Текст книги "Кавказ"

Автор книги: Яков Гордин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

18

Нет сомнения, что Алексей Петрович внимательно изучил записку почитаемого им адмирала Мордвинова, полученную незадолго до отъезда в Тифлис.

Основополагающая формула Мордвинова: “Таковых народов оружием покорить невозможно”, – явно Алексея Петровича не убеждала. Именно на оружие он, как мы знаем, и возлагал главную свою надежду. На воздействие оружием и на угрозу оружием. Хотя, конечно, не мог не согласиться с описанием тех тягот, которые предстояли, по мнению адмирала, новым конквистадорам.

Из всей записки ему принципиально близок был следующий пассаж: “…Россия должна иметь иные виды; не единую только временную безопасность и ограждение своих нив и пастбищ. Пред нею лежат Персия и Индия. К оным проложить должно дороги и сделать их отверстыми и безопасными во внутренность России. Европа устарела и требует мало от избытков наших; Азия юная, необразованная, теснее может соединиться с Россиею”.

“Перед нею лежат Персия и Индия” – напоминание о старой петровской идее, “химерической идее” Наполеона, как назвал ее Пушкин. Но и любимой мечте самого Ермолова, мечте, преграду которой поставила осторожная политика Петербурга. Великие примеры Александра Македонского, Цезаря и Наполеона были, увы, не внятны Нессельроде. Да и Александру Павловичу, утомленному европейскими делами и вообще усталому от жизни.

Но если было запрещено – хотя бы временно – продвижение в Азию через сокрушенную Персию, то был и другой путь.

Мордвинов писал: “К стороне Бухарии полезно было бы поставить себя на твердой ноге, дабы привести в зависимость народы хищные, отделяющие Россию от сей богатой части Азии; нужно соделать сильную колонию на Каспийском море при заливе, называемом Красноводский или Огурчинский, смежном с Хоросанскою провинциею. Занятие сего места в видах военных и торговых представляется важнейшим на Каспийском море. Из оного места владычествовать можно на севере против трухменцев и на востоке против хивинцев. В оном соединиться может торговля сухим путем из богатейшей восточной части Персии, Бухарии и северной Индии, а морем из Астрахани и Баку”.

Николай Семенович Мордвинов, родившийся в 1754 году и, стало быть, сформировавшийся в екатерининское время, идеологически был человеком этой эпохи с ее грандиозными азиатскими проектами. Он выдвинулся как способный морской офицер во время турецких войн. И хотя его боевая и административная деятельность связана была, главным образом с Черным морем, но будучи одним из наиболее сильных политико-экономических мыслителей александровского уже времени, он не мог не обратить свой взгляд на Азию и Каспийское море.

Как мы помним, циклопические планы Екатерины, Потемкина, Зубовых восходили к соответствующим идеям Петра I. И бурная деятельность Петра на Каспии, включая Персидский поход 1722-1723 годов, хорошо известная деятелям екатерининского времени, была одной из фундаментальных основ их азиатских планов.

Молодой Мордвинов, энергичный деятель и смелый мыслитель, питался, с одной стороны, теми же идеями, с другой – проведя в юности три года в Англии, – усвоил не только высокие представления о правах личности, но и получил представление об экспансионистском напоре английских строителей империи.

Настойчивые советы закрепиться на восточном берегу Каспия спровоцированы были и желанием опередить англичан.

Но, знаток Черного моря, – он много лет был председателем Черноморского адмиралтейского правления, – Мордвинов слабо представлял себе условия существования на восточных берегах Каспия и трагический опыт петровских предприятий в тех местах.

В 1716 году Петр отправил на восточный берег Каспия князя Александра Бековича-Черкасского – до крещения Девлет-Киздень-Мурза, – кабардинского князя, учившегося военному делу в Европе и принятому потом офицером в лейб-гвардии Преображенский полк.

Пушкин, тщательно изучавший архивные документы, писал в “Истории Петра: “Бекович заложил крепость Тук-Караганскую (при мысе Тук-Карагане) и оставил в ней Пензенский полк. В 120 верстах оттоле при заливе поставил он другую, Александр-Вайскую, и оставил в ней три роты. Потом при заливе Красноводском, где мнил видеть прежнее течение Аму-Дарьи, заложил главную и в ней оставил Крутоярский и Риддеров полк…”.

Бекович должен был дойти до Хивы и завязать отношения с хивинским ханом, “склоняя его в подданство”, “вступить сношения с Бухарским ханом, “склоняя и его в подданство”, по пути закрепить за Россией восточный берег Каспия и разведать удобный путь в Индию через Персию.

Отряд Бековича был предательски вырезан хивинцами.

Судьба полков, оставленных им в крепостях на побережье, оказалась не намного счастливее.

В 1764 году Красноводский залив посетили корабли русской экспедиции под командой инженер-майора Ладыженского. И вот что он писал о том месте, где в свое время оставлены были на погибель два русских полка: “Что касается до удобства к поселению людей или к заложению крепости, то за неимением по берегам оного залива пресной воды, а паче за весьма нездоровым воздухом за наихудшее на всем восточном берегу Каспийского моря почитать должно, ибо в оном заливе почти целый месяц ни одной птицы по берегам не видно было, а только люди день ото дня в слабость приходили, так что за великою одышкою напоследок и на берег съехать было не с кем”.

Из 1293 солдат и офицеров, оставленных Бековичем в крепости у Красноводского залива, судя по реестру потерь, от цинги и горячки умерло в течение года 765 человек. Остальные погибли почти все на обратном пути через Каспий.

В этом-то благословенном месте адмирал Мордвинов рекомендовал Ермолову “сделать сильную колонию”, опорный пункт для продвижения вглубь Азии.

Полномочий для действий на восточном берегу Каспия у Ермолова не было – это была территория вне российских границ. Но, во-первых, это был путь в Азию, минуя Персию. Во-вторых, обитающие там туркмены – “трухменские племена” – враждовали с персами. В-третьих, Хивинское и Бухарское ханства тоже были в напряженных отношениях с этой “региональной сверхдержавой”. Стало быть, можно было не только отыскать желанные пути в Индию, но найти союзников в случае войны с Персией.

Опальный уже Ермолов, рассказывая Погодину об этой, в общем-то, авантюре, говорил: “Я послал в Хиву Муравьева на свой страх и ответственность. Если бы я просил дозволения, то никак не получил бы его: пошли бы опросы да расспросы, ноты и переговоры”.

Скорее всего, Петербург без всяких расспросов и нот просто запретил бы Алексею Петровичу расширять сферу своей деятельности.

10 июня 1819 года генерал от инфантерии Ермолов вручил в Тифлисе гвардейского генерального штаба капитану и кавалеру Муравьеву подробную инструкцию:

Назначив экспедицию к Трухменским берегам, все поручения, относящиеся до обитающих по оным народов, возложил я на состоящего по армии майора и кавалера Пономарева.

Вместе с ним отправляетесь и ваше высокоблагородие, и обязанности ваши состоят в следующем:

1. Выбор удобного места на самом берегу моря для построения крепостицы, в которой должен быть склад товаров наших. Место сие не должно быть слишком близко к владениям персидским, чтобы не возбудить опасения против нас; ни близко слишком к Хоросану, дабы караваны с товарами (которые впоследствии правдоподобно к нам обратятся) не подвергнуть нападениям народа хищного.

Главнейшее затруднение в выборе места происходить будет от недостатка пресной воды, и на изыскание оной должно быть обращено все тщательнейшее внимание, ибо всякий другой порок в самом местоположении может при учреждении крепостицы быть исправлен искусством.

Далее следовали подробные советы как Муравьеву, так и Пономареву относительно дипломатических приемов в сношениях с Хивой.

Но все эти разговоры о будущей торговле и дружбе между русским царем и хивинским ханом были далеко второстепенны. Главное заключалось в третьем пункте, обращенном исключительно к Муравьеву:

3. Если невозможно будет предпринять путь в Хиву, определенный при экспедиции армянин Петрович, имеющий знакомства между трухменцами, доставит Вам случай быть между ними и Вам поручаю я иметь старание изведать:

а) Какие силы сего народа в военном отношении?

Какого рода употребляемое оружие?

Не имеют ли они недостатка в порохе?

Имеют ли они понятие об артиллерии и в войнах против соседей желали бы употребления оной?

Можно ли будет из них самих составить по крайней мере нужную прислугу для некоторого числа орудий?

б) Исследовать расположение их к персиянам. Прошедшая с ними война дала много случаев заключить о вражде, между ними существующей.

Каковы отношения их к жителям Хоросана и нет ли вражды, обыкновенной между соседей?

Принимают ли участие в войне Хоросана против Персии и воспомоществуют ли первому освободиться от ига персиян?

Какого рода пособия дают они хоросанцам и что служит их условием?

Ваше высокоблагородие, можете сделать и другие полезные исследования, которым может дать повод Ваше между ими пребывание, более, нежели, что могу я предписать, а паче о народе почти совершенно нам неизвестном. Я от способностей Ваших и усердия могу себе обещать, что не останутся бесплодными делаемые усилия войти с трухменским народом в приязненные сношения и что доставленными сведениями облегчите Вы путь к будущим правительства предприятиям.

Короче говоря, Ермолов поручал Муравьеву, которому доверял, – можно ли будет в случае войны с Персией вооружить и использовать туркменов.

Хоросан – а точнее Хорасан, – появился не случайно. Эта обширная область, населенная разными народами, в том числе воинственными туркменами и курдами – находился в состоянии мятежа против Персии. Подкрепленные кочевыми туркменами восточного берега Каспия, снабженными оружием, порохом, а возможно и артиллерией, объединившись с хорасанцами, могли нанести удар по Персии с границ, противоположных российским, и поставить А66ас-Мирзу в положение катастрофическое.

Характерно, что проводником Муравьева в его рискованном путешествии в Хиву и доверенным лицом стал туркмен Сеид, который “славился разбоями, которые он производил в Персии”.

Муравьев с неимоверными трудностями добрался до Хивы и едва не сложил там голову. Но хивинский хан все же не рискнул навлечь на себя месть уже и в Хиве известного проконсула Кавказа. Муравьев был отпущен с подарками и уверениями в дружбе. Сколько-нибудь серьезного политического значения это путешествие не имело, но доказало саму возможность достигнуть Хивы этим путем – через Каспий.

Ермолов, однако, не оставлял надежды основать крепость у Красноводского залива и установить прочные связи с туркменами.

Экспедиция Муравьева не вызвала недовольства в Петербурге. По представлению Ермолова Муравьев был произведен в полковники Свиты Его Императорского Величества по квартирмейстерской части.

В марте 1821 года Алексей Петрович отправил Муравьева в новую экспедицию уже исключительно для выбора места, где можно было бы поставить укрепления, и – быть может, главное – завязать прочные связи с туркменами

Одним из результатов первой экспедиции Муравьева было то, что с ним приплыли в Баку два посланца от хивинского хана без особых полномочий, и – главное – два представителя туркменов племени Иомудов, кочевавших в районе Красноводского залива. Это был уважаемый среди своих соплеменников старшина Киат-Бег, взявший с собой своего сына, что свидетельствовало о высокой степени доверия.

Поскольку в момент отъезда Муравьева из Тифлиса Алексей Петрович был в очередном походе, то подробную инструкцию Муравьеву составил начальник штаба корпуса Вельяминов, в свою очередь проинструктированный Ермоловым.

Главные задачи, поставленные перед Муравьевым, на этот раз возглавившим экспедицию, не имели отношения к Хиве.

По прибытии вашем в Красноводскую пристань немедленно заняться съемкой Красноводской косы, северного берега Балханского залива и островов, в заливе находящихся; потом можете приступить к обозрению Балханских гор, в коих по уверению жителей, имеется строевой лес. Только в сем последнем предприятии, как долженствующем удалить вас от берегов и следовательно от прикрытия военных судов, вы должны предварительно взять все меры благоразумной осторожности и не иначе решиться на сие, как удостоверясь совершенно в искренних к вам расположениях Трухменского народа и притом обеспечить себя благонадежнейшими из почтеннейших старшин аманатами, кои во все время пока продолжится обозрение Балханских гор ‹…› должны будут оставаться на наших военных судах. Такую осторожность не худо наблюдать и во всех других случаях, когда обстоятельства будут требовать самим вам иметь на берегу сношения с Трухменскими народами или посылать кого из офицеров во внутренность земли.

То есть, система взаимоотношений с возможными союзниками предполагалась та же, что и на Кавказе – дружелюбие должны были гарантировать заложники.

Особое значение придавалось деятельности “агента влияния” Киат-Бега.

Трухменского старшину Киат-Бега с сыном его, ожидающих вас в Баке, не оставьте взять с собою на суда и доставить на место их жительства. Не нужно мне напоминать вам о ласковом и уважительном с ним обхождении, ибо вы сами довольно знаете, как достоинство его, так и ту пользу, какой правительство ожидает от его преданности к России.

Правительство, то есть император и Нессельроде, располагало весьма ограниченными сведениями и имело столь же туманные представления о положении на восточном берегу Каспия. Это была в первую очередь игра самого Ермолова. А результат от экспедиции Муравьева ожидался им весьма значительный.

При сношениях ваших с главнейшими старшинами и даже простым трухменским народом старайтесь ласковым обхождением, также удовлетворением их просьб, не превышающих вашей власти и возможности, а наипаче строгою справедливостию на случай обид, кем-либо из вашей команды им нанесенных, поселить в сем народе добрую к нам веру, искренность и чистосердечное расположение к Российскому правительству; причем, если начальники разных Трухменских поколений, исключая признающих над собою зависимость Персидского государства, сами добровольно изъявят пред вами желание свое принять присягу на верность подданства Его Императорскому Величеству, то не отклоняйтесь от такого их расположения и по обычаям той земли приведите их к присяге с приличным сему случаю торжеством. Однако никакое с вашей стороны настояние о сем, а того меньше принуждение не должно иметь место.

Это было главное. Ермолов надеялся не просто завязать дружеские отношения с туркменами, но и закрепить эту связь формальной присягой на подданство, что сделало бы пребывание русских на этих землях юридически законным. Он не решался провоцировать персов переманиванием в российское подданство туркменов, подвластных Персии, – это могло вызвать дипломатический демарш Тегерана и неудовольствие Петербурга, – но иметь прочную опору в туркменах-иомудах (это были, очевидно, иомуды-карачуха, жившие в районе Красноводского залива и залива Карабугаз) на случай конфликта с Аббас-Мирзой было чрезвычайно выгодно.

Однако и в случае присяги на подданство Муравьеву рекомендовалось взять с собой и поселить в Баку несколько аманатов из знатных туркменских старшин или их сыновей. В то же время Муравьев должен был всеми возможными способами укреплять авторитет Киат-Бега, “как особе, пользующейся особенною доверенностию Российского правительства, которое готово через его посредство доставлять всякие возможные выгоды для Трухменского народа”.

Это был взаимный интерес. По свидетельству Муравьева, Киат-Бег надеялся, что особые отношения с русскими создадут ему особое же положение среди соплеменников, а Вельяминов и стоящий за ним Ермолов рассчитывали на его влияние, когда нужно будет подвигнуть туркменов на действия в пользу России.

В “туркменском проекте” в очередной раз сказалась двойственность натуры Алексея Петровича. С одной стороны, он был яростно увлечен грандиозным – “химерическим” – планом проникновения в глубины Азии вплоть до индийских границ. И предпринимал, как видим, довольно неожиданные действия в этом направлении, следуя “химерическому” наследию Петра I, Павла и Наполеона. С другой же стороны, как трезвый военный профессионал он сознавал всю сложность реализации “туркменского проекта”.

22 марта 1822 года он отправил Нессельроде обширное послание, в котором эта двойственность ясно выразилась.

Полковник Муравьев сделал обстоятельное обозрение и даже инструментальную съемку Балханского залива, лежащего на прямейшем направлении к Хиве, избрал на Красноводской косе лучшее для укрепления место, неподалеку спокойную для судов якорную стоянку, и пресную воду не лучшую, но с предосторожностями годную к употреблению.

Что это была за вода, рассказал в свое время инженер-майор Ладыженский, на которого, кстати, Ермолов, ссылался в этом документе.

Ладыженский тоже считал, что нашел пресную воду: “Оказалась вода почти пресная, только несколько солодковатая; но как ее, посмаковавши, проглотил, то такую горечь почувствовал, что я через великую мочь до судна доехал, да и до самого вечера эту горечь чувствовал”.

Однако через полвека после экспедиции Муравьева в Красноводском заливе высадился отряд полковника Столетова и поставил там крепость с гарнизоном. Стало быть, русский солдат нашел способ пользоваться этой водой…

Далее: “Он осмотрел Балианские горы, где есть лес, хорошая пресная вода и пастбища, горы, почитаемые богатейшим местом по всему восточному берегу.

Весьма основательно предполагает он, что устроение на сих горах укрепления соединит всевозможные выгоды с хорошим для здоровья климатом, и что со временем окрест оного могут собраться многолюдные кочевья Иомудского племени Туркменов”.

Затем ставится задача военно-экономического характера “Сего было бы весьма достаточно на первый случай под покровительством войск наших. В местах сверх того, собственно по положению твердых, могли Туркмены найти выгоды оседлой жизни, или, по крайней мере, некоторых хозяйственных заведений. Впоследствии, для препровождения через степи караванов, можно было бы составить из них конницу; некоторое устройство в сем войске, дав им решительное превосходство над прочими племенами враждующих им Туркменов, зависящих от хана Хивинского, соединило бы их в одно общество, и от берегов моря до владений Хивинских дорога пролегла бы среди народа, коему возможно было бы истолковать, что безопасность и твердость его состоит в прочной между собой связи, и тогда кратчайший и верный путь доставил бы торговле большие выгоды против теперешнего образа сообщения”.

Торговля торговлей, но если вспомнить инструкцию Ермолова Муравьеву 1819 года – вопросы относительно оружия, пороха, артиллерии, то становится ясно, что означает “некоторое устройство в сем войске”.

Алексей Петрович явно увлекся идеей создать из воинственных туркменов не просто конницу для охраны караванов, но войско хорошо вооруженное и доминирующее на всем пространстве до хивинской границы. Войско, которое можно было бы использовать с выгодой для России и невыгодой для Персии.

Но – и тут возвращаемся к двойственности натуры нашего героя, – дальнейший текст казалось бы перечеркивает все предыдущее.

Но все угодства занятия Балианских гор уничтожают препятствия непреодолимые: горы сии отстоят на четыре дня пути от того места, где суда могут безопасно останавливаться на якоре; надобно проходить степь совершенно безводную, и предлежат переправы чрез реку Аму-Дарья, которую нельзя оставить без защиты, и где защиту расположить нет никакой возможности.

То есть, весь столь заманчивый проект, осуществись он, отдал бы все пространство от берега Каспия в районе Красных Вод до Хивинской границы под власть России, а точнее – самого Ермолова, грозно расширив его проконсульство, оказывается неосуществимым?

Это не совсем так. Проект можно осуществить, если решительно увеличить масштаб операции, идя при этом навстречу пожеланиям туркменов.

Полковник Муравьев нашел совершенно опустевшими те места, на коих, в 1819 году, видел он многочисленные кочевья. Оные удалились, избегая разбоев и грабежей прочих племен Туркменов, с некоторого времени с ожесточением разоряющих их по приказанию хана Хивинского, и крайность заставила их покориться властителю его, или переселиться ближе к границам Персидским.

То есть налицо недружественное отношение к России Хивинского хана, разоряющего дружественных русским иомудов. И угнетаемые туркмены нуждаются в защите.

“Некоторые из старшин народа сего собрались и изъявили желание, чтоб прибыли войска наши”.

Старшины сообщили об “озлоблении” хана “против русских” и не советовали Муравьеву снова ехать в Хиву. И Ермолов запретил ему это.

Отношения с Хивинским ханом, не успев развиться, прервались. Хана явно напугала активность русских непосредственно возле его владений. Он знал, что делается на Кавказе.

Ермоловская мысль в послании Нессельроде движется кругами. И происходит это отнюдь не случайно. Алексей Петрович понимает щекотливость предмета – он, не больше не меньше, претендует на присоединение к империи новых территорий, о которых после Петра Петербург и не задумывался. А это, в свою очередь, может взволновать англичан и персов. Поэтому Алексей Петрович, выдвигая весьма радикальные соображения, их тут же опровергает за невозможностью осуществления, но затем начинает приводить доводы, долженствующие убедить Нессельроде – и через него императора, – в необходимости сделать усилие и проект все же осуществить.

Начиная рассуждение за упокой, Ермолов заканчивает его во здравие.

Я должен Вашему Сиятельству сказать, что, к сожалению, предвижу я, что из всех выше познанных мною мест, где бы ни устроено заведение наше, пути к Хиве прилежать будут трудные, что не малое протечет время, пока некоторая степень образованности сообщится Туркменам, кои, снискивая безопасность, соберутся под защиту укрепления нашего, и что невежество мусульманское будет изобретать средства охлаждать их к нам доверенность.

То есть дело необыкновенно трудное и долгое.

Однако, с другой стороны: “Но как нельзя не согласиться, что торговые сношения с Хивой, или, паче еще посредством оной с Бухариею, могут представить большие выгоды, и, оными не ограничиваясь, можно сильному государству иметь в предмете распространить их и до севера Индии, то, в таком смысле, нет затруднений, кои бы не достойны были испытания”.

Короче говоря, главный вывод таков – дело трудное, но “сильному государству” России не пристало отступать перед затруднениями.

Надо полагать, что к концу чтения граф Карл Васильевич не очень понимал, что же хочет сказать главноуправляющий Грузией и главнокомандующий Кавказским корпусом. Ему только было ясно, что хитроумный Ермолов что-то затевает.

Только что Ермолов утверждал, что защитить переправу через Аму-Дарью невозможно, ибо там негде ставить укрепление. Но вскоре декларирует нечто совершенно иное: “…Со временем можно будет заложить укрепление на самой реке Аму-Дарье, и сим сближением с Хивою иметь решительное влияние на торговлю той страны и в самих владетелях оной внушить полезное для нас внимание”.

Что значит “внушить полезное для нас внимание”, Нессельроде нетрудно было догадаться, ибо он знал, какую политику проводит Ермолов в отношении дагестанских ханов. А в послании было сказано “Надобно знать, что нынешний хан владычествует, распространив ужас своими злодеяниями, но не обладает приверженностию подданных. Бухария же, боящаяся воинственных свойств хивинцев, в сближении нашем будет видеть могущество, смиряющее их”.

Как и дагестанские ханы, Мухаммад-Рахим-хан Хивинский был злодеем, не заслуживающим, с точки зрения Алексея Петровича, власти над людьми. Подданные не любят его. Соседняя Бухария – боится.

Отсюда вывод: Россия, “сильное государство”, носительница гуманности и разумной справедливости, в лице Ермолова имеет право изменить порядок вещей. Хивинский хан, деспотическая Хива, по эту сторону Каспия так же мешает достижению границ Индии, как Персия по другую сторону моря.

Еще недавно, как мы помним, Алексей Петрович предрекал падение Персии. Вряд ли он иначе оценивал будущее Хивы.

Предлагаемое мною исследование сопряжено с бульшими несравненно трудностями (чем традиционный долгий путь из Астрахани. – Я. Г.), нежели все прочие изыскания; нужно некоторое число войск, особого рода приуготовления к движению их и, как сие, равно и снабжение их, потребует издержек. Необходим начальник сметливый и непосредственно деятельный.

В конце концов, речь, как видим, зашла о специально подготовленном и снабженном экспедиционном корпусе, с решительным командиром во главе.

Для чего? Только ли, чтобы укрепиться на Болнанских горах с их пресной водой и пастбищами, а затем поставить крепость на Аму-Дарье и оказывать давление на Хиву, контролируя ее торговлю? Или все же речь идет о более радикальных действиях?

Ермолов прекрасно понимал, какие выводы сделает из его сложных построений разумный дипломат Нессельроде и потому поспешил его успокоить: “Не отнесите, Ваше Сиятельство, мнения моего к замыслу покорить Хиву. Я слишком твердо знаю великодушные правила Государя Императора хранить приязнь и дружелюбие с соседями, но излагаю потому, что в последствие времени это может быть даже полезным, и я, столько уже времени находясь здесь, не могу не собрать сведений о свойствах здешних народов, с коими, по роду жизни их, мало различествуют хивинцы”.

Сейчас, успокаивает министра генерал, он не склонен “покорять Хиву”, зная, что государь это не одобрит, но “в последствие времени” его планы и знания “могут быть даже полезными”. Очевидно, когда настанет срок покорять Хиву и двигаться к северным границам Индии или наносить вспомогательный удар по Персии с северо-востока.

В Петербурге, очевидно, не определили своего отношения к тому, что делал проконсул Кавказа на территории, ему отнюдь не подвластной. Определенных планов относительно закаспия у властей не было. Важно было не спровоцировать Персию и не слишком раздражить англичан.

Поскольку подобной опасности Нессельроде не увидел, то и сколько-нибудь отчетливо отрицательной реакции из столицы не последовало.

Равно как не последовало и разрешения строить крепости и создавать экспедиционный корпус на восточном берегу Каспия.

И этот порыв Ермолова, как и “персидский план”, был остановлен.

В 1822 году полковник Николай Николаевич Муравьев выпустил описание своих путешествий 1819 и 1821 годов отдельной книгой в Москве.

Через много лет добытые им сведения пригодились.