Текст книги "Соколиная семья"

Автор книги: Яков Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

В ночь на 14 сентября 1942 года наш полк получил боевой приказ о том, что завтра нам предстоит прикрывать свои войска в районе прорыва противника и сопровождать штурмовиков. Дело в том, что фашисты вклинились в оборону 62-й и 64-й армий, заняли несколько господствующих высот, обрушили огонь на улицы города и вот-вот овладеют его центром.

На другой день ранним утром командир полка майор Исаев послал группу истребителей на выполнение боевого задания. Второй вылет предстоял на сопровождение штурмовой дивизии. Полк приказано вести лично ему, командиру.

Майор не любил отсиживаться в штабе или на командном пункте. Летал вместе со всеми. Только за последние дни он сбил пять фашистских самолетов. Командир полка всегда смело и мужественно шел на врага, нередко вступал в поединки против двух-трех мессершмиттов, зорко следил в небе за своими ведомыми, подавал им пример высокого боевого мастерства и самоотверженности. И молодые воздушные бойцы дрались по-исаевски. С таким вожаком не страшна была схватка даже с численно превосходящим противником.

Исаев радовался каждому успеху своих летчиков и высоко ценил инициативу, бесстрашие и самоотверженность авиаторов других частей. Так, узнав о том, что 14 сентября майор А. М. Степаненко, прикрывая войска 62-й армии, вместе с шестеркой своих ведомых решительно атаковал 30 вражеских бомбардировщиков и 12 истребителей сопровождения, сказал нам:

– Вот это сокол! Лично сбил три самолета. Фашисты так и не прорвались к цели, сбросили бомбы куда попало и повернули обратно.

Мы понимали, что похвалой в адрес соседей командир полка старался еще больше воодушевить нас, разжечь чувство боевого соревнования, чтобы мы били врага беспощадно, помогая наземным войскам, оттесненным в центральную часть города.

Такой же воспитательной линии придерживался и Чичико Кайсарович Бенделиани, энергичный, решительный штурман полка.

Однажды он рассказал нам о подвиге летчика-истребителя нашей армии лейтенанте Кирчанове, который в воздушном бою в районе Сталинграда совершил второй таран, в результате которого уничтожил бомбардировщика противника. А между тем Бенделиани сам был мастером лобовых атак и в тот же день, что и Кирчанов, сбил Ме-109.

После беседы я выбрал свободную минуту, подошел к штурману и попросил рассказать о методе лобовых атак. Правда, я и сам уже имел кое-какой опыт, однако мои лобовые атаки были не похожи на его. Мне не хватало мастерства. Бенделиани посмотрел на меня улыбающимся взглядом, достал папиросу Катюша, предложил мне и сам закурил.

– Пойдем, командир звена, погуляем. – И Чичико Кайсарович положил руку на мое плечо.

Шли вдоль окраины аэродрома, где проходила проселочная дорога. Техники и механики готовили самолеты к очередному вылету на сопровождение. Ожидая, когда начнет говорить Бенделиани, я думал о методе ведения лобовых атак. Практика показала, что некоторые летчики не выдерживают таких атак и не принимают их. Многие принимали, но не всегда доводили до конца, отворачивали в сторону, уходили вверх или очень резко вниз.

– Слушай, Яков, – затянувшись дымком, начал майор. – В дальнейшем, когда придется встречаться на лобовых, старайся удерживать свой самолет с небольшим скольжением влево или вправо. Иногда ручкой управления надо создавать незначительные колебания, как бы раскачку машины. Понятно?

Я молча киваю.

– Это не дает противнику возможности вести прицельный огонь на больших дистанциях. Стреляя издали, гитлеровцы пытаются морально на тебя воздействовать, чтобы ты отвернул. Понимаешь? Ну вот. Здесь-то, кацо, и нужна крепкая выдержка, большая сила воли. Ты упорно придерживаешь левой или правой ногой небольшое скольжение и ожидаешь момента, когда противник начнет сворачивать. Главное – не упустить этот случай, бить из пушки и пулеметов по гаду. – Бенделиани швырнул окурок и растер его каблуком.

Штурман подробно рассказывал мне различные варианты лобовых атак, подкрепляя рассказ эпизодами из своей боевой практики.

Я поблагодарил его.

– Полетишь со мной, Яша, посмотришь своими глазами, как все надо делать.

Мы возвращались на командный пункт. Несколько яков заходили на посадку. Их охраняли четыре истребителя, только что поднятых с аэродрома. Такая предосторожность нужна для того, чтобы предотвратить внезапность нападения мессеров.

Возле КП вместе с командиром полка стоял высокий, стройный человек с правильными, привлекательными чертами лица. Это был комдив А. В. Утин. Его черные глаза добродушно лучились..

– Теперь тебе, майор, будет веселей, – сказал полковник, показывая на восьмерку самолетов, заруливающих на стоянку. – Пополнение пришло.

За последнее время полк понес потери, не хватало машин и летчиков. Два вновь прибывших сержанта – И. А. Максименко и П. Е. Оскретков – были направлены к нам, в эскадрилью старшего лейтенанта И. Ф. Балюка. Оба молодые, здоровые, но боевого опыта не имели и, конечно же, ни в какое сравнение с такими бойцами, как Илья Чумбарев, Николай Крючков и Александр Денисов, не шли.

Новички чуть ли не с первого дня стали проситься на боевое задание. Иван Федорович Балюк в ответ только улыбался. Кто-кто, а он отлично знал, что под Сталинградом очень туго приходилось в первых боевых вылетах. Только после нескольких схваток с врагом летчики вживались в обстановку, чувствовали себя увереннее, смелее, были способны видеть не только то, что делается впереди, но и внизу, под самолетом, и за хвостовым оперением, сзади.

Вот почему улыбался Балюк наивной просьбе Оскреткова и Максименко.

– Присмотритесь ко всему, поговорите со стариками, – посоветовал им комэск.

Стариками у нас называли обстрелянных летчиков, видавших виды воздушных бойцов.

... Мы получили задачу сопровождать группу ильюшиных на штурмовку войск и техники противника, сосредоточившихся в Яблоневой балке для перехода в наступление. Балка не просматривалась с нашей стороны, хотя и находилась не так далеко от линии фронта. Наши артиллеристы, наносившие удары по закрытым целям, не знали результатов стрельбы, и это усложняло выполнение поставленной перед ними задачи.

Прикрытие ильюшиных для нас было обычным делом, но для сержанта Максименко, летевшего впервые на выполнение такого боевого задания, оно было далеко не простым. Чтобы не допустить истребителей противника к штурмовикам, идущим на бреющем полете, надо находиться в непосредственной близости от них. На такой низкой высоте, когда видишь, что по тебе бьют из всех видов оружия, нелегко сохранять спокойствие. Ведь главная забота об илах, а не о себе.

Сержанта Максименко взяли в ударную группу, которая должна сковывать вражеские истребители. Эту группу возглавил командир нашей эскадрильи И. Ф. Балюк. В группе непосредственного прикрытия – Чичико Бенделиани, Василий Лимаренко, Илья Чумбарев и я.

Погода стояла тихая, почти ясная. Лишь кое-где плавали небольшие клочки облаков и разрывов артиллерийских снарядов. В воздухе пока было спокойно. Изредка попадались группы самолетов, возвращавшихся с боевого задания. Они наносили удар по тем же целям, что предстоит штурмовать и нашим илам. Так что в заданном районе можно ожидать истребителей противника, наверняка вызванных после первого налета.

Вот и Яблоневая балка. Ильюшины начали пикирование. В ход пошли бомбы, пушки, пулеметы. Внизу огонь и дым. Среди фашистов суматоха, паника. Горят машины, рвутся боеприпасы. А ильюшины снова заходят и бьют, бьют, не обращая внимания на ощерившиеся пасти зенитных батарей.

Вверху показались мессершмитты. Балюк и его ведомый завязывают бой с парой сто девятых. Затем появляются еще два месса. Надо бы ребятам помочь, вдвоем жарковато. Но мы не имеем права бросить штурмовиков. Впрочем, к нам тоже ринулись два Ме-109. Они явно нацеливаются на замыкающий Ил-2.

Развернув самолет почти на 140 градусов, делаю попытку отбить атаку. Немцы не реагируют. Видно, решили достичь цели – сбить ильюшина. Появляется еще пара вражеских истребителей. Она пикирует на меня. Резко отвернувшись, Илья Чумбарев дает длинную очередь по ней и срывает замысел гитлеровцев. Я продолжаю хитрить. Кто кого? Разворот с набором высоты. Переход в преследование. Сближение с противником. Мессер метнулся вправо и вверх. Второй немец атакует Илью, но Чумбарев успел увернуться. В это время Ме-109 распростер крылья с крестами прямо перед моим прицелом. Дистанция метров двести пятьдесят. Нажимаю на гашетку. Длинная очередь из всех точек. Перевернувшись вокруг продольной оси, мессер загорелся и рухнул вниз.

А ведущий так бы и ушел, если бы не попал в прицел майора Бенделиани. Кавказец никогда не давал промаха.

Старший лейтенант Балюк и сержант Максименко тоже успешно справились со своей задачей. Небо стало чистым. Мы возвратились домой без потерь.

На стоянке самолетов нас встретил заместитель начальника штаба капитан П. Д. Ганзеев, как всегда пунктуально записавший результаты боевого вылета. С ним был командир соседней эскадрильи Борис Миронович Ривкин. Молодой, стройный, подтянутый, он вызывал уважение с первой же встречи. Несколько позже мне стала известна его фронтовая биография.

Младший лейтенант Борис Ривкин прибыл в наш полк в апреле сорок второго года на должность командира звена. Репутация у него была, как говорят, отнюдь не безупречной, поэтому на первых порах однополчане относились к нему сдержанно. Однако Борис в очень короткое время заставил своих новых друзей переменить мнение о нем. Этому способствовали высокая дисциплина и организованность в звене, грамотная эксплуатация материальной части на земле и в воздухе, прекрасное знание тактики боя с вражескими истребителями и бомбардировщиками. В период боевых действий полка в районе Керчи младший лейтенант Ривкин сбил три самолета противника.

С тех пор Борис, что называется, пошел в гору. Его повысили в звании, а когда полк перешел на трехэскадрильский состав, Ривкина назначили командиром эскадрильи. Чтобы не возвращаться к вопросу о его боевых успехах, скажу, что за время боев под Сталинградом и на Дону Борис Миронович Ривкин одержал над врагом девять блестящих побед в воздухе. Учитывая боевые заслуги авиатора, командование наградило его двумя орде нами. Коммунисты тоже оказали ему высокое доверие, приняв кандидатом в члены ВКП (б).

Но вернемся на аэродром, что рядом с совхозом Сталинградский. Пока капитан Ганзеев разговаривал с командиром нашей эскадрильи, Борис Миронович Ривкин подошел ко мне и спросил:

– Успешно ли слетал, старший сержант? Я кратко рассказал о боевом задании.

– Это хорошо, товарищ Михайлик, – одобрительно отозвался о наших действиях бывалый летчик. – Так и надо бить фашистскую нечисть. Завтра, говорят, полетим сводной группой на Котлубань и Кузмичи.

Старший лейтенант оказался прав. В очередной вылет были запланированы шесть летчиков из разных эскадрилий. Задача состояла в том, чтобы в районе Котлубань, Кузмичи прикрыть наземные войска от воздействия авиации противника.

Возглавлял группу Балюк. Ведомый у него был я. Второй парой шли Ривкин и Лимаренко, третьей – Ткаченко и Петров. Взлетели одновременно, шестеркой. Буквально через несколько минут мы уже были в заданном районе боевых действий. Ниже нас проплывали небольшие кучевые облака. Они почти не мешали просмотру воздушного пространства. На земле отчетливо были видны разрывы артиллерийских снарядов.

– Радуга, я – Сокол-десять. Как слышите? – запросил Балюк наземную радиостанцию.

– Сокол-десять, слышу вас хорошо. В воздухе все спокойно, – ответили с земли.

– Вас понял.

Балюк развернул группу таким образом, что она чуть-чуть зашла на территорию противника. Чтобы сильно не отстать и сохранить общий боевой порядок, Б. М. Ривкин перешел своей парой на внутреннюю сторону и, набрав метров четыреста высоты, принял готовность встретить врага, если он появится выше нас. Такое расположение группы обеспечивало хороший просмотр воздушного пространства и давало возможность частью сил связать боем немецких истребителей.

– Слева снизу противник, – единым духом выпалил Василий Лимаренко.

– Вижу, – спокойно. ответил ему Балюк и приказал Ривкину: – Борис, свяжи боем истребителей.

– Понял.

Четыре ястребка повернули влево и со стороны солнца перешли в атаку на группу бомбардировщиков. Наш ведущий прицельным огнем сбивает одного хейнкеля. Удар был такой сильный, что мне, шедшему несколько сзади, не пришлось сделать ни одного выстрела, чтобы добить противника.

Выходя из атаки правым боевым разворотом на сторону солнца, мы увидели, как сверху падал горящий Ме-109, сбитый Ривкиным или Лимаренко. Нам же не удалось повторно атаковать самолеты Хе-111, так как на нас взвалилась группа мессершмиттов, прибывшая с небольшим опозданием на помощь своим бомбардировщикам.

– Десятый, в хвосте мессер! – разворачивая свой самолет для атаки, передал я Балюку.

Мессершмитт отвернул в сторону, не выдержал лобовой атаки, а его ведомого пропорола моя пулеметно-пушечная очередь. Он вспыхнул огней и камнем пошел к земле.

– Отличный удар! – похвалил Балюк и, выскочив впереди и слева от меня, передал по радио: – Атакуем!

Полупереворотом мы опять пошли на стаю бомбардировщиков. Впереди, несколько правее нас, Ткаченко и Петров добивали еще одного хейнкеля. Остальные самолеты круто развернулись вправо и, беспорядочно сбросив бомбы, ушли на юг.

Выполнив еще несколько кругов в заданном районе, мы собрались было возвращаться на свой аэродром, но в наушниках послышался голос со станции наведения:

– Сокол-десять, я – Радуга. Южнее меня на высоте тысяча метров рама. Как поняли?

– Хорошо, – ответил Балюк. – Истребители прикрытия есть?

– Не вижу, – ответили с земли.

Самолет старшего лейтенанта перешел на снижение. Мы последовали за ним и вскоре в дымовой мгле отчетливо увидели ФВ-198. Четверка Ме-109 была в стороне, она пыталась отвлечь наших истребителей от корректировщика и навязать им воздушный бой. Однако мессершмитты были ошеломлены стремительной атакой ястребков. Один из мессов был подбит, и мы бросились на раму. От прицельного удара Ивана Балюка разведчик загорелся, а после моей атаки недосчитался левой плоскости. Ткаченко и Петров добили фокке-вульфа – вогнали его в землю.

Итак, пять – ноль в нашу пользу. Хороший счет. На душе радостно, даже хочется читать стихи:

Сколько раз ты врага увидишь,

Столько раз его и убей!

Ужин привезли на самолетную стоянку. После напряженного дня все ели с аппетитом. За ужином вспоминали подробности минувших боевых заданий. Высоких слов не было: летчики не любили подчеркивать свою исключительность. Пожалуй, больше вспоминали о промахах, чем об удачах. На ошибках учились.

Беседа затянулась, поэтому никто не поехал в деревню. Разместились, как обычно, в скирде соломы, на окраине аэродрома.

Техники и механики, успевшие подготовить машины к завтрашнему дню, лежали или сидели тут же, на соломе. А те, которые не успели залатать пробоины на крыльях и фюзеляжах яков, вместе с пармовцами хлопотали под брезентовыми навесами. Впрочем, большие объемные работы почти всегда выполнялись сообща. А сегодня, как видно, был небольшой, мелкий ремонт.

Рядом со мной оказался техник звена Алексей Сергеевич Погодин. Полушепотом он разговаривал с механиком Юрием Николаевичем Терентьевым.

– А еще сообщали, – видимо, на какой-то вопрос механика отвечал Погодин, ихний ефрейтор сдался в плен. Я, говорит, никогда в жизни не забуду один день, когда в роте убило шестьдесят пять человек. Нас подняли на рассвете, погнали вперед и приказали стрелять. Сзади шел обер-лейтенант, забыл его фамилию, кажется Мейлих или Мейних, и подгонял отстающих.

– Чем? – спросил сержант Терентьев.

– Не знаю. Наверное, пистолетом или автоматом грозил. Чем же еще? Ну вот, русские, говорит тот ефрейтор, встретили нас огнем. Офицера убило, а его помощники разбежались. Глядя на начальство, солдаты тоже кто куда. Этот ефрейтор с каким-то дружком и унтер-офицером забились в траншею. А когда, рассказывает, появились русские, сдались в плен. Я, поясняет, сдался в плен потому, что не верю в победу германской армии, считаю эту войну несправедливой, а потому и безнадежной.

– А если бы надежной, так и не сдался бы? – поинтересовался механик.

– Наверно, не сдался бы, сукин сын, – выругался Погодин.

– Аи, все они такие. Задурманены. Проучить их надо, тогда поймут: не твоя земля – не ходи, не суй носа, дьявол тебя возьми!

Техник рассмеялся. Немного погодя он спросил:

– Дома-то как?

– Как у всех. Работают, терпят лишения, но не ропщут. Только бы скорее, говорят, по зубам дали фашистам, погнали их обратно, на запад. Вот о чем пишут. А ты получаешь письма?

– Да. Мои в Москве. Им тоже нелегко.

С запада послышался гул моторов. Кто-то крикнул:

– Бросьте курить!

Крик потонул в смехе. Это Геннадий Шерстнев, как всегда, веселит ребят.

– Довольно! Пора спать, – сердито буркнул Балюк. Начало стихать. Когда уже слышалось похрапывание, или раскрутка, как говорят в авиации, чья-то фигура начала приближаться к стогу. Я пригляделся. По медвежьей походке узнал Василия Лимаренко, который куда-то исчез сразу после ужина. Подойдя вплотную, он тихо спросил:

– Яша, ты спишь?

– Где тебя носит по ночам?

– Не шуми. Сейчас расскажу, – и начал устраиваться рядом со мной. – Бродил тут неподалеку. С Соней...

– С какой? Не со щелчком? – Щелчками у нас называли оружейников.

У нас было две Сони. Одна – оружейница в нашей эскадрилье, другая – писарь старшего инженера полка. Эта вторая Соня была невысокого роста, полная, с кругловатым лицом. У нее всегда веселый, неунывающий вид. Именно с ней и дружил Лимаренко.

– Мы давно встречаемся, – признался он. – Только я тебе не говорил об этом. Понимаешь, сначала я думал, если, мол, война, то людям не до любви. Ерунда это. Ханжество. Любовь остается любовью всегда. Я имею в виду чистое, светлое чувство. И вот теперь, как только выдается свободное время, так и тянет к Соне Качалиной. И она не может без меня. Каждый раз беспокоится, когда я в полете.

– Нас все в полку провожают и встречают.

– Эх, Яша, ничего тебе но понять.

– Ну, смотри, не наделай глупостей. Войне-то и конца не видно.

– Не беспокойся, все будет в порядке. Дружба, она, брат, помогает службе. Спи. – Вася счастливо чмокнул губами и отвернулся.

А почему, собственно, удивляться дружбе Лимаренко с Соней? Я ведь тоже еще в Белом Колодце познакомился с девушкой. Ее звали Катей.

Катюша... Где она теперь? В Медынь от нее приходили письма. В последнем она писала, что надела красноармейскую форму, служит в БАО – батальоне аэродромного обслуживания. Куда военная судьба забросила тот батальон? Жива ли невысокая белокурая девчушка, так любившая сельские песни, гармошку-певунью?

Я достал из кармана гимнастерки маленькую фотографию. Нет, не видно Катюшиного лица. Ночь скрывает ее светлые волосы, чуть вздернутый носик и милые ямочки на щеках. Зачем ты, темная осенняя ночь, не даешь мне хоть на секунду взглянуть на ту, с кем было столько встреч в дни тревожного предгрозья?

Чтобы хоть как-то приблизить образ Катюши, пытаюсь вспомнить последний вечер перед отправкой в тыл...

Отзвенел песенный вечер в селе. Погасли в избах поздние огоньки. Задумчиво шумят каштаны под бессонной луной. А мы идем, я и Катя, взявшись за руки. Идем к ее дому, притаившемуся за палисадником.

– Мне пора, – шепчет девушка.

– Но ведь завтра я уезжаю. Смотрю на нее умоляюще.

И Катя не уходит. Мы вновь идем по улице, меж высоких посадок. Нет, мы не объясняемся в любви, хотя о ней произнесли немало теплых, волнующих слов. Именно сегодня.

В прошлые вечера говорили, кажется, о пустяках, о всякой всячине, как будто у нас в запасе уйма времени. А ныне поняли, что скоро час разлуки. Может быть, долго, очень долго не встретимся, и поэтому надо о многом друг другу сказать.

– Ты мне будешь писать? – тревожно спрашивает Катя.

– Да. И очень буду ждать писем от тебя. Девушка не говорит спасибо. Вместо нее говорит благодарное пожатие руки.

И на новом месте будут волжанки, – произносит Катя. – Они тоже любят... засматриваться на летчиков. Если ты с кем-нибудь из них будешь дружить, твоя украинка не напишет письма.

– Откуда это – дружба и ревность?

Катюша не отвечает. Она смотрит на меня молча. Любовь и ревность – это еще куда ни шло. А дружба и ревность, по-моему, несовместимы. Так ли думает Катя? Наверное, не так, если говорила о волжанках.

– Катенька, как по-твоему, сколько лет могут дружить люди?

– Вечно, пока живы, Яша.

– А любить?

– Я никого еще... Не знаю. Но если... И любить надо вечно. Иначе, какая же это любовь?

Мы подходим к дому, где живу я.

– Ты меня проводишь? – спрашивает Катя.

Зачем спрашивать? Конечно провожу. Мне еще надо попросить у нее фотокарточку и что-то сказать. Наверное, самое главное. А что главное?

Мы идем и молчим, окруженные тишиной. Только деревья шуршат неопавшей поздней листвой.

– Яша, я пойду служить в батальон.

– Зачем?

– Служат же девушки... А потом... с батальоном я скорее тебя найду, когда, ты вернешься с Волги.

Значит, Катя боится, что потеряет меня. Значит, любит.

– Милый мой солдат. – Я обнял Катю за плечи. Девушка вскинула руки и дотянулась до моей щеки.

Объятия тоже вечность, как дружба и любовь.

– Пойдем, – отпрянула Катя и, достав из кармана блузки карточку, протянула ее мне: – Возьми. На память.

Робко прокричали, будто боясь нам помешать, ранние петухи. Вот и Катюшин дом. Еще минута, и Катя всплеснула косынкой из-за палисадника. Я гляжу в сторону, где только стояла девушка среднего роста со светлыми волосами, чуть вздернутым носиком и круглыми ямочками на щеках. Скрипнула дверь. Щелкнул засов. А мне не хочется уходить домой, потому что неизвестно, встречусь ли еще когда-нибудь с Катей.

И звезды об этом ничего не говорят...

Враг любой ценой стремится овладеть заводами Сталинграда. В частности, с 4 по 8 октября гитлеровцы продолжали предпринимать яростные попытки прорвать наш фронт в районе Тракторного завода, расположенного к северу от Мамаева кургана. Однако за минувшие четыре дня они продвинулись всего лишь на 300 метров. Что касается наступления на широком фронте, то о нем не могло быть и речи: фашистам не хватало сил.

Сегодня снова сосредоточенными ударами пехотных частей, поддерживаемых большими группами танков и крупными силами авиации, немецкое командование пыталось овладеть Тракторным заводом. Но героические защитники города, воодушевленные Обращением пленума Сталинградского обкома ВКП (б), который состоялся в начале месяца, упорно боролись за каждую улицу, за каждый дом, за каждый метр земли. Помогая наземным войскам, наш полк почти беспрерывно летал. Мы садились на землю только для того, чтобы заправить самолеты. Никто не жаловался на усталость, никто не обращал внимания на небольшие ранения. Можешь летать – лети и бей врага. Бей до тех пор, пока крылья держат тебя в небе.

Так прошло еще четыре дня.

Не имея до сих пор почти никакого успеха, противник вынужден был прекратить попытки прорваться к заводу и решил создать новую группировку. На рассвете 14 октября в районе Тракторного завода немцы начали усиленную авиационную и артиллерийскую подготовку, а затем силами одной пехотной дивизии при поддержке 50 танков перешли в наступление, ворвались на территорию Тракторного завода и вышли к Волге.

Нам, как и прежде, командир поставил задачу сопровождать ильюшиных. В паре со мной шел Илья Чумбарев. Комэск И. Ф. Балюк летел с Иваном Максименко. Многие наши сослуживцы по дивизии и воздушной армии выполняли такую же задачу, а некоторые экипажи прикрывали общий район боевых действий, чтобы не допустить ударной силы противника – бомбардировщиков.

Самолеты поднимались со всех соседних аэродромов, собирались в боевые порядки и шли широким фронтом на различных высотах. Отрадно на душе, когда видишь такую силу!

Подлетая к заданному району, мы увидели, что авиация противника тоже начала сосредоточиваться. Вначале появились истребители, а затем и бомбардировщики.

В воздухе сплошная кутерьма. Трудно разобрать, где свой, где чужой самолет. На всех высотах, от малых до больших, кружатся истребители, штурмовики, бомбардировщики. Каждый из нас думает об одном: уничтожить противника, а если придется столкнуться – только не со своим. Машины носятся в разных направлениях, группами и одиночками. То здесь, то там падают вниз горящие факелы. Одни долетают до земли, другие взрываются в небе.

Ильюшины бьют по войскам и танкам противника так смело, решительно, будто выполняют учебное задание на своем полигоне. Но вот после первого захода илов к ним начали подкрадываться фашистские истребители. Они решили использовать излюбленную тактику – атаковать штурмовиков на входе в пикирование и на выходе из него. Однако как они ни пытались в этой неразберихе нанести внезапные удары, их приемы были разгаданы и наскоки отбиты.

Выйдя из атаки и сделав отворот на шестьдесят градусов, один из мессеров снова кинулся на замыкающего Ил-2, который выполнял второй заход по танкам противника. Вместе с Чумбаревым я разворачиваюсь влево, чтобы не дать возможности стервятнику атаковать замыкающего.

Переложив самолет почти в полупереворот, даю заградительный огонь с целью сорвать атаку гитлеровца. Неужели он быстрее, чем я, сблизится с илом? А тем временем лидер штурмовиков, закончив работу, уступает место другим и берет обратный курс. Сейчас вместо нашей группы илов придет другая, и снова начнется огненная карусель.

Душа болит от переживания за судьбу товарища, который последним наносит удар по вражеским автомашинам и танкам. Он может стать жертвой мессершмитта. Каждое мое движение, каждый маневр самолета рассчитан точно. Сектор газа отдан полностью вперед. Як, набирая скорость, идет со снижением. Вот уже четыреста... цвести... семьдесят пять метров. Почувствовав опасность, гитлеровец попытался отвернуть влево чуть ли не перед самым носом моего самолета. Не уйдешь, сволочь! – кричу я и почти в упор стреляю из всех огневых точек. Ни до этого, ни после мне не приходилось видеть такую картину. Вражеский самолет, словно разрезанный пополам, развалился. Из кабины выпал, убитый при взрыве, выкормыш Геринга.

Возвратившись на свой аэродром, мы заправили машины и тут же вылетели на выполнение нового задания. Потом летали в третий и в четвертый раз. Может быть, впервые за многие дни войны летчики испытывали моральное удовлетворение. Испытывали потому, что командир дивизии полковник А. В. Утин, потирая руки, рассказывал:

– Видел пехотинцев, был у артиллеристов и танкистов. Все довольны нашей работой. Когда, говорят, увидели над собой столько своих самолетов, такие воздушные карусели, радости не было конца. Забыли про опасность, подымались и с возгласами Ура! За Родину! Вперед! шли на врага. Спасибо, друзья! – тепло поблагодарил нас комдив. – Отличившиеся представлены к наградам.

...Я иду вдоль стоянки самолетов. Просто так, разминаюсь, отдыхаю, заодно ищу Бенделиани. На случай вылета я назначен к нему ведомым.

Возле одного из самолетов комсорг полка Иван Литвинюк ладил на деревянном щите боевой листок. В нем были подведены итоги последнего вылета, названы фамилии отличившихся летчиков, техников и других специалистов. Внизу крупными буквами надпись: Сталинград был, остается и будет нашим!

Авиационный моторист, выдвинутый на комсомольскую работу, оказался старательным, инициативным руководителем молодежи. Многому его научил батальонный комиссар Е. А. Норец. Теперь, в связи с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1942 года Об установлении полного единоначалия и упразднении института военных комиссаров в Красной Армии, Евдоким Андреевич стал заместителем командира полка по политчасти. Дружно, слаженно они работают – комсорг, парторг и замполит, подхватывают все хорошие дела, добрые начинания и делают их достоянием всех однополчан.

– Яша, – попросил меня Иван Литвинюк, – напиши заметку о лобовых атаках. Понимаешь, это так нужно для молодых летчиков.

– Так об этом Бенделиани уже проводил беседу.

– Я знаю. Но когда сержант делится своим опытом с товарищами, получается убедительнее: такой же парень, как и все, а уже овладел искусством лобовых атак. Напиши, Яков, – не отступал комсорг.

– Ладно, вот еще раз слетаю с Бенделиани, тогда напишу.

Чичико Кайсаровича я нашел под крылом его истребителя. На загорелом лице штурмана, словно отлитом из меди, лучилась приветливая улыбка.

– Заходи, Яков! Угощайся, – майор показал на огромный камышинский арбуз.

Присаживаюсь на траву, по-восточному скрестив ноги. Большим складным ножом штурман сначала разваливает арбуз на две части, потом одну из них рассекает на доли. Брыжжет сок. Впиваюсь зубами в сахарную алую мякоть ломтя и от удовольствия жмурю глаза.

– Ну как, хорош?

– Угу! – мычу в ответ.

– Механик принес. Умеет выбирать. Ах, какая красота! – восторгается Бенделиани, протягивая руку за вторым ломтем. – Если бы в жизни не было ничего, кроме арбузов, и то стоило бы жить...

Чичико Кайсарович любил людей, любил их улыбки. А когда человек улыбается, значит, чувствует себя хозяином на земле. Думалось мне, что Бенделиани и фашистов бил с каким-то особым упоением именно ради того, чтобы завоевать для людей право на радостную улыбку.

Расправиться полностью с арбузом не удалось. Это приятное занятие прервал сигнал на вылет. Быстро занимаем свои места в самолетах и поднимаемся в воздух. Противник, как нам сообщили, находится в северном направлении. Значит, идет бомбить железнодорожную станцию. К нам присоединяется пара истребителей из соседнего полка.

Вскоре в стороне заходящего солнца показывается девять черных точек. Минута, вторая полета, и мы уже различаем пятерку бомбардировщиков и четыре мессершмитта. Одна пара истребителей вырвалась вперед, ближе к нам, другая жмется к юнкерсам. У нас преимущество в высоте. Начинаем атаку на передних мессеров, давая возможность второй нашей паре беспрепятственно подойти к немецким бомбардировщикам. Однако фашисты резко сворачивают к своей группе, подставляя нам хвосты. Остается лишь сократить дистанцию, чтобы открыть огонь по противнику. Но вот задняя пара фашистов, пытаясь спасти своих, устремляется на нас в лобовую атаку.

Кажется, Бенделиани только этого и ожидал, чтобы продемонстрировать свой излюбленный прием, с помощью которого сбивал противника почти во всех подобных атаках... Майор спокойно направляет свой истребитель в лоб врагу. В аналогичных случаях гитлеровцы открывают огонь издалека и первыми. Ведущий мессер так поступает и на этот раз. Но Бенделиани невозмутимо летит навстречу. Что это? Отчаянная храбрость, безрассудство? Нет. Я знаю, чем берет мой боевой товарищ. Это уверенность в моральном превосходстве над врагом; это необычайная власть над собой: мысли, зрение, слух, мускулы, инстинкты – все подчинено точному расчету, потому что самолеты сближаются со скоростью более трехсот метров в секунду; это высокое мастерство, испытанная тактика, вера в возможности машины. Обманывая врага, Бенделиани ведет машину с легким скольжением вправо и с помощью ручки управления маневрирует по высоте.