Текст книги "Соколиная семья"

Автор книги: Яков Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

Самолет противника подвернулся на несколько градусов влево, выбирая площадку для посадки. Вот он уже начал приземляться на фюзеляж, но площадка оказалась очень неровная. Машина резко развернулась вправо, в сторону горящего мотора, затем ударилась о землю второй плоскостью и окуталась черными клубами дыма. Какая досада! Ведь могли живыми взять в плен экипаж и пассажиров...

Сделав несколько кругов, мы убедились, что из самолета никто не вышел. Кто может выйти из объятого огнем, искалеченного юнкерса?

Павел Оскретков был очень рад своей победе. Еще бы! Это первый вражеский бомбардировщик, сбитый им в сталинградском небе. Парня поздравляли все – от командира звена до командира полка.

Тут же, на стоянке самолетов, Евгений Петрович Мельников отозвал Ивана Литвинюка в сторонку и сказал:

– Вот что, комсорг, посоветуйся с замполитом и пиши проект представления на Оскреткова.

– Какого представления?

– О награждении Павла грамотой ЦК ВЛКСМ. Заслужил парень. Как думаешь?

– Заслужил, товарищ командир! – горячо подтвердил Иван Литвинюк. – Мне только что Михайлик рассказывал, что, когда юнкерс загорелся, пехотинцы шапки подбрасывали вверх. А с замполитом я сейчас посоветуюсь и сегодня же напишу проект представления.

– Вот и добро, Ваня. Комсомольцы воюют здорово, надо их поощрять.

С каждым днем войска противника, окруженные западнее Сталинграда, испытывали все больший недостаток в продовольствии, боеприпасах, горючем и смазочных материалах.

Принимая экстренные меры для улучшения снабжения окруженной группировки по воздуху, немецкое командование направило в штаб 4-го воздушного флота личного представителя Гитлера генерал-фельдмаршала Мильха.

Поскольку было принято решение удерживать Сталинград, следует принять к этому все меры... – наставлял его фюрер. – Я требую, чтобы в будущем в крепость действительно перевозилось 300 тонн грузов, чтобы она могла держаться и сковывать большие силы русских. Вы получаете от меня соответствующие особые полномочия и право давать приказы и распоряжения всем командным инстанциям вооруженных сил .

Для доставки грузов в сталинградский котел были дополнительно выделены самолеты транспортной авиации типа Хе-177, ФВ-200, 10-90. Они летали одиночно и группами, вначале в простых, а затем и в сложных метеорологических условиях. С этой же целью Мильх пытался использовать и планеры в сопровождении сильного конвоя истребителей.

Однако окруженцев ничто не спасло. Плотный заслон наших истребителей и зенитной артиллерии, удары бомбардировочной авиации сорвали снабжение по воздуху войск, попавших в котел. За это время было уничтожено 1160 боевых и транспортных самолетов врага, из них одна треть – на аэродромах.

Бывший начальник инженерной службы 6-й немецкой армии полковник Зелле пишет: Остается фактом, что с первого дня окружения не делали посадку ни 1000, ни 500, ни 300, ни даже 100 самолетов. В первые дни образования котла прибывало 50 – 70, но очень скоро их число снизилось до 25 – 15 в день. Мрачная трагедия Сталинграда, по существу, целиком выражается этими поразительными цифрами{1}.

Активное участие в операции по блокированию неприятельского воздушного моста принимали участие полки 220-й истребительной авиационной дивизии, в том числе и наша часть. Вот один из многочисленных примеров.

Утром 8 января Е. П. Мельников получил боевое распоряжение следующего содержания:

1. Противник в течение 7.1.43 г. активности не проявлял. Изменений в линии фронта кольца окружения западнее Сталинграда нет. Его транспортная авиация производила транспортировку грузов своим окруженным войскам.

Погода: облачность десять баллов, туман, временами снегопад, видимость один километр.

2. 220 над в течение дня 8.1.43 г. ведет разведку согласно распоряжению штаба 16 воздушной армии, прикрывает сопровождением 243 штурмовую авиадивизию, действующую по разведданным 220 над, беспрерывным патрулированием истребителей в районе Б. Рассошка, Бассаргино, и Гончары; блокирует аэродромы Б. Рассошка, Питомник и уничтожает транспортную авиацию противника на подходах к указанным аэродромам, не допуская посадки и взлета вражеских самолетов.

Командир дивизии приказал:

237 истребительному авиаполку в течение дня разведкой установить: а) интенсивность работы боевой и транспортной авиации противника в районах окружения и ее базирование на аэродромах Бассаргино, Б. Рассошка и Питомник. б) наличие живой силы в деревнях Мариновка, Корповка, Дмитровка, Бобурка.

Донесения представлять в штаб 9.30, 12.00, 14.00, 16.00.

Иметь в готовности No 2 4 Як-1 для свободной охоты по данным своей разведки.

Начальник штаба 220 над полковник Лиховицкий.

Начальник оп. разв. отд. подполковник Долиевский.

Выполняя поставленную задачу, командир полка во главе шестерки поднялся в воздух.

Над аэродромом Б. Рассошка группа встретила семь Ю-52 под прикрытием мессершмиттов. Три ястребка связали боем истребителей противника, а Мельников, Лимаренко и Федоров с ходу атаковали растянувшийся строй транспортных самолетов.

Атаки следовали одна за другой. Вскоре на одном из Ю-52 показались языки пламени. Самолет резко накренился влево и, пролетев метров семьсот, взорвался в воздухе. Остальные юнкерсы поспешно вошли в облачность, не рискуя разделить участь своего партнера. Сделав несколько кругов, группа Е. П. Мельникова не обнаружила вражеских самолетов. Видимо, они возвратились восвояси.

Шестерка яков взяла курс юго-западнее Сталинграда, откуда к окруженным войскам противника прорывались транспортные машины.

Снизившись до.200 метров, наши истребители прямо перед собой увидели группу Хе-111. Майор с ходу атаковал замыкающего. С первой же атаки загорелся мотор, но 114 хейнкель продолжал лететь. Повторными атаками Мельников, Лимаренко и Федоров добили врага, и он упал в районе Перелазовского. Характерно, что основная группа немецких летчиков даже не попыталась вступить в бой, трусливо скрылась в облаках, бросив на произвол судьбы свой подбитый самолет. Это свидетельство того, что в гитлеровской авиации чувство взаимовыручки и войсковой дружбы совершенно отсутствовало.

Возвращаясь на свой аэродром, группа Мельникова встретила несколько мессершмиттов. Завязался воздушный бой. У наших летчиков кончились боеприпасы, однако они, выполняя имитационные атаки, заставили противника уйти на запад. Одержав победу, шестерка яков-левых благополучно приземлилась в Бузиновке.

Газеты и радио сообщали, что сопротивление окруженных гитлеровцев было безнадежным. Учитывая это, представители советского командования предложили Паулюсу, всем окруженным войскам капитулировать. Ультиматум был отклонен.

Через два дня войска генерала К. К. Рокоссовского после мощного артиллерийского и авиационного удара перешли в наступление.

Полмесяца шли жестокие бои, и только 26 января в районе Мамаева кургана окруженная группировка была расчленена на две части – южную и северную. С запада в Сталинград вклинились части 21-й армии, с востока сделала рывок 62-я армия.

30 января 1943 года все полки нашей дивизии – 812, 739, 581 и 237-й группами по четыре самолета патрулировали над северной частью Сталинграда. Мы устанавливали наличие площадок для взлета и посадки любого типа самолетов противника, не давали возможности взлетать и садиться боевым и транспортным машинам врага в районе кольца окружения.

31 января боевая работа авиации была менее интенсивной. В этот день капитулировала южная группировка противника, а 2 февраля – северная. 3 февраля в Сталинграде состоялся общегородской митинг, посвященный знаменательной победе. У нас в полку тоже был митинг.

Речи короткие, но страстные: будем бить врага и впредь по-сталинградски!

Разгромом немецко-фашистских войск в междуречье Волги и Дона завершилась величайшая битва второй мировой войны. О том, какую помощь оказали наземным войскам наши летчики, говорят следующие цифры: за период борьбы под Сталинградом (с 10 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 г.) советская авиация совершила 36 000 самолето-вылетов – в два раза больше, чем авиация противника, и сбросила на врага 8000 тонн бомб; уничтожила около 1420 неприятельских самолетов, в том числе свыше 600 в воздушных боях и около 800 на аэродромах. Всего же немцы под Сталинградом потеряли 3000 самолетов.

Высокую оценку крылатым воинам дал генерал В. И. Чуйков, командовавший в дни Сталинградской битвы знаменитой 62-й армией.

Празднуя победу, – говорил он, – мы не забываем, что в ее завоевании большая заслуга ваша, товарищи летчики, штурманы, стрелки и младшие авиационные специалисты... Вы заслужили право и можете смело с нами разделять радость победителей той величайшей в истории битвы, которая выиграна нами в районе Сталинграда. С самых первых дней борьбы за Сталинград мы днем и ночью беспрерывно чувствовали вашу помощь с воздуха... Сейчас нет возможности перечислять все заслуги летчиков и примеры их самоотверженной борьбы на Сталинградском фронте. Они дрались смело и решительно, и за это от имени всех бойцов и командиров армии я выношу им глубокую благодарность.

Радость одержанной победы усиливалась тем, что наша 220 над была преобразована в 1-ю гвардейскую истребительную авиационную дивизию, а 237-й полк стал 54-м гвардейским. Многим моим однополчанам присвоили очередные воинские звания. Е. П. Мельников стал подполковником, Иван Балюк и Борис Ривкин – капитанами, некоторые сержанты сменили лычки на звездочки (к тому времени были введены погоны и офицерские звания). Произошли и должностные изменения. Василия Лимаренко назначили заместителем командира эскадрильи, Ивана Максименко – командиром звена. Вместо лейтенанта Поселянова адъютантом нашей эскадрильи утвердили старшего лейтенанта Савченко Михаила Трофимовича. 116

У наших авиаторов стало больше боевых наград, благо теперь от имени Президиума Верховного Совета СССР ордена и медали могли вручать командующий армией, командиры дивизии и полка. По два ордена красовались на груди Ривкина и Лимаренко, Геннадий Шерстнев удостоен ордена Красного Знамени и медали За боевые заслуги. Даже самые молодые летчики, в том числе Павел Оскретков, были по праву отмечены за смелые, порой самоотверженные боевые действия.

Но не только и не столько этим отличалась гвардия. Главное – высокий уровень ратного мастерства. Только за период сталинградских боев на счету Ивана Балюка было 12 сбитых самолетов противника, Борис Ривкин уничтожил 9 воздушных пиратов, Василий Лимаренко – 6, Илья Чумбарев – 3, Геннадий Шерстнев – 2. Я тоже не отставал от товарищей: 7 самолетов сбил лично и 2 в групповых воздушных боях.

Не менее важная черта гвардии – высокая сознательность ее воинов, железная сплоченность, беззаветная преданность Коммунистической партии. Достаточно сказать, что в нашем полку насчитывалось 85 коммунистов и 92 члена ВЛКСМ. Это очень высокий процент по отношению ко всему личному составу части. Коммунисты и комсомольцы были опорой командира в решении всех задач, которые ставились штабами дивизии и армии, они являлись могучей силой, воодушевляющей однополчан на подвиги во имя Родины, во имя нашей победы над врагом.

Обладая такими высокими боевыми и моральными качествами, гвардейцы, не боясь быть нескромными, имели право уже в ту пору повторить суровое изречение известного русского полководца Александра Невского – грозы псов-рыцарей и других врагов Отечества: Кто с мечом к нам войдет, от меча и погибнет.

Третья весна

Не переводятся русские люди,

Крепнут, мужают

В лишеньях войны.

Трубы заводов

И жерла, орудий

Общею яростью раскалены.

Михаил Спиров

Огненный шквал все дальше и дальше уходил от берегов волжской твердыни, и мы, находясь в Пичуге, как бы оставались уже в глубоком тылу. А на отдаленной периферии громадного полукольца, опоясывающего сталинградскую округу, кипели жестокие бои. Насмерть шла борьба на Северном Кавказе и Верхнем Дону, на Украине и под Ленинградом, на центральном и северо-западном участках советско-германского фронта.

Однополчане все чаще поговаривали о том, что в такое время отсиживаться в затишье – совесть мучит, что пора бы снова в бой, туда, где нужны быстрокрылые наши яки, обстрелянные в воздушных схватках бойцы. Начали забываться усталость и ранения, отступать от сердца горечь утрат и потерь. Отступать, но не изглаживаться...

– Как ты думаешь, Яш, жив Поселянов? – с робкой надеждой спрашивает меня Лимаренко.

В разгар битвы над Волгой самолет Поселянова загорелся в воздухе, и лейтенант выпрыгнул с парашютом за линией фронта.

– Если удачно приземлился, то жив, – ответил я Василию.

Лимаренко вздохнул:

– Самое страшное – плен... Поселянов и раньше горел, когда летал на Пе-2, но, как знаешь, добрался до своих. А теперь уже который день нет парня...

– Не разводи панихиду. И без тебя тошно.

А тошно мне было потому, что я знал: если бы Поселянов мог, он давно бы пришел. Раненный, обожженный, но пришел бы. Значит, не сумел. А почему не сумел – одному ему – известно.

– Жалко его, – обронил Василий, – веселый человек был.

– Почему был?

– Так нет же его с нами, – не унимался Лимаренко. – Никогда лейтенант не унывал, всякие были и небывальщины рассказывал, про деда своего смешные истории вспоминал... Ты летал с Поселяновым, Яш?

– Летал.

– И мне приходилось. Быстро освоил як, и не из робких летунов был.

– Да, в трусости его не обвинишь.

– Это не то что...

Я знаю, о ком говорил старший сержант. И я бы не назвал фамилии этого человека. Его расстреляли перед строем. Перед всей дивизией...

Труса привезли на аэродром под вечер. Привезли под конвоем.

Голова его была опущена: стыдно смотреть на тех, с кем летал. Стыдно потому, что ни разу не был искренним. Обманывал ребят. Обманывал из-за трусости. Он всегда находил причину, оправдывающую его возвращение с боевого задания. Жаловался на плохую работу мотора, обвинял техника в неисправности самолета, кричал – да, кричал! – на оружейников: Отказало оружие!.. А у него плохо работала совесть, неисправна была душонка, отказывала честность. Жалкий, надломленный стоял он перед нами. Представитель ревтрибунала зачитал приговор. А потом ребята вышли из строя и вскинули к плечу оружие.

– ...Именем Союза Советских Социалистических Республик,..

Трус обезумевшим взглядом молил о пощаде. Пощады нет. В наших глазах презрение.

Трус судорожно вскинул руки, забился в истерическом крике о помиловании. Помилования нет. Ребята сжали зубы от ненависти.

– Огонь!

Нет больше труса перед нами. На земле его труп. Нет больше труса в дивизии: он был один. Трус не успел услышать залпа возмездия, как не слышали свиста вражеских трасс те, кого он предал в небе, от кого отвернулся, кого бросил в беде.

Его никто не вспоминал, не называл. Не хотим называть и мы.

– А как ты себя чувствуешь? – вдруг спросил Лимаренко.

– Как говорят, в форме. Царапины и ушибы подживают.

– Это хорошо. На днях куда-то перелетаем, – оживился мой друг и продекламировал:

И снова бой.

Покой нам только снится.

– А покой и не снится, Вася. Может, когда-нибудь я будут у нас безмятежные сны. А пока...

– Да, пока, Яша, надо готовиться к новым схваткам. Ну, отдыхай, поправляйся. Пойду посмотрю, как там мой як. Кажется, все самолеты отремонтированы, проверены. Инженер эскадрильи Дрыга будет сегодня докладывать Балюку о готовности техники.

Лимаренко ушел, и я остался один на один с воспоминаниями о своем последнем полете...

Недавно Дмитрий Дрыга доложил командиру эскадрильи, что необходимо облетать два самолета после ремонта.

– Сейчас приведем их в порядок, заправим, опробуем моторы, и можно в воздух, – закончил он.

– Хорошо, – ответил Иван Федорович. – Михайлик облетает семерку, а другой самолет приготовьте для меня.

Такие облеты приходилось делать частенько. Выполнял их обычно сам командир или поручал мне. Я начал собираться, краем уха слушая беседу. В землянке шел разговор, как лучше использовать прицел, особенно при выполнении атак с малых дистанций. Одни утверждали, что главное – определить упреждение и в зависимости от типа самолета вынести перекрестье прицела вперед и открыть огонь. Другие не соглашались. С малых дистанций (от ста и меньше метров) никаких тысячных не нужно, подходи и бей противника.

– Правильно, – подтвердил Павел Оскретков. – Уж если стволами уперся в юнкерс или мессершмитт, то, ясное дело, никаких тысячных, открывай огонь. Результат увидишь сразу.

Все улыбнулись.

В землянку снова вошел инженер и доложил о готовности семерки к облету. Я надел шлемофон и вышел на улицу.

Небольшой ветер дул с северо-запада, и я решил, что можно взлететь с попутным ветром, чтобы не выруливать в противоположный конец стоянки, где лежали посадочные знаки из двух полотнищ.

Машина стояла поблизости от землянки. Я по привычке осмотрел воздушное пространство. В небе ни облачка, прозрачно и чисто. Вокруг тишина.

– Ну что, Терентьев, готов самолет? – спросил я механика.

– Так точно, товарищ командир, – механики, в том числе и Юрий, не называли по званию командиров экипажей, – все в порядке.

Я запустил мотор, прогрел масло, подвинул сектор газа до упора вперед. Перебоев не было. Приборы работали нормально. Можно взлетать.

Набрав высоту около двух тысяч метров и выполнив комплекс пилотажных фигур, я убедился, что на семерке можно лететь на выполнение любого задания.

Приземлился. Зарулив на стоянку, я увидел инженера. Он сообщил мне, что командир попросил облетать и второй самолет.

– А что делает Иван Федорович?

– Его вызвал Мельников к себе.

– Ну что ж, облетаем и второй, если он готов.

– Готов, готов. И даже опробован. Все в порядке.

Вскоре я повел машину на взлет. Як набирал скорость. Бегло бросил взгляд на показания приборов, контролирующих работу мотора. Температура воды быстро росла. Ничего, – подумал я, – видимо, двигатель немного перегрели на стоянке. Сейчас встречным потоком воздуха охладится, и все станет на свое место.

Шторки водяного радиатора полностью открыты, однако мотор греется. Прекращать взлет поздно: самолет набрал скорость и оторвался от земли. Температура воды поднялась до максимума. Вот стрелка уже перешла далеко за сто градусов и побежала по красной черте до упора. Аэродром кончился, за ним начался крутой овраг.

Впереди нет даже малой площадки для посадки. Выход один – садиться только на аэродром.

Як медленно набирает высоту. В кабине пар. Еще несколько секунд, и его набралось столько, что я почти ничего не вижу. Открываю фонарь кабины и впускаю свежую струю воздуха. Но это ничего не дает. Горячий пар обжигает лицо. Надо сажать самолет. Но как? Посадить прямо перед собой невозможно. Значит, разворот на 180 градусов, вопреки всем наставлениям.

Мотор по-прежнему работает, но тяга постепенно падает. Плавно выполняю разворот. Вот уже виден аэродром. Остается подвернуть самолет всего на несколько градусов, чтобы попасть на взлетно-посадочную полосу. Разворот выполняю на предельно допустимой скорости и со снижением. Высота теряется с каждой секундой. Остается чуть больше десятка метров. Еще, еще немного. Но мотор замолк, заклинился от перегрева. Самолет задрожал, резко накренился в обратную сторону разворота и вначале плоскостью, затем фюзеляжем ударился о землю. Несколько раз перевернулся с крыла на крыло.

Открыв глаза, я увидел себя в обломках яка. От него почти ничего не осталось. Поднялся, отошел на несколько метров от места падения и сел на снег. Не заметил, как подъехала полуторка с приспособлением для вращения воздушного винта (стартер), как врач Цоцория помог мне подняться, усадил в кабину и отвез в военно-полевой госпиталь, который находился в населенном пункте Пичуга, где мы жили. Не помнил я и того, как сняли с меня меховую летную куртку, шлемофон и положили на операционный стол.

У меня был перебит нос, пробита лобовая пазуха, при падении ларингофоном разрезана правая челюсть. Лицо обожжено паром, залито кровью и бензином во время неоднократного кувыркания самолета.

Мне сделали операцию.

– Везучий ты, парень, – удивленно проговорил Георгий Исламович. – Третий раз попадаешь в переделку, из которой многие уходят к предкам. А тебе везет. Кости, что ли у тебя железные?.. Очень рад, Яша, за тебя. Очень рад. Трех смертей не миновать, а четвертой не бывать, – переиначил он поговорку. Теперь ничто тебя не возьмет до самого конца войны, до победы. Приедешь домой целым и невредимым. Женишься на самой красивой девушке, и пойдут у вас дети. А ты им будешь рассказывать, как доктор Цоцория делал тебе операцию, перевязывал и предрекал бессмертие.

Милый доктор! Он успокаивал меня, воодушевлял, но не надеялся на благополучный исход. Горлом шла кровь, и все думали, что не жилец я на белом свете. После я узнал, что Цоцория высказал свои опасения командованию полка.

– Лежи, Яша. Побудешь в госпитале с недельку и станешь как новый целковый.

– Отпусти домой, доктор, – попросил я Цоцорию. Глаза у него сделались круглыми.

– Домой? – поразился он. – Как это – домой?

– А так, к ребятам.

Хм... Что же, домой так домой, – развел он руки в стороны. – Леночка,. проводи гвардии старшину домой! – приказал он медсестре.

Хотя до дома было всего метров тридцать, добрался я с трудом. Смотрел только правым глазом, да и то чуть-чуть. Левый заплыл от огромного лилового волдыря.

– Лет до ста расти нам без старости, – декламировала Леночка сквозь слезы. Бодриться ей приказал доктор, и она бодрилась.

Уже в постели я почувствовал, что болит голова. Хорошо еще, что перед вылетом привязался плечевыми ремнями, успел их застопорить. Это спасло. И хотя ремни были оборваны, при падении часть удара они самортизировали. А головой я ударился о прицел, потом об обломки яка...

Так и провалялся недели две. Но теперь хворь была позади. Когда Лимаренко ушел, я сел у окна, чтобы посмотреть на стоянку самолетов. Готовы наши яки к перелету, к новым боям. Настроение, как ртуть в термометре, поднялось. Я даже потихоньку запел:

И когда не будет

Гитлера в помине...

Пойду к Евгению Петровичу. Может быть, разрешит метать для пробы сил. В самом деле, чего ждать? Ребята вот-вот снимутся с аэродрома. Надо, и мне за ними тянуться. Только на чем лететь? Обычно после длительного перерыва летают на учебных или учебно-боевых самолетах, а у нас в полку ни тех, ни других нет. А что, если попроситься на боевом?

Радости моей не было предела. Командир полка разрешил вылет на Як-1.

– Иди на аэродром, бери свой самолет и тренируйся, – сказал он.

Машина была исправна, и спустя несколько минут я взлетел. Перевел як в угол набора высоты. Скорость заданная, стрелка высотомера быстро ползет вправо. Можно выполнять первый разворот, но у меня такое ощущение, будто скорости нет и самолет может сорваться в штопор. Черт бы побрал это ощущение! Ведь не врут же приборы? Какой штопор? Это страх, будь он неладен...

Продолжаю набирать высоту. Создаю крен для разворота всего-навсего на несколько градусов. Однако боязнь не проходит. Чего же бояться? Мессеров поблизости нет, высота достаточная. Еще месяц назад я делал такие глубокие виражи, что с земли поднимались снежные вихри. А теперь, выходит, боюсь... К дьяволу боязнь! Гитлеровцев только начали гнать на запад, до конца войны еще далеко. Впереди столько воздушных боев, а я раскис. Поддаться страху – значит потерять все, что было накоплено годами, потерять уверенность в своих силах, заживо похоронить себя. Нет, нет!

Четыре тысячи метров. Заставляю себя делать виражи. Вначале с креном 30, потом 40 и под конец 50 – 60 градусов. Чувствую – если сорвусь в штопор, то успею выйти из него: запас высоты большой. Даже если ошибусь, все равно успею.

Выполнив комплекс фигур, опускаюсь ниже и повторяю пилотаж. Еще ниже, и снова комплекс фигур. Ушла боязнь, прошел страх. Я победил самого себя. Ай да Яшка! Аи да молодец!

После таких пяти полетов я уже был готов выполнять любое задание, вести воздушный бой на любой высоте с любым противником.

– Добрый пилотяга, – хлопнул меня по плечу Евгений Петрович Мельников. – Я и не сомневался в тебе, потому и разрешил вылет на боевом самолете. Ну что ж, считай, что ты опять в соколином строю. Бей, Яков, фашистов смертным боем!

* * *

Еще до начала ранней в этом году весны 1-я гвардейская истребительная авиадивизия перелетела сначала на аэродром Кузминки, потом – в Фатеж, под Курск, где стояли также бомбардировщики и штурмовики. Теперь наша 16-я воздушная армия входила в состав Центрального фронта (бывший Донской) и обеспечивала боевые действия 65-й и 70-й общевойсковых и 2-й танковой армий.

Готовясь взять реванш за провал зимней кампании, гитлеровская клика усиленно вооружала свою армию новыми танками типа пантера и тигр, самоходными орудиями фердинанд, оружием и боеприпасами. Наши соседи по аэродрому, летчики-штурмовики и корректировщики с Су-2, говорили, что им уже приходилось встречаться с модернизированными Хе-111 и новыми фашистскими самолетами. Это были Фокке-Вульф-190 и Хеншель-129. Первый имел сильное вооружение (четыре пушки и шесть пулеметов) и большую скорость – свыше 600 километров в час. Второй предназначался для непосредственной поддержки пехоты, вроде нашего ила.

– Посмотрим, что это за птицы, – задумчиво сказал Иван Федорович Балюк. А пока надо подробно расспросить ребят об этих самолетах. Займись-ка этим ты, Яков. Что узнаешь – летчикам эскадрильи расскажи. Сгодится, особенно в первых боях. А там и сами узнаем, что к чему. Собьем парочку-тройку и узнаем.

– Дуга велика, узнаем, – согласился я с командиром. Орловско-Курский выступ и впрямь был велик. Линия фронта змеилась восточнее Орла, круто выходила на запад, пересекая железную дорогу Брянск – Львов, затем шла на юг и к юго-востоку от Сум поворачивала на Белгород. Одновременными мощными ударами с севера и юга немцы намеревались отрезать Орловско-Курский выступ, разбить наши войска и в дальнейшем двинуться к Дону и на Москву.

Группы армий Центр и Юг усиливались свежими силами, перебрасываемыми с других фронтов, из глубокого тыла – самой Германии и Франции. Разумеется, нам, рядовым летчикам, мало что было известно о численности вражеских и своих войск на этом плацдарме. Однако радио и газеты настораживали, обращали внимание бойцов и

командиров на необходимость подготовки к жесточайшим боям. Мы догадывались, что помимо живой силы, танков и артиллерии враг готовил к броску на Орловско-Курскую дугу и свою авиацию. Догадывались потому, что в тревожном небе разведчики замечали целые косяки самолетов. Но большинство воздушных стервятников укрывалось вдали от Курского выступа. Ближе к линии фронта они слетелись потом, когда грянуло великое сражение.

Нам не было известно, что южнее Орла сосредоточивался 6-й воздушный флот, усиленный пятью авиационными группами, переброшенными из Германии, Франции Норвегии. Мы не знали, что севернее Харькова концентрировал силы 4-й воздушный флот, в состав которого к началу наступления дополнительно прибыли пять бомбардировочных групп, одна истребительная и две группы пикировщиков. Воздушная армада гитлеровцев насчитывала более 2000 самолетов – три четверти всей авиации врага, действовавшей на советско-германском фронте.

Да, об этом никто из нас, рядовых летчиков, не имел представления. Мы знали, что в этом районе вражеской авиации, вероятно, не меньше, чем было под Сталинградом в ноябре – декабре прошлого года. Изо дня в день фашистские разведчики все чаще пролетали над расположением наших войск, кружили над Фатежем, появлялись над нашим аэродромом. Бывали случаи, когда на соседний полк, расположенный в противоположном конце большой поляны, падали бомбы. Не просто падали, их прицельно сбрасывали немецкие летчики. Машины нашего полка не были видны с воздуха, они стояли в кустарнике.

Курский выступ обороняли Центральный и Воронежский фронты. Никто из нас точно не знал, какие силы противостоят противнику. Знали, что сила есть, и сила грозная. Во время вылетов на барражирование мы видели расположение и подход войск. Они шли от Тулы и Липецка, от Воронежа и Лисок, шли, что называется, со всей Руси великой. Наш аэродром был забит самолетами самых различных назначений. А ведь таких аэродромов было немало. Значит, есть сила у Красной Армии, есть сила у советского народа!

Любопытный стенд оформили полковые комсомольцы, возглавляемые Иваном Петровичем Литвинюком. На большом фанерном щите был показан вклад трудящихся нашей Родины в укрепление могущества отечественной авиации. Это был довольно длинный список. Вот как он примерно выглядел:

– 14 января 1943 года железнодорожники Приморской ж. д. внесли из личных средств более 3 млн. руб. на строительство самолетов для Красной Армии.

– 3 февраля трудящиеся Новосибирской области собрали около 116 млн. руб. на строительство боевых сибирских авиаэскадрилий За Родину.

– 11 марта трудящиеся Татарской АССР внесли 100 млн. руб. на строительство эскадрилий боевых самолетов Советский Татарстан...

Несколько ниже на этом стенде отмечалось, что в 1942 году авиационная промышленность выпустила самолетов на 75 процентов больше, чем в 1941 году.

Повсеместно рабочие, колхозники, интеллигенция и воины Красной Армии собирали средства на увеличение производства танков, артиллерии, боевых кораблей и других средств вооружения. Это был невиданный всенародный патриотический подъем, вызванный горячим желанием как можно быстрее сокрушить ненавистного врага, увидеть землю свою свободной и вновь счастливой.

Готовясь к активным боевым действиям, мы проводили учебно-тренировочные полеты, изучали районы боевых действий с воздуха, обучали молодежь воздушным боям и штурмовым действиям, разведывали вражеские аэродромы, места скопления войск противника, зорко вглядывались в каждый населенный пункт, каждую железнодорожную станцию. Все пригодится, дай срок.

Не сидели сложа руки орловчане, воронежцы и куряне. Они копали траншеи, ремонтировали дороги, расширяли аэродромы, готовили обмундирование для армии, снабжали ее продуктами питания, пополняли фронт молодыми патриотами.

Почти всю весну, вплоть до начала мая, радиопередачи начинались одной и той же фразой: ...на фронтах существенных изменений не произошло. Потом разгорелось серьезное сражение на Кубани, где советская авиация стремилась завоевать господство в воздухе и обеспечить успешное наступление наземных войск. Несколько Дней не прекращались схватки северо-восточнее Новороссийска. И снова затишье, снова ничего существенного. Из сообщения Два года отечественной войны мы узнали о наших и вражеских потерях, о расстановке стратегических сил в мировом масштабе. Об этом же был приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. Итоги не то чтобы радовали, а внесли ясность, конкретность в общую обстановку. Мы жили предстоящей грозой, о которой, как и положено, радио и газеты молчали. Так почти до середины лета ничего существенного и не произошло.