Текст книги "Тень креста (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава 10

10. Постоялый двор. Разговор на двоих.

Осень медленно, но по-северному верно, окружила Нидарос серой дождливой мглой. Холод ещё не захватил полную власть над теплом, исходящим из прогретой за лето земли, дав волю лишь утренним заморозкам.

Люди, в преддверии поздней осени и зимы, продолжали путешествовать – до стойких холодов ещё нужно было сбыть товар и вернуться к родному очагу, закончить закладку запасов на холодное и бездорожное время, сделать последние покупки необходимого для зимовки и подарков для родни. В последнем порыве возможностей, торговцы, наёмные мастера, мореходы, отбывшие свой срок на судах, продолжали кочевую жизнь. Единственным местом, где бы они могли остановиться в Нидаросе, оставался постоялый двор Орма Ульфссона возле Нидаросского храма Христа.

Там всегда было людно, шумно и суетно, но удобно и сытно, хотя мало кто задерживался больше, чем на неделю. В трапезном покое собралось много народа – согреться у большого очага, поесть горячего и выпить горячительного, обсуждая дела и новости. Место уравнивало постояльцев – за столами сидели состоятельные и средней руки торговцы, наряду с простыми людьми. Здесь легко было затеряться – никто не смотрел по сторонам и не наблюдал друг за другом, лишь только зоркий хозяин смотрел за всеми: за слугами, поварами и посетителями. Нищие и бродяги сюда не захаживали, зная крутой нрав Орма Ульфссона.

***

Человек в одежде простого морехода, не привлекая ничьего внимания, уселся за стол в глубине зала и растворился в его сумраке – на освещении хозяин явно экономил. Было достаточно тепло, но пришлый не снял с головы объёмистого куколя. С его шеи на грудь свисал кожаный шнурок с медным крестом, украшенным чеканным изображением распятого Христа. Натёртая войлоком медь имела золотистый оттенок. Мореход заказал похлёбку и треску, печёную на углях, а затем начал медленно поглощать пищу.

Гость не то, что заметил, но, даже и не почувствовал, как рядом оказался новый человек. Тот, облачённый в серый балахон с куколем, надвинутым по самые глаза, смотрелся странствующим монахом-миссионером. Правая рука неожиданного пришельца легла на стол, а из широкого рукава блеснуло серебро браслета, левая – сжимала чётки.

– Храни тебя Господь, сын мой, – чуть хриплый, но уверенный и властный голос прозвучал прямо нах ухом морехода. – Здравствуй, гауларец. Не поворачивайся в мою сторону. Пусть все думают, что наша встреча случайна, а я всего лишь монах, пестующий тебя поучениями из Святого Писания.

– Рад слышать вас, святой отец, – уже спокойно ответил мнимый мореход. – С нашей последней встречи вы пропустили две недели. Полагаю, что за это время многое могло случиться, а у меня появились сведения для вас.

– Как ведут себя датчане? – перешёл к делу монах. – О чём говорят и что обсуждают?

– Я вижу их каждый день, и иноземцев становится больше. Они обсуждают своего короля Свена Вилобородого и предстоящее венчание Тиры Датской с королём Олавом. Датчане шутят над последним, говоря, что он хочет взять приданое с Господней помощью, потому что сам себе помочь не может. О войне или заговоре разговоров не ведётся, – ответил мореход.

– И в королевских покоях стало неспокойно, – продолжил разговор монах. – Датских телохранителей королевы стало вдвое больше наших, стерегущих короля. Иноземцы разгуливают по дворцу, как у себя дома, называясь гостями королевы. И все вооружены, а под одеждой тайно носят кольчуги. Над прибывшими датчанами предводительствует королевский посланник Тореборг Стейнссон. Если увидишь его, то узнаешь сразу: на левой кисти датчанина нет части мизинца, потому он держит её сжатой в кулак, а на шее тот открыто носит толстую золотую цепь. За глаза Стейнссона зовут Селёдкоедом из-за рыбного запаха, исходящего от него – очень уж любит Тореборг эту рыбу в любом виде. Раскажи мне о тех, в ком подозреваешь иноземного соглядатая или послуха. От кого ждать каверзы или предательства.

– Настоящему инородцу трудно скрыться среди нас, какими благими намерениями бы он не прикрывался, – мореход взял инициативу разговора в свои руки. – Епископ Николас – франк, которого пригласил сам король Олав. Николас очень щепетилен в вере, очень жесток против язычества и ереси, которую он упорно ищет в нашем народе – дай ему волю, он никого не пощадит. Такой человек – находка для датчан. Он всюду вхож и ко всему допущен.

На этих словах мореход прервался и глянул на тайного собеседника, но сразу сообразил, что ни глаз его, ни лица не видит. Чувствуя взгляд морехода, монах постучал чётками, призывая к продолжению доклада, и гауларец снова заговорил:

– Святой отец Альбан – ирландец и инородец для всех, но имеющий неподдельный интерес к Норвегии, её обычаям и жителям. Этот же иноземец могуч и стоек в вере Христовой. Он никого не карает телесно: его меч – слово и дар убеждения. Ирландец, скорее, наш союзник, а не тайный враг... Он не может быть датским соглядатаем или послухом, ибо слеп и нуждается в поводыре. Но нос – его зрячие глаза, им он видит всё, недоступное нам. Но его про-норвежская позиция – преграда для датчан. Не могу утверждать точно, но Хаки Оспаксон – кузнечный мастер злоумыслил против него. Может это был и страх перед языческой толпой, а может и желание смерти Ирландца от рук язычников, ибо тогда названный не сможеь стать союзником и радетелем Норвегии.

Тут глухой голос монаха перебил собеседника:

– Ты сказал кузнец Хаки Оспаксон? Хорошо, я пригляжусь к нему. И взгляд этот будет пристальным, продолжай говорить, гауларец, прости, что перебил тебя.

И мнимый мореход продолжил свой рассказ:

– Начальник стражи королевы Тиры – Квиг Чернобородый вызывает большие сомнения в верности королю Олаву Трюггвасону. Явный иноземец, прошлое которого не известно никому. Он взялся из ниоткуда. Да к тому же ещё является верным человеком Датчанки, потому дышит датским воздухом, подозреваю, что и Норвегию видит датской. А королевский градоправитель и начальник городской стражи ярл Гамли Лейвссон полжизни прослужил в Британии – местным королям, которые все датчане, а значит может с той поры им прислуживать и оставаться верным предыдущим клятвам верности Дании. Быть скрытым и тайным врагом нашего короля Олава. Ещё один случай... привлёк моё внимание. Отец пятого ребёнка, подброшенного Убийцей Матерей к дверям собора, Харальд Каллесон по прозвищу Лодочник клялся отомстить епископу и святому отцу Альбану Ирландцу смертью за крещение сына. Он – лёгкая добыча для датских происков. Готовый убийца... А желание мести не делает Лодочника нашим союзником.

– Ты умолчал о церковном послушнике по имени Огге, – усмехнувшись, возразил монах.

– Он вне подозрений. Потому что... – попытался ответить мореход.

Но монах прервал его оправдания словами:

– Не трудись! Я знаю кто он и откуда родом. И даже, кто его послал на службу королю Олаву. Продолжай, не тяни время, а переходи к сути.

– Ярл Гамли чаще всех посещает церковные службы. Это меня настораживает... Но я ни разу не заметил, чтобы он там с кем-то встречался или разговаривал. А больше всего меня интересует убийца женщин-язычниц, из которых уже пятеро нашли жуткую смерть под ветвями еретического дуба. В народе его прозвали Убийцей Матерей. Ума не приложу, на кого и думать. Дознание отца Альбана ничего не дало, но он сам ищет ответ, не с кем не делясь своими соображениями, – начал излагать свои соображения мореход.

– Оставляет ли изверг следы и на кого падает подозрение? – монах снова перебил морехода, а тот , медленно подбирая слова, чтобы не упустить главное, ответил:

– Следов убийца не оставляет, а подозреваю я всех, включая епископа Николаса. Но главное не в этом... Я не могу понять побуждений преступника. Нет, он не -жено или детоненавистник... Здесь что-то другое, но крепко связанное с нашим народом и верой Христовой. Убийца не прост, потому что умеет тщательно скрываться – прятать себя среди нас... Но я чувствую, он рядом и будет убивать ещё, а ведь всё поселение за городской стеной под стражу не возьмёшь.

Монах, заметив, что на них стали обращать внимание окружающие, закончил разговор:

– Когда зверя нельзя увидеть, то его завлекают в ловушку, полную силков и капканов. Я, кажется, знаю, как тебе помочь, гауларец. Нужно ждать подходящего случая, а потом действовать быстро и слаженно. А сделать нужно вот что... Приблизь-ка ухо к моему рту и всё услышишь сам.

И собеседник сделал то, что приказал монах. Тот долго что-то нашёптывал, а потом просто встал и устремился к выходу. Через короткое время туда же направился и сам мореход. А пиршественный зал постоялого двора опять погрузился в шум разговоров, мелькание лиц, отблески огня очага, глухой стук посуды и питейных кружек, как будто и не было здесь этих двоих.

Только за своим разговором они так и не заметили пристального взгляда ещё одного посетителя, зябко кутвашегося в чёрный шерстяной плащ. Его лица тоже никто не видел. Но запах... Свой запах этот человек скрыть не смог. Пахло смазкой для боевого железа, прелостью кожаного подкольчужника, конским потом и полынью. Тайный гость не мог слышать, что говорили мореход и монах, а по жестам этой парочки не мог понять, о чём шла речь. Наблюдателю так и не удалось разгадать или узнать тех, кто скрывался под личинами мнимого монаха и морехода. Но сама встреча этой парочки дала пищу для рассуждений тайному соглядатаю.

Снова заморосил дождь: промозглый, холодный и надоедливый – вестник поздней осени, от которой рукой подать до зимы. Стемнело быстро. Освещённые окна домов много света не давали, потому городские улицы скоро потонули во тьме. Но отблески света факелов городской стражи вырвали из неё удаляющийся силуэт человека в чёрном плаще, пробираясь между луж, тот направлялся в сторону королевского дворца.

Часть вторая. Глава 11

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

НЕИСПОВЕДИМЫ ПУТИ ГОСПОДНИ

«Nam et si ambulem in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es, Domine. Virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt.»

11. Запах и звук исповеди.

Здесь все его называли Ирландцем или святым отцом Альбаном, но к такому обращению он давно привык. Однако, у этого человека, родившегося в далёкой стране была своя история. До крещения его звали Нейлом – отец, увидев пухлость новорождённого и обильный пепельно-серый пух на его головке, произнёс: "Облако, ей Бог, облако. Так его и назовём". А происходил младенец из рода Дуганов в Коннахте, где даже простой человек и его потомки носили родовое имя, потому этот мальчик мог зваться Мак Дуганом, Нейлом Мак Дуганом по праву рождения. Всё изменилось после крещения. Тогда он стал Альбертом рода Дуган из Коннахта, как и был записан в церковной книге. Подрастающий Альберт оказался слаб телом и не годен для тяжёлого крестьянского труда, потому отец и отдал парня в монастырь Клонмакноиз, что на берегу реки Шеннон – прислуживать святым отцам и монахам.

Там Альберт выказал пытливый ум и приверженность вере Христовой. Со временем он перестал быть слугой, а стал послушником, а потом и настоящим монахом-священнослужителем. И пастырь этот оказался известен всей округе, потому, когда настоятель монастыря ушёл в лучший мир, высшим велением Альберт был назначен аббатом Клонмакноиза под именем преподобного Альбана, опять цвет волос сыграл свою роль в судьбе Нейла Мак Дугана. И всё бы ничего, но пришли норманны.

Монастырь Клонмакноиз защищался стойко – святые отцы и простые монахи стали воинами: молились и сражались, сражались и снова молились. Никто не хотел склонить головы или открыть ворота перед захватчиками. Тогда норманны обратились к защитникам с предложением выпусть всех из монастыря живыми и со святыми дарами, если те прекратят сопротивление и откроют ворота. Оставшиеся в живых защитники Клонмакноиза изнемогли в осаде, больше не было сил держать стены и башни, и страждущие мира спросили совета у преподобного Альбана – верить викингам или нет, доверять ли обещаниям кровожадных северян. На что аббат Альбан ответил:

– Верить нужно только Господу, а к остальным – лишь прислушиваться. К врагам же родины и веры прислушиваться не стоит. Обман и злоумышление у них в крови.

Монахи держались ещё неделю, но потом кто-то всё же открыл ворота монастыря. И началась кровавая жатва – безжалостная резня. Норманны убивали всех, кто носил рясу, а святые дары и церковные ценности разграбили полностью. Горел костер, в который летели книги и кресты. Единицы христиан, пока оставшихся живыми, ноконец поняли истинный смыл древней латинской фразы: "Timeo Danaos et dona ferentes – Бойтесь данайцев, дары приносящих ". Никогда не верьте словам норманнов, а их посулам – тем более!

Аббата Альбана не убили, но он стал пленником. Связанный, голодный и жаждущий хоть глотка воды, он брел по бесконечной дороге среди обездоленных соплеменников, которым суждено было стать рабами норманнов. А, когда его решили обратить в бездушного исполнителя чужих желаний, он ответил викингам:

– Да, я – слуга и раб Божий. А больше ничей. Вы сейчас можете меня убить, но заставить раболепствовать – никогда!

Его долго и нещадно били – по голове, телу, ногам и рукам, а потом беспамятного бросили на этой же дороге, в надежде, что христианин преставится сам. Аббат не знал сколько времени он провёл без сознания. Дождь, охлаждающий разум и тело, стекающий в рот струями воды, вернул Альбана к жизни и действительности. И очень скоро тот понял, что ослеп. Между его взором и окружающей реальностью разверзлась бездонная черная пропасть. Его окружила непроглядная темнота и пустота. Аббату казалось , что он уже умер и в мир людей больше не вернётся никогда. Страдальца подобрали рыбаки, тайком промышлявшие на Шенноне. Они, добрые христиане, спрятали святого отца у себя, кормили и лечили, как могли, но слепота не отступала: иногда аббат впадал в слезливое отчаяние, обиду на собственную неполноценность, отдалялся от жизни, иногда целыми днями прячась под дырявым одеялом. Как-то к беспокойному слепцу привели старую женщину, и та, взяв его худую ладонь в свою, материнским голосом стала увещевать:

– Слепота – она есть испытание Божье... Не рви себе душу, божий человек. И ей видеть можно. А ещё весь мир полон звуков, запахов и ощущений, и все они – твои связующие нити с миром света, которые тебе оставил Господь. Скоро, очень скоро ты и сам поймёшь это. Я живу так с рождения и до седых волос, но на Господа не жалуюсь, сдюжишь и ты.

Её слова оказались правдой. Вскоре мир вернул слепца в своё лоно: слух стал настолько острым, что даже шум травы под ветром был доступен его уху, Альбан стал различать и понимать запахи, окружающие его, а коснувшись края предмета, уже мог описать его целиком. Посох для незрячего стал надёжным поводырём, с его помощью Альбан теперь мог передвигаться самостоятельно.

Да, Альбан заболел необратимой слепотой, но не мстительной ненавистью ко всем норманнам, его душу не опалил огонь низкого и богопротивного желания наказать еретиков-язычников смертью и муками. Обида и слепота не лишили Альбана разума. Потому, когда аббат встретил Олава Трюггвасона, то поверил ему – первому норманну, достойному христианского доверия. Поверил, потому и спас от гибели, а потом пошёл за Олавом в Норвегию – нести свет Господней веры северным людям. Из разрушенного и разграбленного Клонмакноиза Альбан сумел вынеси, а потом сохранить, частицу мощей святого Котрига. И теперь свято врели в её чудотворную силу – именно она помогла Альбану выжить, а потом и жить дальше.

***

Перед вечерней молитвой в церкви образовалось запустение. Одиночные посетители и пары, не давали впечатления многолюдья, а редкие в этот час прихожане говорили шёпотом, стараясь не нарушить покой епископа, готовившегося к нескорой ещё службе.

Единственным местом, где дольше всего задерживались прихожане оставалась исповедальня. Деревянная комната внутри помещения церкви была разделена деревянной же решёткой на две половины – наружную и внутреннюю. Наружная отделялась от общего помещения храма плотной чётной занавесью – так исповедующегося остальным не было видно: тайна греха – тайна исповеди. Вначале стоило исповедоваться и покаяться в греховном содеяном, а потом, с чистой душой, принимать слово Господне, исходящее от епископа Николаса.

Преподобный Альбан всё время после утренней молитвы провёл в исповедальне. Он принимал покаяние и снимал грехи с разных прихожан Нидаросского храма Христа: простых тружеников, купцов, состоятельных мастеров и мореходов, местной знати и людей двора короля Олава. Христиане искренне каялись, а он отпускал им грехи – проступки в быту и общении с окружающими горожанами, нечаянные и совсем другие супружеские измены, зависть к ближнему, обман соперника или конкурента, сокрытие нежелательной беременности, и многие другие поступки, не приведшие к смерти или бесчестию пострадавших. И вот случилось то, чего святой отец никак не ожидал.

Он появился стремительно и внезапно, как буря или горячий сполох огня. И веяло от появившегося духом ярости, непримиримости и решительности. Но сквозь ураган запаха чувств прорывались тонкие ручейки аромата душистого сена, домашнего очага и тёплого козьего молока. Этот запах был знаком Альбану, и он мог поклясться, что раньше уже встречался с этим человеком. Вот только где? А вспомнить нужно было непременно, потому что дальнейшее волей-неволей заставило бы это сделать. Горячий шёпот рванулся сквозь решётку исповедальни:

– Грешен я, святой отец, злоумышляю противу людей короля норвежского! Они лишили меня смысла жизни – забрали всё, что дорого мне на свете Божьем. Жажда расплаты овладела мною и ведёт к кровопролитию. Огонь мести и ненависти завладел мною во весь рост, и только христианские заповеди держат меня в состоянии бездействия, но и ему скоро наступит конец.

– Я чувствую огонь твоего мстительного чувства – ты дышишь и живёшь им. А душа твоя жаждет крови... Но, ты – не Бог и не судья Божий, – спокойно ответил преподобный Альбан. – Подменять собой суд Божий – высшее святотатство! Господь сам определяет преступников и наказывает их достойно. Верь, Божья кара не опоздает и не замедлится никогда. Добрый человек, отдай свой суд Богу и не оскверняй своих рук богомерзким смертоубийством!

На что исповедуемый ответил так:

– Я убью виновника, как всегда делали мои предки! Как того требует родовая месть... Я отомщу, достойно народа моего!

– Можешь! – возразил отец Альбан. – Но, тогда уже сейчас, рой две могилы. В одну ляжет твой враг, во вторую – ты сам... Чужая кровь затмит свет твоей душу, а потом и вовсе уничтожит её. А бездушный человек – мёртв. Не спеши со своим поступком – крепи волю в кулак, подожди ещё три дня, проводя их в покаянии и молитве. Увидишь, Господь тебя услышит и подаст знак...

Получив такую отповедь, собеседник Альбана горестно вздохнул и, скрипнув зубами, исчез, как будто его и не было. Но этот визит заставил святого отца крепко задуматься. Он вспомнил этого человека, его имя и род занятий. А вот, что делать с услышанной опасной тайной, так и не смог решить – тайна исповеди свята и незыблема. И ею нельзя делиться ни с кем. Выхода из этого тупика Альбан не ведал. Его размышления длились недолго – шум у решётки вернул святого отца к действительности.

Появился очередной прихожанин, жаждавший исповеди. Но вёл он себя крайне странно. В нём не чувствовалось покаяния или томления души, а движениями и голосом владело другое волнение. Запахи опытного воина и решительной натуры достигли Альбана, а навязчивые запахи полыни, кожи доспехов и оружейной смазки заставили задуматься, чтобы вспомнить самого посетителя, с которым, а Альбан был в этом уверен, уже приходилось встречаться. Обладая способностями к врачеванию, святой отец напомнил себе, что отвар и настой полыни наружно применяется от насекомых – блох и вшей, ей же лечили раннее облысение, а вот во внутрь – для лечения поносов и несварения желудка, бессонницы, раздражительной возбудимости и головных болей. Эти воспоминания позволили святому отцу представить себе облик исповедуемого: высокий рост, худоба и желчное выражение лица вместе с нехваткой волос на голове.

– Исповедуюсь, твоё преподобие, в убийствах людей непокорных Господу, тех, кто своим дыханием оскверняет веру в него и память о нём. Но каяться не буду... Потому что месть моя справедлива! Я несу наказание еретикам и безбожникам.

В словах собеседника сквозила злоба и пренебрежение. Ненависть, граничащая с безумием. И этот запах был настолько сильным, что святой отец отвернулся. А в голове Альбана пронеслось окончательное впечатление: "Больной разум... Больная душа".

– Господь – всепрощающий и милосердный Бог, никогда не поздно повиниться ему и молитвой вымолить прощение, – возразил собеседнику святой отец. – Жизнь и смерть – дело Божье, а подменять его собой – величайший грех.

– Прости, святой отец, но проповедь твоя – лепет неразумного ребёнка, – ответил Альбану посетитель. – Что мне могут дать твои увещевания? Смогут ли они оправдать прошлое и помогут ли они в настоящем?

– Покой! Они могут дать покой мятежной душе и горячему разуму, – христианское терпение и спокойствие помогали Альбану продолжать этот разговор. – Со словом Господним даже отъявленные грешники и преступники становились святыми. Осознание любого, даже тяжкого греха – первый шаг к его искуплению, сын мой. Начни с этого короткого, но верного действия.

– Да ты просто святоша, прикрывающийся Святым Писанием, а не воин Христов и не мужчина, преподобный Альбан, – раздражённо бросил в ответ посетитель. – Языческие собаки ослепили тебя, а ты им служишь. В надежде на понимание и поддержку, я искал в тебе союзника... Но теперь вижу, что мне не стоит раскрывать перед тобою душу, в поисках помощи и сострадания. Ты, оказывается, такой же, как и все эти варвары.

Поток слов исповедующегося иссяк, тогда Альбан снова принялся за вразумление заблудшего:

– Да, норманны ослепили меня, но вера вернула мне внутреннее зрение. И кто знает, стал бы я сегодняшним Альбаном, если бы не тот случай. А шагнув под руку Христа, варвары перестают быть варварами – становятся равными нам христианами.

Собеседник молчал, но дыхание его становилось ровнее, напряжение души спадало. И святой отец понял, что этому человеку, уже давно не властвующему над собой, прежде всего, хотелось выговориться – скинуть с себя тяжкое бремя дум и дел. Вспышка безумия угасла, и теперь от посетителя исходил запах безволия и опустошённости.

– Прощай, святой отец, – прозвучал его спокойный голос. – Молись за меня и всех норвежцев Нидароса.

Опасные люди ушли, оставив ощущение тревоги в душе святого отца. Он не смог их остановить, даже если бы захотел. Тень отчаяния скользнула по лицу преподобного Альбана. Об услышанном никому рассказать нельзя. Как предупредить беду, чтобы она не оказалась неизбежной? Вот об этом стоит подумать: можно не говорить, а нужно делать, самостоятельно воспрепятствовать неминуемому кровопролитию. И без короля Олава здесь не обойтись.

_____________________________

Nam et si ambulem in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es, Domine. Virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt (лат.) – Ибо, даже если я буду ходить среди смертной тени, я не убоюсь зла, ибо Ты со мной, Господь. Твой жезл и твой посох утешили меня./ 22 псалом Давида/

Глава 12

12. Пять чёрных кошек в одной тёмной комнате.

Два дня прошло с тех пор, как Альбан Ирландец и Огге Сванссон, в поисках истины, посетили все уголки Нидароса. Следов безжалостного убийцы они так и не нашли, о чём и было доложено королю Олаву. Но Христовы слуги не успокоились, они не опустили руки в беспомощности. Их пытливые умы трудились над загадкой «нидаросского волка» и днём, и ночью. Подозреваемых было много, но доказательств их преступлений – ни одного. А люди короля занимались своими делами, которых по разумению Огге оказалось немало. Тревога витала в воздухе столицы. Внешне всё казалось спокойным и пристойным, но там, в глубине Нидароса – в его домах и в самом дворце таилась опасность.

Святой отец Альбан так и не решился разгласить тайну исповеди, но и утерпеть смолчать тоже уже не мог. Мысль эта стала навязчивой – не отпускала разум святого отца ни на мгновение, а христианская душа подсказывала ему лишь одно верное решение, потому он был вынужден обратиться к епископу Николасу с необычной просьбой:

– Ваше преосвященство, благоволите отпустить послушника Огге сопроводить меня во дворец… Мой духовный сын, король Олав, давно не исповедовался.

– Преподобный Альбан, наставлять короля на путь веры – ваша прямая обязанность, но по вашему лицу видно, что вас волнует нечто большее, чем причащение слуги Господа Олава Трюггвасона. А в доме Христовом тайн быть не должно. Сегодняшний день насыщен событиями и службами в храме, надеюсь, вы, не запамятовали о трёх крещениях и двух венчаниях, что непременно должны сегодня состояться? – ответил епископ Николас, и в голосе его Альбан уловилл нотки недовольства и раздражения. – Позже поговорим об этом. Позже!

Ирландец не прекословил, он хорошо понимал причины раздражённого настроения главного церковного пастыря: королевское поручение он не выполнил, а это значит, что преступления повторятся, да ещё по осени его начали одолевать суставные боли, которые ограничивали возможности Никалоса в передвижениях, длительном стоянии во время служб и личной подготовке к ним. Сам Ирландец давно уже присматривался, если это так можно назвать в случае слепоты Альбана, к послушнику Огге и никак не мог понять, в чём заключается его особенность. В том, что Сванссон не был обычным человеком, желающим стать монахом, а потом и святым отцом, посвятив свою жизнь церкви, Альбан уже давно не сомневался. Но так для себя и не решил, можно ли доверять Огге. Единственное, что Ирландец мог сказать себе определённо: от Сванссона исходил запах надёжности, силы и уверенности, честности и разумности. Но сам «нидаросский волк», по мнению святого отца, тоже не лишён был хитрости, изворотливости оборотня, умения подать себя невинным. И Альбан боялся ошибиться. Кто он, настоящий Огге Сванссон, бескорыстный защитник церкви или великий обманщик?

За время службы в церкви Огге многое познал и многому научился. Оторопь, овладевшая им в первые дни пребывания в храме Христа, быстро прошла. Теперь молодой послушник многие молитвы на латыни знал наизусть, стал разбираться в латинской грамоте. Подготовкой и проведением церковных служб Огге овладел за неделю. И ещё, при всех особенностях церковного житья, Сванссон имел свободное время, которое мог тратить на себя. Церковные служки сами занимались закупкой съестного и готовили трапезу святым отцам, они же закупали вино и готовили просвирки для причащения нидаросских прихожан. Эти же люди следили за чистотой и прибранностью церковных помещений.

Общение со святыми отцами создало у Огге неоднозначное впечатление об этих служителях церкви. Епископ Николас отличался своей категоричностью в вере: непримиримость с язычеством и греховностью народа, который теперь стал его паствой, делали епископа безжалостным в делах и суждениях. Святой же отец Альбан был наделён даром убеждающего красноречия: не Божьей карой он грозил оступившимся и сомневающимся, а давал возможность пересмотреть своё отношение к вере в Господа, сам же крест не был его оружием – только слово Господне значилось мечом Ирландца. Святой отец Альбан вызывал у Огге доверие и желание сблизиться для откровенных разговоров, но сам Альбан продолжал держать дистанцию.

Этот день действительно оказался хлопотным: служба следовала за службой, исповедь – за исповедью, причащение – за причащением. Близилось время вечерней молитвы. Утомившийся за день епископ Николас покинул помещение церкви, чтобы вдохнуть свежего воздуха. И тут случилось непредвиденное.

Стая бродячих кошек, дико визжа, бросилась на Николаса. Они вцепились в его сутану, продолжая испускать возбуждённые звуки. Виной всему стали валериановые притирки на суставы епископа – острый запах валерианы сводил животных с ума.

– Прочь! Прочь, Дьяволово отродье! Прочь, ведьмы-оборотни! – отбиваясь посохом, закричал епископ. – Упаси Господь от прикосновений ваших… Прочь!

Подоспевший Огге Сванссон помог Николасу освободиться от навязчивых животных, но епископ, как будто охваченный мороком, продолжал шептать:

– Плохой знак… Плохой знак.

Ещё вечерняя молитва не подошла к концу, а ночные сумерки уже упали на Нидарос. Дневная жизнь заканчивалась и начиналась ночная – время уединения у домашнего очага, ужина в кругу семьи, время тайных мыслей и действий.

***

За этим окном чернела густая северная ночь. Нидарос погрузился в неё, как в летнюю купель – сразу и с головой. Вслед за тьмой пришла тишина, как будто здесь больше не было ни одной живой души – каждый звук стал подобен удару колокола. Сонное марево окутало дома и улицы.

А в этом помещении бурлила жизнь. Если полуденное солнце заглянуло бы в его окно, то высветило бы богатое убранство: резной стол и резные двери, гобелены и богатые занавеси, отделанные блестящим железом, сундуки с утварью и добром теснились по углам, у каждой стены стоял мерцающий серебром дорогой подсвечник. Но горела только одна свеча, стоявшая на столе.

Её свет не достигал лиц собравшихся, выхватывая из сумрака лишь руки, сложенные на столешнице – совершенно разные, как и их хозяева. Все запахи смешались, но доминирующего не существовало – все соединялось одной идеей и одним делом.

Нежный запах лаванды сочетался с полынным, запах доспехов – с железной гарью, запах сена и готовой пищи – с запахом селёдки. Говорили и по-датски, и по-норвежски, однако собеседники прекрасно понимали друг друга. Разными были и голоса собравшихся, но говорили они вполголоса, хорошо слыша сказанное.

Во тьме не видно эмоций говоривших, но голоса сохраняли их окраску. Первым заговорил хозяин ладоней, не утруждаемых рукоятью меча или древком боевого копья. Длинные холёные пальцы источали лёгкий запах селёдки, а ногтевая часть левого мизинца отсутствовала:

– Венды отказали Олаву Трюггвасону в военном союзе против Дании, потому что он настаивал на возвращении приданного королевы Тиры – бывшей невесты их короля. Также наши люди в Вендланде сообщают, что наш король Свен Вилобородый предложил Буриславу не требовать с него удерживаемое приданное своей сестры – королевы Норвегии Тиры, пока Дания не покорит Норвегию без поддержки Вендланда. Шведский король Олав Шётконунг, сын Сигрид Гордой, доказал свою преданность Дании – он собирает флот и военные силы против Трюггвасона. По всей Швеции взимают дополнительные налоги и строят корабли, покупают оружие у соседей. Здесь же, в Нидаросе мы пока не можем выступить открыто – соглядатаи Трюггвсона караулят нас везде. Нужно ждать весточки от короля Свена Вилобородого, который должен направить нам значительное подкрепление. Важно, чтобы он сделал это скрытно и вовремя – в тот момент, когда мы соберёмся ударить и захватить столицу Трюггвасона.