Текст книги "Доверие [первый вариант]"

Автор книги: Вячеслав Рыбаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

– Почему ты тогда отпустил его?

– Не юродствуй. Он и так медлил, сколько мог, боялся меня обидеть. Он же добрый.

– Да, я помню.

Она яростно оскалилась.

– Ты можешь не верить! Ты всегда ненавидел его!

– А почему ты разрешила ему теперь снова прилететь?

– Не твое дело!

Второй курс был критическим для Чанаргвана. Ринальдо помогал ему, как мог, но Чан уже совершенно не в состоянии был заниматься, он был на грани исключения из Школы и только клял судьбу. Ринальдо делал его задания, а Чан сидел рядом и клял судьбу. И тогда Ринальдо отказался что-либо делать и стал говорить: "Бездарь! Ты никогда не оторвешься от Земли, разве что пассажиром! Тебе пасти коров!" Чанаргван возненавидел его, и Айрис возненавидела тоже: "Как ты можешь сейчас! Ему же плохо, неужели ты не видишь? Подлец!!" Только на злобе к Ринальдо Чанаргван выправился, только чтобы доказать ему и всем, и самому себе, что Ринальдо не прав, что Ринальдо не настоящий друг – тогда они еще оперировали подобными формулировками. Через полгода Чанаргван стал первым курсантом Школы, и тогда Ринальдо, донельзя радовавшийся за друга, которого он пусть драконовскими мерами, но все же вытянул, хотел было рассказать и помириться, но попал в аварию на тренажере. Авария была редчайшей и крупной, Ринальдо так и остался полукалекой на всю жизнь, но слава подлеца, бросившего друга в самый тяжелый момент, укоренилась, и Ринальдо не мог ничего объяснить, оттого что почти год валялся по больницам, а потом все уж и забыли, почему Ринальдо подлец, -просто на таких, как он, нельзя положиться.

Почему он так слушал Чанаргвана? Наверно, оттого, что был слаб, был рабом от природы, его тянуло к сильным и уверенным, и даже не к ним, а хотя бы под них... Под идущих с улыбочкой по бревну, перекинутому через пропасть... Быть хоть чуть-чуть нужным тем, кому он всегда так завидовал и кем он никогда не мог стать...

– Ты совершенно не изменился, – отчужденно сказала Айрис и опять принялась утюжить платье. – Только с виду подгнил...

– Это не совсем верно, – мягко ответил он.

– Верно. Что я, не вижу?

Помолчали. Из соседней комнаты раздавалось мурлыканье Чари.

– Что-то дочка там колдует долго... – пробормотал Ринальдо, и Айрис встрепенулась.

– И почему к тебе так липнут наши дети? Дахр не отходил, а на отца... да и на меня в последнее время волком смотрел... теперь Чари – глазища во, рот варежкой...

– Они мне доверяют.

– Вздор! Не знаю, как там Дахр, но о каком доверии может идти речь между мужчиной и женщиной?

Бедная девочка, подумал Ринальдо об Айрис. Сгорела...

– Ты выглядишь старше своих сорока... сорока шести, – она исподлобья блеснула на него взглядом. – Ты еще мужчина?

Ринальдо с изумлением почувствовал, что его кожа стала как-то горячее, будто собиралась покраснеть. Стало даже смешно. Он улыбнулся.

– Идите есть! – крикнула Чари, растворив дверь. В комнату пахнуло вкусным. На Чари была теперь какая-то коротенькая полупрозрачная хламида и воздушный, совершенно прозрачный синий шарф чуть ли не до колен.

– Ты одевалась бы поприличнее, Чари, – приказала Айрис.

– Не хочу, – с вызовом ответила Чари. – Теперь так носят, – добавила она отчаянно, – когда хотят понравиться.

– Ринальдо, – сказала Айрис устало. – Да перестань ты улыбаться! Уходи.

– Мама... – потрясенно выговорила Чари.

– Помолчи. Ринальдо, я тебя прошу. Ты здесь не нужен, это слишком для меня. Ты же понимаешь!..

– Нет, – сказал со сладостным ощущением причинения боли. Редкостным ощущением. Запретным и великолепным. – Не понимаю. Лицо Айрис покрылось красными пятнами.

– Выметайся.

– Мама! Как тебе не стыдно!

– Молчи!! – крикнула Айрис, срывая голос. – Ты не понимаешь!

Ринальдо медленно поднялся. Чари подскочила к нему и с силой ухватила за локоть.

– Не вздумайте уйти, – быстро произнесла она. – Она перестанет. Это бывает с ней и сейчас же проходит, это просто оттого, что здесь мало кто бывает, и Дахр уехал, и отец снова перестал прилетать. Я прошу вас, останьтесь. Я приготовила замечательную окрошку, вы в жизни такой не пробовали...

– Чари-и... – с мукой выдавила Айрис. – Ты же не понимаешь...

– И не желаю, – энергично возразила Чари. – Не желаю понимать, как можно кричать на человека, который пришел в гости. Когда поймешь такую гадость – надо перестать жить.

– Что ты говоришь...

– Чари, – укоризненно произнес Ринальдо, осторожно освобождаясь от ее крепких пальцев.

– Ну что случилось, мама? – спросила Чари. – Что такое случилось?

Айрис бессильно уронила голову на сомкнутые ладони, спрятав лицо; длинные светлые волосы пали почти до колен, слабо раскачиваясь одной слитной массой.

– Этот милый старичонка, этот вежливенький... мой первый муж, – произнесла она глухо.

Глаза Чари стали на пол-лица.

– И... Правда? И я – вот его вот дочь, да?

– Нет! – крикнула Айрис исступленно, вскочив и сделав непонятный жест руками. -

Никогда!!

– А что же... Всё равно не понимаю... Его дочь, скажи!..

– Нет, Чари, нет, – мягко сказал Ринальдо. – Мы были с твоей мамой очень недолго. Подо мной взорвался тренажер, и я стал очень смешной. А твоя мама – трагическая натура, она не любит смешного.

Она стала чужой ему задолго до тренажера. Этого Ринальдо не знал. Компания студентов разлеталась с одного из арабских пляжей Средиземноморья. Ринальдо, как всегда, был занят, и Айрис была там одна, и с Чаном, которого она давно знала как близкого друга мужа, было по дороге, он предложил подвезти ее. Он вел орни в двух метрах над морем, на предельной скорости, лавируя с непостижимым изяществом и искусством, в полумраке, грозившем стать тьмою. Айрис вскрикивала ежесекундно, и Чанаргван – уже блестящий курсант, уже гордость Школы – то и дело оборачивался к ней, сверкая безукоризненной улыбкой. "Мы убьемся... столкнемся..." – пробормотала она, судорожно цепляясь за его локоть. "Не убьемся", – просто отвечал он, и она поняла, что это правда. "Мы убьем кого-нибудь"... – беспомощно шептала она, и уже ждала, что он ответит: "Не убьем", и это тоже будет правда, но он ответил: "Пусть смотрят по сторонам, а не зевают", и всё внезапно встало на свои места, и сделалось четко и упоительно, и кровь звенела победным гонгом, и Ринальдо со своей куцей мудростью, со своими трухлявыми, бессмысленными нормами пропал навсегда. Чан еще помолчал, потом полуобернулся к Айрис: "Я так люблю. Кажется, это сама жизнь летит тебе под крыло, преданно стелется, и отлетает назад, в прошлое, и кричит: возьми меня! – Он помедлил. Золотые эмблемы горячо отсверкивали на воротничке форменной рубашки, отражая свет угасающей зари. – И ты берешь".

Этот вечер всё решал. Но Чанаргван был порядочным человеком, и Айрис тоже. Он взял ее лишь четыре месяца спустя (через две недели после тренажера), когда она пришла к нему сама, и был с нею целых шесть лет.

За окном гомонили птицы.

– Мама... – беспомощно сказала Чари.

– Ну не так это было, не так, – болезненно выкрикнула Айрис. – Почему ты всегда лжешь?

– Чтобы мне верили, – мгновенно ответил Ринальдо. – Я всегда стараюсь говорить и делать лишь то, чего от меня ждут. Ты же знаешь меня. Я перестрелял бы всех людей, которые лучше меня, за то, что я им омерзителен, и перестрелял бы всех, которые хуже меня, за то, что они омерзительны мне. Я все время чувствую себя виноватым за такие желания. Поэтому стараюсь всеми способами делать приятное и тем, и другим.

– Слышала? – крикнула Айрис.

– Ты, например, мне верила, только когда я лгал, стараясь выглядеть подлецом, и не верила, когда я говорил правду, потому что тогда я выглядел порядочным человеком, а для тебя это было совершенно нестерпимо. А я всегда хотел, чтобы мне верили. Хотя бы в главном. Совершенно не переносил недоверия. И, готовясь к какому-то главному – я тогда думал еще, что у нас с тобою будет нечто главное, – я принуждал себя лгать, чтобы ты привыкла, что я не обманываю.

– Слышала? – выдохнула Айрис и села опять. Ринальдо почувствовал, как Чари снова взяла его за руку.

– Пойдемте, – сказала она тихо. – Вы хотите есть, или... Хотите, я вас провожу?

– Хочу, – сказал Ринальдо. Это была правда. Странно, подумал он, я еще не разучился хотеть для себя... не разучился радоваться радости... Как всё глупо, и корабли эти...

– Чари, – мертво произнесла Айрис. – Если ты выйдешь сейчас из дома, можешь больше не возвращаться. Я тебя не впущу.

– Ты думаешь, я так люблю этот дом? – звонко спросила Чари.

Айрис ударила кулаком по дивану и подпрыгнула от мягкой отдачи упругого пластика. Ее волосы метнулись вдоль лица.

– Мразь!! – исступленно крикнула она.

– Пойдемте скорее, – Чари потянула Ринальдо. – Очень противно.

– Чари, – ласково произнес Ринальдо, – зачем вы так...

– С ней только так и можно! Ну идемте же!

У дверей Чари обернулась на плачущую мать и сказала очень ровно:

– Мама. Ты не права. Если человек тебя любит – это еще не основание презирать его. Не основание.

– Ну что ты понимаешь... – выговорила Айрис, давясь плачем.

На крыльце они остановились. Чари глубоко вдохнула прохладный, лучистый, зеленый от пышных листьев воздух.

– А знаете, Ринальдо, у нас ведь птицы ручные, – сообщила Чари. – Вот так руку подставить – и тут же прилетит, и обидится, потому что корма нет. Раньше мне нравилось их с ладони кормить, а теперь разонравилось. Не люблю ничего ручного.

– На мой взгляд, это не совсем так, – улыбнулся Ринальдо. – На мой взгляд, для птиц в этом нет ничего унизительного, – с удовольствием сказал он. Удивительное существо была эта Чари. Ей открыто можно было заявить о своем несогласии, да еще по таким чудесным вопросам, как кормление птиц. Вопросам, не имеющим никакой связи с судьбами цивилизации.

– Для птиц – да, – нетерпеливо сказала Чари, – но когда люди... Вот мама – конструирует трагедии из любящих людей и в трагедиях этих прямо купается – рыдает, не спит ночами, мучается, и всё так красиво это делает...

– Отчего же непременно из любящих?

– Так вот именно потому, что они ручные! Из них легче, и риска никакого... Вы знаете же.

– Знаю, – ответил Ринальдо, продолжая улыбаться. Она тряхнула головой, заглянула ему в лицо и несмело улыбнулась в ответ:

– Не пойму... Двадцать же лет... Неужели вы ее всё еще любите? Ринальдо погладил свою лысеющую голову.

– Чари... Есть столько состояний между "любишь" и "не любишь"...

– Не могу представить, – решительно сказала Чари. – Уж или да, или нет.

– Это не совсем так, – с удовольствием произнес Ринальдо. – И потом, Чари... Есть женщины, с которыми надо вовремя расстаться... – Он помрачнел. – Чтобы... чтобы на всю жизнь застраховать себя от одиночества. Понимаете?

– Нет, Ринальдо...

– Чари. Если разойтись, покуда еще любишь, остается воспоминание. И всю жизнь впоследствии равняешься на него, борешься за него. Если же промедлить – не останется даже любви, даже нежности, даже воспоминаний, от которых становится светло... всё выгорело, израсходовалось на обреченную борьбу, на гальванизацию трупа, обретешь лишь вакуум, пепелище, Чари... – Он передохнул. – Мне часто бывает грустно, но пусто – не бывало никогда. Ты понимаешь? А пустота стократ хуже грусти. Грусть помогает работать. Дает силы. Дает цель. Пустота сушит, губит, останавливает. Я всё еще... каким-то изгибом – люблю. Я никогда не стану одинок.

Чари, чуть приоткрыв рот, зачарованно смотрела ему в лицо. Когда он замолчал, она отвернулась, оглядела начавший темнеть лес и несмело спросила:

– А... Ринальдо, вам сколько лет?

– Ух, до черта, – ответил Ринальдо, и тогда в лесу раздался приближающийся топот, и Чжу-эр, вздымая тяжелыми бутсами песок, галопом вылетел из-за поворота. Он сразу замедлил бег, притормаживая у крыльца. Он тяжело дышал, и воротник его куртки был расстегнут на одну пуговицу. Еще на бегу перехватив удивленный взгляд Ринальдо, он мгновенно застегнулся.

– Глаза Чари округлились.

– Кто это? – пробормотала она чуть испуганно.

– Товарищ заместитель председателя комиссии! – воззвал Чжу-эр. – Вам радио от товарища Акимушкина!

Мгновенное удушье сжало грудь, и Ринальдо на секунду ослеп и оглох, но тут же пришел в себя, не успев даже упасть. Он только прижался спиной к резной колонне. Упавшая пелена тут же лопнула, и Ринальдо увидел испуганное лицо Чари.

– Ну, что там? – спросил он, и Чари прикусила губу, давя готовый вырваться вопрос. – Что взорвалось еще?

– Никак нет, не читал! – ответил Чжу-эр. – Зашифровано вашим шифром! – Он браво выхватил из одного из бесчисленных карманов пятнистый бланк. Ринальдо наложил дешифратор.

"Акимушкин – Казуазу. С Ганимеда, из института внепространственной связи поступил крайне странный запрос, имеющий, очевидно, связь с событиями последних дней. Во-первых, директорат института просит прислать звездолетный нейтринный запал, необходимый для неких экспериментов. Во-вторых, по просьбе сотрудника института Саранцева М.Ю. – специально оговорено, что по частной просьбе, – директорат запрашивает наш Центр, не было ли замечено неполадок и сбоев в работе нейтринных запалов при последних стартах".

Ноги перестали держать Ринальдо. Чжу-эр попытался поддержать заместителя председателя, но Чари опередила секретаря. Ладонь Ринальдо, шарившая по воздуху в поисках опоры, встретила неожиданно твердую, горячую ее руку.

– Вот... – выдохнул Ринальдо и больше ничего не смог произнести. – Вот... – Он сразу понял всё. – Опять, как с Солнцем... Чари...

– Я здесь, – поспешно сказала она. Он закрыл глаза.

И когда он вновь открыл их, больше не было ни слабости, ни удушья, ни воспоминаний. Он пружинисто распрямился, так стремительно, что Чари, стоявшая наготове за его спиной, отпрянула. Ринальдо обернулся.

– Прости, любезная Чари, – сказал он, не улыбаясь. – Мне надо ехать.

– Езжайте... – растерянно сказала она. – А вы еще к нам?.. Он пожал плечами.

– Если вам неудобно, то я к вам. Куда, а?

– Комиссия по переселению на Терру, заместитель твоего отца, – ответил он и улыбнулся совершенно жесткой улыбкой. Всем лицом, без половины. – Я буду ждать. – Он галантно поцеловал ей руку, упруго спрыгнул с крыльца и поспешил по дорожке, так что верный Чжу-эр едва поспевал за ним.

Орнитоптер стоял в сотне метров от дома, на ближайшей полянке.

– В Совет, – сказал Ринальдо, садясь на заднее сиденье. Чжу-эр вспрыгнул за пульт, и машина резко взмыла в вечернее небо.

– Хорошее радио? – осмелился спросить секретарь.

– В высшей степени, – ответил Ринальдо. – Видите, голубчик, мы с вами не знаем, отчего взрываются корабли, а некто Саранцев М.Ю. с Ганимеда знает.

Так. Прекратить убийство гвардии человечества и не повредить доверию человечества к государственному аппарату. Ганимед все решил. Хватит отдыхать. Хватит распускать сопли. Ганимед. Смешно. Ринальдо проводил взглядом проваливающийся в деревья домик. Прощай, думал он. Прощай.

– Голубчик, – позвал Ринальдо.

– Я, – не оборачиваясь, ответил секретарь. Его лопатки, обтянутые толстой тугой тканью комбинезона, медленно шевелились. Он вел машину на предельной скорости, вел виртуозно.

– Вы вооружены?

– Никак нет. Мой комбинатор в приемной, в левом верхнем ящике письменного стола.

– Мы летим сейчас в Совет. Вероятно, вам придется убить товарища Чанаргвана. Лопатки Чжу-эра на миг замерли, но лишь на миг.

– Неужели в этом возникла необходимость?

– Я полагаю, мне не удастся уговорить его покончить с собой. Кроме того, мне нужно жестокое убийство, а не тихая кончина. – Ринальдо помедлил. – Знаете, голубчик, у меня в домашнем архиве хранится очень любопытный документ. Специалисты датируют его маем-апрелем тысяча девятьсот восемнадцатого года. Что-то периода Великой Октябрьской революции, какой-то приказ по полку, не выше, может, даже по батальону. Вот послушайте. – Ринальдо прикрыл глаза. – Красное командирство есть сознательное революционное красное геройство, при посредстве которого более сознательный революционный боец, а также перешедший целиком, полностью и бесповоротно на позиции рвущего свои цепи пролетариата, имеет право и обязанность указать менее сознательному революционному бойцу, где, как и когда последний должен положить свой живот на алтарь мировой революции, а при отказе заставить любыми средствами. Если же красный командир-герой укажет неверно и тем бесполезно прольет рабочую народную кровь, мы самого его прислоним к стенке. Красный командир всегда помнит об этом.

– Так точно, товарищ председатель комиссии, – ответил Чжу-эр, дослушав. Вот я уже и председатель, усмехнулся Ринальдо. Милый Чжу-эр...

– Мы поговорим, а вы будете слушать. Когда я скажу... ну, к примеру: "Ты сам виноват", – вы его убьете. Постарайтесь сделать это возможно более зверски.

Внизу, медленно поворачиваясь, возникала из дымки устремленная ввысь громада Совета, резкая и чистая, словно кристалл пламени, сияющая под лучами заходящего Солнца. Солнце... Ринальдо посмотрел на парящий у горизонта, погруженный до половины в пурпурную дымку распухший диск, а потом вновь уставился на стеклянную махину, посверкивающую багровыми бликами. Орнитоптер, замедляясь, снижался, планируя вдоль километрового фасада, и стали видны колоссальные буквы, выгравированные вдоль всей стены, – первые фразы Конституции человечества, принятой тридцать семь лет назад:

"$1. Каждый человек имеет неотьемлемое право на удовлетворение своих естественных потребностей как духовного, так и материального порядка.

$2. Потребности индивидуума, не направленные в конечном итоге к благу и процветанию всей совокупности индивидуумов, называемой человечеством, не могут быть признаны естественными для данной совокупности, следовательно, не могут подлежать удовлетворению".

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

...Демократично для нас то, что служит интересам народа, интересам коммунистического строительства.

(А пподисменты.)

То, что противоречит этим интересам, мы отвергаем, и никто не убедит нас в том, что это неправильный подход. Мы твердо знаем, в каком направлении идем, совершенствуя нашу политическую систему. Мы полностью убеждены в правильности выбранного нами курса.

(Продолжительные аплодисменты.)

Отчетный доклад ЦК КПСС XXV съезду Коммунистической партии Советского Союза. Политиздат, 1976, стр. 103.

Чанаргван был пьян. Он сидел, врубив голову в зеркальную поверхность стола, сложив огромные волосатые руки на затылке, и что-то неразборчиво бормотал. На противоположном конце стола валялся комок бумаги – бланк шифровки о гибели сегодняшнего корабля. От него к огромной лохматой голове тянулись пустые стаканы и бокалы.

На звук шагов Чанаргван шевельнулся, с усилием поднял голову. Волосы, спутанные и влажные от испарины, свешивались на его налитые кровью, медленно ворочающиеся глаза.

– Всё равно, – прохрипел Чанаргван. – Всё равно... Железная воля!.. Корабль за кораблем!!! – Он вздыбился было из кресла, но тут же упал обратно. – Как ты думаешь, старик? – беспомощно спросил он. – Может, бог все-таки есть? Ведь это... ведь как можно всё это объяснить, ведь это не случайность, это сознательное издевательство, ведь ночью мы прокатали и двигатель, и запалы, это же невозможно...

Ринальдо стоял у порога и с жалостью смотрел на друга. Трагедия, думал он. Трагедия. Кто придумал поставить адмирала во главе оперативного правительства? Это они убийцы, а не я.

– Ну, что теперь? – плаксиво спросил Чанаргван. С силой потер кулаком лицо. – Ты прости, старик, я что-то... это... Ведь мы же не можем... ничего не можем. Прекратить старты не можем, потому что должны будем обьяснить... объяснить, что уже убили двести тысяч народу – без ведома Совета, без ведома всех, и знали, что убиваем... Не можем не прекратить старты, потому что это убийство... или всё же... ведь какой-нибудь да прорвется, пусть сотая часть, но это выход, а, Ринальдо? Ну же!.. Что?

– Я был у Айрис сейчас, – ответил Ринальдо.

Чанаргван вздрогнул и скривился, нетвердо мотнул головой.

– У тебя прекрасная дочурка.

– Шл-люха. Вся в мамашу.

– Я полагаю, это не совсем верно, – мягко сказал Ринальдо.

– Шл-люха! – смачно, с удовольствием повторил Чанаргван. – Обе!

– Ты знаешь, дружише. – пооговооил Ринальло. – я еше не встоечал на своем веку ни одной женщины, которая хоть сколько-нибудь подходила под это твое определение.

О чем мы говорим, подумал Ринальдо. Ему стало смешно, но он вспомнил, что это их последний разговор. Как в старые добрые времена в Школе, когда Чан возвращался с очередного рандеву и, хохоча, начинал предупреждать Ринальдо, что тот останется вечным мальчиком, и что надо немедленно сделать, чтобы этого избежать... Ринальдо никак не мог решиться, оттого что стал бы вдруг свободен и не мог бы больше делать добро смертельному, заклятому врагу. Конечно, он ненавидел Чанаргвана. Только так свыкся с этой ненавистью, так привык извиняться за нее кротостью и поддержкой, что давно забыл о ней, перестал замечать.

– Великие небеса! – захохотал Чанаргван. – Ты вообще-то за свою жизнь встретил хоть одну женщину?

– Было когда-то, – Ринальдо улыбнулся.

– Врешь... Ты никого никогда не встречал! И ни черта не понимал! Ни черта!!!

– Успокойся, – попросил Ринальдо. – Ты прав, конечно. Зато теперь у меня...

– Что? Что?!

– Я, видишь ли, придумал план, с помощью которого мы сможем безболезненно прекратить старты.

Секунду Чанаргван молча смотрел на Ринальдо. Голова его слегка раскачивалась.

– Правда? – детски спросил он.

– Правда, – ответил Ринальдо задушевно.

– Я же знал! – растроганно воскликнул Чанаргван. – Я же знал, что ты придумаешь, всегда в это верил... Ринальдо, черт старый... – произнес он с нежностью. – Все-таки придумал...

Ринальдо отвел глаза.

Он любил Чанаргвана. Он не мог без него жить – без его оскорблений, без постоянного ощущения униженности, ощущения, придававшего силы Ринальдо. Без Чана я сломаюсь, подумал Ринальдо с ужасом. Мгновенно. Неизбежно. Как же я останусь? Господи, да что же это я такое придумал? Совершенно один! Бог с ним, с Дахром, с Айрис, с кем угодно, но без этого я не смогу ничего! Кому я стану доказывать, что я не слизень?

– Понимаешь... – Ринальдо облизнул губы, глубоко вздохнул. – Нужно только найти... громоотвод. Громоотвод есть. Это те, кто в прошлом голосовали против колонизации. Сейчас, когда появилась возможность установить действительные причины взрывов...

– Какие причины? – взревел Чанаргван. – Ничего не понимаю!

Акимушкин не сообщил ему, понял Ринальдо. Молодец, Валя, настоящий друг и соратник... Да с такими друзьями – я просто не имею права провалить дело! Не имею права!

– Это долгий разговор, – резко ответил Ринальдо. Вдруг все чувства прошли. Если даже добряк Валя не известил Чана – Чан давно мертв для всех. И только я вожусь тут с призраком и лью крокодиловы слезы...

– Необходимо, чтобы все, включая Совет, получили эту информацию внезапно и не могли ни в чем усомниться. Тогда мы обелим комиссию. Доверие не будет утрачено, понял?

– Ни черта не понял...

– Кто железной волей посылал корабль за кораблем, Чан? Чанаргван шевельнул губами, потом его глаза осветились догадкой.

– Мы!

– Нет, Чан. Их посылал ты. Великолепно зная, что это убийство. На твоей совести двести тысяч жизней.

Чанаргван моргнул.

– Не выйдет! – заорал он. – Мы оба!

– Подойдем с другой стороны. Только, прошу тебя, успокойся, сейчас тебе как никогда нужна ясная голова. В момент такого толчка в Совете могут возникнуть разногласия. У нас нет времени на разногласия. Следовательно, надо заранее исключить их возможность. Как? Исключив из Совета тех, кто, по вероятиям, станет высказываться за какие-либо пересмотры. Снова: как? Обвинив их в контакте с изоляционистами, пошедшими на преступление. Необходим яркий факт, который стал бы свидетельством такого контакта. Главой комиссии тебя поставил Совет.

– Что ты заду?..

– Ты убил двести тысяч землян. Лучших из землян, Чан, в том числе своего сына. Неужели тебе интересна только процентная мера ответственности, лежащая на каждом из нас двоих, – причем, учти, я всего лишь твой заместитель, помнишь, ты не согласился с предложенным мною планом в первый день, после первого взрыва? Неужели тебя не трогает, что, вне зависимости от процентов, ты принял участие -несомненно, ведущее – в неслыханном преступлении, равного которому не было со времен Освенцима и Бухенвальда?

– Ты сволочь!! – заорал Чанаргван, страшно дергая кожей лица. Ринальдо поднялся из кресла.

– Неужели тебя не мучает совесть? Неужели тебе не хочется искупить вину, Чанаргван? Неужели тебе не хочется покончить с собой?

Глаза Чанаргвана остекленели, он икнул.

– Это единственный способ, которым ты еще можешь помочь эвакуации, – сказал Ринальдо спокойно. Он сам не ожидал, что способен говорить так ровно. Он думал, что будет запинаться, волноваться, потеть, не решаясь выговорить... ничуть не бывало. Как будто это была абстрактная болтовня, как будто Чжу-эр не стоял за портьерой с комбинатором наизготовку.

– Ты понимаешь, что говоришь? – тихо и трезво спросил Чанаргван. – Ты сошел с ума... Ты понимаешь, что...

– Я не сошел с ума, дружище, – ласково произнес Ринальдо. – Это не моя вина. Ты сам...

Ринальдо вдруг бросило в жар. Он со сверхьестественной четкостью ощутил, как напрягся за портьерой Чжу-эр, ловя в фокус чуть удлиненную, начинающую красиво седеть голову Чанаргвана.

– Ты сам должен понимать, – медленно произнес Ринальдо. – Если что-то всплывет – а это дело дней, в лучшем случае недель, – все мы будем заслуженно наказаны. Я принял бы наказание с чувством облегчения, но лишать Землю оперативного правительства в такой момент – преступление. Двести тысяч, Чанаргван, двести тысяч! И ты имел смелость требовать еще жертв! Как это ты говорил – пусть хоть сотая часть, да? Это выход, говорил ты? Имей же смелость пожертвовать одной жизнью – своей! Как подобает коммунисту! Я сделал бы это, но ты, оставшись один, не справишься. Ты же прекрасно знаешь, насколько ты здесь недееспособен.

– Врешь, сволочь!!! – ужасно, надсадно закричал Чанаргван и стал вздыматься из-за стола – медленно, угрожающе шевеля лапищами, но Ринальдо сделал шаг в сторону, отодвигаясь с трассы луча, поднял левую руку и звонко, освобожденно крикнул:

– Ты сам виноват!

Тонкий голубой луч короткой вспышкой выхлестнул из-за портьеры, на миг озарив полутемный кабинет невыносимо режущим светом. Ринальдо не успел зажмуриться и увидел, как силуэт Чанаргвана, призрачный и полыхающий огнями электросварки в этом невероятном мгновенном свете, отлетел обратно в накренившееся кресло, а голова, сама ослепительно сиявшая, излучая, казалось, неподвижные облака пылающего пара, замерла в стремительном полете. Луч твердой нитью уперся в стену, раздался длинный шипящий звук, будто на раскаленную плиту упала капля воды. Ринальдо долго стоял, зажав глаза руками, но голубое дрожащее пламя не проходило, стояло перед глазами, медленно блекло... Потом Ринальдо открыл глаза.

– Господи... – прохрипел он. Стиснул виски руками. Обезглавленное тело валялось в странной, скомканной позе поперек кресла, а на стене, там, куда упирался безотказный луч, висело уже частью высохшее пятно бурого комковатого материала. С краев оно подтекало еще, и томатного цвета сгустки шлепались на пол с мокрым, чмокающим звуком. Стена чуть дымилась. Ринальдо зажмурился еще на секунду, потом кашлянул, изгоняя из горла колючий комок.

– Молодцом, Чжу-эр, – сказал он, открывая глаза во второй раз. – Чисто! – он повернулся. Чжу-эр, сверкая гладким шлемом и застежками, стоял с комбинатором в руке у откинутой портьеры. Раскосые глаза смотрели на Ринальдо покорно и чуть виновато. – Молодцом, молодцом... – подбодрил его Ринальдо. Что делать – такая работа, подбадривать и спасать. Он должен быть самым сильным и самым добрым, потому что его никто не спасет и не подбодрит. – А теперь нужно отправить радио на Ганимед – немедленно вызвать сюда... э-э...

– Саранцева М.Ю., – подсказал секретарь, пряча комбинатор в карман и доставая диктофон.

– Совершенно верно. И еще одно. Это нужно будет немедленно дать через все средства массовой информации. Как стало известно, группировка изоляционистов, высказывавшаяся в свое время против колонизации Терры, дошла до того, что попыталась совершить ряд диверсий на отправляющихся к Терре лайнерах. Им удалось провести несколько успешных акций, прежде чем деятельность их была раскрыта. На след организации удалось напасть председателю комиссии по переселению Чанаргвану, и тогда они решились, заметая следы, убить нашего замечательного звездоплавателя, видного деятеля администрации. Пусть покажут труп по телевидению. Но это новое преступление лишь усугубило их отчаянное положение. Выродки и негодяи арестованы. Через инженеров и техников космодромного персонала изоляционисты сумели нанести значительный урон технике и личному составу отправившихся на Терру переселенцев. Виновные понесут заслуженное наказание. До выявления сети саботажников старты следующих кораблей на Терру отложены. Пусть отработают текст, расслюнявят его слегка и пустят. Немедленно всех, кто выступал против колонизации, а теперь работает с отправкой кораблей, – под стражу. Максимальное число. Просто взять, ничего не объясняя. Потом их отпустят, когда инцидент будет исчерпан. Всё, голубчик, действуйте.

– Есть! – Чжу-эр браво крутнулся на каблуках и почти бегом вымахнул из кабинета.

Ринальдо повернулся к Чанаргвану. Мертвый, он выглядел еще более огромным. Со стены уже не капало. Ринальдо потрогал кисть Чанаргвана, свесившуюся почти до пола, – теперь он мог сделать это без трепета, без преклонения перед недоступной ему силой. Кисть все еще была горячей и по-живому твердой, будто Чан спал, но из лохмотьев воротника безрукавки торчал спекшийся обрубок шеи, бурый и черный, с перекошенным, обугленным позвонком, наполовину высунувшимся из сухой грязной массы. Ринальдо сел рядом, прямо на пол. Было странно пусто в мире, хоть плачь.

Бекки робко постучала.

– Оу? – раздалось из-за двери. – Что? Ответ с Земли?

–Да,– сказала она, ужасаясь от содеянного. Первый раз, подумала она. Первый и последний, все, больше никогда ему неправды не скажу. Оказалось, ужасно гнусно это было и противно – она прямо не ожидала.

В комнате раздались поспешные шаги, и дверь распахнулась.

– Где? – жадно спросил Мэлор, обшаривая взглядом ее руки в поисках радиограммы. – Где?

– Нету, – ответила Бекки честно. – Я соврала. Я к тебе хочу.

Мэлор смотрел на нее – туда, где тонкая шея ее легко и музыкально, напоминая полет во сне, превращалась в плечо и стремительно ускользала под воротник. Она видела, куда он смотрит, и поэтому опустила глаза и спросила:

– Я тебе не помешала?

Он осторожно коснулся пушистого марева ее волос.