Текст книги "Вечные паруса"

Автор книги: Вячеслав Назаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

Нет! Тысячу раз – нет! Если до экспедиции это было неосознанное желание, если в течение последних шести месяцев это было смутное, постепенно нарастающее предчувствие, то теперь это уверенность – никакого барьера нет и нет запретной двери. Есть манящие маяки неведомых берегов, есть зыбкие сигналы тайны, грандиозность которой трудно представить.

Но кто поверит ему там, на Земле? Чем докажет он свою правоту? И кто будет его слушать всерьез, если он сам представит Международному Совету Космонавтики толстую папку собственных наблюдений, с первой до последней строчки подтверждающих "теорию жизненного барьера?" Его просто отправят в психлечебницу да еще, чего доброго, припишут сумасшествие "влиянию звездного вещества".

А может быть, он, действительно, немного не в себе?

Выплыл, клоня тяжелые соцветья, сиреневый куст. Милая сирень, ты недаром тянулась к обзорному экрану, принимая его за окно, ты бы наверняка выжила здесь, но бдительный автомат стерилизатора не выпустит нас с тобой из корабля, ибо его механическая память крепко хранит сто второй пункт устава...

На панели изо всех сил мигали сиреневые посадочные огни.

Андрей резко заложил ручку влево и вперед до отказа. Дископлан встал чуть не на ребро и по крутой спирали пошел вниз.

– "Альфа", я – "Прима", квадрат 288-Б, иду на посадку, аппаратура отлично, обстановка без изменений, все в порядке, "Альфа", я – "Прима", иду на посадку...

– "Прима", я – "Альфа", вас понял, не задерживайтесь, учтите повышение гравитации через двадцать пять минут...

– "Альфа", вас понял...

Зеленовато-белый овал озера стремительно приближался, и Андрей снова отметил, поразившую его в первый раз правильность формы. Озеро окружали широкие террасы, тремя уступами сходящие к самой воде. На нижнем уступе покачивался большой трехцветный шар – опознавательный знак витаскопа. Дископлан, мягко спружинив, сел рядом.

Небо призрачно розовело, и лохматое зеленое солнце пылало уже во всю силу, на глазах забираясь все выше и выше. Синевой моря отливали гладкие блестящие террасы, фиолетовым, синим и голубым искрились нависающие лопасти окрестных скал. И только озеро вблизи было чистейшего матово-молочного оттенка, как экран выключенного видеофона.

Андрей не спешил к витаскопу. Он умышленно оттягивал эту минуту последнюю минуту надежды, потому что чувствовал – и здесь стрелка стоит на нуле. Только чудо, сверхъестественное чудо, которого так ждешь в детстве, могло сдвинуть проклятую стрелку хотя бы на одно деление. И не хотелось убеждаться еще раз, что чудес не бывает...

Он зачерпнул манипулятором вязкую белую жидкость.

Она отделилась от остальной массы пухлым куском вазелина.

И все-таки это была вода. Химически чистая вода.

Собственно, необычная эта жидкость не была находкой. Ее получили на Земле искусственно в одной из советских лабораторий, осаждая пары обычной воды в кварцевых капиллярных трубках. Это было еще в конце шестидесятых годов двадцатого века. Практического применения новое вещество не нашло, и только недавно "плотную воду" выделили из живой клетки. Именно из живой – в умершей клетке "вода-П" немедленно превращалась в обычную. До сих пор спорят: почему?..

Но как и почему появилась "плотная вода" здесь? Лабировая ванна километр в длину, полкилометра в ширину, четверть километра в глубину – и точно такие же озера-ванны на всех остальных двенадцати планетах...

Барьер... Разве может мысль человеческая остановиться перед барьером перед любым барьером! – остановиться и повернуть назад? Это противно естеству людскому, смыслу жизни, наконец. И – незачем больше тянуть.

Андрей бросил расплывающуюся лепешку воды в озеро и быстро направился к витаскопу. Из-под ребристых стальных подошв летели белые искры.

Витаскоп работал, с легким свистом вдыхая и выдыхая воздух. Торопливые почвенные датчики, как ежи, сновали вокруг, время от времени скрываясь в белом теле цилиндра и через мгновенье выскакивая снова. Чуть заметно дрожали тонкие корешки глубинных шнуров. Лепестки энергоприемников медленно поворачивались за зеленым солнцем.

Андрей помедлил, открывая дверку приборного шкафчика.

На секунду ему показалось...

Нет.

Стрелка индикатора стояла на нуле.

Как ни странно, он почувствовал облегчение. Он даже стал насвистывать, одну за одной выключая системы биоулавливателей.

Ждать было нечего. Надеяться не на что. Последний прибор сказал свое веское "нет" человечеству.

Итак, "теория жизненного барьера" вступила в силу.

Солнце было уже в зените, все вокруг нестерпимо сверкало, и глаз отдыхал только на матовой поверхности озера, которое теперь казалось серым. Демонтированный витаскоп превратился в двухтонную тумбу, и было странно вести ее к дископлану, почти не ощущая тяжести.

Приборы, приборы, приборы. Приборы и механизмы. Они измеряют, они защищают, они советуют, они глаза и уши, они руки и ноги – всевидящие, всеслышащие, всемогущие и неустанные, мудрые и непогрешимые. Если они говорят "нет" смолкают воля и разум, и человек покорно плетется назад...

Что за ерунда, оборвал себя Андрей, укладывая витаскоп в грузовой отсек. Незачем валить с больной головы на здоровую. Назад плетутся, когда не хватает ни ума, ни воли, чтобы победить это самое "нет" и идти вперед. Так что сам виноват, уважаемый товарищ биолог...

– "Альфа", я – "Прима", квадрат 288-Б, витаскоп демонтировал, погрузку закончил, обстановка без изменений, вылетаю обратным курсом...

– "Прима", я – "Альфа", вас понял...

И через паузу каким-то чересчур равнодушным тоном:

– Показания, разумеется, прежние?

Неужели и Медведев надеялся на что-то другое? Неужели ему, бесстрастному олимпийцу, не все равно – "да" или "нет"? Впрочем, конечно, не все равно – "да" вызвало бы скандал и бурю, а Медведев любит ясность и порядок. И поэтому Андрей ответил довольно зло:

– Разумеется. Стрелка на нуле.

– Вас понял. Вылетайте.

Он уже взялся за стартер, но неожиданная идея заставила его широко улыбнуться. Он достал из-под сиденья лучевую пилу, открыл люк и снова вылез наружу.

Искать долго не пришлось. У самой воды лежала плита чудного аметистового отлива, дымчато-прозрачная, с бегучими красноватыми огоньками внутри. Не переставая улыбаться, Андрей стал вырезать из нее кубики. Несмотря на все старания, кубики получались неровные – один больше, другой меньше.

Кстати, сколько кубиков должно быть в детском строительном наборе? Наверное, чем больше, тем лучше...

Андрей даже взмок от непривычной работы. Чутко реагируя на участившееся дыхание, у щек вспухли зеленоватые комочки хлореллы.

Ну вот, полсотни, наверное, хватит...

Играй, сынишка! Когда ты подрастешь, я расскажу тебе о кристаллопланетах. К тому времени все забудут о них, как о чем-то ненужном и запретном. Для тебя это будет диковинная сказка. И если сказка тебе понравится – ты сделаешь из кубиков кристаллопланету. На твоей планете будет жизнь, потому что ты сам...

Хлюпнул клапан вакуум-кармана, проглотив камешки.

Опустив пилу, Андрей смотрел на ямку, вырезанную в плите.

Сладкий, страшный, еще не оформленный в словах, но уже зовущий, дурманящий замысел кружил голову.

Итак, барьер...

Комочки хлореллы зябко щекотали щеки.

Тройной запас. Один действующий, два – аварийных. Аварийный запас. Но ведь для этого...

В ушах тихо, но повелительно стучал метроном: тик-тик. Андрей поднял глаза, бессознательно прислушиваясь.

Нет, это бьется сердце: так-так.

Раздвоенная скала повисла над озером, как два прямых крыла, застывших в ожидании взмаха.

Андрей высвободил правую руку из перчатки биоуправления. Четыре манипулятора безжизненно упали. Нащупав под панелью предохранитель аварийного блока, он сжал пальцами обнаженные клеммы. Что-то треснуло, и запахло гарью.

И тотчас над ухом раздался тревожный голос Медведева:

– "Прима", я – "Альфа", почему исчез сигнал со скафандра?

– "Альфа", я – "Прима", все в порядке, случайно задел аварийный предохранитель, все в порядке...

– Вы в кабине?

Господи, как стучит в ушах!

– Да.

– Почему не летите?

– Все в порядке, Петр Егорыч, не волнуйтесь.

– А почему, собственно, я должен волноваться?

– "Альфа, я – "Прима", вылетаю.

– "Прима", я – "Альфа, вас понял. Ждем. Вы опаздываете на полчаса.

Полчаса... Что такое полчаса?

Солнце уже миновало зенит, и у ног легло темное пятно: сплющенная, раздавленная тень скафандра с изломанными манипуляторами.

Метроном стучал все громче.

Андрей положил пальцы на тугую красную кнопку.

Нина проснулась сразу. Сердце тревожно колотилось, и первым бессознательным движением она включила софит над детской кроваткой.

Зеленый сумеречный свет выхватил сладко посапывающий нос, приоткрытые пухлые губы.

Сын безмятежно спал.

Она выключила свет и опустила голову на подушку.

В комнате было темно, тихо и душно. Интересно, сколько сейчас времени? Зажигать часы почему-то не хотелось, и она пыталась определить время по какой-нибудь примете. Справа по стене поползли причудливые перистые тени, метнулись на потолок и исчезли. За стеной что-то тонко звякнуло, зашуршало и тоже замерло. Прошла минута, а может быть, и больше. По-прежнему все покойно, темно и тихо, только ровное дыхание сына живет в комнате.

Нина закрыла глаза. Мысли текли медленно и бессвязно, всплывали, кружились на месте и снова тонули.

Что ее так испугало? Кажется, какой-то крик. Но никто кричать не мог. Сын спит. Значит, что-то приснилось. Но что?

Она пыталась вспомнить сон, но перед глазами плясали обрывки какой-то фантастической ерунды: синие скалы, розовое небо, молочное озеро, зеленое солнце и какое-то странное насекомое, похожее на раздавленного майского жука.

Нина повернулась набок, свернулась калачиком, пытаясь уснуть. Непонятная тревога не проходила. Она просто ушла на самое дно и покалывала оттуда острыми морозными глазами.

Может быть, слишком душно?

Вместо того чтобы включить микроклимат, Нина встала, накинула халат, ощупью, натыкаясь на мебель, подошла к едва различимому проему окна. Створки медленно разошлись в стороны, в лицо ударил влажный ночной воздух, пронизанный льдистыми серебринками таежных запахов.

Чуть закружилась голова. Внизу поблескивали звезды – огни огромного города. Их разноцветный рой тянулся до самого горизонта, переходя в строгие рисунки небесных созвездий.

Звезды... Наперебой мигают веселые светлячки. Словно чья-то черная ладошка балуется с огнем: откроет-закроет, откроет-закроет. Точка-тире, точка-тире. Суматошная ночная морзянка.

Нина попробовала представить себе леденящую жуть безмерных пространств, голубоватые протуберанцы чужих солнц и зябко поежилась. Нет, звезды все равно останутся для нее такими, как в детстве – добрыми, забавными светлячками.

Неужели они, вот эти далекие огоньки, могут отнять у нее Андрея?

И снова пугающе ясно встал перед глазами сонный кошмар: синие скалы, зеленое солнце и странный майский жук.

Нет, он не раздавлен, он треснул вдоль тела надвое, и в черной трещине...

Нет, нет! нет! Звезды, вы такие добрые отсюда, с Земли, вы не можете, вы не имеете права!..

Где ты, Андрей, что с тобой? Почему так ноет сердце?

Справа бесшумно в полнеба полыхнуло зарево, и ровно через четыре секунды ощутился толчок воздуха – это стартовал по расписанию межконтинентальный реалет. Значит – три часа пятнадцать минут по местному времени.

Суетились, сплетались и расплетались внизу горящие полосы от фар электромобилей – в глубокой тишине ночи кто-то куда-то спешил, кто-то кого-то ждал, кто-то с кем-то встречался и расставался.

Глаза уже привыкли к темноте, и Нина прошла в соседнюю комнату.

Ей было очень стыдно, но пальцы вопреки воле набрали номер.

Ева не спала, она улыбнулась Нине из уютного кресла и отложила на столик блокнот с карандашом.

И пока Нина мучительно соображала, о чем спросить, чтобы хоть как-то оправдать звонок среди ночи, Ева заговорила первая:

– Не спишь? Маешься?

И не дождавшись ответа, продолжала:

– А ты не опускай глаза. Я сама не сплю ночами. Вот уже пятнадцать лет. С тех пор, как Артур первый раз ушел в звезды... И никто из наших не спит. Эла мне уже четыре раза звонила.

Чувствуя в горле застрявший комок, Нина пыталась извиниться за беспокойство, говорить еще какие-то слова, но Ева – кто и когда назвал ее "космической мамой"? – прервала:

– Брось ты! Нечего стыдиться. И поплачь, если хочется. Им, мужикам звезды, а нам, бабам – слезы. Так говорили в старые времена.

Ева выговаривала "и" по-латышски мягко, а "б" – со взрывной твердостью, поэтому у нее "мужики" звучали нежно, а "бабы" клацало, как затвор старого охотничьего ружья... Про "старые времена", наверное, точно, потому что художница Ева Бремзис старину знала хорошо.

Нина невольно перевела глаза на гобелены, которыми была увешана вся комната. Пламенеющие тона узоров и рисунков светились в полумраке, и оживали, двигались прекрасные фигуры – то могучие, то хрупкие, то нежные и распускались диковинные цветы, и пахли травы, и плескалось янтарное море, и медленные руны "Калевалы" выплывали из глубин времени навстречу атомным солнцам нового века...

Ева перехватила взгляд.

– Любуешься? А ведь я нарочно в этой комнате сижу по ночам. Здесь спокойнее.

Нина молчала, и Ева взялась за блокнот:

– Хочешь новенькое покажу? Это набросок, но хочу вот что-то в этом роде сотворить. К прилету наших мужичков... Чтобы знали, что мы без них не сидим без дела...

Ева поднесла блокнот к самому экрану.

– Нравится?

Это был набросок люмографом, к тому же выполненный в обобщенно-условной народной манере, поэтому Нина не сразу разобрала, что там изображено. Только постепенно вьющиеся цветные штрихи складывались в части рисунка.

Синие, геометрически ровные скалы...

Зеленое солнце с двумя коронами... Белый овал неподвижного озера...

Зеленое существо... нет, это скафандр... да, конечно, скафандр, причем можно точно определить марку – САЖО-5, как она сразу не смогла...

Тишина.

Она еще не успела удивиться или растеряться, как тупо ударило в виски, рисунок треснул, и за ним была ночь, и через безмерный провал пространства, рядом, в упор, тускло блестя, разошлись створки скафандра, отдавая беззащитное тело страшному чужому миру...

– Что с тобой, детка? Что ты кричишь?

– Евиня, ему плохо. Евиня!..

* * *

На корабле царила радостная суматоха.

В одинаковых серых комбинезонах с откинутыми шлемами, перепачканные и веселые, ученые сейчас походили на ватагу мальчишек, задумавших разгромить сонное электронное царство. Щелкали переключатели, перепуганные автоматы взвизгивали, ошалело мигали индикаторными лампами, пытались мгновенно понять и привести к покою бессистемные возмущения в цепи, но все новые и новые алгоритмы заставляли их напрягаться, а динамики общей связи грохотали в каютах и переходах разными голосами: "Проверка! Проверка!"

Злой и расстроенный Кривцов бродил по отсекам, тщательно ощупывая каждый метр матового металла. В отсеке хронопульсации он едва не упал, споткнувшись о чьи-то ноги. Из-за раскрытого пульта выглянул кибернетик Станислав Свирин.

– Слушайте, отдайте мои очки! Я же знаю, что вы их взяли!

Свирин, пригладив короткопалой ладошкой задорный седой вихор, попытался изобразить возмущение на своем круглом лице:

– Товарищ Кривцов, если вы еще раз спросите меня о своих очках, я отправлю вас месяца на два в прошлое. Я же сказал: спроси у Апенченко.

– Спрашивал.

– Ну и что?

– Он говорит: не брал.

Голос кибернетика по-прежнему оставался серьезным: – Вполне возможно. На таких планетах все возможно. Лабир! Загадочный минерал! Дозвездная материя. Что с нее возьмешь, с дозвездной материи?

– Ну, ребята, поймите – я без очков не могу считать графики метеорных пушек... Дело же стоит... Хватит...

– Очки в наш век – мелкое пижонство. Надо носить контактные линзы. Немного портят цвет глаз, но зато вполне надежно.

– Слушай, Стас, кончай ради бога...

– Бога нет...

Неожиданно полоснул по нервам волчий вой сирены.

– Общая тревога!

Стас мгновенно вскочил на ноги.

– Проверка... – хихикнуло в динамике, Стас погрозил кулаком в пространство и со вздохом отдал Алексею очки, которые оказались в нагрудном кармане.

– Рыжий черт! Все настроение испортил. Шуточки, тоже мне!

Он отвернулся к приборной стенке, на которой чернела надпись: "Осторожно! Минус – время!", и пробурчал совсем тихо:

– Слышать эту сирену не могу. Раньше ничего, а сейчас... Когда Земля почти рядом...

До Земли было больше тысячи парсеков, и даже лучу света нужно три с половиной тысячелетия, чтобы добраться до этой бесконечно малой и бесконечно родной капли звездного океана, но Кривцов посмотрел на внезапно обмякшие плечи кибернетика и промолчал.

В командном отсеке сочно гудел ГЭМУ – главный электронный мозг управления. Его "голова" возвышалась в центре, за спинками пилотских кресел, огромной плавучей миной времен второй мировой войны. В многочисленных матовых окошечках скакали зеленые и синие молнии, а шишковидные выросты то светлели до полной прозрачности, то наливались темной терракотой, то угрожающе чернели. ГЭМУ напряженно думал.

Кроме ГЭМУ, в отсеке было двое – капитан и второй пилот Реваз Рондели. Бремзис сидел на корточках возле электронного мозга и, посматривая на сигнальные рожки, подбрасывал в щелкающие челюсти курсографа очередную порцию данных. Пилот, полулежа в кресле, мрачно наблюдал за его работой.

– Ну, как дела, Реваз? Что с надпространством?

– Проверил, капитан. Аппаратура входа и выхода работает отлично. Немного киснет правый восьмой субэлейтер, но в пределах нормы.

– А ты все-таки поставь свежий блок из резерва. Не ленись. Теперь экономить нечего. Мы почти дома.

Пилот тяжело вздохнул и поднялся с кресла. Поднимался он как-то по частям, поочередно вытягивая до нормальной длины ноги, руки, туловище, чудом уместившееся в коротком кресле. И когда "процесс вытягивания", наконец, закончился, и Реваз встал во весь рост, ему пришлось наклонить голову, чтобы не зацепить гирлянду светильников на потолке: два с половиной метра высоты отсека были ему малы.

Капитан покосился на кованые башмаки сорок пятого размера, торжественно проплывшие по направлению к выходу, и хитровато улыбнулся.

Когда Реваз вернулся, капитан уже сидел в кресле, развернувшись спиной к прицельным экранам.

– Ну что, Реваз?

– Поставил.

– Ну и отлично. Отдыхай.

Однако пилот не собирался садиться. Он стоял мрачнее тучи перед капитаном, упираясь головой в потолок, и молчал. Бремзис опустил глаза.

– Ну что стоишь? Садись!

Рондели начал очень тихо и очень нежно.

– Скажите, Артур Арвидович, кому на этот раз выводить корабль в надпространство?

Артур смущенно забарабанил пальцами по подлокотникам.

– Реваз, ты, пожалуйста, не обижайся...

– Значит, опять вы сами? – в голосе пилота проснулись первые шорохи надвигающегося горного обвала.

– Но, Реваз...

– А Ревазу Рондели, как маленькому мальчику, вы разрешили только нажать кнопку автоматического выхода из "трубы Кларка", да?

С грохотом посыпались камни. Начался обвал.

– Реваз недостоин, да? Реваз неспособен, да? Реваз не сумеет, да?

Бремзис протестующе поднял руку:

– Реваз, дорогой, ты отличный пилот, но пойми, я сын рыбака и внук рыбака и правнук рыбака... У нас такой обычай – судно в обратный рейс обязательно выводит сам капитан. Иначе не будет удачи...

– Позор! – взревел Реваз, чуть не плача от ярости. – Сто раз позор! Капитан звездолета, который верит в бабушкины сказки! Предрассудки! Мистика!

– Но, Реваз, выход из "трубы Кларка" гораздо ответственнее, чем вход!

– Ответственнее? Ответ... – пилот даже задохнулся. – Это... это сто лет назад было ответственнее, а теперь... Вот!

Длинный палец Реваза болидом просвистел над головой капитана и уперся в небольшую панель с овальной полосатой кнопкой в центре.

– Теперь Реваз нажимает эту кнопку и может идти пить саперави! Автоматы сами выводят корабль подальше от всяких опасных мест! Ты хитрый человек, капитан!

Артур покраснел, но разозлиться не успел – вошел Медведев. Реваз смолк и, ворча что-то по-грузински, пошел укладывать свое тело в пилотское кресло.

Медведев даже не взглянул на него.

– Артур Арвидович, "Хронос" заряжен всей информацией, которую мы собрали за время экспедиции. Катапульта включена. Так что если с "Альфой" что-нибудь случится...

– Петр Егорович, плюньте через левое плечо. Такие вещи перед отлетом нельзя говорить... Как "Прима"?

– "Прима" уже в ангаре. Кривцов и Свирин помогают Савину.

– На последнем витаскопе результаты прежние?

– Разумеется...

Медведев направился было к выходу и неожиданно остановился.

– Послушайте, Артур Арвидович, вы хорошо знаете САЖО-5?

– Гм... Я, между прочим, испытывал еще пробную серию САЖО-1. Сначала в барокамере, потом в космосе... А САЖО-5 появились как раз после этих испытаний. Так сказать, окончательный вариант.

– Скажите, можно ли случайно задеть аварийный предохранитель?

Артур задумался.

– Вообще... Вообще, конечно, можно... Но для этого надо, чтобы сама собой открылась панель. Это уже совсем невероятно.

– Но все-таки возможно?

– Да, пожалуй... А в чем дело?

– Нет, ничего. Я просто так. Из любопытства.

Медведев выдвинул из стены откидное кресло и сел, вытянув ноги, закрыл глаза и, казалось, задремал. Лишь иногда сплетенные длинные пальцы вздрагивали и цепко перехватывали друг друга.

Андрей вошел минут через десять – ссутулившись, тяжелыми неуверенными шагами, словно пол под ним слегка качало. Он был бледен и угрюм.

– Товарищ капитан, космонавт Савин из полета в квадрат 288-Б прибыл. Витаскоп доставлен. Происшествий нет.

– Хорошо. Идите, Савин.

Андрей повернулся, чтобы уйти.

– Вы плохо себя чувствуете, Савин?

Было в голосе Медведева что-то такое, что заставило Андрея внутренне сжаться.

– Нет, я чувствую себя отлично. Просто немного устал.

Во взгляде Медведева не было обычной насмешливости.

Глаза смотрели строго и грустно.

– В таком случае, я хотел бы попросить вас немного помочь мне.

Чувствуя между лопатками струйки холодного пота, Андрей шел за Медведевым по ярко освещенному коридору.

Шеф что-то подозревает. Если он догадается... Андрей уже видел такое однажды: восемь дископланов, повисших над почвой, скрещенные струи холодной плазмы, убивающей все живое... По уставному это называется "немедленная полная стерилизация зараженной местности".

Радиорубка сияла полированным металлом и стеклом под темным куполом объемной вариакарты. Странный звездный купол с повисшими в пространстве названиями, вдоль и поперек перечеркнутый трассирующими строчками линий менго-связи, придавал, рубке сходство с планетарием. Пол слабо тлел, подсвечивая снизу переговорные пульты. Над одним из них опалово поблескивал экран прямой телесвязи с Землей. Этому экрану суждено скоро ожить после полугодового перерыва. Там, у границ Солнечной системы...

Андрей поискал глазами бронированную торпеду "Хроноса". Капсулы не было. Значит, "Хронос" уже в аварийной катапульте. Какой же помощи хочет от него шеф?

– Придется проверить всю схему радиоконтроля САЖО-5 и "Примы", неторопливо и бесцветно заговорил Медведев, не глядя на Андрея. – Когда пропал контрольный сигнал со скафандра...

– Я случайно задел аварийный предохранитель.

– Да, да, вы сразу сказали мне об этом. Вы ведь были тогда уже в кабине.

– В кабине.

– Вот видите! Когда пропал сигнал со скафандра, я взял на контроль "Приму", но и там не было сигнала... Ведь вы сразу взлетели, судя по радиограмме?

– Сразу...

– Да... Значит, в системе радиоконтроля что-то барахлит, иной причины быть не может. Если только...

Медведев рассеянно двигал взад-вперед микшер мощности следящего агрегата, и длинная стрелка главного амперметра покорно качалась от нуля до красней черты. Мерные качания гипнотизировали.

– Если только вы не снимали скафандр, чтобы подышать свежим воздухом этой гостеприимной планеты.

Последняя фраза прозвучала громко и резко. Андрей оторвал, наконец, глаза от гипнотической стрелки и попробовал улыбнуться.

– Да, я... с-собирался погулять, как вы помните... Но как-то не получилось... В другой раз...

Медведев не поднимал головы, поглощенный игрой с микшером, и Андрей начал тихо злиться.

– В конце концов, я не знаю, в чем дело. Может быть,

схема виновата. Зеленое солнце было в зените, а в это время, как вы знаете, ионизированная за черный день углекислота разряжается в пространство. Возникают всякие магнитные и электрические облака. Может быть, такое облако на время экранировало контрольный сигнал "Примы". Откуда я знаю?

А схема... Схему можно проверить, если хотите...

Медведев поднял голову и потер лоб, искоса поглядывая на Андрея, точно увидел его впервые. Андрей выдержал взгляд, только побледнел еще больше.

– Да. Я этого не учел. Вы правы. Схема, вероятно, в порядке. Просто какие-то помехи прервали сигнал. Извините, что побеспокоил.

Он говорил негромко и устало, словно перенес огромное душевное и физическое напряжение, словно это он, а не Андрей, был в квадрате 288-Б. Злость прошла, и Андрей почувствовал вдруг прилив доверчивой ребячьей нежности к этому рано поседевшему, замкнутому человеку. Ему захотелось взять его за руку, крепко сжать и рассказать все. Все – от начала до конца. Он должен понять.

Они стояли друг против друга и молчали. И оба вздрогнули, услышав в динамике резкий голос капитана:

– Всем в кают-компанию! Всем в кают-компанию!

Капитан встретил их торжественный, затянутый в парадный китель, выбритый и благоухающий какими-то духами.

– Прошу садиться.

Садиться никому не хотелось. Все столпились у стола, перешептываясь, оправляя свитера и куртки, наскоро причесываясь, словно готовились к групповой фотографии. Андрей, невольно смущаясь, встал за спины товарищей он так и не успел снять комбинезон.

Артур поднял руку.

– Товарищи космонавты! Наша работа окончена. Мы выполнили задание Земли, проведя глубокую разведку самых таинственных образований Галактики кристаллических планет. Мы собрали богатый материал. Особо хочу подчеркнуть, что наша экспедиция обошлась без аварий, без ЧП и крупных дисциплинарных нарушений...

– Господи, спаси моряка, – прошептал рядом Кривцов, закатывая глаза. И здесь без устава не обошлось...

Андрей почувствовал на себе чей-то взгляд, поднял глаза. Медведев отвернулся.

– Короче говоря, звездолет-разведчик "Альфа" полностью готов к старту. Старт назначаю на двадцать четыре ноль-ноль бортового времени. Побудка – за час до старта. Вопросы есть?

– Нет! – перекатилось по каюте.

– Тогда – отбой!

Первым вышел Медведев, за ним Кривцов, Апенченко и Свирин. Пропустив капитана, исчез в овале двери Реваз Рондели.

Андрей остался один.

Он подошел к портьере, которая так и осталась незадернутой.

Снова была ночь, вернее, не ночь, а черный день, невидимое солнце стояло в зените, и только у самого горизонта роились крупные сердитые звезды, а снизу неподвижными языками золотого, розового и оранжевого огня били в черный зенит кристаллы лабира.

Но что-то изменилось в этом странном блистающем мире.

Он перестал быть чужим.

И Андрей вдруг понял, что отныне его будет тянуть сюда, к этой планете – как сейчас тянет к Земле. И что вечно ему метаться между двух огней, не находя покоя...

– До свидания, – шепнул он черному солнцу и лабировому сиянию. – До встречи. Я вернусь.

У себя в каюте Андрей, не раздеваясь, упал на постель. Мучительно ломило виски. Он нащупал на столике снотворное и проглотил не запивая.

– Дело сделано, Петр Егорыч, – прошептал он с закрытыми глазами. Теперь уже ничего не изменишь. Колесо закрутилось.

Под прикрытыми веками прыгали зеленые, синие, красные пятна. Постепенно их движение становилось все более плавным, пока не перешло в медленное вращение. Крутилась, крутилась трубочка калейдоскопа, цветные стеклышки складывались в неповторимые узоры, эти узоры наматывались один на другой, как тонкие кружева, узорчатый клубок распухал, пока не превратился в планету – и тогда треснули синие скалы, брызнув во все стороны дрожащими нитями побегов...

Вся планета заросла неистовой, бешеной сиренью, огромные тяжелые соцветья свисали до самой земли, а сирень все росла и росла, и это был уже непроходимый лес, и Андрей продирался сквозь него, по колено утопая в опавших лепестках, задыхаясь от душного запаха сирени – пока впереди не мелькнула матовая белизна... Вот он уже стоит на нижней террасе возле озера, а над ним – сирень, и навстречу вприпрыжку бежит светловолосый мальчуган, похожий на Нину:

– Папа! Папа прилетел!

Международный Совет Космонавтики заседал вторую неделю, и вторую неделю с Землей творилось что-то неладное. Внешне ничего не изменилось: днем и ночью бесчисленные подземные заводы выгружали на поверхность свою продукцию, межконтинентальные реалеты стартовали точно по расписанию, вычислительные центры решали головоломные задачи – словом, ни один винтик сложного хозяйства планеты не сломался, ни одно колесико не остановилось.

Но спортивные состязания отменялись одно за другим – исчезли болельщики. Напуганные необычной тишиной, лесничие заповедников слали тревожные радиограммы – исчезли туристы. Библиотекари в пустых залах читален перешептывались о падении нравов – исчезли читатели.

Дремали в хранилищах ролики приключенческих фильмов, но зато в планетарий невозможно было попасть. Пылились на полках томики писателей-фантастов, но зато черными пробоинами в стенах зияли полки специальной литературы по астрономии и космогонии.

Перед тем, что привезла экспедиция звездолета "Альфа", меркла самая изощренная фантастика.

И только находчивая Селена Суона имела в те дни бешеный успех. Она возникала на сцене, словно материализуясь из пустоты под тоскующие всплески электрооргана, с ног до головы закутанная в переливчатую синюю вуаль. Медленно, очень медленно из всплесков рождалась мелодия старой песни "Вечные паруса", и так же медленно падала вуаль, открывая безжизненное белое лицо с огромными остановившимися глазами. Стонали, метались испуганными чайками высокие скрипки, медленно падала вуаль, медленно обнажались плечи и грудь, на которой сверкало ожерелье из настоящего лабира. Серебряные трубы взмывали ввысь, и вслед за ними взлетала бледная рука, и низкое контральто леденило зал глубоким длинным вздохом:

Там, в неизмеренной дали,

за солнцем солнце открывая,

увидят люди край земли

и остановятся у края...

К исходу второй недели страсти стали утихать. Спортивная федерация объявила, что отмененный ранее чемпионат мира по элегант-хоккею все-таки состоится – количество заявок подошло к норме. В Беловежской пуще кто-то подстрелил зубра. Из читального зала Ленинской библиотеки исчезла пласт-копия "Слова о полку Игореве". В журнале "Советская фантастика" появилась восторженная рецензия на новый роман Ефрема Иванова "Бета Персея". Двадцатипятисерийный приключенческий фильм "На каждом миллиметре" получил серебряный приз на Софийском кинофестивале. Мальчишки забросили скафандры и снова играют в строителей.