Текст книги "Соколиная семья"

Автор книги: Яков Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Надо помочь Балюку. Однако не успели мы сделать полного круга, чтобы осмотреться, как сверху камнем упал третий фашистский истребитель. Значит, и там, в верхнем ярусе, не теряются наши летчики. Петляковы уже отбомбились и шли по кругу, ожидая, когда замыкающие самолеты выйдут из пикирования, чтобы собраться в общий боевой порядок и возвращаться домой.

На аэродроме царило оживление. И это было естественно: успешный боевой вылет после большой оперативной паузы как бы вдохнул в каждого из нас новый заряд физических сил и наступательного духа.

До сих пор мы отдавали дань восторга летчикам авиации дальнего действия, которые со второй половины мая наносили бомбардировочные удары по скоплению вражеских эшелонов на железнодорожных узлах, расположенных на различном удалении от нашего аэродромного узла. Брест, Полоцк, Минск, Барановичи, Холм объекты ударов АДД в мае. В июне авиаэскадрильи полка дальнего действия наносили удары по аэродромам противника в Бресте, Белостоке, Барановичах, Минске, Бобруйске, Орше, Лунннце и Пинске.

Было совершенно ясно, что эти массовые налеты рассчитаны на уничтожение живой силы и боевой техники немцев, на ослабление их противодействия перед началом общей Белорусской наступательной операции, предусматривающей разгром группы вражеских армий Центр. Ту же цель преследовали и активнейшие действия партизан, нанесших одновременный удар по железнодорожным коммуникациям неприятеля в целом ряде районов, в том числе в Бресте, Ленево, Городце, Лухинце, Янове, Полоцке, Молодечно, Вильно, Двинске. Читая об этом сообщении в газетах, мы ждали и своего часа. И вот он настал, этот час. И значимость его тем более увеличивалась, что мы, фронтовики, повседневно ощущали всемерную заботу партии и правительства, всего советского народа. Участники боев за Москву и Кавказ ко всем своим прочим наградам добавляли теперь медали За оборону Москвы и За оборону Кавказа. Многие авиационные подразделения и части получали на вооружение новые типы истребителей, прежде всего Ла-7 конструкции С. А. Лавочкина и модернизированный як.

– Вот это настоящие метеоры, не то что наши кобры, – говорил Александр Денисов.

– Ты всегда чем-нибудь недоволен, – упрекнул его Николай Крючков.

– А именно?

– То отсутствием второго фронта, то самолетами.

– Если ты думаешь, что, стоило американо-английским войскам высадиться на побережье Северной Франции и тем самым открыть второй фронт в Западной Европе, так сразу же нам с тобой стало намного легче, то ты ошибаешься. Я, например, не ощущаю этого. Когда-то еще они там расшевелятся, – скептически заметил Денисов.

– Вот перейдем границу фашистской Германии, начнем штурмовать ее города, тогда союзники и начнут форсированное наступление, – вступил в разговор Геннадий Шерстнев.

– Тут все, братцы, с большой политикой связано, – резюмировал адъютант эскадрильи Михаил Савченко. – А наше первейшее дело сейчас – помогать наземным войскам выкуривать оккупантов с белорусской земли.

Перед Бобруйской наступательной операцией командование дивизии организовало летно-тактическую игру на тему Прикрытие наземных войск в период прорыва танковыми корпусами линии обороны противника. Она преследовала цель проверить готовность частей и подразделений к боевым действиям.

20 июня мы перелетели на аэродром Неговка, а 24, 25 и 26-го уже летали на сопровождение штурмовиков и бомбардировщиков 3-го бомбардировочного авиакорпуса, действовавшего в интересах наших наземных войск. Таким образом, во взятии Жлобина и глубоком охвате с севера и с юга бобруйской группировки противника была и наша лепта – летчиков 16-й воздушной армии.

Вот как оценило командование 241-й бомбардировочной авиадивизии нашу помощь:

Летный состав 241-й дивизии просит передать благодарность всему личному составу истребителей, участвовавшему в боевой работе 24.6.44 г., и выражает уверенность, что боевое содружество наших частей будет впредь еще более крепким и позволит наносить эффективные удары по войскам врага{9}.

Через три дня операция успешно закончилась. Враг был изгнан из Бобруйска, из Слуцка, из сотен других населенных пунктов. Войска соседних фронтов освободили Витебск, Оршу и Могилев.

Помнится, с каким подъемом в связи с этим прошел у нас митинг. Открыл его представитель политотдела дивизии. Затем командир полка зачитал приказ Верховного Главнокомандующего, в котором всем воинам нашего фронта объявлялась благодарность.

Вслед за Мельниковым выступил Герой Советского Союза гвардии капитан Балюк:

– В течение двухдневных ожесточенных боев с ненавистным врагом воины нашего фронта добились больших успехов и удостоены благодарности Верховного Главнокомандующего. Фашисты отступают по тем же дорогам, по которым в Отечественную войну 1812 года бежала хваленая гвардия Наполеона, разбитая русским народом.

Мы, летчики и техники, клянемся, что отдадим все силы и умение для полного уничтожения фашистского зверя в его собственной берлоге. Только таким путем мы избавим нашу страну и другие порабощенные народы от коричневой чумы.

Слово попросил гвардии старший техник-лейтенант Пащенко. Его звено – одно из лучших в полку – обслужило 1308 самолето-вылетов и восстановило 17 подбитых в воздушных боях самолетов. Пащенко имел три правительственные награды, ряд поощрений от командования эскадрильи и полка. Пользовался большим авторитетом среди сослуживцев. Коммунисты избрали его заместителем секретаря партийной организации эскадрильи. В своем выступлении он сказал:

– От имени всего технического состава подразделения заверяю, что мы готовы выполнить любое задание командира. Будем работать, если потребуется, круглые сутки, чтобы материальная часть всегда находилась в полной боевой готовности. У нас, как и у всего советского народа, только одно желание – скорее покончить. с ненавистным врагом.

В основе всех выступлений лежало стремление как можно быстрее освободить советскую землю от гитлеровской нечисти и прийти на помощь народам Западной Европы, стонущим под немецким ярмом.

Бои шли непрерывно весь июль – с первого и до последнего дня. Наши наземные войска столь стремительно продвигались на запад, что строители не успевали своевременно готовить аэродромы, и фронтовая авиация несколько отставала от наступающих частей и соединений. Командование полка и дивизии, несмотря на то, что мы перебазировались с аэродрома Тростынь в Неговку, приняло решение использовать на самолетах дополнительные бачки, которые подвешивались под фюзеляжем, а при необходимости (в основном во время встречи с воздушным противником) сбрасывались на землю.

Сегодня мы тоже подвесили бачки, чтобы сопровождать самолет Петляков-2, идущий на разведку по дальнему маршруту. В состав сопровождающей четверки истребителей назначили меня, Александра Денисова, молодого летчика Гагина и уже не новичка в летном деле Петрова. Мы с Гагиным выполняли роль группы непосредственного прикрытия разведчика от истребителей противника, а Денисов и Петров – ударной.

С прилетом Пе-2 в район нашего аэродрома мы должны были запустить моторы и выруливать на взлет. К сожалению, на самолете младшего лейтенанта Гагина мотор не запустился. Ждать, пока техники устранят неисправность, возможности не было, и мы поднялись в воздух втроем. Пристроились к разведчику, легли на заданный курс.

Облачность – 6 – 7 баллов, нижняя кромка облаков – около 1300 метров, а наш лидер все набирал высоту. Когда мы пересекли линию фронта, облачность начала заметно уменьшаться, а солнце ярко светило со стороны хвостового оперения самолетов. Это последнее обстоятельство было невыгодно для нас, ибо противник мог использовать его для нанесения внезапного удара. Чтобы не быть застигнутыми врасплох, я приказал своим ведомым усилить наблюдение.

Пе-2 увеличил скорость и, по-видимому, включил аппараты для фотографирования железнодорожных эшелонов юго-восточнее города Осиповичи и скопления вражеских автомашин и техники на шоссейной дороге. Денисов и Петров несколько отстали, и теперь мне одному приходилось просматривать воздушное пространство, выполняя эволюции самолетом вблизи от разведчика.

– Подтянитесь, – передал я по радио второй паре. В этот момент на них со стороны солнца свалились восемь ФВ-190. Два мессершмитта на большой скорости начали заходить снизу, чтобы атаковать разведчика.

– Внимание, противник! – предупредил я Денисова и Петрова. – Атакую!

Выполнив переворот через крыло, пошел в атаку на Ме-109. Оценив, мое преимущество (выгодное положение для атаки), мессеры отказались от своего намерения и, отвернув вправо, скрылись в облаках. Сбрасываю, как было предусмотрено инструкцией, подвесной бак с горючим и правым боевым разворотом перехожу в лобовую атаку на ФВ-190, которые после наскока на Петрова и Денисова пытались атаковать меня. Короткая очередь – и ведущий фоккер выходит из строя. В это время одна аэрокобра, атакованная четверкой ФВ-190, загорелась и резко пошла к земле. Второй мой ведомый – кто, я не знал – продолжал вести воздушный бой.

– Сирень-тридцать два, – передаю разведчику, – уходи в облака. Я веду воздушный бой.

Но вместо ответа с борта Пе-2 в наушниках слышу голос Денисова:

– Прикрой. Я подбит.

Значит, несколько раньше загорелась машина Петрова...

Разведчик, резко спикировав, скрывается в облаках. Теперь у меня развязаны руки. Врываюсь в стаю фоккеров и отбиваю их атаки от идущего на снижение Денисова.

– Платина, я – Сирень. Возвращаюсь домой. У меня все в порядке.

– Понял. Возвращайся, – ответил я командиру экипажа Пе-2.

Фокке-вульфы снова начали проявлять активность. Пришлось перейти в отвесное пикирование на полном газу, чтобы вовремя отбить очередной наскок немцев на планирующий самолет Денисова.

– Тяни на свою территорию, сколько можешь, – порекомендовал я Александру. – Тяни, от фоккеров прикрою.

К сластью, вражеские истребители вскоре отстали от нас – то ли у них было на исходе горючее, то ли они побоялись встречи с новой группой наших самолетов вблизи от передовой.

Денисов продолжал лететь со снижением. Полоска дыма от его самолета растаяла.

Он подобрал площадку и посадил машину на фюзеляж в районе деревни Менькое, пятнадцать километров северо-западнее Жлобина.

Я снизился над самолетом Денисова до бреющего. Саша вылез из кабины и помахал мне шлемофоном. К самолету подъезжали на автомашине наши бойцы. Значит, все в порядке. Резко взмыл под облака и вскоре догнал разведчика, вместе с которым и возвратился на свой аэродром.

О нашей потере стало известно всем. Мы еще раз убедились, сколь важна осмотрительность в воздухе, как необходимо взаимодействие между парами и группами. Только недостаточная внимательность могла подвести такого опытного летчика, как Петров, – бывшего школьного работника, инструктора, обладавшего отличной техникой пилотирования.

Надежд на возвращение нашего товарища было мало, однако мы ожидали его каждый день, не могли забыть жизнерадостного, никогда не унывающего боевого друга. Он смело и дерзко вступал в единоборство с численно превосходящим противником и всегда выходил победителем.

Помимо командования дивизии и полка этим чрезвычайным обстоятельством потерей боевого летчика из-за неосмотрительности – были озабочены коммунисты и комсомольцы части. Очевидно, в связи с победным наступлением Красной Армии, в частности войск 1-го Белорусского фронта, некоторые из летчиков ослабили требовательность, стали утрачивать остроту бдительности. Все это и обусловило повестку дня партийных и комсомольских собраний по эскадрильям – Задачи коммунистов и членов ВЛКСМ в повышении бдительности.

Докладчики (у нас в эскадрилье им был член партийного бюро полка лейтенант Кольцов) подчеркивали, что о бдительности нельзя забывать ни в воздухе, ни на земле. Приводили примеры, когда нарушения дисциплины оканчивались нежелательными последствиями. Особое внимание обращали на то, что с приближением наших войск к западным границам Германии и других капиталистических стран вражеская разведка активизирует свою подрывную деятельность. Говорилось также о возможном воздействии на неустойчивых, политически незрелых людей растленной буржуазной культуры и о мерах борьбы с этим влиянием.

После собраний были проведены беседы и политические информации. С лекцией Быть на страже революционной бдительности – святая обязанность каждого офицера Красной Армии выступил гвардии майор П. Д. Ганзеев, доклад О методах немецкой контрразведки и засылки в наш тыл агентов и шпионов сделал старший лейтенант П. П. Белоусов – наш оперативный уполномоченный. Комсорг полка И. П. Литвинюк рассказал рядовым и сержантам о том, что бдительность является железным законом воинов Красной Армии, разъяснил, как надо вести себя, чтобы не разгласить военную тайну.

Чем еще запомнились июльские дни сорок четвертого года?

Советский тыл все в более возрастающем количестве снабжал боевые части оружием и техникой. Однажды в боевом листке третьей эскадрильи я прочитал небольшую заметку Героя Советского Союза В. К. Полякова. Возвратившись с боевого задания по прикрытию наземных войск, освободивших Пуховичи, Червень и другие населенные пункты, а также перерезавших железную дорогу Минск Барановичи, Виталий написал:

Я участвовал в битвах под Сталинградом, Орлом и Севском, но никогда не видел такой насыщенности неба советскими самолетами. Чувствуешь себя в воздухе полным хозяином. Это говорит о том, что наша Родина идет к победе с непрерывно возрастающей военной мощью.

Комментарии тут, как говорится, излишни.

Не осталось незамеченным такое выдающееся событие, как завершение Минской наступательной операции, в которой принимали участие и войска нашего фронта, в том числе 16-я воздушная армия. Несколько раз мы сопровождали Ил-2 и Пе-2 в район окружения 3-й танковой и 4-й армий противника. Изгнание врага из Барановичей, Пинска и других крупных городов было праздником не только для их коренных жителей, но и для нас, воинов-освободителей 1-го Белорусского фронта.

Вряд ли кто-нибудь из моих однополчан забыл день 20 июля, когда войска прославленного полководца К. К. Рокоссовского прорвали немецкую оборону западнее Ковеля, форсировали Западный Буг и вступили на территорию Польши. Солдаты, перешагнувшие этот рубеж, по праву гордились тем, что они первыми вступили на землю братского народа с высоко поднятым знаменем армии интернационалистов. Легко себе представить, какие чувства владели авиаторами, сопровождавшими этих солдат – полпредов советского народа в стремительном и долгожданном броске на землю польскую.

Лично я в этот день никуда не летал и коротал время за газетами и прослушиванием радиопередач. Дело в том, что мой предыдущий полет был очень тяжелым. Расскажу об этом немного подробнее.

Обычно на задания со мной летал молодой летчик Гагин, не закаленный еще в схватках с воздушным противником. Самолет он знал хорошо, пилотировал не плохо, но все равно за ним нужен был глаз да глаз. Однажды нам встретились шесть фоккеров. Они почему-то не рискнули напасть ни на штурмовиков, ни на нас. Будь я с Балюком, с Бенделиани или с Крючковым, немцам бы не поздоровилось, но с молодым напарником я не решился атаковать противника.

– И правильно поступил, – одобрил подполковник Мельников.

Мне казалось, что после этого случая группу прикрытия увеличат. Или моему докладу не придали особого значения, или часть истребителей держали для выполнения какой-то другой задачи, но на второй день сопровождать илов я снова полетел только с Гагиным. Остальные ребята тоже пошли парами.

Дойдя до западного района, штурмовики друг за другом начали пикировать на врага. Мы с Гагиным только успевали переходить с одной стороны на другую, меняя высоту над группой ильюшиных. После одного из заходов на цель неожиданно появились четыре фокке-вульфа. Ведущий в надежде на легкую поживу начал пристраиваться к Ил-2, набиравшему высоту после удара по артиллерийской установке противника. Второй ил, прекратив штурмовку, отпугнул фоккера. Атака была неудачной, но все-таки вражеский истребитель исчез из поля зрения: видно, не впервой встречаться с огневой мощью советского штурмовика.

Действуя по цели, ильюшины, как бы прикрывая друг друга, замыкали круг. Такой порядок до некоторой степени облегчал нашу задачу, и нам оставалось только смотреть за вражескими истребителями, не дать им подойти к илам. Правда, я знал, что бывали случаи, когда при такой взаимной обороне штурмовики растягивали кольцо, разрывали его и в образовавшийся разрыв вклинивались истребители противника. Знал и потому неотрывно следил за обстановкой: вдруг наши оплошают...

И действительно, убедившись, что фокке-вульфы особенно не надоедают, командиры экипажей илов ослабили бдительность. Каждый из них начал отыскивать для себя наземную цель и расстреливать ее самостоятельно. Фашистские стервятники немедленно воспользовались этим.

– Прикрой, иду в атаку! – тотчас же приказываю я Гагину и стремительно бросаю свою машину на фоккера, который вот-вот откроет огонь по одному из наших самолетов. Упредив противника на несколько мгновений, сбиваю его удачной очередью.

Выйдя из атаки, переложу машину в правый боевой разворот. Осматриваюсь. Мимо меня проскакивает истребитель. Я надеялся, что это Гагин, но вместо звезд мелькнули черные кресты. Нет, не Гагин. Видимо, он где-то дерется с гитлеровцами. Это предположение укрепилось, потому что рядом проскочил еще один фокке-вульф. Здорово парень их шерстит! – подумал я и устремился за уходящим врагом.

А ильюшины продолжают работать как ни в чем не бывало. Преследуемый фоккер сумел оторваться от меня, но тут же я увидел справа четверку атакующих ФВ-190. Зову на помощь Гагина. Но радиоприемник молчит. Нет моего ведомого. Куда он запропастился в такой горячий момент? Значит, я один должен охранять семь штурмовиков и отбиваться от целой своры вражеских истребителей...

Увеличиваю скорость и перехожу в атаку на пикирующих истребителей. Наскок на ильюшиных отбит. Заметив, что я остался один, гитлеровцы действуют более агрессивно. Двое справа, двое слева. Клещи. Вырваться, во что бы то ни стало вырваться! Маневром, с помощью которого не раз уходил от врага под Курском и Сталинградом, вырываюсь. Но гитлеровцы снова кидаются на меня: если они расправятся со мной, им легче будет бить штурмовиков.

Передаю ведущему группы илов:

– Прекращайте работать, собирайте группу.

– Делаю последний заход, – ответил мне летчик с лидера.

Четыре фокке-вульфа коршунами наскакивают на меня, а два атакуют отставшего от строя ила. Как жаль, что нет напарника. И даже соседних групп нет: выполнив задание, они ушли на аэродром. Значит, на помощь рассчитывать нечего, надо драться одному.

Еще раз осмотревшись, замечаю, что ведущий штурмовиков закончил работу и вышел на прямую для следования домой. За ним, пристраиваясь в правый пеленг, идут остальные. Комбинацией сложных фигур высшего пилотажа ухожу от преследования четырех фокке-вульфов и спешу к замыкающему штурмовику, которого вот-вот возьмут на прицел два гитлеровца.

Говорят, что человек даже спиной чувствует навис-Шую над ним опасность. Нечто подобное испытываю и я. Оглянувшись, увидел в хвосте аэрокобры фоккера.

Защитить себя – значит оставить товарищей в беде, оставить их на растерзание фашистам. Как потом жить? Каждый день будет мучить совесть. Нет, нет, только не предательство! Забыв о грозящей катастрофе, я настиг фокке-вульфов и с короткой дистанции сбил одного из них, уже стрелявшего по ильюшину. Второй трусливо отвернул. Штурмовик, избавленный от гибели, прибавил газ и стал догонять свою группу.

В тот момент, когда огненная струя моего оружия прошила самолет врага, аэрокобру встряхнуло. Мотор работал с перебоями. Но зато мой друг штурмовик жив. Илы пошли домой. У них очень малая высота. Это хорошо: фоккеры не поднырнут снизу. А сверху и сзади к ильюшиным не подойти: срежут воздушные стрелки...

– Тридцать третий, горишь, – услышал я незнакомый голос. Наверное, это летчик спасенного мною самолета. – Тридцать третий! Дружище...

Удар. Самолет кренится. Я едва успеваю застопорить привязные ремни, чтобы хоть немного защитить себя при соприкосновении с землей. Кобра клюет носом и валится на левое крыло. Почти полностью даю элероны в обратную сторону, но... Трах-тарарах! Переворот. Еще и еще кувыркаюсь. А потом оглушающая тишина. Я вишу на ремнях вниз головой. Глаза затекли кровью. Из-за спины показываются языки пламени. Если не выберусь – конец! Отсоединяюсь от ремней и опускаюсь, вернее, падаю на голову. Протираю глаза от крови, текущей с виска, рассеченного осколком снаряда. Пытаюсь выбраться из кабины, но не тут-то было! Дверца не открывается: видно, при ударе о землю получился сильный перекос. Выходит, сидеть мне, как в мышеловке, и ожидать, когда поджаришься. К черту! Дергаю красную аварийную ручку, которой обычно в воздухе сбрасывают дверцу, чтобы выброситься с парашютом. Дверца отошла всего на несколько сантиметров. Упираюсь спиной и ударяю ногами в дверцу.

Появилась надежда выбраться из горящей кабины. Но что же мешает? Ах, да, парашют! Расстегиваю лямки и вываливаюсь из кабины. Прочь, прочь от самолета! Едва успеваю отползти, как раздается взрыв. Все! Была аэрокобра, и нет ее...

Я осмотрелся. Поляна. Какой-то полуразрушенный сарай. Из траншеи выскочили несколько человек. Это были наши, советские солдаты. – Жив? – Жив...

– А фоккеры горят. Посмотрите, – указали они в сторону двух костров.

– Илы все целы?

– Ушли домой. Все в порядке.

На душе сразу стало легче.

По ходам сообщения солдаты провели меня к командиру полка, который находился в одном из блиндажей. Он поздоровался, поблагодарил за хорошую работу над позицией части, расспросил о воздушном бое, о самочувствии.

– Из какого полка? Я назвал.

– О! Керченцы, гвардейцы. Заслуженный полк.

Потом командир полка позвал врача, и мне оказали помощь.

– Домой спешишь? – спросил офицер.

Да, мне надо было спешить в полк, чтобы доложить о потере кобры, выяснить, куда девался Гагин, убедиться, что штурмовики возвратились домой без потерь.

– Хорошо, – сказал командир пехотинцев, – до полевой дороги тебя подбросят на мотоцикле, а там доедешь на попутном грузовике. Кстати, вот возьми письмо для своего начальства. Мы тут написали о твоем бое с немцами. Молодец!

В пути на аэродром я думал: Неужели Гагин, бросив ильюшиных, улетел? Неужели он так и доложил командованию, что Михайлик погиб при первом заходе штурмовиков на цель?

Поздно вечером, когда Евгений Петрович разбирал, при каких обстоятельствах меня сбили, я неожиданно появился среди однополчан – командиров, друзей и товарищей. Все обернулись в мою сторону. С полминуты была недоуменная тишина. Затем с шумом и радостным криком ребята бросились мне навстречу, обнимали, тискали, что-то говорили.

Только после подробного разговора о начале воздушного боя выяснилось, что над целью, когда я сообщил Гагину о противнике и попросил прикрыть, потом пошел в атаку и сразу же поджег ФВ-190, он, Гагин, оказывается, увидел горящий самолет и подумал, что сбили меня. Растерявшись, младший лейтенант упустил из вида штурмовиков своей группы и пристроился к другой группе илов, которая направлялась домой.

Прилетев на свой аэродром – мы базировались в местечке Бытень, – он доложил о случившемся так, как предполагал. В полку не было человека, который бы не укорил Гагина за его поступок. Но я понимал, что произошло это по неопытности и молодости, и простил своего ведомого, от которого было все отступились.

Георгий Исламович Цоцория осмотрел меня, удивленно покачал головой и, широко улыбаясь, сказал (уже в который раз!):

– Ну, старший лейтенант, тебе определенно везет. О таких людях говорят: в рубашке родился. Не раны, а царапины. Денька два-три погуляешь по земле, потом опять можешь подниматься в небо.

Отдыхая, я послушал радио, просмотрел газеты. Потом побрел в ремонтные мастерские, где специалисты восстанавливали для меня чью-то аэрокобру, подбитую в одном из воздушных боев. Вместе с другими работали техник звена Алексей Погодин и механик Юрий Терентьев. Как видно, дело подвигалось успешно: машина уже находилась на подъемниках с целью проверки шасси – хорошо ли убирается и выпускается.

– Помочь, Алексей Сергеевич? – спросил я техника звена.

– Вы лучше отдохните, товарищ старший лейтенант. Машина почти готова, скоро будете облетывать. Хороша! Дотянет до самого Берлина.

К нам подошел секретарь комсомольского бюро полка Иван Литвинюк.

– О чем речь да совет? – поинтересовался он.

– О самолете толкуем. Думаем сберечь его до победных залпов, – ответил я.

– О, инициатива! Подхватим, распространим, – улыбнулся Литвинюк. – Но сейчас по приказанию командира я пришел пригласить вас на охоту, куропаток погонять, а если попадутся, то и зайчишек.

– Я, правда, не охотник, но компанию могу составить.

Минут через тридцать мы отправились в поле. Вдалеке синел лесок.

– Недавно я бродил здесь с ружьишком, – сказал Иван.

– Убил?

– А как же!

– Ноги и время? Здесь небось ничего нет, всю живность война распугала.

– Ну, это вы зря.

Свернув в кустарник, тянувшийся вдоль лощины, мы заметили стаю куропаток. Я прицелился.

– Далековато, не попадете, – предупредил Литвинюк.

– Попаду. На спор с Ильей Чумбаревым в карманные часы с двадцати пяти метров угораздил. С тех пор Илюшка ходит без часов.

– Ну что же, стреляйте.

Я спустил курок. На снегу затрепыхалась куропатка. Выстрелил еще. И снова удачно.

– Теперь ты стреляй, комсомол.

Литвинюк прицелился. Раздался выстрел. Еще одна куропатка! Остальные разлетелись. Подобрав трофеи, мы пошли дальше.

– Мне под Сталинградом Поселянов рассказывал, как в детстве он индюков руками ловил, – вспомнил Литвинюк одну из шуток лейтенанта.

– И что же?

– А то, что добыча у него побогаче нашей была. Заберется, как он говорил, в чужой сарай, где индюки на жердях сидят, возьмет грабли и толкает снизу крайнего. Индюк с жерди – на грабли, а Поселянов с граблей его да в мешок. Второй индюк занимает место первого. Поселянов и второго в мешок... Да, вздохнул Иван, – умел адъютант байки рассказывать...

– Почему умел? Он и сейчас умеет.

– Но ведь Поселянов погиб...

– Нет, Ваня, не погиб. Говорят, недавно его видели. Правда, шел он под конвоем. Но я думаю, что это какое-то недоразумение. К немцам он мог попасть только в бессознательном состоянии. А теперь вот освободили его вместе с другими. Разберутся, я уверен.

– В таких случаях Саша Денисов говорит: Доказывай, что ты не верблюд. Пока разберутся, война кончится. Но я думаю, что честь человеку нужна не только во время войны...

– Правильно думаешь, комсомол. Разговаривая, мы углублялись в заросли кустарника.

Неожиданно, почти из-под самых ног, вылетела большая птица. Оторопев от неожиданности, мы остановились.

– Фазан! – крикнул Литвинюк.

Да, это был фазан. Искали мы его минут двадцать, но так и не нашли. Решили пойти через косогор в другой перелесок. Вскоре на возвышенности заметили зайца, пересекавшего дорогу. Иван вскинул винтовку и сказал:

– Первым стреляю я, вторым вы.

Прогремел выстрел. Литвинюк побежал к своей добыче и спустя минуту поднял за уши длинного зайца.

– А вы говорили, что я не умею стрелять! – торжествовал Иван, хотя я вовсе не говорил этого.

К концу охоты и мне повезло. Домой мы возвращались с богатой добычей. Но трофеи не радовали: думалось о нелегкой судьбе лейтенанта Поселянова...

Адъютант эскадрильи Михаил Трофимович Савченко объявил, что все, кто свободен от полетов, могут идти в баню.

– Но не очень торопитесь, – добавил он. – Пока воды привезут, нагреют ее, пройдет часа два. Так что успеем пешочком дойти. А по пути кто молочка попьет у какой-нибудь хозяюшки, кто у шинкарки к пузырьку приложится.

Ребята засмеялись.

– А далеко эта баня? – спросил Саша Денисов, только что возвратившийся с боевого задания вместе с другими летчиками.

– Туда километра три, оттуда – четыре, – не моргнув глазом, ответил Савченко. – Чего, чего зубы скалишь?

– Да ведь у тебя получается, как у того, кто осла мерил. От головы до хвоста два метра, а от хвоста до головы – три, – хохотнул Саша.

– Чудак человек. Я рассчитываю с остановкой. После баньки надо как следует отдохнуть. Вот Гагин был когда-то пожарником, он толк знает в отдыхе. Если сядет – его домкратом надо поднимать.

В другое время младший лейтенант нашелся бы что ответить, но после разбора последнего вылета он был мрачен, неразговорчив.

Шумной толпой мы двинулись в баню. Кто-то запел:

В далекий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят...

Компания дружно поддержала:

Любимый город в синей дымке тает,

Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд...

Мы с шумом ввалились в предбанник. Пахло свежей соломой, которой был выстелен пол. По обе стороны от входной двери рядком лежали шайки. Вкусно пахло парным духом и березовыми вениками. Шутя друг над другом, ребята раздевались и, сладко покряхтывая, ныряли в клубящийся пар.

Плеск воды, свист веников, шум, смех.

– А ну, наддай парку!

– Пар костей не ломит, можно и прибавить.

– Саша, похлещи-ка... Эх, хорошо!

– Кваску бы после такой баньки.

– Зачем же кваску? Савченко обещал горилки!

– Врет он, – вздохнул Денисов.

– Я отродясь не врал, – откликнулся адъютант.

– Эй, кто там на верхотуре? Слезай, а то запаришься до смерти.

– Так, та-ак... Теперь давай я похлещу веничком по твоей спине...

Разомлевшие, довольные баней, мы возвращались домой уже в сумерках.

В одном из домов, где размещались люди батальона аэродромного обслуживания, послышались звуки гармони.

– Танцы! – догадался Коля Крючков и первым ринулся в дом.

Танцевал он хорошо, особенно любил комические танцы. Когда мы вошли, Крючков уже отплясывал что-то замысловатое, потешное. Посидельщики смеялись, прихлопывая ладонями в такт гармоники.

Потом начался веселый гопак. Крючкова поддержал Илья Чумбарев, за ними пошли остальные. А когда гармонист перешел на белорусскую мазурку, круг оказался пустым: никто танцевать не умел.

– Эх вы, медведи! – Николай поправил прическу и пригласил полкового врача, красивую стройную женщину лет двадцати пяти, с быстрыми, горящими синим огнем глазами. Ее светлые толстые косы были уложены короной.

Все любовались стремительной парой умелых танцоров. Старший лейтенант улыбалась мило и естественно. Должно быть, в эти минуты она вспоминала довоенную пору, выпускной бал в институте, веселых и беспечных друзей-медиков.

Николай тоже улыбался, изредка что-то шептал своей красивой напарнице.

Мы уже отдыхали, успев добрым словом вспомнить ушедшего на повышение доктора Цоцорию, поговорить о докторше, заменившей его, незлобиво посплетничать о ней и Крючкове, запропастившихся куда-то после танцев, когда вошел Николай.