространить… на управление и его органы, занятые глубоким бурением Курских аномалий… общее положение о милитаризации…
…4. Все рабочие и служащие, как на местах работ, так и в Управлении по глубокому бурению, получают усиленное пищевое довольствие по нормам горнорабочих, занятых на особо тяжелых работах, и снабжаются производственной одеждой.
…8. Ввиду исключительного значения для Республики скорого окончания работ по разведке района Курских магнитных аномалий все Советские, гражданские и военные власти обязуются оказывать означенным работам полное содействие, отнюдь не допуская междуведомственных трений и волокиты.
Председатель Совета Труда и Обороны
Глава 39
Экран «Баку». Город у моря. Душа истомилась в разлуке. Редактор Чагин. Неразлучные враги – нефть и вода. Архив Ушейкина. Серебровский в Константинополе. Автор турбобура. Тнф. Голубятников и Апресов. Цифровые данные.
У людей деятельных, познавших славу и властную притягательность скитаний, часто бывают две родины: одна, где рожден, и другая – поле первого сражения, поле первой победы. К Петербургу Губкин относился почтительно, но он там много страдал и целых десять лет учился. В Москву переселился в возрасте близком к пятидесяти, когда свежие привязанности редки; в Москве он работал и царил. Всю жизнь Иван Михайлович любил Поздняково, вспоминал Тешу-реку, тропинку в Муром, бабку Федосью, сердитых поздняковских комаров…
Но городом, куда постоянно стремилось его сердце, где жили друзья и где когда-то вкусил он сладость признания и головокружительную успокоительно-тягостную радость слияния с безмолвной природой (особый вид творческого возбуждения, ведомый одним, может быть, геологам), – этим городом
Баку! Сейчас инженерам, живущим «после Губкина», знающим множество месторождений, практиковавшимся во время учебы на многих промыслах, трудно представить, что значила в дореволюционные годы для нефтяников нефтяная столица. Здесь нефтью был насыщен самый воздух (к сожалению, в буквальном смысле), нефтью дышали черные холмы (весною все же покрывавшиеся густой травой, в которой ярко-красными слезками блестели маки), здесь кипели страсти, проигрывались миллионы, устраивались самые грандиозные в России рабочие демонстрации и стачки… Побывать здесь считал долгом каждый геолог.
Отсюда Губкин однажды написал: «В Баку мое имя гремит…»
В нетопленных комнатах Главконефти, в которых сидели, не снимая пальто и перчаток, стрекотал телеграф, булькал низкой угрюмой трелью телефон, негнущиеся пальцы наносили в графы недлинные столбцы цифр, обозначавших продвижение цистерн, наличие наливных барж, комплектов бурильных труб, канатов, компрессоров и прозодежды, – в глухих комнатах и извилистых коридорах Главконефти, освещенных плошками, говорили только о Баку. Ах, Каспий! О жаркое солнце! Все бывали в Баку много раз, а кто хоть раз побывал в Баку, тот никогда не отделается от местного акцента, быстрого говорка с переливами в гласных и сочным выпячиванием шипящих: Са-бун-чи… Сура-ханы… Бала-ханы…
То были названия промыслов Азербайджана; и оттуда приходили плохие вести. В сентябре восемнадцатого связь с Баку прервалась; вскоре, однако, проникли сведения о трагических событиях, развернувшихся там: захвате власти контрреволюционерами, затем интервенции англичан… Город воистину обречен был быть знаменитым своей нефтью и страдать из-за нее. Добыча резко падала, и это сильно беспокоило Губкина. Казалось, наоборот должно быть: меньше достается врагу, но ведь никто не сомневался в освобождении, а остановка эксплуатации грозила катастрофой.
Подводя итоги летней навигации 1920 года (статья «Боевые задачи на нефтяном фронте», в ней говорится о рейсах нефтеналивной Волго-Каспийской флотилии), Губкин припомнил случай из недавней практики: в 1905 году в результате стачек и пожаров на промыслах приостановилась добыча; потом до прежнего уровня ее так и не удалось поднять. Многие скважины погибли, их залила вода.
Вечные сопутчики и соседи по подземным пластам – нефть и вода – в естественных условиях залегают в тонко скоординированных соотношениях, нарушаемых самым фактом вторжения бурового долота; важной заботой для буровика всегда является ограждение водоносных горизонтов от нефтеносных, дабы случайно не смешать в глубине «добро и зло». Бакинские миллионеры не слишком тяготились сией заботой – они гнались за фонтаном, сулившим мгновенный барыш. При непрерывной добыче (тартании) процент выкачиваемой вместе с нефтью воды небольшой; если скважина оказывается заброшенной, то процент резко возрастает. Например, в июне 1920 года в Бала-ханском районе он составлял 81,9, в Сабунчинском 83,3, в Романинском 79,2 процента.
Это уже добыча не нефти, а воды. «Не должно быть сюрпризом, что значительную часть скважин не удастся вернуть к эксплуатации, – писал хорошо знавший бакинские промыслы Н. Смирнов, – так что материалы и труд, затраченные на проведение этих скважин, окажутся погибшими». Такое же «угрюмство в видах» сквозит во многих статьях; проблема больно задевала всех специалистов и живо обсуждалась в печати и на собраниях. Речь-то шла о том, быть или не быть Баку! Баку, черт подери, жемчужине России! Жемчужина могла быть непоправимо испорчена, исцарапана…
В крайнем пессимизме крылась политическая подоплека. Англичане оправдывали интервенцию неспособностью Советов отвратить водяную беду. Они торопливо ремонтировали трубопровод, ведущий в Батум, откуда можно было транспортировать превосходную нефть и лучшее в мире русское смазочное масло морским путем через Босфор, Дарданеллы и Гибралтар. «Вопрос об обводнении промысловых площадей, – говорил проницательный и осведомленный Губкин на первом съезде нефтеработников 10 января 1922 года, – есть вопрос не только узкоспециальный, вопрос практического характера, но он имеет и некоторую политическую окраску. Вокруг этого вопроса скрестили шпаги представители двух или, может быть, нескольких противоположных мнений».
В апреле 1920 года Азербайджан был возвращен в строй советских республик. 30 апреля в Баку прибыл с чрезвычайными полномочиями старый большевик, знакомый Владимиру Ильичу еще по эмиграции, А.П. Серебровский (и, между прочим, обязанный Ленину высшим техническим образованием. В 1908 году, бежав с каторги, Александр Павлович очутился в Бельгии; здесь по настоянию Ильича поступил в высшее техническое училище и через четыре года получил диплом инженера-механика). Военному командованию вменялось в обязанность оказывать ему широкое содействие, наркому продовольствия передавать с ссыпных пунктов продовольствие на сто пятьдесят тысяч едоков. Мандат предоставлял Серебровскому право предавать суду Ревтрибунала виновных в невыполнении его распоряжений.
Прежде всего надо было организовать поставку нефти в Москву, задыхающуюся от топливного голода. В Баку ее хранилось несколько сот тысяч пудов – в так называемых промысловых амбарах – прямо под открытым небом. Приемкой и распределением ее в столице ведал Губкин. Кроме того, как обычно, он занимался и тысячью других дел, в частности составлением научного проекта восстановления бакинской промышленности. Серебровский в своих воспоминаниях так оценил его уже упомянутую докладную записку Владимиру Ильичу:
«Документом, которым Владимир Ильич особенно заинтересовался, была записка тов. Губкина, относившегося к развитию нефтяной промышленности гораздо более трезво, чем Л.Б. Красин (Красин в общем настроен был пессимистически и выход усматривал в предоставлении концессий. – Я. К.). Он доказывал, что катастрофы сейчас нет, но положение дел таково, что действительно нефтяной промышленности грозит неминуемая гибель, если не будут в срочном порядке приняты меры, предупреждающие надвигающуюся катастрофу. Губкин указывал на огромное количество бездействующих скважин, которые грозят месторождениям нефти обводнением. Он объяснял, почему это происходит, и говорил, что нужно сейчас же увеличить количество эксплуатируемых скважин, чтобы таким путем бороться с угрозой обводнения… Таким образом, тов. Губкин намечал два пути улучшения работы Бакинских промыслов: во-первых, увеличение числа эксплуатируемых скважин и доведение до возможного минимума бездействующих и, во-вторых, расширение бурения, умелое использование всех сил для этого».
Первый Всероссийский съезд нефтеработников (январь 1922 года) принял губкинский план восстановления; он был признан наиболее практичным и научно обоснованным. В постановлении осталась губкинская формулировка: «Съезд считает необходимым принятие самых энергичных мер по возможному ограничению числа бездействующих скважин; кроме того, признает, что в первую очередь меры борьбы должны быть приняты в отношении к частям месторождений наиболее богатым, но уже обладающим признаками обводнения» (Центр, гос. архив Октябрьской революции, ф. 6880, оп. 1, д. 178, лл. 1 – 10, 1922 г.).
В июле 1921 года Совет Труда и Обороны направляет в Баку и Грозный комиссию; в нее входит, конечно, и Губкин. Наконец он едет в Баку, по которому соскучился! Он взволнован и робеет; так страшит встреча с давним другом, который за годы разлуки перенес много несчастий, тягот, вероятно изменивших его, состаривших…
То, что увидел Губкин воочию, было хуже всяких недобрых предположений.
«…до какой степени разрушения дошли Бакинский и Грозненский нефтяные районы. Старые знаменитые промысловые площади – Балаханы, Сабунчи, Раманы и Биби-Эйбат представляли кладбище, на них еле теплилась нефтяная жизнь. Добыча остановилась…»
В Новогрозненске, куда поехал он после Баку, довелось ему видеть последствия поистине чудовищного пожара, длившегося два года. В ноябре 1917 года подожжены были бандитами нефтяные хранилища. Пламя захватило вышки, самое землю, ее недра, взвилось в стратосферу; то был протуберанец! Доведись сфотографировать его космонавту из ракеты, на его карте наверняка появилось бы обозначение «вулкан». В гарь обратилось два с половиною миллиона тонн нефти! Пожар сам собою затих весной 1919 года.
Бакинские промыслы такого пожара не пережили, но словно невидимым огнем выжжена была там жизнь. Конусовидные обшитые досками мачты стояли по-прежнему густо, но то была мертвая густота погибшего леса. Не скрипели блоки, не кричали верховые рабочие, безмолвствовала узкоколейка. Между вышками по песку катались неспешными зигзагами крупные крысы. Лужи нефти давно затвердели и растрескались.
Губкину нашли лошадь, он верхом объезжал поселки. Бараки, когда-то кишевшие народом, смрадные, шумные, горланившие песни, изрыгавшие кашель, теперь пустовали; обитатели удрали в среднерусские губернии. Нары были непривычно голы, пыльны; немало их растащили зимой на растопку. Кой-где в глиняных хижинах жили азербайджанские семьи. Иван Михайлович подъезжал, слезал с лошади, расспрашивал, давно ли бросили работу.
Воду на промыслы не привозили. Не хватало ее и в городе; возле цирка, единственного зрелищного дома, мальчишки продавали ее в кувшинах по двадцать рублей стакан. Серебровский предупредил: не пить! Черпают в канавах, а там черт знает что… В городе холера. «Бакинский рабочий» время от времени сообщал: «Зарегистрировано 8 больных. Всего с начала эпидемии 887 (на 24 мая 1921 г.). Из них умерло 380».
От огня бакинские промыслы, к счастью, уберегли; но пожар случился в здании геологического бюро; сгорел архив.
