Текст книги "Открытие великой реки Амазонок"

Автор книги: Яков Свет

Соавторы: Э. Виленская,В. Карандашов,Г. Журавлева,Б. Малкес
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Невыясненные обстоятельства

Итак, 26 декабря 1541 года, в понедельник, на второй день рождества, капитан Франсиско де Орельяна отправился вниз по Напо за провизией и на разведку. Отправился на неделю-другую, а пробыл в плавании долгих восемь с половиной месяцев, или ровным счетом 260 дней, покрыв за этот срок ни мало ни много свыше шести тысяч километров. Помимо бригантины, а попросту большой, грубо сработанной лодки, у него было четыре примитивных индейских каноэ. Экипаж флотилии состоял, по Карвахалю, из пятидесяти семи испанцев и нескольких негров и индейцев – все были изнурены тяжким одиннадцатимесячным походом, больны и истощены. Провизии никакой. Словом, трудно вообразить себе обстоятельства более неблагоприятные для начала столь далекого и трудного путешествия.

Все дальше и дальше уносило Орельяну стремительное течение, но жилья, а следовательно, и пищи по-прежнему не было. Люди, пишет Карвахаль, «питались лишь кожей, ремнями да подметками от башмаков, сваренными с какой-либо травой». Семеро испанцев умерло, многие впали в отчаяние. И только на исходе девятых суток – 4 января нового, 1542 года, затемно, были обнаружены признаки человека: «капитану первому посчастливилось… услышать [бой индейских барабанов]». Наутро испанцы завидели деревушку и приготовили порох, аркебузы и арбалеты, но до боя дело не дошло: индейцы попрятались. Деревню разграбили (и подобным образом всегда поступали впредь). До нее от того места, где расстались с Гонсало Писарро, по оценке «сведущих людей», было будто бы «более 200 лиг».

Орельяна заговорил с местными жителями «на их языке, который он немного знал», задобрил доверчивых индейцев подарками и попросил позвать к себе их «сеньора». Подивиться на редкостных чужеземцев сошлось к нему тринадцать индейских вождей – касиков, и всех их Орельяна, как это полагалось у конкистадоров, торжественно «ввел во владение» именем испанского короля и своего начальника Гонсало Писарро. В удостоверение сего факта (испанцы, большие законники, все оформляли «по закону») были составлены соответствующие документы (текст их воспроизводится на стр. 159 и 166).

В те же дни – 4 и 5 января – разыгрались в этом селении и другие, куда более важные события, сделавшие возможным самое путешествие Орельяны по Амазонке. Вот как выглядят эти события в свете публикуемых здесь источников: собственноручного письма Орельяны, официальных документов экспедиции, представленных им 7 июня 1543 года в Совет по делам Индий (они публикуются на стр. 153–169), «Повествования» Карвахаля и «Истории» Овьедо.

Перед Орельяной и его людьми, едва они выполнили первую половину порученного им дела – добыли продовольствия для войска, встал вопрос: как быть дальше? О том, чтобы подняться по реке на веслах, нельзя было и думать: течение казалось им непреоборимым, дорога назад – бесконечной и гибельной. И тут будто бы спутники Орельяны, грозясь неповиновением, потребовали от своего капитана «не предпринимать похода вверх наперекор течению». Требование (полный текст его приводится на стр. 160–164) подписали все участники похода – 49 человек – во главе с Гаспаром де Карвахалем (из 57 испанцев, отправившихся из лагеря Гонсало Писарро, семеро, как уже было сказано, умерло в пути). Орельяна, который, по словам Карвахаля, был за возвращение во что бы то ни стало, принужден был якобы уступить настояниям большинства и заявил, что «готов искать другой путь, дабы вывести всех в спасительную гавань, в края, обитаемые христианами», но выставил при этом непременное условие: «все будут ожидать сеньора правителя в названном лагере… в течение двух или трех месяцев», до тех пор, пока хватит пищи. Время это, по его предложению, решили употребить на постройку более надежной бригантины, на которой всему войску, когда оно подойдет, можно было бы спуститься по неведомой реке к неведомому морю. Орельяна даже будто бы посулил щедрое вознаграждение тем из своих спутников, кто возьмется на каноэ доставить Гонсало Писарро письмо, но добровольцев не набралось и половины требуемого числа. За двадцать дней изготовили «совсем недурные гвозди» – две тысячи штук. К этому времени припасы уже были на исходе. 2 февраля Орельяна покинул селение Гвоздей и поплыл по течению. Выбор, как видно, дался ему нелегко, потому что через месяц он отказался от должности капитана, и коли остался таковым, так опять-таки уступая якобы просьбам своих соратников (см. документ на стр. 167).

По традиционной версии, как уже было сказано, более распространенной, Орельяна намеренно бросил Гонсало Писарро в беде, чтобы «ценою предательства присвоить себе славу и выгоду открытия». Не вдаваясь подробно в существо запутанного и в конечном счете второстепенного вопроса о «предательстве» Орельяны, отметим только, что этот аспект традиционной версии, сложившейся задолго до опубликования главных первоисточников экспедиции, представляется наиболее уязвимым и противоречивым. Например, Гарсиласо де ла Вега, который доказывал, что Орельяна мог бы при желании вернуться к Гонсало Писарро, о возвращении самого Гонсало Писарро писал следующее: «…И так как плыть вверх по реке, по коей они спустились, было невозможно из-за ее бурного течения, порешили направиться другой дорогой…» Кстати, пристрастность Гарсиласо в этом споре исторически установлена: он питал особую симпатию к Гонсало Писарро, близкому другу своего отца («… должен был уважать его в той же мере, как и его отец, либо сторонники Гонсало…») (См. вступительную статью (стр. XLVII) современного перуанского историка Хосе де ла Рива Агуэро к следующему изданию Гарсиласо: Inca Garcilaso de la Vega, Historia general del Peru (Segunda Parte de los Comentarios Reales de las Indias), t. I, Buenos Aires, 1944), и, естественно, с неприязнью относился к его противникам, в частности к Орельяне. Не способствовали выяснению истины и некоторые позднейшие исследователи: например, сенсационность и необъективность статей М. Хименеса де ла Эспады, наиболее полно сформулировавшего обвинения против Орельяны, видны хотя бы из их общего титула – «Предательство некоего одноглазого» («La traicion de un tuerto») (CM. I lustration Espafiola у Americana за август 1892 г. и август-сентябрь 1894 г).

Всесторонний анализ всех известных первоисточников, убедительная фундаментальная работа Медины заставляют более доверять версии Орельяны – Карвахаля, нежели версии Гонсало Писарро – Гарсиласо. «Вопрос этот, – писал в 1955 году латиноамериканский историк, исследователь деятельности Орельяны X. Эрнандес Мильярес, – по всей вероятности остается нерешенным до сих пор, несмотря на то, что тщательное изучение местности подтверждает, что возвращение Орельяны с провизией для Гонсало Писарро было практически неосуществимо и вылилось бы в напрасное самопожертвование». Из сказанного не следует, однако, что в поступке Орельяны существенной роли не играли честолюбивые помыслы. Энгельс писал: «… вместо четверти одного полушария перед взором западноевропейцев теперь предстал весь земной шар, и они спешили завладеть остальными семью четвертями. И вместе со старинными барьерами, ограничивавшими человека рамками его родины, пали также и тысячелетние рамки традиционного средневекового способа мышления. Внешнему и внутреннему взору человека открылся бесконечно более широкий горизонт. Какое значение могли иметь репутация порядочности и унаследованные от ряда поколений почетные цеховые привилегии для молодого человека, которого манили к себе богатства Индии, золотые и серебряные рудники Мексики и Потоси?» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2, т. XXI, стр. 83)

По Амазонке от Напо до океана

12 февраля бригантина и несколько каноэ Орельяны вошли в Амазонку (Ныне невдалеке от места впадения Напо в Амазонку находится городок Франсиско-де-Орельяна). Из-за того что «воды одной реки боролись при впадении с водами другой и отовсюду неслось множество всяких дерев», к берегу, где обосновался «важный властитель по имени Иримара», пристать не удалось. Начался голод. Только через двести лиг испанцы увидели несколько деревень. Пришельцев встретили радушно и безбоязненно и даже снабдили впрок съестными припасами.

Однажды – было это 26 февраля – посреди реки встретили путешественников два каноэ, доверху нагруженных огромными – с метр величиной – амазонскими черепахами и прочей снедью; это касик по имени Апария зазывал испанцев к себе в гости. Но когда судно приблизилось к берегу, то конкистадорам показалось, что индейцы затевают против них недоброе. Испанцы изготовились к бою, и если б (в который уж раз!) не Орельяна со своими познаниями в «языке индейцев», дело, свидетельствует Карвахаль, не обошлось бы миром. Далее все пошло как по писаному: путешественники насытились и запаслись едою впрок, а капитан стал наставлять индейского касика на «стезю истинную», разглагольствовать о «едином боге, который есть творец всего сущего», о «великом короле Испании доне Карлосе», становившимся господином всех индейцев, которых он, Орельяна, только встретит на своем пути. Для пущей убедительности испанцы выдали себя за «детей солнца», ибо, пишет Карвахаль, «поклоняются они [индейцы] солнцу, которое называют «чисэ». А затем, следуя обычной практике конкистадоров, Орельяна, якобы с согласия всех присутствовавших при том двадцати шести индейских касиков, объявил их земли собственностью испанского короля, в честь чего был сооружен «очень большой крест, который всем индейцам весьма понравился». Здесь испанцы впервые прослышали о неких, живших-де ниже по реке женщинах-воительницах, которых местные жители называли «коньяпуяра» (что «на их языке… значит великие сеньоры»), а испанцы прозвали амазонками.

Пятьдесят восемь дней провели путешественники в селении Апарин. Тридцать пять из них ушло на сооружение второй, больших размеров бригантины, которую нарекли «Викторией». Не было ни материалов, ни инструментов, ни знатоков кораблестроительного дела, однако конкистадоры трудились не за страх, а за совесть: они понимали, что в этом судне заключено было их спасение. Заодно отремонтировали и меньшую бригантину «Сан-Педро», которая к тому времени уже порядком обветшала и подгнила. Между тем индейцы изменили свое отношение к испанцам– перестали приносить им пищу. По каким причинам это произошло, Карвахаль не указывает, но несомненно, что местных жителей довели до отчаяния убийства, насилия и грабежи, которые учиняли конкистадоры. Отбыли из этого селения 24 апреля в спешке.

Начиная с этого места Орельяна и его люди плыли уже на двух судах. Река была необычайно широка и многоводна, и они думали, что океан неподалеку. Да и что вообще могли думать о неведомых, необъятных и девственных пространствах их первооткрыватели и пленники – географы поневоле? «Нас несло невесть куда, как людей обреченных, и было нам неведомо ни то, где мы находимся, ни то, куда идем, ни то, что с нами сбудется-станется», – таков постоянный рефрен «Повествования». И надо ли удивляться, что при всех своих бесспорных достоинствах оно туманно, порой непроницаемо с географической точки зрения? Крайне трудно, иной раз невозможно указать на карте стоянки, селения и «провинции», упоминаемые в «Повествовании», трудно понять, о каких притоках Амазонки идет речь. Однако, сопоставляя маршрут путешествия (благо он нам хорошо известен) с описаниями, датами, расстояниями и прочими данными, приводимыми Карвахалем, можно предположить, о каких местах идет речь, например, можно установить, что селение Апарии находилось чуть выше впадения Жавари в Амазонку.

Худо пришлось путешественникам 12–17 мая вблизи устья Путумайо (Исы), когда они проходили мимо «провинций» некоего индейского касика Мачапаро. Битва здесь была не на жизнь, а на смерть, испанцев преследовали на воде и на суше, и лишь в первый день стычки раненых было восемнадцать, и один человек умер от ран. Не мудрено, что все эти восемьдесят лиг промелькнули, по словам Карвахаля, как одна единая. Не мудрено также, что автору «Повествования» при подобных обстоятельствах показалось, будто «деревни были друг от друга на расстоянии выстрела из арбалета и между самыми отдаленными не было и полулиги, а одно селение протянулось на пять лиг». Но и об этих краях автор «Повествования» сообщает много интересного и достоверного.

Спустя несколько дней справа открылась могучая река, по всей видимости Журуа. При впадении она образовывала три острова, поэтому и была названа рекою Троицы. Повсюду были селения, и индейцы на каноэ шли за испанцами следом. «Не раз индейцы пускались в переговоры, но мы не могли понять друг друга, – пишет Карвахаль, – и потому не знали, что они нам говорят».

На высадку испанцы отваживались лишь у одиноких небольших селений. Но и там хозяева встречали незваных гостей с оружием в руках. То же произошло 22–23 мая в селении Глиняной посуды (назвали его так потому, что в нем были обнаружены огромные кувшины и множество другой чудесной утвари из глины). А через пять дней конкистадоров обратили в бегство в другом селении, которое они по этой причине назвали Вредным.

Между тем река становилась все шире («… и в то время, как мы видели один из них [из берегов], – пишет Карвахаль, – второго мы не различали»), а путешествие все более напоминало собой крестный путь. Описывая бурные будни похода, автор «Повествования» все чаще прибегает к crescendo: «Мы вступили, – так начинается очередная глава, – в другую, еще более воинственную [провинцию] и была она очень населена и вела с нами неустанную войну». И монах-конкистадор Гаспар де Карвахаль отдает должное мужеству своих врагов, которые «встают на свою защиту как истые мужи».

3 июня 1542 года путешественники увидели «по левую руку» большую реку, воды которой были «черные, как чернила». Они назвали ее Черной рекой. Это была Риу-Негру – один из крупнейших притоков Амазонки. «Она неслась с такой стремительностью и таким бешенством, что ее воды текли в водах другой реки [т. е. Амазонки] струей длиною свыше двадцати лиг и ни та вода, ни другая не смешивались».

О том, как «управлялись» Орельяна и его спутники на Амазонке с индейцами, о звериных нравах христолюбивых рыцарей наживы дают представление следующие эпизоды. Как-то, было это 7 июня, в праздник тела господня, конкистадоры повесили «для острастки» несколько пленных индейцев и спалили деревню. Спустя неделю-другую в другом месте, чтобы прогнать индейцев, засевших в одном из «бухйо» (большой постройке, в которой жили совместно несколько семей), они подожгли его. «Из-за своего упрямства все там и сгорели вместе со своими женами и чадами, но так и не захотели покориться и избежать своей страшной участи», – ханжески сокрушается монах-конкистадор. В этом селении (в память о расправе его назвали селением Спаленных) нашли множество стрел и копий, «пропитанных неведомой смолой». И чтобы испробовать, не была ли та смола ядовита («…хотя испробовать это на невинном, – признается летописец похода, – быть может, и было в некотором роде бесчеловечностью…»), одной индианке прокололи той стрелой руки, она осталась жива и… «сомнение покинуло боязливых».

В середине июня, числа 10-го, был открыт главный, правый приток Амазонки – река Мадейра. Была она – так показалось путешественникам – много больше той, по которой они плыли, и ей дали имя Рио-Гранде – Большая река.

Бежали мимо бортов берега, леса, острова, реки, уплывали назад селения и «провинции», племена сменялись племенами, летели долгие недели и месяцы, а реке, хоть была она давно уж «широка, как море», конца-краю не было. Иной раз – в редкое затишье, в особенности при взгляде на благодатные берега, испанцам верилось в близость рая, но вся их жизнь – непосильный труд, постоянный голод, неустанная борьба с природой, сражения с индейцами, раны, болезни – скорее напоминала ад. «По правде говоря, – с горечью признается Карвахаль, – среди нас были люди, столь уставшие от жизни да от бесконечного странствования, до такой крайности дошедшие, что если б совесть им сие могла только позволить, они не остановились бы перед тем, чтобы остаться с индейцами, ибо по их безволию да малодушию можно было догадаться, что силы их уже на исходе. И дело дошло до того, что мы и впрямь боялись какой-нибудь низости от подобных людей, однако же были меж нами и другие – истые мужи, кои не позволяли оным впасть в сей грех, на веру да на силу коих слабые духом опирались и сносили более того, что смогли бы снести, не найдись среди нас люди, способные на многое».

Испанцы все больше дивились ширине, стремительности реки, по которой плыли, «тяжелым волнам, которые вздымались выше, чем на море». Часто в селениях им попадались на глаза чудесные изделия индейцев – судя по описаниям Карвахаля, это были предметы подлинного искусства. Впрочем, в селения они заглядывали теперь лишь изредка: боялись отравленных стрел; спали чаще всего прямо в бригантинах.

21 июня провели в селении Улицы (все постройки его вытянулись в две линии, наподобие улицы), находилось оно где-то на полпути между Мадейрой и Тапажосом. 24-го, в праздник святого Иоанна, за выступом берега открылась путешественникам людная местность («Провинция святого Иоанна»). Продовольствие вышло, и волей-неволей пришлось править туда. Индейцы выказали поразительную храбрость. «Нам казалось, – повествует Карвахаль, – что шел дождь из стрел… бригантины наши походили на дикобразов». В этом бою Карвахаль был ранен дважды: одна стрела угодила ему в бок, другая – в глаз.

Здесь, невдалеке от впадения в Амазонку реки Тромбетас, якобы и произошла та единственная встреча путешественников с амазонками, которая породила одну из самых знаменитых и живучих легенд конкисты и дала некоторым историкам повод чуть ли не сравнивать Орельяну и Карвахаля с лжепутешественником Джоном Мандевилем, автором несусветных небылиц о странах, где он никогда не был. Вопросу о достоверности «Повествования» Карвахаля и, в частности, легенде об амазонках в настоящем издании посвящается специальная статья (см. стр. 116).

Бригантины плутали по бесчисленным протокам (фурос или праранамиринс), которыми так славится Амазонка. 26 июня испанцы увидели слева «большие поселения на весьма высоком и безлесном месте, удобно расположенном и таком привлекательном, что на всей реке… не сыскать лучшего». От пленного индейца они узнали, что то были владения властителя Карипуны, «который обладает и владеет серебром без счету». Здесь отравленной стрелой был ранен и умер один из солдат. Орельяна из предосторожности приказал надстроить на обеих бригантинах борта.

Но вот (по-видимому, где-то невдалеке от устья Тапажоса) с судов заметили, что уровень в реке периодически повышается и падает. Путешественники правильно решили, что причиной этому – морской прилив, они воспряли духом, полагая, что вот-вот покажется море. Однако радость оказалась преждевременной: в Амазонке, не похожей на другие реки, океанский прилив ощущается почти в тысяче километрах от устья.

Подплывая к правому притоку Амазонки Шингу, в пределах «благодатных земель сеньора по имени Ичипайо», бригантины подверглись нападению индейских пирог и благоразумно отошли к противоположному берегу. Здесь индейцы селились на возвышенных местах, вдалеке от реки, потому что прибрежная низменность затоплялась не только в половодье, но и в часы прилива. Тут путешественники потеряли из виду берега и уже до самого океана плыли межостровными протоками.

Однажды в середине июля в отлив обе бригантины оказались посреди суши. В этот критический момент конкистадоров атаковали местные жители. «Здесь хлебнули мы столько горя, – вспоминает Карвахаль, – сколько ни разу дотоле на протяжении всего нашего плавания по реке нам не доводилось изведывать».

На следующий день, уже в другом месте, стали подготавливать суда к плаванию по океану. Люди доедали «считанные зерна». Простояли там восемнадцать дней и успели изготовить гвозди и отремонтировать малое судно. 6 августа снова остановились надолго – на четырнадцать дней: продолжили ремонт. Просмолили борта, установили мачты, сплели из трав веревки, из старых перуанских плащей смастерили паруса. И уже под парусами пошли дальше.

В одном из селений, задобрив подарками его обитателей (были они будто бы «людоедами-карибами»), добыли еды на дорогу и вместительные глиняные кувшины для пресной воды. Судя по некоторым признакам, местные жители уже имели дело с европейцами, ибо путешественники увидели у них, к своему удивлению, «сапожное шило с острием и с рукояткой и ушком».

Выйти в море оказалось непросто. Мощная приливная волна и встречный ветер относили суда назад; якорей не было, а заменявшие их камни волочились по дну. Стараясь придерживаться левого берега, бригантины 26 августа перед рассветом вышли между двух островов (один из них был остров Марожо) в Атлантический океан и взяли курс на север, намереваясь добраться до одного из испанских поселений на островах или побережье в Карибском море.

Среди новоявленных мореплавателей не было моряков-профессионалов, не было на судах ни карт, ни компасов, ни других навигационных приборов. Однако погода благоприятствовала плаванию. Море было на диво спокойное, за все время не выпало ни единого дождя, и привыкшие к амазонским ливням путешественники приняли это за «особую милость божию». Днем шли в виду берегов (были они разорваны множеством речных устьев), а когда смеркалось, держались от них подальше, чтобы ненароком не разбиться о скалы.

В ночь с 29 на 30 августа, по-видимому где-то юго-восточнее острова Тринидад, бригантины в темноте потеряли друг друга. «Виктория» – большая из них, на которой шел Орельяна, была втянута одним из течений сквозь коварную Пасть Дракона (пролив Бокас-дель-Драгон) в бурлящий котел залива Пария. Только через семь суток («… во всю ту пору наши товарищи, – пишет Карвахаль, – не выпускали из рук весел») судно выбралось из «сего адова закоулка» и поплыло на запад вдоль северного побережья материка. Через два дня – 11 сентября 1542 года – Орельяна пристал к расположенному на острове Кубагуа (юго-западнее острова Маргарита) испанскому поселению Новый Кадис. В Новом Кадисе он застал малую бригантину «Сан-Педро», прибывшую туда двумя днями раньше, то есть 9 сентября. Так закончилось это необыкновенное путешествие, одно из наиболее выдающихся в истории Великих географических открытий.