Текст книги "Тень креста (СИ)"

Автор книги: Вячеслав Паутов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– С востока и юга стали приходить дурные вести, наши люди в тех краях встревожены происходящим, – наконец вымолвил ярл, а сын, с напряжением ожидая продолжения, молчал, в нетерпении покусывая ус. – Послухи и соглядатаи наши, из числа дальних мореходов, купцов, мастеров и наёмных воинов, сообщают, что датский король Свен Вилобородый, взяв за себя вдовую шведскую королеву Сигрид Гордую, стал ещё и королём шведским. Теперь южная Швеция – Гёталанд вместе со Свеаландом подчинены датской короне.

– Запад Гёталанда – Вестра Гёталанд, где у датчан давно имеются собственные наследуемые земли, граничит с нашим Вингульмёрком, и теперь эта граница находится в большой опасности, – кивнул, соглашаясь, сын ярла.

– Не успев, как следует усесться на шведский трон, Вилобородый послал людей собирать дополнительные налоги по всей Швеции, а флот его уже стоит у западных шведских берегов, – продолжил говорить отец. – Очень похоже, что датчанин готовится к войне… Только Норвегия осталась на его пути установления датского господства над всей Скандией.

– Но ведь ты, мудрый и прозорливый отец мой, знаешь, что король Олав Трюггвасон заключил брак с сестрой Вилобородого – Тирой Харальдсдоттер, – возразил ярлу его сын. – Я сомневаюсь, что датский король будет грабить её мужа, короля Норвегии, а значит и её саму.

– Короля Свена вовсе не интересует добро от грабежа Норвегии… – от волнения сжав губы, стал пояснять свои опасения гауларский ярл. – Ему нужен сам норвежский трон… Живой король Олав Трюггвасон ему не нужен.

Сын вопросительно глянул в глаза отца, а тот после короткой паузы ответил:

– Сейчас наш король Олав окружён датчанами и их прихвостнями, а также и непримиримыми язычниками… Датчане коварнее. Короля могут отравить, исподтишка ударить ножом в спину или поразить стрелой издалека… Виновными окажутся злобные норвежские еретики. Пока король Олав жив, он не уступит Норвегию Вилобородому, сыны страны фьордов воины знатные – не спустят никому. Будет война.

– У Дании много союзников и вассалов, а наш король не может этим похвастать. До сих пор у короля Олава нет наследника. Возможно, он надеется на Тиру. Но когда это будет? – так сын закончил мысль отца. И ярл снова смолк, а потом, положив свою тяжёлую ладонь, на мускулистую руку сына, заговорил с особым доверием:

– Сын мой, ты преуспел в воинском искусстве, и Господь наделил тебя умом и смекалкой… Складывается так, что Гаулар вновь должен помочь норвежскому правителю. У короля Олава есть доверенный человек – слуга с большими возможностями, возглавляющий тайную службу. Он настолько преуспел, что король Олав наградил верного серебряным браслетом. Прости, сын, но я уже отправил ему весточку о твоём прибытии. Сроку тебе полторы недели… Когда прибудешь к королевскому двору, не спеши во дворец – королевский слуга найдет тебя на постоялом дворе возле церковного храма. Оденься простым мореходом, а на шею повесь вот этот медный крест, он виден издалека, по нему тебя и узнают… Мне жаль отпускать тебя, но другого выхода нет… Я его просто не вижу.

– Выбора нет и у меня, отец. Я готов исполнить твою волю, поступить так, как ты уже решил. Если я погибну, у тебя остаётся ещё один сын – мой брат Рёскви, – сказав это, воин встал во весь рост, скрестив руки на груди. Он уже собрался уходить, но отец остановил сына словами:

– Ты не сможешь носить оружие открыто. Меч и нож хорошенько спрячь в своих вещах. Но возьми вот это и надевай под одёжду всегда, – пошарив под столом, ярл вынул из полотняного мешка лёгкий доспех – кожаный панцирь, укреплённый железными пластинами. – Не кольчуга, но службу свою сослужить может. Помогай тебе Господь, сын мой, но о твоей удаче и защите тайно буду молить и старых богов.

Уже на борту корабля, идущего на запад – в сторону выхода Согне-фьорда в открытое море, молодой норвежец понял и осознал, что ему теперь предстоит пережить. Он должен стать и выглядеть другим человеком, в котором нельзя заподозрить бывалого воина. Ему нельзя пользоваться оружием, выполняя отцовский наказ, даже защищая себя или венценосную особу. И в тоже время, нужно было присутствовать везде, видеть и слышать всё, что касается королевской семьи, а откровенничать лишь с единственным во всём королевстве человеком. Никому не жаловаться и ни у кого не просить помощи.

___________________________

«In pascuis virentibus me collocavit, super aquas quietis eduxit me.» – «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим». /«Сокровищница Давида». Псалом 22(2)/

Глава 2

2. Волк-оборотень появляется вновь. Безмолвный свидетель. Сумерки нагрянули внезапно. А вслед за ними ночь чёрным туманом окутала Нидарос вместе с с окрестностями, погружая само городище в ночную дрёму, заполняя тьмой просторы лугов и все уголки опустевшего леса. Давно отзвучал последний удар храмового колокола. Один за другим исчезли, растворяясь во тьме, звуки человеческого жилья: голоса хозяев и их детей, звон посуды, разговоры слуг и рабов. Гаснет свет редких лучин и сальных светильников, но продолжает мерцать скудный отсвет догорающих очагов. Ночью здесь так тихо, что редкие отдаленные звуки – голоса людей, собачий лай, скрип дверей и лесных деревьев – слышны, будто они совсем рядом.

И вот теперь сонная ночная тишина целиком поглотила эту землю. Тьма, покой и тишина вокруг... Но вскоре всё изменилось – наступило время хозяйки ночного неба, Луны. Мертвенно-бледный, серебристо-безжизненный свет её разорвал туманный покров ночи, высвечивая тропинки, ведущие от стен Нидароса через спящие луга к величественному и таинственному ночному лесу. Как руками крестьянина, снимающими сноп колосьев с нивы, свет этот выхватил из тьмы дуб, веками стоявший на лесной опушке. Под сенью исполина многие лета нежились, множились, умирали и возрождались целые поколения лесных трав, ягод, цветоносных кустов. И всё это время дуб щедро дарил свои плоды лесному зверью. А люди издревле почитали его как древо Одина – привычный и безотказный порог старой веры, к которому смертные прибегали в надежде на помощь мудрого и могучего, но преданного теперь забвению, бога.

В свете луны женская фигурка, движущаяся к опушке леса, казалась едва различимой, то сливающейся с мраком ночи, то на короткий миг озаряемой лучами ночного светила. Шаги женщины замедлялись на взгорках и ускорялись на спусках лесной тропы, но по порывистой походке и частому дыханию видно было – она спешит. И всё время торопливого пути взволнованная и переполненная ночными страхами Инга, дочь рыбника Лейва Сноррисона и жена Харальда Каллессона, лодочника с пристани, обеими руками бережно прижимая к себе хнычущего ребёнка, завернутого в старый, поношенный, но всё ещё тёплый отцовский плащ, то и дело успокаивала малыша нежным материнским воркованием:

– Милый Рольф, успокойся и не плачь. Мы спешим за помощью к богу моих предков, Одину, к его чудотворному древу. Ты болен уже который день, но молитвы священника Николаса из Франкии не помогли. А вода, которую он называет святой, не возымела силы против твоей болезни. Он же всё время твердил, что нужно верить в силу его бога, Христа и отказаться от веры в старых богов, которая есть грех, а за грехи распятый бог наказывает жестоко. Потерпи, сынок, скоро мы уже придём...

Через короткое время Инга достигла подножия древнего дуба. Укутав Рольфа теплее, она уложила его поверх корней дерева.

– Здесь, под защитой Одина злые духи болезни не тронут тебя, мальчик мой. Они даже не найдут тебя здесь, оставшись караулить твою душу у самой колыбели. Всеотец защитит, он не даст злым духам овладеть тобою и отнять у тебя душу вместе со здоровьем... А я буду горячо молить его об этом. Не бойся. Видишь, мне тоже страшно, но ради тебя я убиваю свой страх. Потерпи немного, я верю – скоро тебе станет легче, – горячо шептала Инга, нежно поглаживая маленького Рольфа.

Она торопливо достала из-под одежды деревянную пластинку с чудодейственными рунами и подложила мальчику под голову. Затем, опустившись на колени и еле сдерживая набегающие слёзы, женщина стала безмолвно взывать к помощи древнего бога. Тем временем воздух посвежел, повеяло прохладой. И вот лёгкий ветер, слегка тронув ветви старого дуба, пробежался по кроне, шелестом своим, как будто отвечая на присутствие просительницы... Может быть Один, наконец, услышал мольбу страждущей женщины, обращённую к нему? А может быть это ночной ветер начал предрассветную прогулку по лесу... Но ребёнок успокоился и спокойно засопел, отправившись в страну сновидений.

Поглощённая заботами о ребёнке и молитвой, Инга не сразу уловила чужое присутствие, а ощутив его явно, лишь по тяжёлому дыханию стоявшего за спиной человека, наконец, обернулась. Черная фигура высилась рядом, в двух шагах... Человек же, если конечно эту безмолвную, холодную и страшную тень, можно было назвать человеком, стремительно шагнул навстречу.

Испуганная происходящим Инга ощутила густой запах ненависти, злого превосходства и смертельной опасности, исходящий от надвигающейся темноты. Глаза! Взгляд, доселе скрываемый куколем глухого чёрного плаща, сейчас перестал таиться. Серые и безжизненные глаза тени блеснули льдинками холода, а широкие зрачки теперь пристально смотрели в глаза Инги, открывая путь в бездну.

– Нет! Не трогай ребёнка! Уйди! Возьми меня, но сына оставь! – отчаянно крикнула женщина, выставив правую руку вперёд, а спиной заслонив малыша. – Чего ты хочешь? Что движет тобой? Ответа не последовало. А правая рука пришельца, вооружённая коротким широким мечом, сверкающей молнией выпорхнула из – под края чёрного плаща. Два едва уловимых движения... И тёмно-красный крест пауком расползся по груди несчастной, а она, захрипев упала на корни священного дуба рядом с маленьким Рольфом.

Но, о чудо, ребёнок продолжал спать... Кажется сам древний бог защитил его разум и не дал услышать предсмертный крик матери. Черный же человек продолжал своё неистовство – последовали ещё четыре удара, отделяющие конечности от тела, и последний – голова жертвы откатилась в сторону...

Несколько мгновений убийца ещё постоял над бездыханным телом жертвы, а затем перекрестившись, хриплым голосом произнёс:

– Прими, Господи, жертву мою. Ты не прекращаешь испытывать дух мой, но я стойко следую по пути, что ты указал мне в предсмертный час. Жаль, что тогда я не мог поступить, как сегодня. Пусть очищенная душа язычницы теперь свободно следует дорогой в Рай... Только смертельная мука способна снять грех закоснелого язычества и богопротивного торгашества. Всегда, только боль и смерть... Вот, что я отмерил вам, мерзкие варвары...

Плащом мёртвой Инги он стёр кровь с клинка и спрятал меч в ножны. А затем, порывшись в складках своего плаща, произнёс:

– Четыре – священное число, как четыре стороны света, как четыре конца креста и меча... Но для тебя, варварское отродье в женском обличии, у меня совсем другой счёт. Четыре, и я всегда добавляю ещё одну... На снятие греха со своей души, на индульгенцию, чтобы чистым и безгрешным вступить в Царствие Небесное.

И пять монет серебряным дождём упали на грудь жертвы. А освободившаяся ладонь судорожно сжала большой крест на груди убийцы, цепь которого заиграла в лучах лунного света мертвенным блеском. Зловещий незнакомец, перекрестившись ещё раз, аккуратно взял на руки спящего мальчика и покинул поляну у священного дуба.

Ещё один, возможно последний, предрассветный лунный луч посеребрил хохолок перьев на макушке старого филина, хранителя древнего дуба. Он видел и слышал всё. Птица осуждающе гукнула вслед уходящему призраку смерти. Пятый раз филин встретил приход человека в чёрном, несущего смерть, и теперь, безусловно, узнал его. Но... кому и что пернатый сможет поведать? Филин и сам понимал это, потому в очередной раз, негодующе покачав головой, закрыл усталые глаза и погрузился в тревожный сон.

Глава 3

3. Нидаросский храм Христа Спасителя и его служители. Утреннее солнце вступило в свои владения, тёплыми и светоносными лучами охватывая весь просыпающийся мир. День начинал свой путь с опушки близлежащего леса, неумолимо продвигаясь к домам и постройкам Нидароса, ютящимся вокруг основательной усадьбы короля Олава, а затем, ненадолго остановившись на небольшой площади городища и щедро наделив теплом и светом деревянную церковь, шагнул дальше. Этот храм Христа был построен совсем недавно – свежими досками всё ещё выделялся и благоухал его фасад, но на колокольне уже можно было заметить приличного размера колокол, на крутых боках которого сейчас плясало утреннее солнце.

Большой деревянный крест венчал купол церкви, величаво простираясь над городскими улочками, над всей мирской суетой, и виден он был издалека, потому вся округа до самого моря знала – здесь находится дом христианского Бога.

Три мужские фигуры, по виду одинакового роста, две облачённые в черные сутаны, поверх которых серебрились нагрудные кресты, а третья – в объёмистую чёрную монашескую рясу, подпоясанную простой верёвкой, появились из боковой пристройки храма и неспешно направились к широким дверям нидаросского храма Христа Спасителя.

Впереди шествовал епископ Нидаросский, по имени Николас и прозвищу Ронский. Во всей его телесной стати, собранности, уверенности в себе и непоколебимой решительности, угадывался воин, воинствующий защитник креста и ярый проповедник. Даже утренний холодок не разгладил жесткие черты лица священника, а сжатые губы, мощный подбородок и острый, проницательный взгляд серых глаз выдавали в нём человека недюжинной воли и властности.

Пять десятков лет жизни осталось за его плечами, и три из них он обретался в лоне христовой церкви Норвегии. Когда-то он был епископом Валансского графства на юге Франкии, что располагалось на левом берегу Роны. В то время епископы Валанса сами управляли городом, совмещая в себе светскую и духовную власть. Но пришли норманны, и начались бесконечные войны: графство потонуло в грабежах, убийствах, безграничном насилии, чинимом безбожными пришельцами. Горели опустевшие церкви и монастыри, а служители их подвергались изуверским пыткам и жестокой, унизительной казни. Люди теряли веру в себя, в существование правителя, способного защитить свой народ, в бога, так и не вступившегося за них.

Вскоре пришёл черёд Валанса – море морских разбойников затопило всю долину перед его стенами. И тогда Николас, открыв городские ворота, вышел на встречу смерти во главе городского ополчения, насчитывавшего более трёх сотен копий. Он сражался рядом со своими воинами и вооружёнными горожанами, был ранен, но даже сквозь кровавый туман, окутавший его душу и разум, звал на бой ради святой мести, ради свободы, ради величия креста.

Только два десятка израненных валансцев смогли пробиться через боевые порядки норманнов. Возвращаться теперь значило бесславно погибнуть – ворота Валанса были закрыты накрепко, а на стены вышли последние защитники, да и норманны могли выслать погоню. Тогда двадцать франков, благословлённые своим епископом, на мечах дали клятву безжалостно искоренять язычество, истреблять захватчиков своей земли. Десяток отправился в Париж просить помощи у короля Франкии, второй, направляемый Николасом – в Руан, к тамошнему герцогу, успешно отражавшему набеги викингов.

До Руана добрался только сам Николас. Потом была служба у герцога Руанского, а в последние годы – при дворе герцога Роллона Нормандского, первого конунга датских викингов, Рольфа Пешехода, накрепко обосновавшегося на севере Франкии и добровольно принявшего христианство.

Там и встретил священника Олав Трюггвасон, новый король Норвегии, проникся доверием и восхищением судьбой непокорного франка, сделавшего веру в Распятого Бога, смыслом своей жизни. Олав пригласил Николаса в Норвегию и сделал епископом всех земель, подвластных его короне, а начал крещение своей язычески непокорной страны с постройки церкви в новой столице – Нидаросе. Памятуя же бурное епископское прошлое франка, Трюггвасон всегда и везде называл его Николасом Ронским. Вот таким человеком был идущий сейчас впереди священник, чья рука привычно сжимала тело крупного, не украшенного ничем, серебряного креста, свисающего на толстой цепи того же металла с шеи епископа-воина.

В шаге за Николасом следовал другой священнослужитель, поддерживаемый под руку молодым послушником. Белоголовый и небольшого роста. Нет, он не был немощен настолько, чтобы нуждаться в сторонней помощи или поддержке. И если приглядеться, то можно было бы уловить, что всё естество этого священнослужителя обращено в слух, а времени на ходьбу он тратит меньше, чем на поглощение, распознавание, а потом на запоминание звуков и запахов, окружающих его. Сухая, аскетичная фигура ведомого поражала пропорциональностью – в ней не было ничего лишнего. Лицо казалось открытым и понятным всем, оно отражало отсутствие тайных помыслов, внутреннего напряжения или борьбы. Ни страха, ни страдания, ни обиды не было на нём. Правду же открывал неподвижный взгляд карих глаз священника, как будто он смотрел только в себя или в никуда.

Этот человек был слеп... Но не от рождения. Недуг посетил страдальца не так давно, и теперь он приучался жить слухом и ощущениями, а не зрением. Его звали Альбан из Ирландии. Ирландец был намного моложе Николаса, но возраст не оставил на нём следа. Альбан родился в рыбацкой деревушке на берегу большой реки. Семья его, занимающаяся рыболовством и крестьянским трудом, не отличалась богатством или зажиточностью. В десять лет отец отдал мальчика в монастырь для услужения монахам. Прошли долгие годы, и Альбан стал аббатом того монастыря. После осады монастыря викингами, напавшими на обитель, попал в плен. Непокорного христианского священника нещадно избили, а потом бросили умирать. Ирландец выжил, но полностью ослеп. И к моменту появления в Норвегии оказался совершенно незрячим.

Будущий норвежский король Олав Трюггвасон встретил аббата во время ирландского похода, слепого, исхудавшего, со следами побоев, но полного оптимизма и жизнелюбия. Тогда Олав спросил аббата, почему тот так держится креста и своего Распятого Бога, почему не принял веру в истинных и светлых скандинавских богов. На что Альбан ответил: – Христос безграничен во влиянии своём, и он царит повсеместно, даже лёгкий шёпот верующего касается ушей его. Господь милосерден к грешникам и страждущим. А услышит ли Один, пусть даже очень громкий глас твой, великий вождь норманнов, здесь, на моей земле? Тогда же он предсказал Трюггвасону: "Ты будешь знаменитым конунгом и совершишь славные дела. Ты обратишь многих людей в христианскую веру и тем поможешь и себе, и многим другим. И чтобы ты не сомневался в этом моём предсказании, я дам тебе такой знак: у тебя на кораблях будет предательство и бунт. На берегу произойдет битва, и ты потеряешь множество своих людей, а сам будешь ранен. Рану твою посчитают смертельной, и тебя отнесут на щите на корабль. Но через семь дней ты исцелишься от этой раны и вскоре примешь крещение".

Так оно и случилось. После благополучного завершения предсказания Олав поверил аббату, а тот крестил норманна и обратил в христианскую веру. С тех пор Трюггвасон всегда открыто носил крест поверх одеяния, а ирландец сопровождал его в странствиях. Став наконец норвежским королём, Олав пригласил Альбана в первый возведённый им храм, что располагался в Нидаросе, теперешней столице Норвегии, а так же сделал своим духовником. С собой в страну фьордов Альбан Ирландец привёз ларец с частицей мощей Святого Котрига, считавшейся чудотворной, исцеляющей разные хвори.

Духовная воля епископа Николаса явно отражалась на его лице, и ею же дышала вся его статная фигура, вызывая всеобщее уважение, воля же и вера ирландца шла из глубины души, являясь миру через его слова и поступки. Там, где, проповедническое терпение епископа иссякало, и он переходил к проклятиям на головы язычников, Альбан стойко и, не теряя самообладания, доводил дело до конца. Ирландец добрым и проникновенным словом вразумлял население края, склонял его в лоно христианской церкви. И немногочисленные прихожане прозвали бывшего аббата "Альбан тихий Нидаросский колокол". Говорил Ирландец всегда негромко, а в вере убеждал терпеливо и настойчиво. Тихие же слова его в иных случаях звучали, словно громкий колокольный набат, разносясь по всей нидаросской округе.

До двери церкви оставалось всего несколько шагов, когда епископ Николас остановился, как вкопанный, и указал на церковное крыльцо... Там лежал небольшой свёрток, напоминающий кролика, завёрнутого в плащ сердобольного хозяина зябким осенним утром. Странный же свёрток вдруг зашевелился и разразился недовольным детским плачем. Ребёнок кричал, призывая к себе внимание и сострадание окружающих.

Глава 4

4. Пятый малыш и его отец. – Пятый! – с возмущением, обращённым непонятно к кому, произнёс епископ Николас. А затем наклонился и взял ребёнка на руки. Плащ, в который младенец был закутан руками любящей матери, был мокрым и холодным. Но поднятый с церковных ступеней ребёнок усердно взывал к окружающему миру, своим призывным плачем будоража округу. Личико его было бледным, потным и напряжённым, но синева холода ещё не обрела над ним полную власть. А голубые глазки малыша с надеждой нацелились прямо в жёсткое лицо священника. Ребёнок живо двигал ножками и не подавал признаков болезненной сонливости.

– Послушник Огге! Отворяй живее дверь! Младенец требует помощи и нашего участия в своей судьбе. Не на улице же ему лежать, бедолаге, – командным голосом произнёс епископ Нидаросский и через мгновение устремился в открывшийся проём, бросив в сторону Огге последние наставления. – Теперь, не медли – зови городскую стражу, пусть она проверит лес вокруг богомерзкого древа язычников. Что-то подсказывает мне, что очередная находка в виде изуродованного женского тела не замедлит быть. И вот ещё... Зайди потом в ближайший дом и захвати тёплое молоко с мёдом, чистую тряпицу и сухой мох. Торопись, Огге Сванссон!

И послушник тут же пустился исполнять поручения епископа Нидаросского. Уже из тьмы церковного помещения священнослужитель кинул последний взгляд в сторону удаляющегося молодого послушника. Умудрённого жизнью и людьми епископа давно уже настораживал внешний вид и повадки Огге Сванссона. «Почему он носит такую свободную рясу, ведь молодому человеку меньше всего хотелось бы выглядеть мешком с сеном в глазах окружающих?.. Что он старается скрыть под ней – телесное уродство или богатырскую стать? Где это деревенский парень научился так бесшумно передвигаться? И руки... Они похожи на руки воина, а не землепашца... Но, может я, хвала Господу, ошибаюсь. Ведь он набожен, исполнителен и старателен в изучении латыни и церковного письма, а та жизнь, которая сделала его таким необычным, возможно, уже далеко позади, и Огге теперь искренне стремится к Богу, стараясь замолить прежние грехи...», – в очередной раз пришло в голову недоверчивого священника. Но он оборвал эти мысли и вернулся к порогу церкви, чтобы проводить в её помещение слепого ирландца, а затем, оставив того у алтаря, поспешил в маленькую комнату за его пределами и, запалив свечи, углубился в осмотр, согревание и утешение младенца.

Мальчик же, согретый тёплым, подбитым мягким мехом, красным епископским плащом, покряхтев, заснул. От тепла и покоя лицо его порозовело, а дыхание стало спокойным и ровным...

В небольшой, но вместительной церкви – Нидаросском храме Христа Спасителя было сумрачно и прохладно, хотя яркое утреннее солнце и пыталось проникнуть внутрь через деревянные решётки в высоких стрельчатых окнах. Ставни в это время года ещё не закрывали, но света всё равно было недостаточно.

Немногочисленные прихожане уже собирались к утренней службе, и они, переговариваясь шёпотом и исполненные благоговейного трепета, заходили внутрь. В сумраке церковного покоя можно было различить несколько групп мужчин простого и зажиточного вида, женщин, одетых в добротные, а в большинстве, скромные платья из простой темной ткани, головы которых были покрыты светлыми платками: всего собралось около дюжины приверженцев новой веры, постоянно посещавших церковные службы, исповедовавшихся и причащавшихся регулярно. Серебряные кресты теперь совершенно открыто, поблёскивали на груди собравшихся.

Здесь, в доме Христа, прихожане искали и находили стороннее понимание, не чувствовали себя одинокими, окружёнными закоснелыми и враждебными язычниками, как это могло быть на любой улице их нового города.

И вот появился Огге Сванссон, исполнив все поручения епископа: в одной руке он держал маленькую крынку с молоком, в другой – приличный кусок чистой белой материи, в которую был завёрнут сухой мох, а из-за верёвочного пояса виднелся детский поильник. Услышав шаги послушника, Археподий Ирландец произнёс спокойным голосом:

– Поспеши в задний покой, послушник Огге! Епископ ждёт тебя с нетерпением. Возвращайся и зажги свечи, мне свет не нужен, но прихожанам нашим необходимо видеть алтарь, без образа его молитва не так скоро дойдёт до Господа. Я же начну службу.

Помощник кивнул и исчез в помещении за алтарём. А Ирландец, откашлявшись, приступил к проповеди:

– Дети мои во Христе! Сегодня колокол нашего храма не позвал вас на утреннюю встречу с Господом. Пятого хворого ребёнка нашли мы у дверей своих, и, радея о нём, задержались со службой. Невинны младенцы, ибо с рождения души их ещё не коснулись ереси мирской и не обрели греха. Матери же последних, погрязшие во тьме язычества, не богу поручили исцеление болезных детей своих, но к богомерзкому древу понесли, ища помощи и сострадания под кроной его, запятнав себя грязью греха мерзкого идолопоклонничества. Угодна ли Господу смерть страждущих младенцев? Нет! А карает он детей за языческие грехи родителей их, недугом серьёзным, но исчезающим в стенах Христова храма. Толика мощей святого Котрига явит чудо и младенец выздоровеет. Да убоится дьявольская хворь лика Господа нашего, Иисуса Христа, слова молитвы нашей к нему, силы святой воды! Частица мощей святого Котрига, хранящаяся в храме нашем, всегда была и будет щитом от козней Лукавого, происков Христовой тени. Но святая сила дарует благодать только крещёным! Радуюсь ли я смерти матерей, богопротивных язычниц, сделавших детей своих сиротами? Нет! Есть суд милосердного Бога нашего и мирской суд, божественно освящённый. Но нет праведности суда безумного одиночки, возомнившего себя Христовым палачом. Грех же гордыни, кощунства над верой и самообожествления не легче греха ереси языческой. Так помолимся же теперь, испросим милости божьей к нам и нашим близким, пришествие правды Христовой в наши края, справедливого суда над Антихристом, под личиной Христова ревнителя, скрывающегося среди нас и по сей час!

Уже свет свечей наполнил помещение церкви своим сиянием, и епископ Николас давно встал справа от алтаря, послушник же Огге Сванссон взял на руки спящего ребёнка и так стоял долго, а служба всё продолжалась.

В самом дальнем, и от того самом тёмном, углу церкви стоял мужчина в черном воинском плаще, он всё время безмолвствовал и не обращал внимание на окружающих, а взгляд молчуна был прикован к алтарю, его пересохшие губы в исступлении шептали слова молитвы. Левая рука человека застыла на бедре, как будто он придерживал ею рукоять меча – привычное движение опытного воина.

А вот свет солнца, неотвратимо стремящегося к зениту и, наконец, просочившегося через оконные решётки, соединяясь со светом, идущим от дверей и усиленный мерцанием свечей, отразился от крупного серебряного креста, висящего на груди молчаливой тени, от льдинок её неживых глаз. И теперь свет коснулся лица... Длинный шрам перечеркнул его от левой брови, через переносицу, до правого угла рта... Один миг и человек, сделав шаг назад, снова скрылся в тени. А через короткое время покинул помещение церкви.

Заключительное слово для завершения службы взял епископ Николас:

– Первозданный крест на куполе Нидаросского храма Христа в зимний полдень даёт волю своей тени, максимальной, значимой и реально существующей. Но тень креста – не тень Бога. Тень же Христа – сумерки веры и отражение антипода его. Веруй и спасёшься... Неверующим же язычникам отворятся врата Ада. И только страдания, смертельные и неотвратимые, способны очистить заблудшие души... Иногда же лишь кровь может смыть грех закоснелого язычества... А чистые от скверны заблуждений и, тем обновлённые, они, души эти, направятся прямой дорогой в Рай... Этого ребёнка, найденного нами сегодня на пороге храма. Того, что послушник Огге держит сейчас на руках, мы крестим и приобщим к мощам Святого Котрига, а затем отдадим кормилице, что сегодня снабдила его молоком и детскими вещами. Теперь церковь и Христова вера будут заботиться о сироте. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti! Amen!

И паства стройными голосами ответила:

– Gloria Patri, еt Filio, et Spiritu Sancto nunc, et in saecula saeculorum! Amen!

Напряжённо и с большими душевным затратами, требующими недюжинной воли, чтобы оставаться беспристрастным и одновременно убедительным, проповедовал в то лихое время христианский пастырь, разрываясь между надобностью поддержания и наставления на путь истинный, единоверцев и привлечения язычников в лоно церкви. Сложная, а порой, невыполнимая задача... Терпимость должна была сочетаться с настойчивостью, убеждённость – с отречением от благ мирских, противопоставление верований – с умением демонстрировать святость и свою правоту.

Прежде чем породить ряды верных, вера христианская должна была прежде явить себя – утвердиться и пустить корни, стать единственно правой в краю дремучего неверия, веками жившего языческим укладом, сделаться необходимым кирпичиком нарождающейся государственности. Что есть единый народ? Всё просто – один орган управления, единые законы для всех, единое жизненное пространство, единый язык и единый вера. Последнее – немаловажный объединяющий момент... Новая же вера не объединяет, а разделяет любой народ, как топор раскалывает на два лагеря: христиане и язычники, праведники и грешники, друзья и враги.

И это тот случай, когда внедрение нового ориентира веры сопряжено с пролитием крови людской, всеобщей озлобленностью и недоверием, когда государство перестает быть государством, а страна становится лёгкой добычей врага, когда разгорается и бесконтрольно катится по этой земле самая настоящая война за веру и против неверия, когда соотечественники призывают на помощь лютых недругов своего народа.

– Убери руки от младенца! Ты не сделаешь этого, монах! Не осквернишь мальца своей водой, словами и дыханием, своим злокозненным крестом! – этот крик отчаяния раздался от дверей церкви, а запыхавшийся человек, произнёсший эти слова, уже через несколько мгновений стоял рядом с епископом. – Я его отец! Я – Харальд Каллесон по прозвищу Лодочник. А Рольф – мой единственный сын. Отдай мне моего сына, служитель распятого бога. Или... Клянусь Одином, я убью тебя!