Текст книги "Доверие [первый вариант]"

Автор книги: Вячеслав Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Доверие [первый вариант]

Кто подлинно любит людей, тот навлекает на себя их ненависть; ибо из любви к людям приходится совершать поступки, оправдываемые только этой любовью; без неё они были бы немыслимым преступлением.

Лион Фейхтвангер

...Иной человек трудится мудро, сознанием и успехом, и умерев, должен отдать всё человеку, не трудившемуся в том, как бы часть его. И это – суета и зло великое!

Экклезиаст, глава 21

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения.

К. Маркс. Ф. Энгельс. ПСС, т. 4, стр. 459.

В распахнутое настежь окно медленно тёк тёплый, влажный ветер, колыхал штору, и она переливалась тёмно-синими волнами, придавая комнате ирреальный вид. Издалека доносились музыка и молодые смешливые голоса, приглушённые поднимающимся от бассейна вечерним туманом; кто-то пел, кто-то подпевал невпопад. В углу, черно грозя отвернувшими пасти львиными мордами, теплился экзотический светильник а-ля Дарай-авауш, от него тянуло чуть душным, сладковатым и чувственным запахом.

Стереовизор сиял экраном. Председатель Комиссии по переселению Чанаргван, вырубленный из темы лучами плазменных прожекторов, ухватившийся могучими руками за парапет нависшей над Площадью террасы, говорил, и две его тени громоздились у него за спиной, на стене здания Совета. Усиленный микрофонами, необьятный голос божественно сотрясал ночной воздух, овевая десятки тысяч воздетых к террасе лиц – там, за рамкой экрана.

Двое мужчин и женщина в комнате слушали.

– Новый триумф земной цивилизации не за горами! Настала пора, когда человечество выкуклится из рамок Солнечной системы, и, разрастаясь, потечёт дальше, к звёздам, среди которых будет жить! Начинается новый, величайший этап истории!

Снизу взлетели бушующие волны аплодисментов. Чанаргван улыбнулся.

– Мы стоим за то, – сказал он, рёвом микрофонов перекрывая рёв оваций, – чтобы грядущие поколения никогда не знали ужасов перенаселения, скученности, нарушения экологического баланса. Гигантское предприятие, начатое с колоссальным напряжением сил, успешно развивается! Сегодня стартовал один корабль, первый; следом за ним уйдут тысячи других. Мы знаем свои силы, свои возможности и поэтому с уверенностью смотрим в будущее. Мы уверены – оно прекрасно!

Один из мужчин, сидящей на полу у ног женщины, погладил свою великолепную бороду и попросил:

– Убавь, Бенки...

Второй, чуть скалясь улыбкой, потянулся к стереовизору и сделал тише.

– Вот спасибо, – сказал бородатый.

Бенки оскалился шире и резко склонил голову, так что прямые светлые волосы упали ему на глаза. Он сидел боком к экрану, и глазницы, обрамлённые тонкой пылающей оправой очков, оставались беспросветно чёрными, а зубы холодно блестели, словно это череп ехидничал в смертном веселье.

– Я слышала, Чанаргван не слишком дельный администратор, – произнесла женщина, ни к кому не обращаясь. Её тонкая, точёная рука сползла на курчавую голову бородатого и принялась равнодушно, расслабленно копошиться в его волосах. Это была ласка. – Он навсегда останется адмиралом Звёздного флота, не больше.

– Что мы знаем, душа моя, – ответил Бенки.

– Но я определенно слышала. – возразила женщина. – Ты же знаешь, я всегда отвечаю за свои слова.

– Все отвечают за свои слова, – ответил Бенки. – Но все по-разному.

– Ты несносен, как обычно.

– То ли ещё будет, Мэриэн. Женщина встала.

– Хотите ещё чаю, мальчики? – спросила она гостеприимным голосом.

– Конечно, – ответил Бенки. – Я удивительно люблю, когда за мной ухаживают.

Мэриэн кивнула; перешагнув через ноги бородатого, подошла к стене, обернулась:

– Бенки, неужели ты так и не женился после всего?

Бенки, сверкнув очками, повернул голову к ней. Стереовизор морозно пылал в пряном мраке комнаты. Чанаргван говорил.

– После чего всего? – спокойно спросил Бенки.

– После того, как я ушла.

– Многократно.

– Вот бы не подумала, – проговорила Мэриэн.

– Ты не могла бы, душа моя, взять тоном мягче?

– Бенчик, ты же знаешь, я что думаю, то и говорю. Не привыкла скрывать ни чувства свои, ни мысли.

Можно позволить себе не скрывать чувств, если их нет, подумал бородатый и хотел это сказать, но Бенки опередил его:

– Особенно прекрасно это звучит, когда вспомнишь, как ты полгода водила меня за нос, рассказывая о своих командировках в Антарктику, в вычислительный центр Элсуорта...

– Hv, не стоит опять об этом, – Мэриэн легко улыбнулась. – Я же обьяснила: тогда я еще не разобралась, кто мне нужнее из вас. Как ты не можешь понять... Да, куда это я?.. За чаем.

Стена пропустила её с лёгким ласковым звуком, будто лопнул мыльный пузырь.

Мужчины помолчали, потом бородатый сказал горько:

– Как скоро вы уже летите...

– Она добилась места в первых списках, – ответил Бенки. —Ты же знаешь, Мехрдад, как она любит быть первой.

Мехрдад покивал, потом напряг руку. Тонкая ткань рубашки натянулась на вспучившихся буграх тяжелых мышц.

– Странно, – произнес он. —Такую лошадь они отбраковывают...

– Мне говорил один знакомый врач... Дело в химизме коры Терры. Там избыток по сравнению с Землей какого-то редкого элемента – доли процента, большинство людей даже не замечает, но примерно один из пяти через несколько месяцев начинает катастрофически хиреть, вплоть до летального исхода. Потом, когда окончится горячка первого штурма, будут созданы личные фильтры, так что ты, душа моя, конечно, сможешь прилететь, но покамест там просто некогда с этим возиться. Н-ну, а то, что мы летим одним рейсом с этой... Катастрофическая случайность.

– Смотри!.. Я тебе её доверяю, белобрысый...

Мэриэн стояла, задумчиво сложив ладони у подбородка, глядя на начинающий светиться чайник. Сколько можно, думала она с тихой, привычной тоской. Два месяца – одно и то же: я тебе доверяю... ты её еще любишь?., а когда ты понял, что она уйдет?., ничего, я к вам приеду... Будто нет других тем. Как скучно. Со всеми с ними скучно, ничего настоящего, одна манная каша. Когда же хоть на Терру? Завтра. Ох, завтра! Как же я истосковалась, дожидаясь этого старта! Там будут... настоящие, сильные, злые мужчины, проламывающие себе дорогу в новом мире, который надо взнуздать, опрокинуть! Я – с ними. Я – в этом мире, тоже борюсь, тоже ломаю на грани сил... завтра! её затрясло от вожделения, от исступленного порыва, завтра... Будут трудности, бури, дикое зверьё, и люди, первопроходцы, наступающие на глотку этим бурям, лесам, наводнениям, и мне... и мне, если захотят в часы отдыха между бурями...

Вдруг что-то треснуло в душе. Мэриэн опустилась на краешек кресла, её огромные прекрасные глаза налились страхом. Да, кроме людей будут и бури, и от них некуда будет укрыться. Не на час, не на день, чтобы потом уйти, отдохнув среди катастроф от однообразия и бесцельности, а – на месяцы и годы!.. И... и звери, и... трудно будет достать еду... может, вообще не будет хватать еды! И нельзя будет принимать душ дважды в день, и негде облучать кожу... и от мужчин будет пахнуть потом... Она вдруг с жуткой ясностью почувствовала омерзительный, неприкрытый человеческий дух, и её передёрнуло. Она прижала ладони к щекам. Что же это?.. Как же я не... не думала?!

–...Наш любимый кэмп в Антарктиде закрыли, – сообщил вдруг Мехрдад. – Мне даже некуда будет поехать...

– Зачем? – бессмысленно спросил Бенки.

– Так... – Мехрдад запустил пальцы в бороду и стал дёргать ее из стороны в сторону. – Мы любили там бывать в первый год...

– А... – сказал Бенки. Поправил очки. – Это еще когда я не догадывался, что именно мой школьный товарищ... Да. Так почему же его закрыли? – спросил он с видом крайней заинтересованности.

– Не знаю. Там колоссальный квадрат запрещен для посещений, говорят, на скальных выходах обнаружили следы доледниковой цивилизации. С ума сойти! Теперь то ли снимают лед, то ли пробуравливаются к ложу, изучать... Знаешь, это километрах в пятистах к югу от берега, от места прорыва американских ОБ... – он дернулся. – Слушай, о какой чепухе мы говорим!

– Да, – сказал Бенки. Он, казалось, не слушал Мехрдада, но ответить впопад смог.

– Ты все еще любишь ее? – осторожно спросил Мехрдад. Бенки опять поправил очки.

– Она омерзительна мне. Понимаешь?

– Понимаю... Если б ты знал, как я это понимаю!

– Такой эгоистки я не встречал ни разу в жизни, одна она. Одна она. Ищет, страдает, мучается, летит!., а всё вокруг сочувствует этому полету и лишь поэтому заслуживает существования. Если не сочувствует – не заслуживает. Она никого не любит, кроме себя, никто ей не нужен, никто по-настоящему не заботит, напротив, все должны заботиться о ней. Чтобы она имела возможность и право сказать: какая скука. Какая тоска. Что за слизняки вокруг. И рваться, лететь дальше!..

– Все еще любишь, – печально заключил Мехрдад.

– Я не смогу больше дотронуться до нее.

Стена с легким чмоканьем пропустила Мэриэн. На маленьком яшмовом подносе женщина несла три пиалы, над ними вился невесомый дымок.

– Пейте, мальчики, насыщайтесь, да пора уже готовиться к завтрашнему, – проговорила она, ставя поднос на столик и садясь на диван, рядом с Бенки. Ее колени сверкали в свете экрана, как фарфоровые. Бенки на миг замер с неестественно выпрямленной спиной, а потом чуть отодвинулся.

– Если бы вы знали, как я волнуюсь, – сказала Мэриэн и прижала ладони тыльными сторонами к щекам. Смущенно засмеялась, покачала головой, взяла свою чашку. – Просто ужас, я так жду... Так хочется, чтобы там все было хорошо...

– Я тоже волнуюсь, – медленно проговорил Мехрдад, глядя ей в лицо. Мэриэн не глядела на Мехрдада.

– А я – нет. – Бенки опасливо потрогал горячую чашку кончиками пальцев.

– Я совсем забыла, ты же не любишь горячего! – горестно воскликнула Мэриэн. – Подожди, я блюдце принесу! – она сделала движение вскочить.

– Не надо, – Бенки взял чашку в руки. Мягкие губы его чуть задрожали и стиснулись от переносимой боли.

– Сто лет не поила тебя чаем, – задумчиво проговорила Мэриэн. – Все забыла. Придется вспоминать заново... Ты не будешь сердиться, если первое время я буду путать?

Мехрдад слегка приоткрыл рот и так сидел. Бенки поставил чашку на столик, Мэриэн тоже.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Бенки, ни на кого не глядя. – Завтра трудный день, а мне еще полчаса лету домой...

– А... а я с тобой, можно? – нежно и чуть смущенно спросила Мэриэн. – А то еще потеряемся завтра в суматохе, – она с детским страхом округлила губы, – что тогда?

Мехрдад с отчетливым звуком захлопнул рот. Бенки сдержанно пожал плечами:

– Пожалуйста...

Милый, скучный, глупый Бенки, думала Мэриэн. Вот ты уже и дрожишь. Все тебе всегда было не так, а на самом деле тебе очень мало было надо. Ты всегда рвался что-то переделывать, улучшать, сидел на океанском дне пять лет без отпусков, что-то там переделывал и улучшал, торчал на Трансплутоне, что-то переделывал и улучшал, и еще бог знает где сажал свои сады, про которые так любил рассказывать, думал, тебя за это станут уважать... Дурачок, ты даже этим гордился! Вот и меня решил переделать и улучшить, в соответствии со своими представлениями об идеальной женщине, и сгорел, и сейчас я хочу, чтобы это был именно ты, чтобы сам сломал себе шанс быть со мной на этой проклятой Терре. Глупый, противный, нравоучительный, правильный Бенки. Работяга Бенки. Не Мехрдад. не кто-то еще... Мехрдад, пожалуй, и догадался бы, что я задумала, и был бы рад сознательно мне помочь, но это не интересно. А ты – нет, где тебе, в твою голову и не придет, просто не придет возможность такого, как ты скажешь потом, надругательства над твоими чувствами. Твоими. Тебя же всегда интересовали только твои чувства, за остальными людьми ты признавал право только на такие чувства, какие есть у тебя, а что не похоже на твои – то уже подлость, грязь, надругательство, и как ты там говорил еще, забыла.. Молодая, глупая девчонка, я и впрямь чуть не начала уважать тебя за твои сады и правильность, чуть было не позволила переделать себя. Но – не позволила. И ты погиб. Ты полюбил навсегда, потому что я осталась собой, осталась вне тебя, ты ничего не смог, ты не сумел, как на своих станциях и океанах, вытереть после меня пот со лба, удовлетворенно улыбнуться и пойти работать на новый обьект. Я стала твоим проклятием, трудолюбивый Бенки. Ты так хотел, чтобы я полетела с тобой, так вот сделай теперь, чтобы я не полетела. Ты отправляйся работать, а я останусь чувствовать – то, что хочу чувствовать я. Пусть скуку. Значит, я хочу чувствовать скуку. Значит, скучать мне не скучно. Нам полчаса до твоего дома, за это время я сотворю с тобой все, что вздумаю...

На лестнице было почти темно. Бенки спускался осторожно, нащупывая ногой каждую ступеньку, держа руку наготове, чтобы поддержать шедшую рядом женщину Смутно белело пятно ослепительно красивого лица, омерзительно красивого лица, о вида которого чертово сердце, как и годы назад, готово было падать вон из груди Может, это все-таки наступило, смятенно думал Бенки. Ведь не животное же она, ведь человек же, ей всего двадцать восемь лет... Ведь ей предстоит участвовать великом деле. Великое не может не действовать на душу. На эту, пока не настоящун душу... Я помогу ей, помогу, все, что будет в силах моих... В конце концов, для того делаются настоящие дела – чтобы люди, занятые в них, становились настоящими Чтобы становились людьми.

– Знаешь, – тихонько сказала Мэриэн и легко, летуче провела пальцами по всегда ждущей его руке. – Я часто жалела, что у нас так получилось. Ты, может, не поверишь, но так. Я жалела, сто лет жалела. Я не знаю, как обьяснить... Не то что Мехр плох или утомлял меня, но... ты из всех, кого я знаю, самый... ну, самый настоящий, понимаешь? Делающий дело, а не так... как вот Мехр, который только и знает свои эмоции...

Сердце Бенки пропустило такт.

Когда Бекки подкралась сзади, Мэлор не обернулся, делая вид, что не слышит ее осторожных, почти кошачьих шагов. Она, конечно, боялась ему помешать, так пусть думает, что не помешала. Он сидел, уставясь на просторный, рябой от звезд экран, и пытался представить, что они там сейчас делают. И что он мог быть среди них, тоже пытался представить. Бекки несколько секунд шепотом дышала над Мэлоровым плечом, а потом спросила тихонько:

– Ждешь?

Она все сразу поняла. Она все всегда понимала сразу.

– Ну, в общем... – он зажмурился.

– Все ждут... – вздохнула она. —Ты почему заявления-то не подал?

– Зачем? – спросил он. Оставалось почти полчаса.

– Привет! Как это – зачем... Даже я подавала!

– Я знаю.

После того как ее отбраковала медкомиссия, он сжег лежавший уже в ящике стола заполненный бланк с просьбой принять его кандидатуру к рассмотрению. Он не хотел улетать один. Неужели вот об этом даже она не догадывается? Он открыл глаза и обернулся. Она немедленно расцвела улыбкой, встретив его взгляд. Она была маленькая, тонкая, похожая на девочку, с хрупкой копной каштаново-рыжих волос, которые острыми языками, на концах загибающимися вверх, скатывались к отчетливым лопаткам и небольшой вздернутой груди, затерявшейся в складках широкой цветастой рубахи. Она была Бекки. Мэлор осторожно запустил пальцы в эту ее копну.

– Ты очень хотел быть с ними? – спросила Бекки.

– Ну, в общем, – ответил Мэлор.

Она неожиданно запрокинула голову и успела коснуться губами его ладони.

– Как работа? – спросила она потом, и в этот момент в зал вошли Магда и Болодя.

– Здорово, Бомка, – приветствовали они Мэлора. —День добрый, красавица,

– обратились они к Бекки.

– Как бомба твоя, о Бомбист? – спросил Володя. – Вельми, али не вельми? Имя Мэлора расшифровывалось как "Маркс Энгельс Ленин Октябрьская революция", и никто из знакомых Мэлора не мог пройти равнодушно мимо этого факта. Здесь, в институте, тем более что Мэлор собирался взорвать мировую науку о пространстве, по дальним ассоциациям его прозвали Бомбистом, а уж отсюда – Бомкой, Бомиком и так далее.

– Бомба зреет, – ответил Мэлор.

– Поелику для пиру царь-батюшка сию кубатуру наметили, – сообщил Володя,

– иметь несчастие будем прервать ваше одинокое бдение. Меблю растить мы тут намерены... С тем явились.

Мэлор вздохнул:

– Нарушайте, пёс с вами...

– Излучатели не гаси, Бом, – попросила Магда, подходя к щитку мебели. – Пусть пока статистика набегает. Вдруг...

Она не договорила и стала истово плевать через левое плечо. Мэлор и Володя тоже стали плевать через левое плечо. А Бекки перестала улыбаться.

Они вырастили длинный торжественный стол и массу мягких пуфов вокруг, и тут стали подходить остальные. Расселись. Разлили шампанское. С трудом не глядели на экран, постоянно напоминая себе, что еще не время.

– Товарищи персонал Ганимедского института физики пространства, – возгласил, поднявшись с искрящимся бокалом в руке, Карел. – У нас, как и у остальных пятидесяти миллиардов человек человечества, сегодня праздник. При всем при том среди нас присутствует странная личность. Вы догадываетесь, кого я имею в виду?

Семнадцать человек персонала как один уставились на тут же покрасневшего Мэлора, оживленно рокоча: "Нет! Не догадываемся!"

– Я имею в виду одного из самых молодых наших сотрудников, Мэлора Юрьевича Саранцева.

Раздался одобрительный гул.

– Эта странная личность – единственная из нас, которая даже не подала заявки в медкомиссию. Все сделали это, и двое наших прошли отбраковочные тесты.

– Вешать личность!!! – взревели все. Карел качнул бокалом.

– Я не шучу, – от крутой обиды его голос был излишне резок. – Меня это, признаться, удивило. Факт такой социальной индифферентности, прямо скажем...

– Вот взорву науку и подам, – заявил Мэлор. Его лицо пылало. Он смотрел в свой бокал, где, переливаясь звездными красками, трепетно летели вверх пузырьки и столбенели на поверхности. Поняв, что лететь дальше некуда, они лопались от разочарования в жизни. Мэлор взял бокал и поднес к лицу. – Я... я по-прежнему уверен, что мы получили уже связь, только разглядеть ее не можем. Это ж песий бред – иметь надпространственные корабли и не иметь надпространственного агента. Наши излучатели создают...

– Слышали, – перебил его Карел, – и не раз. Это не оправдание.

– Да будет вам, бояре, – примирительно пробасил Володя. – Минута осталась.

– Да, – спохватился Карел. —Тем не менее я хочу обратить внимание всех, и в особенности твое, Владимир Антоныч, как руководителя нашей ячейки. Заявки подало восемьдесят процентов населения Земли и сателлитов. Наш юный товарищ, к которому мы все так хорошо относимся, вдруг оказался среди окаянных двадцати, не заботящихся о великих свершениях человечества. Вот. А теперь, – он поднес бокал ко рту, – пожелаем успеха первым переселенцам! От них зависит успех всей миссии. Висящий сейчас в тридцати миллионах километров от нас корабль с двумястами человеками на борту, загруженный гигантским запасом продовольствия, стройматериалов и необходимого... э... инвентаря (все прыснули), уходит в свой исторический рейс. Ура, товарищи! Пожелаем им успеха!

Держа бокалы в вытянутых руках, все встали, гусарски отбросив распрямленными ногами легкие пуфы, и со вкусом, ребячась, заорали "ура". Тут же, будто в ответ на их прорвавшийся восторг, на экране полыхнула крохотная оранжевая вспышка, и крик персонала сам собой налился серьезностью.

Персонал завидовал.

Потом Володя, осушив бокал, взьерошил вихры, подумал секунду, возведя очи горе, растопырил грудь и запел "Интернационал". Возбужденно смеясь, все подхватили, и только Карел сохранял серьезность, ибо положение обязывало его считать кощунством петь такую песню с улыбкой.

...Бекки уткнулась лбом в холодную шероховатую панель. Машины едва слышно гудели, пощелкивал перфоратор. Ну, пусть же случится, отчаянно думала она. Господи, сделай так, чтобы ему повезло. Ведь я же вижу, вижу, какой он сегодня, из-за этого проклятого старта. Только одно может ему помочь – удача, господи, дай ему удачу, дай победу, я одна не могу ему помочь, это для него важнее, чем я. Она закусила губу. Три с лишним часа она вела предварительную обработку сегодняшних регистрограмм, то и дело встряхиваемая нервной холодной дрожью, просчитывая и проверяя все дважды, трижды... Теперь оставалось ждать. Господи, помоги нам, и, может, я краешком сознания впрямь поверю, что ты есть... Горели бесчисленные табло, ходили взад-вперед стрелки по неисчислимым шкалам, перфоратор извергал бесконечную ленту, ее перехватывал мерно вращающийся приемный барабан, и Бекки никак не могла заставить себя сделать шаг и посмотреть, что там, на ленте. Никак не могла.

– Однако уже час пополуночи, и я злоупотребил твоею выносливостию, мнится мне, – проговорил Володя, поднимаясь с дивана. – Отчего бы тебе, Бомбист Юрьевич, не возобновить прекрасную привычку стелить по утрам ложе? – он стал аккуратно поправлять помявшееся под ним одеяло, поправил и остался стоять.

– Хлопотно, – застенчиво улыбнулся Мэлор.

– Сиречь не хочется... А боярыня твоя что ж смотрит?

– И ей хлопотно... Расти его потом ввечеру, когда глаза уже слипаются, – Мэлор взял обеими руками огромную свою чашку, наполненную кофе, и изрядно отпил. – Вон, мы тут треплемся с тобой, а она сегодняшний материал обрабатывает...

Володя всплеснул руками:

– Эксплуататор трудового народа! Индо слёзы из очей моих... Завтра, что ль, не поспеете?

– Завтра еще не скоро, – пробормотал Мэлор, пряча глаза, и в этот миг дверь с едва уловимым вздохом растворилась, сиреневый сумрак каюты распорол яркий сноп света из коридора; он пресекся, пропуская Бекки, опять вспыхнул, а потом быстро сжался, превратился в тонкое лезвие и пропал, задавленный сомкнувшейся дверью; Бекки замерла на пороге.

– Поивет, – сказала она Володе удивленно, но обоадованно. – Опять полуночничаете?

Концы толстых рулонов, пестрых от чисел и многоярусных формул, свешивались, покачиваясь, с ее рук. Мэлор вожделенно сглотнул, поспешно поставил чашку, его руки потянулись к рулонам.

– С чем возвернуться пожаловала, боярыня-красавица? – не выдержал и Володя.

– Ни с чем, ребята. Результат прежний, – со вздохом сказала Бекки. В ее голосе так и напрашивалось виноватое: вы уж не бейте меня за это...

Мэлор вцепился в чашку и стал гулко пить.

– Вот... – произнесла Бекки беспомощно и жалобно и, словно фокусница, начала поспешными зигзагами расшвыривать на пол ленту с рулона, наспех всматриваясь в то, что пробегало у нее между пальцами. Расшвыряла метров десять, остановилась, протянула ленту Мэлору. Мэлор замотал головой.

– Да верю я...

– Засим, пожалуй что, я и откланяюсь, – сказал Володя негромко. – Боярину тароватому – слава, а боярыне-красавице и пуще того... Не горюй, боярин, каки твои годы; четвертый день серии токмо, вельми пустяшный срок...

Он нерешительно потоптался, опять разгладил одеяло, поцеловал, нырнув в рулоны, руку Бекки (Бекки тихонько засмеялась, попыталась, помогая ему, выпростать ладонь из бумаги).

– Похерь-ка, боярин, науки на вечерок, глянь на боярыню, неделух ты ушастый... Ты хоть помнишь, которого цвету глазыньки у ладушки твоей?

– Карие, карие... – пробормотал Мэлор, пусто глядя в поверхность стола. Бекки засмеялась и показала Володе язык: у нее действительно были карие глаза. Володя стал скрести затылок.

– Вот ей-богу, имеем связь и не ловим. – вдруг внятно проговорил Мэлор и поднял лицо. – Пространственные деформации имеют не ту структуру, что мы ожидали, вот и все. Смех и слезы – переселение началось вслепую! Завтра второй корабль пойдет, сто тыщ народу, думают, что их встретят... а если задержка, заминка? Не сообщить... Спешим, спешим... Чего загорелось, не могли подождать, что ли, с этим переселением... Чую, вот-вот что-то сдвинется в мозгу, и я увижу...

– Если так пойдет, у тебя там действительно сдвинется скоро, – проговорил Володя. —Ты бы спать ложился...

– Да что ты понимаешь в колбасных обрезках!! – закричал Мэлор негодующе. – Это же дело дней!

– Ты потому и не захотел подать заявку? – тихо спросила Бекки.

– Ну, в общем... – сразу сникнув, пробормотал Мэлор.

Конечно, так ей считать удобнее, подумал он. Она ужасно не хочет, чтобы из-за нее кто-то чем-то жертвовал. Она хочет жертвовать только сама... родная моя... Чертово это переселение...

Стало тихо.

– Ну, так я пошел, – сказал опять Володя. —Доброй ночи... Столб света прыгнул из коридора и выпрыгнул обратно в коридор.

– Кофе у тебя совсем остыл, согреть? – спросила Бекки после паузы.

– Да нет, куда уж... Спать пора.

– Давай, – сразу согласилась она и стала краснеть. Пошла уже третья неделя, как она жила здесь, и все равно краснела, словно бог весть кто. – Бом... – она откинула одеяло. – А ты правда из-за этого не подал?

– Ей-богу, – Мэлор встал, ногой отпихнул валявшийся на полу рулон и подошел к Бекки. Рулон, шелестя и шлепая по полу разматывающимся концом, петляя, подкатился к двери. – Вот ей-богу, ласонька... Ведь моя же серия была на очереди, я ее полтора года добивался, ты подумай...

Она взяла его ладонь и, по-котёночьи щурясь, потерлась об нее горящим лицом.

Ослепительные звезды широко парили над едва угадываемыми в ночи крылато распростертыми кронами пальм. Сдержанно шумел невидимый океан, охвативший песчаный берег смутно мерцающей полосой сонного прибоя.

На расшатанных деревянных ступеньках древнего коттеджа, прикорнувшего под веерами листьев, сидели двое парней. Рука младшего рассеянно поглаживала эфес одной из шпаг, прислоненных к стене позади. Второй, обхватив загорелые плечи руками, глядел вверх, в глубине его глаз отражалось немеркнущее, игольчатое пламя звезд.

– Уж-жасно обидно, Дикки, – проговорил он. – Уж-жасно обидно. Прямо лететь не хочется.

Тот, что помоложе, кивнул и сложил руки на острых коленях.

– Да не умирай ты, – сказал он. – Ну, не умирай. Пошли лучше окунемся. Знаешь, как здесь здорово ночью?

– Сейчас там отпляшут, и пойдем... Вместе. Они помолчали.

– Гжесь... – позвал Дикки.

– У?

– Не хочешь идти без нее?

– Ничего не хочу без нее, – ответил Гжесь глухо. Помолчали.

– Без тебя я тоже ничего не хочу, Дикки! – почти выкрикнул Гжесь. – Я даже хотел отказаться, даже пробовал... пока не узнал, что она летит... Но там такой порядок – только если заболел вдруг, или женщина ждет ребенка... Как же это они тебя не пропустили?

– Я слышал, там что-то с кровяными тельцами, – солидно ответил Дикки. – Маленькая разница в спектре звездного излучения делает незаметное на Земле отличие смертельным там.

– Уж-жасно жалко, я просто не знаю, как буду без...

– Вам повезло, что летите оба, – сказал Дикки.

– Да, – мгновенно ответил Гжесь.

– Она знает, что ты...

– Наверно... о таком легко догадаться, тем более им... Сам я не говорил нечего, конечно...

– Почему – конечно?

Гжесь помолчал, вдумываясь, а потом растерянно улыбнулся.

– Не знаю... – пробормотал он.

С коротким резким скрипом раскрылась дверь в коттедж, на песок и на спины парней пал широкий сноп желтого света, смутно осветив стволы ближайших пальм. На пороге стояла, уперев руки в боки, девчонка; свет, бивший ей в спину, высвечивал сквозь легкое платье ее силуэт, и Дикки стал внимательно и не скрывая рассматривать этот силуэт, а Гжесь, судорожно обернувшись на миг, вновь уставился в темноту, облизывая внезапно пересохшие губы.

– Легка на помине! – сказал Дикки бодро.

– Ну да! – ответила девчонка. – Буки, сидят тут, да еще, оказывается, мне кости перемывают. Чего вы скрываетесь-то?

– Да противоречие возникло, – обьяснил Дикки, начиная смотреть девчонке в лицо. – Я его зову купаться, а он никак решиться не может, не хватает ему общества для любования красотами ночного рифа. Я, говорит, для него слишком неэстетическая натура...

– Прекрати!.. – прошипел Гжесь, но Дикки и бровью не повел.

– За такие разговоры в мое время вызывали на дуэль, – сказала девчонка и опустила руки. – Я бы на вашем месте, сэр Ричард, встала и согнала бы плесень с этого тюхти.

– Идея! – воскликнул жизнерадостный Дикки и вскочил, проворно цапнув стоявшие у стены шпаги. – Сударь, я и не догадался бы, но прекрасная леди Галка открыла мне глаза на вашу подлую сущность! Галь, будь моим секундантом!

– Почту за счастье, – сказала Галка и села на верхнюю ступеньку, чинно сложив руки на коленях. Дикки швырнул одну из шпаг нехотя вставшему в позицию Гжесю.

– Может, и моим заодно? – хмуро спросил тот, ловя шпагу за рукоять. На Галку он не смотрел. —А то негоже мне...

– А я сейчас приведу кого-нибудь! – воскликнула она с неестественным энтузиазмом и вскочила, но Дикки яростно зарычал хриплым, кровожадным голосом:

– Не следует путать в это дело лишних людей! Красавица моя, лишний свидетель – это лишний труп, в конечном итоге. Решим этот вопрос... этот наболевший вопрос полюбовно, в дружеском, тесном кругу, среди людей, которым каждый из нас может доверять и не обязан убивать!

Галка засмеялась и снова села.

– Уломал. Тебе бы вместо Чанаргвана публичные речи говорить, Диканька...

– Я многоталантен и одинок в силу этого! – возвестил Дикки. – Итак, сударь, прошу вас, – он склонился в изящном поклоне, а потом роскошно проманипулировал шпагой, коснувшись клинком лба, затем отведя его в сторону распрямленной рукой, и чего-то еще. Гжесь, как сумел, ответил ему тем же.

– Нет, сэр Ричард, ты полжизни, – с удовольствием сказала Галка.

Парни запрыгали по песку. чуть завязая в нем босыми ногами. Звонкие клинки хладно блистали, Галка ёрзала и взвизгивала. Дикки азартно скалился, хакал и время от времени учтиво говорил что-нибудь сугубо профессиональное: "Бьюсь!", "Рипост, сударь!", "Туше..."

Гжесь отступал, и Галка после первых взвизгов озабоченно замолчала и сидела, сдвинув брови, стиснув колени и напряженно выпрямив спину. Наконец она не выдержала:

– Да тише же, леший!.. Вот наборзел!

– Вы мне льстите, графиня, – ответил Дикки, ничуть не задохнувшись. – Не далее как прошлым летом я имел удовольствие отдыхать на острове Монтагью, что из группы Южных Сэндвичевых, как вы, надеюсь, и сами знаете. Во время моего там пребывания... э-э... во вверенную мне гавань зашел королевский корвет, имея целью запастись водой, купить провиант для дальнейшего пути и дать отдых матросам. Капитан корвета Выонг Хоай – джентльмен, исполненный всяческих достоинств, блестящий фехтовальщик и учтивейший дворянин – оказал мне честь и ежедневно проводил со мною по два-три часа в спортзале, покуда его корабль не покинул гостеприимного порта, и дал слово этим летом вновь провести около месяца вместе со мной на Монтагью.

– Это тот Выонг, который серебро позапрошлого...

– Да, графиня, вы совершенно правы. К сожалению, злая судьба воспрепятствовала нашей новой встрече...

– А что?

– А помнишь, передавали: лопнул какой-то ледник в Антарктиде, и вскрылась старая империалистическая база с колоссальным запасом каких-то страшных ОВ. Пытались локализовать, но – места-то безлюдные, пока заметили... Весь берег, всю воду прибережья потравило, вплоть до Сэнвичей. До сих пор борются. Я звонил Выонгу – он же как раз эколог по профессии, им сейчас не до отпусков...