Текст книги "Кавказ"

Автор книги: Яков Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Алексей Петрович вспоминал в записках: “Командующий войсками, в Кубин-

ской провинции и Дербенте расположенными, генерал-майор Пестель донес, что в Дагестане приметен зарождающийся дух мятежа.‹…›. Таковые известия сообщил беглый царевич Александр наследнику Персии, Аббас-Мирзе и министру его, Мирзе Бюзурку, приписывая деятельности своей и усердию к пользам Персии, что он возмутил Дагестан против русских.

Письма сии были перехвачены, и явно открылось, что Аббас-Мирза для сего предмета доставлял царевичу деньги”.

В 1819 году картина складывалась достаточно тревожная: наращивающий свои силы Аббас-Мирза, ориентированные на него и ждущие удобного момента для открытого выступления ханы, скрывающийся в Дагестане царевич Александр, тесно связанный с Аббас-Мирзой и возбуждающий надежды на сокрушение русских не только у горских обществ, но и у значительной части грузинского дворянства и аристократии. В Имеретии нарастало напряжение, заражающее Гурию и Мингрелию. Не следовало забывать постоянные беспокойства, которые доставляли закубанские черкесы, совершавшие набеги на казачьи станицы.

Это был вулкан, готовый в любой момент извергнуть лаву мятежа.

Несмотря на почти трехлетние энергичные и внешне вполне результативные усилия проконсула…

Чеченцы были если не замирены, то во всяком случае деморализованы. После разгрома Акуши притих Дагестан.

Все это было ненадежно, но давало возможность приняться за выполнение плана, изложенного некогда в записке “Об уничтожении ханской власти”.

Аварский хан, откровенный и активный недруг, был до поры защищен труднопроходимыми горами. После поражения акушинского общества, которое он поддерживал, он попытался войти в переговоры с Ермоловым, но безуспешно.

“Аварский хан ожидал ответа на присланное ко мне письмо, – вспоминал Алексей Петрович, – в котором, признаваясь виновным в глупом поведении своем, просил прощения. Я отвечал ему, что нет подлым изменникам прощения, что он лишился чина своего и жалования”.

Ермолов поступил так, как и обещал императору: он карал по собственной воле, значительно превышая в данном случае свои полномочия.

“Он тотчас уехал в Аварское ханство, а я, в прокламации описавши подлую его измену, именем императора лишил его чина генерал-майорского и получаемого им

5 тыс. рублей серебром жалования.

В Парауле истреблен дом сего изменника, строение огромное и нарядное”.

1 Корпус назывался Грузинским с 1815 по 1820. В августе 1820 года по представлению Ермолова корпус был переименован в Кавказский.

2 С. Эсадзе. Там же. С. 35.

3 В. А. Потто. Кавказская война. Ставрополь. 1994. Т. 2. С. 608.

13

Чтобы было понятно, насколько многообразна и хитроумна была политическая игра, которую вели между собой проконсул Кавказа и дагестанские ханы, можно пунктирно проследить отношения между Ермоловым и Аварским ханом со времени появления Алексея Петровича в крае и до окончательного разрыва.

Мы знаем, что с самого начала Ермолов поставил своей целью уничтожить власть ханов и отдать их владения под начальство русских офицеров. Но то, что писал он Воронцову и Закревскому, то, что докладывал императору, отнюдь не декларировалось на Кавказе.

Наоборот – Алексей Петрович пользовался услугами ханов и усыплял их бдительность до последнего момента – до решающего столкновения.

Выразительным примером этой политики служит переписка его с тем, кто вскоре станет злейшим врагом русских на Кавказе – Султан-Ахмед-Ханом Аварским, который, предугадывая свою судьбу, тоже вел, как ему казалось, тонкую игру с российскими властями.

Отношения Ермолова и Султан-Ахмед-Хана начались в связи с попытками выручить захваченного чеченцами майора Швецова. Это была громкая история, в которой Аварский хан сыграл свою роль.

3 апреля 1817 года Алексей Петрович адресовался к хану с лестным посланием.

Ген.-м. Тихановский доставил мне письмо в. Пр. Из оного я с особенным удовольствием усмотрел, сколь искренее вы принимаете участие в освобождении из плена от чеченцев майора Швецова. Редкие и весьма благородные правила, наипаче в сем случае обнаруживающиеся в особе в. пр., усугубляют во мне полную к вам доверенность. Я чувствительнейше благодарю вас за предложение ваше употребить сумму на сей выкуп из собственного вашего жалованья. Таковое расположение ваше служит убедительнейшим доводом отличного усердия вашего к пользам службы Е. И. В. и делает вам особенную честь. Признавая однако же несправедливым с моей стороны воспользоваться столь великодушным пожертвованием вашим в пользу Российского чиновника, я ныне же дал повеление ген.-м. Тихановскому отправить к вам из Кубинского казначейства 8000 р. с., требуемых чеченцами за Швецова. Прошу вас, искренний мой благоприятель, употребить оные на сей предмет и поспешить освобождением сего отлично-храброго офицера, столь долго томящегося в оковах. При чем могу удостоверить вас, что усердие ваше в сем человеколюбивом предприятии, увенчанное успехом, обратит на вас благосклонное внимание и милости Е. И. В. Впрочем, дабы показать пред всеми владельцами, состоящими в здешнем крае в подданстве Российской Империи, сколь я умею ценить и уважать прямые достоинства, соединяемые с истинною преданностью к Высочайшему Престолу, то аманата вашего Чапало-бека, который доселе находился в Тифлисе, в залог вашей верности, одарив прилично, отпускаю к вам без требования нового, ибо после столь благородных поступков ваших, правительство Российское совершенно может полагаться на непоколебимую вашу верность, и сим образом отличив вас пред другими владельцами, показать всему свету неограниченную свою к вам доверенность. Я сожалею, что до сего времени не имел удовольствия лично познакомиться с особою ваших достоинств. Предпринимаемый мною на сих днях отъезд в Персию еще на несколько времени лишит меня сего удовольствия; но по возвращении моем не премину иметь с вами свидание и лично удостоверить в отличном моем к вам уважении”.

Однако после возвращения Ермолова из Персии по мере активизации русских войск и соответствующей реакции горцев, тон посланий проконсула к Аварскому хану стал меняться, хотя он еще соблюдал видимость личной приязни.

От 24 июля 1818 года.

Муса-Хаджи доставил мне приятное письмо ваше и приказание в. пр. в точности исполнил.

Я привык, уважая вас, говорить с вами приятельски и теперь сообщу вам полученные мною из Дагестана известия.

Вскоре должен быть съезд, на котором рассуждаемо будет о предприятиях, противных намерениям великого нашего Государя, дабы народы Дагестана жили в тишине и спокойствии. Есть злонамеренный замысел Акушинского народа и прочих обществ сделать нападение на владения Уцмия и Шамхала.

Не хотел бы я верить, что брат ваш возмущает сии народы, но прежнее его, известное мне, поведение в прошлом году, явная вражда с Шамхалом, о которой писал я к вам и просил посредства вашего для прекращения оной, заставляют меня нимало в том не сомневаться. Я, тверд будучи в исполнении воли великого Императора, не прибегая ни к каким средствам неприятным, обращаюсь к вам, как к Российскому знатному чиновнику, дабы вы, по долгу звания вашего, воздержали брата вашего, который поступками своими ни вам не делает чести, ни себя не приносит пользы, и, возмущая народ Акушинский, обязавшийся не предпринимать ничего вредного, призовет на него справедливое наказание, которого, конечно, он первый не захочет разделить с ним тягость.

Не приличествуете мне делать угрозы, и я в том нужды не имею, также ни хвастать средствами моими, но я отдаю на собственное рассуждение в. пр.: могу ли я, имея по воле великого моего Государя и власть, и силу, допустить, чтобы нанесли оскорбление верноподданным Его и чтобы я оставил то без примерного наказания? Могу ли я потерпеть своевольства такого человека, которого я потому только знаю, что он имеет честь быть братом вашим, и который разве бы низкими и подлыми сплетнями и происками мог сделаться известным?

Простите откровенности моей, но так всегда говорю я с моими приятелями и против них не умею быть не только слаб, ниже излишне снисходителен. Письмо cиe доставит вам Хаджи-Муса, которого отправляю я для того, что здесь ему делать нечего. Я принял его приличным образом и с почестью. Он доволен мною и остался уверенным, что я прежде знал, что по препоручению моему ничего он не сделает. На cиe не почел я за нужное сказать ему причины, но в. пр., когда будет надобно, я объявлю о том; просил его также более меня не обманывать, о чем полезно и вам знать.

Желаю вам благополучия и успеха в добрых делах.

По мере того, как Ермолов вникал в ситуацию, тон его писем Султан-Ахмед-Хану становился все более жестким и угрожающим.

От 18-го августа 1818 года.

“Вы уведомляете меня, что унцукульский житель Нур-Мамед отправился с лезгинами на помощь чеченцам в то время, когда сей пьяница, два раза постыдно прогнанный и побитый Российскими войсками, возвратился обратно в горы с своими разбойниками. Я не имею на него гнева, но все вообще лезгины должны наказать его, ибо как новый в здешнем крае начальник, не зная хорошо лезгин, имел я к ним несколько еще уважения; но теперь достойный Нур-Мамед меня с ними познакомил, и я вижу, что подлее трусов нет на свете и что бульшего вреда можно опасаться от блядей, нежели от них. Подданные в. пр. были также с Нур-Мамедом. Хочу верить, что о том вы не знали или не имели довольно власти, чтобы удержать их; но я уверяю вас, что за то нимало не сержусь и впредь не буду сердиться, если приходить будут к чеченцам, ибо одни трусы других стоют, а мне не труднее бить подлых сих мошенников вместе.

Надобно, чтобы народы были весьма глупы, чтобы думать препятствовать русским в их намерениях. Буду везде и все сделаю, а подлецам непокорным и пощады не будет.

Вы хотите, чтобы я не верил слухам насчет Дженгутайского бека, брата вашего? Я скажу вам, что имею о нем известия верные и советую вам остеречь его, ибо мне стоит слово сказать и не будет его владения и он подобно прочим беглецам будет скитаться в горах и просить из милосердия кусок хлеба.

Последуйте, любезный приятель, моему совету; вы меня не знаете: я умею не изменять моему слову. Скоро буду в Дагестане, и обо мне услышите”.

Здесь уже слышатся отзвуки громов, которые низвергал на головы ханов единственный из почитаемых Ермоловым предшественников – князь Павел Дмитриевич Цицианов.

Алексей Петрович, правда, в отличие от князя Павла Дмитриевича, не грозил “вымыть кровью хана свои сапоги”, но угроза сурового наказания проступала достаточно ясно. “Скоро я буду в Дагестане…”

В сентябре 1818 года.

“Добрый приятель мой! Ответствую на другое письмо ваше, чрез Мустафа-агу полученное:

Одобряю весьма, что ген.-м. Пестель обратился к вам, как к генералу Российскому, чтобы вы старались склонить народ Даргинский дать аманатов, ибо вы обязаны о том стараться. Они упорствуют, как вы меня уведомляете, дать их, а принимают присягу, что никакого вреда делать не будут. Я похваляю доброе cиe намерение их, но как вы упоминаете о существующих в Дагестане обыкновениях, то и я должен вам сказать о моем обыкновении.

Я когда что требую, то никогда уже того не переменяю. Аманаты от Даргинского народа мне надобны и я их иметь буду, и присягу они дать должны. Может быть, хотят они иметь войска великого государя моего свидетелями оной, то и в сей просьбе не откажу.

Не уверяйте меня, что подданные ваши не приходили на помощь чеченцам: они были; но я верю, что вы, как верноподданный Г. И., о том, конечно, не знали или удержать их не имели власти”.

Ермолов сквозь зубы оправдывает явную ложь хана. Время для расплаты еще не пришло. Но Ермолов уже знал, что хан покровительствует царевичу Александру.

Хочет выиграть время и Султан-Ахмед-Хан и адресуется к Ермолову с очень характерным по интонации и аргументам посланием.

“С пожеланием вам полного торжества над врагами докладываю, что некоторые из моих слуг сообщили мне, что ген.-м. Мадатов, в бытность свою в Шеки, намекнул на ваш гнев против меня. Я не знаю тому причины и полагаю, что коварные люди вам на меня наклеветали. Я ожидал по этому поводу вашего письма и также приказаний ваших через Мадатова; между тем не последовало ни того, ни другого. Душа моя не могла успокоиться, и я решился обратиться к вам с этим донесением, которым и спрашиваю: неужели я оклеветан в измене обожаемого Г. И.? Когда племена грузинские, джарские и пр. поколебались и возмутились, я и единым словом не изменил Г. И., а действиями и подавно. Когда Шекинцы изменнически трижды пригласили к себе прежнего своего владетеля Селим-хана и покусились на убиение своего владетеля Джафар-Кули-хана, я с своим отрядом не переставал защищать сообщение Российского правительства вместе с эмиром Джафар-Кули-ханом. Шекинцы сами изменники, хотя и приписывают мне грабежи и разбои. Всему Ширвану и Шуше известно, что Шекинцы, начиная от их эмиров, сеидов и юз-башей суть источники грабежа и разбоя. Это их всегдашнее ремесло. С моей стороны, напротив, не произошло ничего похожего на грабеж: мы совершенно непричастны этому обвинению. Может быть, грабеж производился некоторыми частными лицами, но к нему непричастны эмиры, бывшие в Тифлисе и ничего о нем не знающие. Вообще всякое ваше приказание может быть мною принято к исполнению. Прошу не внимать словам недоброжелателей. Если вы чем недовольны, то потребуйте меня к себе; я предстану пред вами и приму от вас наказание, если окажусь его заслуживающим. Я из нижайших рабов Падишаха, которому никогда не изменю. Если вы командируете сюда доверенного человека для исследования интриг моих врагов, то он откроет истину, и я успокоюсь насчет этих наговоров.

Что касается Дагестанских известий, то они вам известны. Прошу не переставать возлагать на меня ваших поручения и приказаний, за исполнение которых я примусь головою и глазом”.

Ответ Ермолова ставит точку в игре. Далее – война.

5 ноября 1818 года.

Я сегодня подучил письмо ваше, на которое по желанию вашему отвечаю.

Не прибавляйте к гнусной измене вашей Государю великому и великодушному обмана, что вы не перестаете быть Ему преданным. Мне давно известно поведение ваше, и я знаю, что по вашему внушению возмущены жители Дагестана против Российских войск и осмелились с ними сразиться. На вас падут проклятия обманутых вами дагестанцев; вы не защитите их и, если соберете подобных себе мошенников, тем жесточе наказаны будете. Всегда такова участь подлых изменников”.

Переписка эта являет нам выразительную картину – как противостоящие стороны втягиваются в смертельный конфликт, который был предопределен радикальной разницей представлений о своих интересах и целях.

14

Хан Аварский и после поражений сдаваться не собирался. Он знал, что решается не только его судьба и судьба Аварского ханства…

6 августа 1819 года Ермолов писал Закревскому: “Я живу между народом, сто лет называющимся подданными России и, конечно, трудно найти величайших злодеев и между самыми злейшими врагами. Пребывание наше здесь весьма не нравится, ибо нельзя продолжать делать разбои и надо покорствовать. Измены ежечасные; исключая некоторое число людей благоразумных, все прочие явно со стороны неприятелей ‹…›. Изменник Аварский хан собирает большие силы, ему содействуют все вообще чеченцы, почти все деревни владений Андреевских и большая часть Аксаевских. Завтра будет часть скопищ их верстах в 20 отсюда. Они прячутся в лесах, пока соберутся со всеми силами для общего нападения. Соединение всех и начало действия положено на сих днях”.

В этом небольшом тексте сконцентрирована разница представлений горцев и проконсула Кавказа о сути ситуации. Горцы готовы называться подданными русского императора. Более того, с ними можно договориться о минимизации набеговой практики – хотя это и противоречит их фундаментальной традиции, – но они не желают терпеть русские войска на своей территории и главное, “покорствовать”, то есть скроить свою жизнь по чуждым образцам.

Для Ермолова в понятие подданство входит полное подчинение российской власти и постоянный контроль за жизнью “подданных”, для чего строится крепость и дислоцируются войска. И те, и другие уповали только на силу…

Через два десятка лет после Ермолова на Кавказе служил генерал Мелентий Яковлевич Ольшевский. Четвертьвековая служба и, соответственно, длительное и близкое соприкосновение с горскими народами, равно как и желание понять причины яростного сопротивления горцев привели его к выводам, существенно отличным от ермоловских.

Он констатировал: “Чеченцев, как своих врагов, мы старались всеми мерами унижать и даже их достоинства обращать в недостатки. Мы их считали народом до крайности непостоянным, легковерным, коварным и вероломным, потому что они не хотели исполнять наших требований, не сообразных с их понятиями, нравами, обычаями и образом жизни. Мы их так порочили потому только, что они не хотели плясать по нашей дудке, звуки которой были для них слишком жестки и оглушительны”.

При этом Ольшевский вовсе не был склонен идеализировать чеченцев и оправдывать то, что русские военные называли “хищничеством”.

Но в отличие от Алексея Петровича, он пытался понять их мотивации, основанные на “понятиях, нравах и обычаях”, принципиально отличных от европейских.

Ермолов с его воинствующим европоцентризмом решительно отметал подобный подход.

“Глупым народом, населяющим Андреев, – писал он Закревскому, – управляют несколько злодеев старшин и сии-то желали бы весьма, чтобы нога русских не была на земле их”.

И это нежелание казалось ему диким и преступным…

Между тем существовала и иная точка зрения на сложившееся положение.

В приведенной нами записке адмирала Мордвинова, этом наставлении, которым опытный и мудрый государственный человек снабдил Алексея Петровича при отъезде, в частности, говорилось: “Кавказские обширные долины. простирающиеся на миллионы десятин в окружности, издревле принадлежали горским жителям и составляли богатейшее их обладание, с избытком вознаграждавшее скудость, обитающую вечно в ущельях, рытвинах и на вершинах тощих каменных гор. От сих степей получали они пищу и одежду, имели все, что для жизни их потребно, довольны были своим состоянием, жили мирно с соседями и, в случаях внутреннего между собой несогласия, ходили на суд к начальнику двух российских батальонов, стоявших на страже собственных границ. Но когда военною цепью загнали горцев в тесные пределы, поставили у подошв гор войска и когда с отнятием у них таким образом степей, ущелья обитаемых ими гор не представили ни единой пространной площади, на коей могли бы они производить землепашество или содержать нужный для них скот, когда разрушилась у них взаимная с нами дружба и восстала на место оной вражда, долженствующая дотоль существовать, покуда вседневные недостатки в жизненных потребностях не перестанут им напоминать об источнике оных, то есть отнятии у них Россиею древнего и богатейшего их достояния”.

Читатель уже знаком с полным текстом записки, но полезно обратить особое внимание на ключевые мысли адмирала.

Сюжет, изложенный Мордвиновым, не совсем соответствует исторической реальности. Адмирал здесь выступил в качестве провидца, предсказавшего ситуацию, которая сложилась в Чечне в результате устроенной Ермоловым блокады. Но и утверждение относительно мира и дружбы между горцами и российскими властями выглядят весьма идиллически. Набеги чеченцев на сопредельные территории не были вызваны голодом, поскольку до появления на Сунже крепости Грозная в их распоряжении была плодородная плоскость, откуда они вытеснены были в “тощие горы” проконсулом Кавказа.

Общая ситуация была значительно сложнее, чем это представлялось Мордвинову, но суть его рассуждений была совершенно верной – горцы яростно реагировали на вытеснение их с земель, им издревле принадлежавших, и не желали терпеть на оставшихся у них территориях присутствия русских войск.

Мордвинов предлагал вернуть горцам часть отобранных плодородных земель и таким образом восстановить мир и дружбу.

Но лучшие земли были уже заняты казачеством, и жить в тесном соседстве с ними горцы не согласились бы.

Идеи Мордвинова были благородными, но запоздалыми.

15

Обещанные императором полки шли чрезвычайно медленно. Две конно-артиллерийские батареи, которые Алексей Петрович – коренной конно-артиллерист, – особенно ждал, отыскались не без труда возле Полтавы, но без лошадей и непонятно было, когда они смогут прибыть к корпусу.

Обо всем этом Ермолов пишет с горечью и нервным напряжением: “Вот положение моих дел и, конечно, не самое лучшее!”

Но когда полки стали наконец прибывать, то Алексей Петрович впал в ярость. Он пишет Закревскому: “Формальная бумага моя покажет тебе, каким образом укомплектовывается мой корпус людьми из вторых баталионов 1-й армии. Ты представить не можешь, какие поступают карикатуры, но на сие роптать не имею я права, ибо где бы то ни было, они будут еще годными, служить должны. Но ко мне поступило и в числе способных, все дряхлое, вялое, неопрятное и даже бывшие нестроевики. Как можно требовать от сих людей деятельной и живой службы, здесь поистине не менее необходимой, как и в 1-й армии”.

Несколько позже – в сентябре 1819 года:

Вы совсем загоняли меня упреками, что я пишу очень резко, так что я уже и без желания писать резко не знаю, как составлять мои по службе бумаги, а потому тебе только по дружбе скажу, что полки, идущие сюда из России, совсем не в том числе людей, как сказано в указе. Не знаю, кому было выбрать приказано полки, но выбор поистине чрезвычайный. Есть такие, что не сильнее одного баталиона по здешнему новому положению, но идут со множеством офицеров, ведут лошадей и тьму нестроевых людей, которые фуражом и провиантом разорят меня совершенно.

В 45-м егерском полку какая-то дрянь из гвардии полковник, который беспрестанно пишет рапорты на офицеров, а они на него жалобы, и я, не видав еще на грош от них пользы, должен уже начинать арестами и военным судом.

42-й егерский полк, теперь у меня находящийся, точно весь выпушен из школы, начиная с самих офицеров, между коими три или четыре имеют вид человеческий, солдаты же все дети и только что довольно чисто одеты, но о настоящей службе понятия не имеют. ‹…›

43-й егерский полк, как я слышал, состоит весь из рекрут и пренесчастный.

И тем не менее, через несколько лет из этих “пренесчастных” выработались под командованием Ермолова те самые “кавказцы”, храбрость, самоотверженность и выносливость которых ставили в пример всей армии.

Действовать, однако, надо было немедленно и решительно.

Алексей Петрович, уже достаточно вникнув в психологию своих противников, прекрасно понимал, что первое же поражение его войск, да еще во главе с самим командующим, станет сигналом ко всеобщему мятежу.

Любопытна стилистическая разница между письмами и описанием тех же сюжетов в воспоминаниях.

Ермолов писал в записках: “В течение августа Аварский хан начал собирать горские народы, обещая им не только препятствовать нам производить работы (речь идет об окончании строительства крепости Внезапная. – Я. Г.), но прогнать нас за Терек и разорить Кизляр; легковерные последовали за ним, и их составилось не менее 6 или 7 тысяч человек ‹…›. Чеченцы пришли ему на помощь; жители Кумыхских владений готовы были поднять оружие, из Андрея (аул Эндери. – Я. Г.) многие из узденей, отличнейший класс в городе составляющих, с ним соединились. Принадлежащие городу деревни, называемые Салотавскими, нам изменили, словом, все вокруг нас было в заговоре”.

“Римский стиль”, которым вполне сознательно пользовался Алексей Петрович в записках, давал ему возможность объективно представить реальную картину происходящего, не давая ей эмоциональной окраски. В противном случае результаты напряженной деятельности – победоносных экспедиций и организации жестокой блокады горных районов, – выглядели бы сомнительными. “Все вокруг нас было в заговоре”. Несмотря на явное военное преимущество русских, горцы отнюдь не теряли надежды своим самоотверженным упорством вынудить противника оставить их в покое…

Чеченцы сделали нападение на табуны нашего отряда и отогнали не менее 400 упряжных лошадей, артиллерии и полкам принадлежащих. Недалеко от лагеря повсюду были неприятельские партии, сообщение с Линиею удерживаемо было большими конвоями, от самого лагеря и до переправы на Тереке. Пост на Сулаке, при селении Казиюрте, должен я был усилить двумя ротами и с двумя орудиями, ибо дагестанцы угрожали пойти прямейшею на Кизляр дорогою.

Как только пришел из России первый из обещанных императором полков, – 42-й егерский, – Ермолов “выступил, чтобы атаковать Аварского хана”.

Следующий за этим рассказ для нас ценен, так как еще раз дает возможность понять уже прочно выработанную тактику Алексея Петровича при крупных столкновениях с горскими ополчениями.

Характерно и важно то, что в очередной раз горцы положившись на численное превосходство и воинскую доблесть, встретили русские батальоны в предгорьях, лишаясь таким образом преимущества горной войны и укрепив свои позиции только окопами и земляными валами.

Более того, Султан-Ахмет-Хан, опытный воин, вместо обороны, которая могла изнурить атакующие русские батальоны, выбрал наступательную тактику, не учитывая, как ни странно, наличия у русских грозной артиллерии.

И это свидетельствует о характернейшей черте горского традиционного сознания – его консервативности. Они дрались так, как привыкли драться их отцы и деды.

“Неприятель впереди позиции своей встретил мой авангард сильным огнем и бросился с кинжалами. Две роты 8-го егерского полка, удивленные сею, совсем для них новою атакою, отступили в беспорядке, но артиллерия удержала стремление нападавших. В сие время прибыли все войска, и баталион Кабардинского пехотного полка, ударив в штыки, все опрокинул, и если бы изрытые и скрытые места не способствовали бегству неприятеля, он понес бы ужасную потерю, но скоро мог он собраться позади своих окопов. Деревню Боутугай тотчас заняли наши войска. Я, избегая потери, не допустил атаковать окопы, но удовольствовался тем, что мог стеснить неприятеля в горах, отрезав сообщение с равниной, откуда получал он продовольствие, будучи уверенным, что не долго в таковом останется он положении. Перестрелки сначала довольно горячие, но артиллерия наводила величайший ужас, и неприятель смешным образом прятался от оной.

В ночи на 3-е бежал с неимоверною поспешностию и в беспорядке.

Вслед за ним сделал я один марш в горы, но уже догнать было невозможно. Аварский хан бежал в Авар, сопровождаемый проклятиями разорившихся”.

Взять Аварское ханство под российское управление Ермолов не решился по вполне явной причине – расположенное в труднопроходимых горах, оно было пока еще недоступно.

В 1847 году Алексей Петрович, уже будучи в опале и отставке, писал Воронцову, наместнику Кавказа: “…Не смешивай меня с теми из начальников, которые влезли далее в Дагестан. Никогда не мыслил я об Аварии, мне довольно было тогдашних там раздоров, и можно было смирять их без присутствия среди них войск, но отнимая средства делать набеги и увлекать благоприятствующие нам народы”.

Проконсул прибегнул к им разработанному методу.

Его Императорскому Величеству.

Преследуя всеми средствами изменника Аварского хана, чрез людей приверженных нам, отыскал я, между родственниками хана, молодого человека, которому по всем правам, и даже по закону мусульманскому, принадлежит управление ханством, коего лишен он коварством жены прежнего хана, находящейся в замужестве за теперешним изменником. Данные мною сему молодому человеку способы привлекли на сторону его большую уже партию людей значущих.

Что же это были за способы?

Аварским жителям пресечено сообщение с подданными В. И. В-ства, и они, лишенные торга, начинают чувствовать крайность. Наследнику дана от меня печать, и по билетам за оною признаются люди, ему приверженные, и принимаются в областях наших, что производит большое действие и делает его народу необходимым. Теперь он у меня при войсках, и я отправляю его обратно, дабы пользовался благоприятными обстоятельствами последнего поражения Аварского изменника; он награжден и одарен прилично, и я всеподданнейше испрашиваю Вашего Императорского Величества соизволения обнародовать его ханом, когда усилится его партия, дабы жители Аварского ханства видели его под Высочайшим Вашего Императорского Величества покровительством. Таким образом, без потери войск и трудов, наказан будет изменник, и подобные ему получат поучительный пример.

27 сентябре 1819 года.

Кр. Внезапная.

Давление на подданных Султан-Ахмед-Хана началось еще с весны 1819 года. 31 марта Ермолов приказал майору Пономареву: “Сближается время, в которое обыкновенно жители Аварского ханства приезжают в Нуху по торговым делам, а как изменник Султан-Ахмед-Хан не перестает делать возмущения в Дагестане, то предписываю всех подвластных ему аварцев брать под стражу и препровождать в Елисаветопольскую крепость, имуществу их составляя вернейшую опись, представлять ко мне оную и ожидать приказания о самом имуществе, которое должно сберегаемо быть как принадлежащее казне, повеление сие сохранить в тайне и тогда только о нем объявить жителям ханства к непременному исполнению, когда аварцы в самом г. Нухе уже будут схвачены”.

Город Нуха был центром Шекинского ханства, а майор Пономарев приставом при шекинском хане.

В тот же день Алексей Петрович предписал генерал-майору князю Эристову, командовавшему в Кахетии: “Вскоре для торговых дел будут приезжать в Кахетию жители Аварского ханства. Ваше сиятельство извольте сделать распоряжение, чтобы не давали им проезда, и тот, кто представит начальству взятого аварца, имеет право воспользоваться его товаром или другим имуществом беспрекословно.

Предписание сие некоторое время извольте сохранить в тайне, дабы они предупреждены быть не могли и тогда объявите, когда несколько аварских жителей возможно будет схватить”.

То есть, подданные Султан-Ахмед-Хана объявлялись вне закона. Их можно было безнаказанно грабить…

Алексей Петрович решил на примере Султан-Ахмед-Хана дать жестокий пример всем прочим владетелям. Назначенный ему преемником “молодой человек” получал максимальную поддержку русского командования.

6 июля 1819 года Ермолов отправил собственноручное предписание генерал-лейтенанту Александру Вельяминову, осуществлявшему административную власть в крае в отсутствие Ермолова, который строил крепость Внезапную под Эндери.

Известно в. пр., что Сурхай-бек Аварский, составив из жителей ханства партию, оспаривает у изменника Султан-Ахмед-Хана право на владение. Желая способствовать Сурхай-беку, прибегающему под покровительство наше, прошу в. пр. дать повеление во всех провинциях наших брать под стражу жителей Аварского ханства, приезжающих по торговым делам или другим надобностям, если не будут они иметь вида за печатью Сурхай-бека, которой препровождаю при сем несколько слепков, дабы повсюду была оная известна. По предмету задержания их было мною дано приказание прежде, которое усмотреть изволите в журнале. Главнейший торг Аварцев производится в Шекинском ханстве и там против них должна употреблена быть строгость и всякое прекращено с ними сношение. Бывают они частью в Кахетии и Кубинской провинции: я прошу дать приказание начальствующим там генералам.