Текст книги "Колумб"

Автор книги: Яков Свет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Двадцать с лишним лет спустя король Фердинанд и его советники проявили немалую изобретательность в стремлении умалить заслуги Колумба и лишить юридической силы, претензии его сына Диего на отцовские титулы и привилегии.

В 1515 году не без участия дона Хуана де Фонсеки, главы коронного ведомства, которое управляло всеми новооткрытыми землями (с этим деятелем нам предстоит неоднократно встретиться в будущем), был разработан хитроумный вопросник из 24 пунктов. Вопросник был вручен коронному фискалу Педро Руису, который должен был объехать ряд андалузских городов и предъявить означенный документ тамошним морякам-старожилам. Все 24 вопроса поставлены были так, чтобы ответы на них могли опорочить покойного Адмирала Моря-Океана.

От свидетелей требовалось подтвердить, что во всех четырех плаваниях Колумб не совершал, в сущности, никаких открытий, что он либо следовал в решающий момент рекомендациям своих спутников, либо искал новые земли в тех местах, где до него уже побывали кастильские мореплаватели.

Разумеется, прежде всего корона стремилась свести на нет заслуги Адмирала в открытиях 1492 года. Для этого надо было доказать, что корабли первой экспедиции привел к берегам Индий не ее глава, а поскольку Мартин Алонсо Пинсон заслуженно считался выдающимся мореходом, составители вопросника заранее приписывали ему роль истинного первооткрывателя Нового Света [50]50
  В конце XIX века испанский историк С. Фернандес Дуро, издатель материалов этой тяжбы, выступил в защиту Мартина Алонсо Пинсона. В двух своих трудах (62, 63) Фернандес Дуро пытался доказать, что в экспедиции 1492 года все выдающиеся открытия совершил не Колумб, а Пинсон. Доводы Фернандеса Дуро были отвергнуты колумбоведами, несостоятельность их продемонстрировал, в частности, выдающийся русский географ Д. Н. Анучин (4).
  В равной мере пропинсоновские гипотезы не удалось возродить и 60 лет спустя советскому историку Д. Я. Цукеркику (33), взгляды которого были подвергнуты обоснованной критике (11, 12).


[Закрыть].

Фискал Педро Руис в сентябре и октябре 1515 года посетил города Севилью, Уэльву, Лепе и Палос, и опрошенные им свидетели дали ответы по всем 24 пунктам. Три вопроса, № 11, 12 и 15, непосредственно касались знаменательных событий октября 1492 года и были сформулированы так, чтобы свидетели сразу же сообразили, чего от них хочет король Фердинанд.

Сущность этих вопросных пунктов сводилась к следующему. Верно ли, что Мартин Алонсо Пинсон в 1491 году приобрел в Риме, в библиотеке папы Иннокентия VIII, какое-то описание или карту Соломоновых времен? Верно ли, что Мартин Алонсо Пинсон сообщил Колумбу, что от Испании до земли Сипанго, показанной на этой карте, надо плыть на запад до 95-го градуса и что эта земля больше и богаче Европы и Африки? Верно ли, что в первом плавании Мартин Алонсо Пинсон был главным лицом, что именно он в пору, когда корабли находились в 200 лигах от земли и когда Адмирал растерялся, дал нужные путеводные указания?

Большинство опрошенных свидетелей, не желая кривить душой, уклонялись от ответов или указывали, что нечто подобное где-то слышали, но толком ничего не знают. Однако нужные короне ответы охотно дал сын Мартина Алонсо Пинсона, Ариас Перес. Он отметил, что в 1491 году был с отцом в Риме и что оба они получили в папской библиотеке от одного великого космографа сведения о землях, которые надлежало открыть, и описание этих земель. Отец показал приобретенную в Риме карту Адмиралу, и тот по настоянию Мартина Алонсо решил принять курс на юго-запад (56, VIII, 228–229).

И вопросы, и ответы призваны были подорвать доверие к Адмиралу и внушить мысль, будто Мартин Алонсо Пинсон вел корабли экспедиции по маршруту, который указан был в таинственном «описании», найденном в папской библиотеке.

Но составители вопросника слегка перемудрили. Для вящей убедительности они объявили римскую находку «шпаргалкой» Соломоновых времен. В XVI веке это звучало солидно, в XX столетии ссылка на царя Соломона лишает пинсоновский документ какого бы то ни было значения.

Допустим, однако, что римский друг Мартина Алонсо Пинсона снабдил его не путеводителем библейских времен, а картой, составленной в том же 1491 году лучшими картографами Европы.

Увы! Такая карта была абсолютно бесполезна, и, пользуясь ею, нельзя было прокладывать путь к желанным островам и материкам, показанным ее составителями в Море-Океане.

До 1493 года картографы решительно никаких сведений о дальних атлантических землях не имели, что, однако, не мешало им размещать в Море-Океане всевозможные острова, большие и малые. Рассеивая их в Атлантике, картографы руководствовались совершенно фантастическими озарениями.

Так поступал, в частности, консультант Жуана II Португальского немец Мартин Бехайм. На его глобусе, изготовленном в 1492 году, мифические острова «плавали» как раз в тех местах, где 6 октября находились корабли Колумба, а полумифическая страна Сипанго располагалась в той же широте, но чуть западнее.

Вполне возможно, что в Риме Мартин Алонсо Пинсон и в самом деле раздобыл какую-то карту, весьма вероятно, что он пользовался ею в пути, отнюдь не исключено, что он показывал ее Адмиралу и, ссылаясь на нее, убеждал главу экспедиции отклониться от взятого курса к юго-западу.

Но пинсоновский остров на пинсоновской карте был землей мифической, в природе его не существовало, а поэтому и пинсоновские целеуказания лишены были смысла.

7 октября Адмирал, однако, сменил курс и направился на запад-юго-запад. Последовал он при этом совету Мартина Алонсо Пинсона?

Вряд ли. Есть все основания полагать, что такое решение он принял по иной, гораздо более убедительной причине. Не пинсоновская карта, а перелетные птицы побудили его отклониться от западного курса. Тому свидетельство запись от 7 октября:

«Пролетело великое множество птиц от севера к юго-западу: судя по всему, можно было полагать, что они летят, чтобы ночевать на суше, или же, быть может, бегут от зимы, которая в тех землях, откуда они вылетели, должна была уже наступить (Адмирал знал, что большинство островов, которыми владеют португальцы, были открыты благодаря птицам). Поэтому Адмирал решил оставить путь к западу и направился на запад-юго-запад с тем, чтобы в течение двух дней идти этим путем. Это случилось за час до захода солнца» (24, 88).

Всего лишь на четверть румба – на 11¼ градуса отклонился Адмирал от прежнего курса. Слава птицам: они подсказали ему наивернейший путь к наиближайшей земле. Трудно сказать, чем закончилось бы Колумбово плавание, если он и дальше шел бы строго на запад. Первая земля по этому курсу – мыс Канаверал на восточном берегу Флориды, где ныне расположен главный американский космодром. Но вдоль флоридского берега проходит могучий Гольфстрим, и эта великая океанская река могла бы отбросить корабли Адмирала от американской суши и отнести их затем на северо-восток в открытое море.

Стаи птиц летели на юго-запад и в последующие дни, а поэтому Адмирал по-прежнему шел новым курсом – запад-юго-запад. Корабли незаметно отклонялись к югу, но пернатые вестники земли обманывали ожидания главы экспедиции. Прошли четыре дня – 7, 8, 9, 10 октября, но никаких признаков близкой суши не было. Из постылого моря, тихого, теплого, синего, на рассвете выкатывалось осеннее солнце, и в это же море оно погружалось на закате, в той стороне, где люди уже не чаяли найти землю.

Мятеж

Именно в эти дни глухое беспокойство переросло в открытое возмущение. Дневник донес до нас лишь очень слабый отголосок бурных событий второй недели октября. Это сообщение от 10 октября, вероятно весьма далекое от записи в дневнике Колумба: «Плыли к запад-юго-западу, шли по 10, а порой по 12 и по 7 миль в час, и за день и ночь прошли 59 лиг. Насчитали людям не более 44 лиг. Люди теперь уже не могли больше терпеть, жалуясь на долгое плавание. Но Адмирал ободрял их, как нельзя лучше вселив в них добрые надежды на большие выгоды в будущем. Он добавил, что тщетно было бы жаловаться, так как уже прибыли в Индию, и следует продолжить путь до тех пор, пока Индии не будут, с помощью господа нашего, найдены» (24, 89).

Гораздо подробнее тягостные события последних дней плавания Лас Касас описал в «Истории Индий». Он утверждал, что моряки возмущались «самоубийственными» планами Колумба и готовы были сбросить упорного чужестранца в море. Лас Касас прямо обвинял Пинсонов в подстрекательстве к мятежу, подчеркивая, что они верховодили большой группой своих земляков.

Версия о злодейском замысле смутьянов, которые решили, улучив удобный момент, столкнуть Адмирала в море, восходит к Пьетро Мартиру де Ангьере, а Мартир не раз беседовал с Колумбом и подобные сведения мог получить непосредственно от него. Но Мартир ни звука не говорит об участии в заговоре Пинсонов, и прямо не обвиняет их в подобном грехе и Фернандо Колон, который во всем остальном предварил сообщение Лас Касаса.

Обвинения Пинсонов в предательстве и мятежных умыслах выдвинуты были во второй четверти XVI века, когда страсти в Кастилии разгорелись в связи с тяжбой между короной и наследниками Колумба. Адмирал имел основания жаловаться на Мартина Алонсо Пинсона, черная кошка не раз пробегала между командиром флотилии и капитаном «Пинты», но никогда Колумб не обвинял Мартина Алонсо в подстрекательстве к мятежу. А с Висенте Янсоном Пинсоном Адмирал перенес все тяготы обратного пути в Кастилию, и младший брат Мартина Алонсо в трудные минуты неизменно оказывает ему поддержку.

Материалы тяжбы далеко не всегда заслуживают доверия, порой пользоваться ими бывает опасно, но кое-какие показания свидетелей все же небезынтересны.

В 1536 году восьмидесятилетний Эрнан Перес Матеос, кузен братьев Пинсонов, сообщил следующее: «Когда в связи с волнениями на «Санта-Марии» Адмирал спросил Мартина Алонсо, как ему поступить, капитан «Пинты» ответил: «Сеньор, вздерните пяток этих людишек или бросьте их в море, а ежели вы на это не решитесь, мы подрулим к вам и разделаемся с ними сами. Нельзя допустить, чтобы флотилия, посланная высокими Государями, возвратилась не солоно хлебавши домой». Колумб этот совет отклонил: «Мы, – сказал он, – с этими рыцарями пойдем дальше, а коли в ближайшие дни не найдем землю, дадим иной приказ» (93, I, 287–288; 56, VII, 421–422).

Эти показания даны сторонником Пинсонов, но они отнюдь не бросают тень на Адмирала.

Довольно правдоподобно звучит свидетельство некоего Франсиско Моралеса. Моралес слышал от участника первого плавания Хуана Ниньо, что еще на полпути Колумбу предъявили требование возвратиться на родину все три маэстре, причем, когда тот отверг их требование, они и бывшие с ними в сговоре моряки взялись за оружие, но Адмирал заставил их смириться, напомнив, что мятежные действия рано или поздно сурово покарают король и королева. В конце концов они согласились выждать еще три-четыре дня, а затем уж взять курс на Кастилию» (56, VII, 421–422).

Маэстре-подстрекатели – это Хуан де ла Коса, Хуан Ниньо, от которого все это слышал свидетель, и Франсиско Мартин Пинсон. С Колумбом у Косы впоследствии были серьезные столкновения, и он, несомненно, был в числе возмутителей спокойствия. Хуан Ниньо был владельцем «Ниньи», и ему, естественно, хотелось уберечь свою собственность и как можно скорее в целости и сохранности вернуть «Нинью» в родную гавань.

Во всяком случае, несомненно одно – и первые биографы Колумба, и очень многие его спутники, люди, которые, кстати говоря, гораздо лучше относились к своим землякам Пинсонам, чем к Адмиралу, неизменно подчеркивают: в эти роковые дни глава экспедиции вел себя с великой выдержкой и несгибаемым мужеством.

На «Санта-Марии» вот-вот должен был вспыхнуть мятеж, люди открыто поносили Адмирала, они грозили сбросить его в море, но он спокойно беседовал с бунтовщиками и доказывал им, что все их опасения и тревоги неосновательны.

Взрыв был бы неминуем, если бы Адмирал повел себя высокомерно и запальчиво и, вместо того чтобы убеждать мятежно настроенных моряков, стал бы им угрожать крутой расправой, на что, кстати говоря, имел неотъемлемое право.

Любопытно другое. Адмирал никогда не прощал обид, причиненных ему врагами и недоброжелателями, но он не затаил недобрых чувств к виновникам волнений на кораблях, и многие из них принимали участие в последующих экспедициях великого мореплавателя и пользовались его неограниченным доверием.

Установить, что на самом деле произошло во флотилии Колумба в исходе первой декады октября 1492 года, невозможно было уже двадцать лет спустя. Тем более немыслимо разобраться в этих событиях по прошествии без малого пяти столетий.

Можно лишь предположить, что до бунта дело не дошло отчасти благодаря отваге и такту Адмирала, отчасти и по иной причине: 11 октября, а именно в этот день трехдневная отсрочка пришла к концу, признаки суши стали настолько явными, что ропот на кораблях смолк, и о возвращении в Кастилию позабыли думать даже самые отъявленные бунтовщики.

Земля! Земля!

За черной средой настал светлый четверг. В этот день, 11 октября, «люди с каравеллы «Пинты» заметили тростинку и сук и выловили обтесанную, возможно железом, палочку и обломок тростинки, и прочие травы, что родятся на земле, и одну дощечку. Люди на каравелле «Нинья» видели другие приметы суши и веточку, усеянную ягодами шиповника, и обрадовались, видя эти приметы» (24, 89).

Между тем попутный пассат достиг силы шторма и развел на море высокую волну. Корабли безудержно неслись по курсу запад-юго-запад, и кормчий «Санта-Марии» Пералонсо Ниньо высказал серьезные опасения: при столь быстром ходе флотилия могла в ночную пору нарваться на прибрежные рифы. Флагман шел в арьергарде, впереди держались обе каравеллы, «Пинта» и «Нинья».

В час заката, когда команда «Санта-Марии» собралась, чтобы хором пропеть «Salve Regina», Адмирал обратился к морякам с речью. С господней помощью, сказал он, нам всем удалось совершить переход через Море-Океан, и сегодня мы убедились, что желанная земля близка. Еще на Канарских островах капитанам дана была инструкция – коль скоро флотилия пройдет семьсот лиг, в ночные часы корабли должны продвигаться вперед с зарифленными парусами, и моряки, отбывающие вахту, обязаны проявлять особую бдительность. До сих пор мы так поступали не всегда, но нынче ночь сулит встречу с землей, а поэтому все должны приложить старания, чтобы приметить берег, и первому, кто его увидит, дана будет годовая пенсия в 10 тысяч мараведи и бархатный камзол.

В 10 часов вечера Адмирал, «находясь на кормовой площадке, увидел свет, но он был неясен, и, чтобы удостовериться, не земля ли впереди, Адмирал вызвал королевского постельничего Перо Гутьереса и сказал ему, что он видел свет, и попросил его всмотреться в даль. Тот исполнил просьбу, также увидел свет. Об этом Адмирал сообщил Родриго Санчесу де Сеговии… и они стали всматриваться и раз или два увидели нечто подобное огоньку восковой свечи, который то поднимался, то опускался» (24, 89).

А затем заметил свет еще один матрос, и паж Адмирала, Педро Сальседо, сказал ему, что его господин уже видел какой-то огонь [51]51
  Итак, пятеро участников экспедиции заметили дальний огонек. В это время корабли находились в 35 милях от берега. С. Э. Морисон резонно заключил, что на таком расстоянии неразличим даже световой сигнал яркостью в 400 тысяч свечей. По мнению Морисона, в эту ветреную ночь в море не было и рыболовов, и никто не мог подать сигнал с лодки (93, I, 297).
  В октябре 1959 года директриса музея Нового Света на острове Уотлинг-Гуанахани Рут Вольпер, удалившись от берега этого острова на 30 миль, заметила в 21 час 45 минут довольно яркий свет на суше. Оказалось, что в этот вечер островитяне на большом костре выжигали из разного тряпья земляных блох. Но, во-первых, нет уверенности, что к таким санитарным мерам прибегали аборигены в XV веке, и, во-вторых, пламя блошиных костров куда долговечнее тех мгновенных вспышек, которые приметили Колумб и его спутники.
  И, вероятно, прав С. Э. Морисон, который пришел к такому выводу: «В попытках найти объяснение вспышке… исписаны целые тома. Однако моряку не требуется никаких объяснений. Когда вы не знаете, где вы находитесь, и жаждете увидеть в ночной темноте землю, вы можете услышать звон несуществующих колоколов или шум берегового прибоя» (22, 56–57).
  Это объяснение, бесспорно, правдоподобнее и «блошиной» версии, и гипотезы французского колумбоведа Россели де Лорга, который сто с лишним лет назад объявил, что световой сигнал был дан самим господом богом…


[Закрыть].

В двенадцатом часу ночи взошла луна. Корабли растянулись в кильватерной колонне: впереди «Пинта», за ней «Нинья», за «Ниньей» «Санта-Мария». Крепкий пассат при ясном небе и сильном волнении – погода и ветер хороши, но смотреть надо было в оба, чересчур быстро флотилия неслась вперед, и дозорные с корабельных надстроек беспокойно вглядывались в прозрачную полумглу. В ампольетах медленно пересыпался песок. Через тридцать минут после полуночи юнга перекинул склянки, миновала первая ампольета ночной вахты.

Тихо шурша, ссыпался песок второй ампольеты, склянки переменились местами, истекла третья ночная ампольета.

Луна клонилась к западу. Волны взрывали серебристые лунные дорожки, чуть выше горизонта мерцала Полярная звезда. Восток тонул во мгле, запад тускло сиял в жемчужном свете ущербной луны.

В узкую воронку втягивались последние песчинки четвертой ампольеты. Было два часа пополуночи.

Родриго Бермехо, он же Родриго де Триана, матрос в экипаже «Пинты», с носовой надстройки прокричал капитану: «Tierra, Tierra! – Земля! Земля!» [52]52
  Родриго Бермехо был родом не то из севильского пригорода Трианы, не то из андалузского городка Молинаса. И порой его называли не только Родриго де Трианой, но и Родриго де Молинасом. Награды он не получил, она была дана Колумбу, который за четыре часа до того, как Родриго заметил землю, увидел посланный с этой земли свет. Годовую пенсию в 10 тысяч мараведи получала Беатрис Энрикес Арана, и корона платила ей деньги со сборов, взимаемых у кордовских мясников.


[Закрыть]Вдали, на западе, он увидел невысокий холм или утес, его вершина слегка поблескивала, будто покрытая лунным светом.

Мартин Алонсо Пинсон дал выстрел из бомбарды. Он приказал убавить паруса. «Пинта» замедлила ход, спустя несколько минут ее догнала «Санта-Мария».

– За мной рождественский подарок, – сказал Адмирал Мартину Алонсо Пинсону.

Далекий холмик на неведомом берегу. Два часа пополуночи 12 октября 1492 года. Семь часов утра в Севилье, девять в Стамбуле и Москве, десять в Казани и Астрахани. Европа, старая Европа, не спеша просыпалась, служила мессы, заутрени и ранние намазы; она еще не ведала, что открыта первая земля Нового Света, о которой понятия не имели библейские пророки и александрийские географы, Пьер д'Айи и Эней Сильвий Пикколомини.

Осторожно! Неведомый берег! Дана команда убрать паруса и лечь в дрейф.

НА ПЕРВОЙ ЗЕМЛЕ НОВОГО СВЕТА

В ночь с 11 на 12 октября 1492 года пассаты и попутные течения вынесли флотилию Адмирала Моря-Океана к Багамским островам. Цепочка Багамских островов, не очень больших и совсем маленьких, протягивается от Флориды к Кубе и Гаити. Все эти острова (а их, если счет вести также и крупным рифам, и заметным прибрежным скалам, наберется не менее тысячи) подобны быкам грандиозного моста, некогда взорванного подземными силами.

Случилось это десятки миллионов лет назад, и с тех пор Багамский архипелаг стоит на мертвом якоре в теплых морях Нового Света. Пожалуй, если бы не кораллы, он с головой ушел бы в океаническую пучину. Однако несметная рать этих строителей создала на полузатопленных древних цоколях долговечные каменные надстройки.

На восточном краю Багамской гирлянды, в самом ее центре, лежит остров Гуанахан и. С птичьего полета он похож на длинный плот, потерпевший крушение в здешних водах. Почти во всю длину его зияет огромная «пробоина» – провал, вместивший в себя большое озеро. Рядом меньше «пробоины» – вмятины, заполненные мелкими озерами.

Остров невелик. Длина – пятнадцать, ширина четыре-пять миль. Вдоль берегов, как зубы дракона, рассеяны коралловые рифы. Только в двух-трех местах, к бухтам, врезанным в белые берега, ведут безопасные проходы.

Примерно на таком же острове нашел приют Робинзон. Но в отличие от робинзоновской обители Гуанахан ибыл островом обитаемым.

Утром 12 октября 1492 года тысячи полторы его жителей занимались повседневными делами, не зная и не ведая, что к их родным берегам приближаются белокрылые корабли незваных гостей из Страны Восхода.

Пройдет два-три часа, и вождь пришельцев назовет этих голых островитян с кожей цвета бронзы индейцами. Себя же они назвали лукайцами – людьми островов.

Лукайцы, аборигены Багамского архипелага, принадлежали к семье таинов, довольно многочисленного народа, который в ту пору обитал и на Больших Антильских островах – Кубе и Гаити.

Эти мирные рыболовы и земледельцы в эпоху Колумба все еще жили в каменном веке. От кастильских гостей они отстали, по крайней мере, на три тысячелетия. Эти островитяне возделывали неведомые европейцам сельскохозяйственные культуры – юкку, маис, ямс, ловили рыбу сетями и вершами, жили в круглых «бохио» – хижинах, крытых пальмовыми листьями, и единственным их оружием было короткое копье с наконечником из кости или рыбьего зуба.

Люди эти поклонялись духам лесов, моря, грома и урагана, и были у них каменные или деревянные идолы – земи – необычайно изящные фигурки забавного вида.

Островитяне отличались веселым нравом: на «батеях» – главных площадях своих селений они часто устраивали «арейто» – празднества с плясками и песнями; они очень любили игру, подобную футболу, но гораздо более трудную: лукайские мячи – тугие шары из травы, пропитанной смолой, – были куда тяжелее футбольных, и отбивать их можно было только коленями, локтями и головой.

Так жили они до 12 октября 1492 года. И утром этого дня никто из них не подозревал, какая лютая беда надвигается на остров Гуанахани. Тридцать лет спустя Пьетро Мартир де Ангьера вскользь отметит в своей книге о Новом Свете: на всех Лукайских островах осталось одиннадцать индейцев. Возможно, что к тому времени Гуанахани стал необитаемым островом, все его жители погибли за два-три десятилетия кастильского господства…

Корабли держались в полутора-двух милях от берега: цепь белых рифов окаймляла и здесь все побережье. Милях в трех от юго-западного мыса в море вдавался массивный береговой выступ. Обогнув его, флотилия вошла в большую бухту. Ныне она носит название залив Лонг-бэй.

Здесь корабли отдали якоря.

Дальнейшие события так описаны в дневнике первого плавания:

«Пятница, 12 октября. В пятницу достигли одного из Лукайских островков, а на языке индейцев он назывался Гуанахани. Тут же увидели нагих людей, и Адмирал съехал на берег в лодке, а с ним были Мартин Алонсо Пинсон и Висенте Яньес, брат Мартина Алонсо, капитан «Ниньи». Адмирал захватил с собой королевский стяг, капитаны два знамени с зелеными крестами. Адмирал держал их как вымпелы на всех кораблях, и на них были буквы F и Y, a над каждой буквой изображены были короны, одна справа, другая слева от креста.

Высадившись на землю, они увидели очень зеленые деревья, и много воды, и разнообразные плоды. Адмирал призвал обоих капитанов и всех прочих, кто высадился на землю, в том числе Родриго Эсковеду, нотариуса всей флотилии, и Родриго Санчеса де Сеговию, и сказал им, чтобы они под присягой засвидетельствовали, что он, Адмирал, первым вступил, как оно воистину и было, во владение этим островом от имени короля и королевы, его государей, свершив при этом все формальности, какие требовались: более подробно это отмечено в актах, которые здесь же были составлены в письменном виде. Вскоре на берегу собралось много островитян. Я, говорит Адмирал, сознавал, что поелику они держали себя дружественно по отношению к нам, то обратить их в нашу святую веру следовало бы не силой, а любовью; я дал им несколько красных колпаков и стеклянные четки, что вешают на шею, и много других малоценных предметов, и все это доставило им большое удовольствие, и стали эти люди столь нашенскими (tanto nuestros), что казалось это чудом. Они затем вплавь добирались до лодок, в которых мы находились, и приносили с собой попугаев и мотки хлопковой пряжи и асегаи [копья], и многое другое, и все это выменивали на то, что мы им давали, а именно, на осколки стекла и бубенчики. И все они давали и получали по доброй воле. Однако мне показалось, что люди они очень бедные. Все они ходят нагие, в чем мать родила, и женщины тоже, хотя я видел только одну из них, да и та была еще девочкой. И все люди, которых я видел, были еще молоды, никто из них не имел больше 30 лет, и сложены они были хорошо, и тела и лица у них были красивые, а волосы грубые, совсем как конские, и короткие. Волосы зачесывают они вниз, на брови, только небольшую часть, и притом самых длинных, никогда не подстригаемых, они забрасывают назад. Некоторые разрисовывают себя черной краской, а кожа у них как у обитателей Канарских островов, которые не черны и не белы, другие красной краской, другие белой, а иные чем попадется, и одни разрисовывают лицо, другие все тело, а у некоторых разрисован только нос или места вокруг глаз. Они не носят оружия и не знают его. Когда я показывал им шпаги, они хватались за лезвия и по неведению обрезали себе пальцы. Никакого железа у них нет. Их дротики – это палицы без железа; у некоторых дротиков на конце рыбий зуб, у некоторых же наконечники из другого материала.

Они все без исключения рослые и хорошо сложенные люди, черты лица у них правильные, выражение приветливое. У многих я видел на теле рубцы и, объясняясь знаками, спросил, отчего у них эти шрамы, и они таким же образом растолковали мне, что сюда приходили люди с других, лежащих рядом, островов и хотели эти люди захватить их всех, они же оборонялись. И я думаю, и думал, что те люди приходили с материка, чтобы взять пленников. Они, должно быть, хорошие и сметливые слуги – я заметил, что они очень быстро научились повторять то, что им говорили, и я полагаю, что они легко станут христианами, так как мне показалось, что нет у них никаких верований. И, с божьей помощью, я привезу отсюда для ваших высочеств шесть человек, которых возьму, отправляясь в обратный путь, дабы научились они говорить по-нашему. Никаких тварей какого-то бы ни было рода, кроме попугаев, я на этом острове не видел» (24, 90–92).

Итак, Адмирал Моря-Океана высадился на первой земле, открытой им в плавании к берегам Дальней Азии.

Часов в десять утра 12 октября 1492 года эта земля торжественно была введена во владение королевы Изабеллы и короля Фердинанда. Нотариус Родриго Эсковеда по всей форме составил соответствующий акт. Адмирал скрепил его своей подписью. Только конец этой странной церемонии увидели островитяне, они не сразу добрались до места высадки, песчаного берега, над которым с криком кружились встревоженные чайки.

На этом берегу впервые встретились люди двух миров. Под королевским стягом Кастилии стояли выходцы из страны пороха и печатного станка, грандиозных соборов и белокрылых кораблей, великих гуманистов и свирепых инквизиторов. Стояли новые Ясоны, проложившие путь через океан. Стояли лоцманы заморской экспедиции, пионеры грядущих колониальных захватов.

А кругом толпились нагие, доверчивые и беззащитные лукайцы, люди, которые рыхлили землю острыми кольями, жили в соломенных хижинах, не знали ни железа, ни пороха, ни костров аутодафе.

В этот день никто – ни Адмирал, ни нагие островитяне – не могли предвидеть, к каким последствиям приведет эта встреча двух миров и сколь горькими будут судьбы обитателей Нового Света, простодушных «индейцев», о которых он сам сказал: «Они так радушны, что кажется, будто дарят свои сердца» (24, 68).

Под час торжественной церемонии Адмирал дал острову христианское имя. Гуанахани стал Сан-Сальвадором, островом Святого Спасителя [53]53
  М. А. Коган недавно подсчитал, что не менее двадцати исследователей на протяжении двух веков вели спор об истинном положении острова Сан-Сальвадор. Большинство из них склонялось к мнению, что это остров Гуанахани. М. А. Коган (14) привел сведения о трех попытках реконструкции маршрута первого плавания Колумба, в которых особое внимание уделялось определению истинного местонахождения первой земли, открытой 12 октября 1492 года. В 1938 году первую такую попытку совершил С. Э. Морисон. Он вышел на парусном деревянном судне из Палоса 3 августа и в середине октября подошел к Уот-лингу.
  Вторая попытка – это упомянутый ранее эксперимент Р. Вольпер, хотя, строго говоря, ее опыт относился только к загадке световой вспышки, замеченной Адмиралом.
  Третья попытка, пожалуй, самая интересная, прежде всего потому, что она осуществлена была в 1960 году Христофором Колумбом. Конечно, не Адмиралом Моря-Океана, а его потомком, XVII герцогом Верагуа. Будучи испанцем, он называет себя Кристобалем Колоном. Этот Колумб № 17 на каравелле «Нинья-II» вышел 3 августа из Палоса и 13 октября (с опозданием на один день – его пращур сделал это 12 октября) подошел к острову Уотлинг. В заключение скажем, что в 1926 году Гуанахани был официально идентифицирован с Уотлингом и получил двойное название Уотлинг – Сан-Сальвадор.


[Закрыть].

Первое знакомство с новооткрытой землей состоялось, и Адмирал занялся сбором дальнейших сведений об этих заморских краях. Мотки хлопковой пряжи, дротики и попугаи, дары Сан-Сальвадора, моряки принимали охотно, но не эти туземные ненужности требовались главе экспедиции. Королевской чете он обещал отыскать за Морем-Океаном золото и пряности, и надо было как можно скорее дознаться, есть ли на острове и на ближних землях бесценный желтый металл, корица, перец, гвоздика и прочие специи.

Весь день 13 октября Адмирал провел на корабле и на палубе вел беседы с многочисленными гостями. Индейцы – отныне так Адмирал называл всех обитателей новообретенных земель, ибо он считал, что привел свою флотилию к порогу Индий, – добирались на корабли на лодках-однодеревках, такие лодки назывались каноэ, и эти каноэ были разной величины.

Адмирал решил отправиться на поиски более богатого острова, но предварительно он счел нужным обследовать берега Гуанахани.

14 октября с кораблей спущены были шлюпки, и Адмирал повел небольшую лодочную флотилию на север вдоль западного, подветренного, берега острова.

У доверчивого индейского вождя (эти вожди назывались «кас иками») Адмирал выпросил семерых проводников, рослых и смышленых юношей. Один из них необычайно быстро, буквально на лету, запоминал испанские слова, оказывал Адмиралу немалую помощь в беседах с местными жителями.

Касик, разумеется, не подозревал, что этих людей вождь бледнолицых пришельцев взял не для прогулки к северным берегам Гуанахани. Адмирал счел за благо не возвращать семерых индейцев восвояси и доставить их в Кастилию. Их высочествам, полагал Адмирал, небезынтересны будут эти живые достопримечательности, и, кроме того, для грядущих экспедиций понадобятся индейцы-толмачи, обученные языку их хозяев.

Менее всего Адмирал считался с желаниями заморских «дикарей». Он вырос в Генуе, он не раз наблюдал, как выводят из трюмов белых рабов, он девять лет прожил в Португалии, стране, где черными невольниками торговали во всех портах, он воочию видел, как отправляли партии рабов из гвинейской фактории Сан-Жоржи-да-Мина. Работорговцем он не был, но промысел этот отнюдь не считал зазорным. Поэтому, совершая в лодке обход необследованных гуанаханийских берегов, он хладнокровно прикидывал в уме, что окажется выгоднее: отправить ли в дальнейшем всех здешних индейцев в Кастилию или оставить их «на этом острове пленниками, ибо достаточно пятидесяти человек, чтобы держать их всех в покорности и заставить делать все, что угодно» (24, 93).

А между тем эти будущие рабы и пленники сбегались к берегу и вплавь добирались до лодок с дарами и приношениями – лепешками кассавы, плодами, ключевой водой. «Несите пищу и питье посланцам неба», – возглашали ликующие островитяне, и они искренне огорчались, когда лодки, минуя их селения, удалялись прочь.

К вечеру Адмирал вернулся к месту стоянки флотилии и приказал поднять паруса. Корабли взяли курс на юго-запад, к ближайшим островам Багамского архипелага. Не девяносто, а девяносто семь человек было теперь на судах Колумбовой армады. Семь пленников увозил с собой в неведомые края Адмирал Моря-Океана. Одному из них, бойкому и смышленому гуанаханийцу, который сразу же полюбился Адмиралу (этот индеец получил испанское имя Диего), суждено было стать личным толмачом Колумба и его спутником во второй экспедиции. Двое исхитрились на следующий день бежать с корабля, остальные же вскоре умерли. На чужих плавучих домах или на чужой стороне.