Текст книги "Дикий маршрут"

Автор книги: Вячеслав Марков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)

Правый верхний угол был испещрен полукруглыми зигзагами, похожими на те, что изображают дети, когда рисуют волны на море. Только были эти «волны» как бы перевернутыми, полукружьями вверх. От «волн» диагонально вниз шла волнистая черта, которую пересекали несколько раз штрихи покороче. Вокруг были нарисованы несколько кружочков разного диаметра. Три из них стояли наособицу и образовывали подобие треугольника. Слева от этого «треугольника» небольшой участок был заштрихован совсем уже короткими вертикальными черточками, среди них был нарисован еще один кружок, поменьше, а на нем стоял маленький крестик.

– А крестик что обозначает? – спросила Даша таким тоном, будто все остальные знаки не представляли для нее ни малейшего интереса.

– Вот! – обрадовался Димка. – Я тоже думаю, что крестик обязательно должен что-то обозначать. Не зря же лодочник этот листок с собой таскал. Это, скорее всего, план местности какой-то.

– А под крестиком клад зарыт?

– Ну, не обязательно клад. Но что-то ведь он обозначает.

Даша повертела в руках листок. Конечно, на план местности это было очень похоже. Вот только, что это за местность? Ведь никаких привязок на бумажке нет, понимай как знаешь.

– А ты еще кому-нибудь это показывал?

– Нет. И не собираюсь. Ты сама подумай, зачем лодочник этот листок прятал? Он же не держал его вместе с другими бумажками. Ты вспомни, сколько у него в карманах было всякого барахла! А этот план лежал отдельно, да еще в пленку завернут, чтобы не промок нечаянно. Значит, это важное что-то. Вдруг лодочника именно из-за этого плана и убили?

По спине у Даши прошел озноб, от затылка до самых покрытых гусиной кожей ног. Она уставилась на Димку с мистическим ужасом и не сразу сообразила, что это просто солнце зашло за тучу, вот и похолодало на несколько минут.

Когда они вернулись на стоянку, никто уже не спал. Мрачная и косматая со сна Ирина сидела на камне недалеко от их ночного «лежбища» и угрюмо наблюдала, как мужики собирают пожитки. Костер, благодаря стараниям инструктора Дениса, уже горел вовсю. Сам Денис попался им навстречу с кастрюлькой в руках.

– Похоже, завтрак будет, – оценил ситуацию Димка.

– Там же не осталось почти ничего, какой может быть завтрак?

– Ну, просто чаек погоняем.

Димка казался неестественно радостным и возбужденным. Умывание так его взбодрило, похоже, или предстоящее решение ребуса, найденного в кармане несчастного лодочника. Как бы там ни было, выглядел он вполне довольным жизнью. Как будто до сих пор не понял, в какой передряге они все оказались. Он, да еще неунывающий Колян. Остальные, судя по мрачному выражению их лиц, задумывались хотя бы время от времени о невеселых перспективах.

Димка оказался прав – всем пришлось ограничиться чаем. Правда, это оказался все же не «просто чай». Артем удивил всех в очередной раз, выудив из недр своего рюкзака банку сгущенки. На вопросительные взгляды окружающих он молча пожал плечами и улыбнулся. Словно не рюкзак у него, а шляпа фокусника, и что оттуда появится в следующий раз, никому неизвестно.

Банку вскрыли, вылили содержимое в миску и туда же вытрясли из мешочков крошки от печенья и галет. Месиво получилось совершенно отвратным с виду, но волшебным на вкус. Дашка подцепила ложкой капельку, зажмурившись, положила в рот и испытала вдруг подлинное, очищенное от всяких условностей и оговорок, счастье. Второй раз за это утро, между прочим. Как мало, оказывается, человеку надо! Дашка облизнула ложку и мысленно похвалила Дениса, который не разрешил вчера выбрасывать пакетики из-под печенья, а тщательно завязав, спрятал к себе в рюкзак.

Когда миска опустела, Денис поднял вдруг глаза от кружки с чаем, в которую смотрел все время, не отрываясь, и сказал тихо, но твердо:

– Планы немного изменились. С такой скоростью, как у нас, мы до моста и за три дня не дойдем. К тому же, продуктов почти не осталось, на один нормальный ужин только. Поэтому, раз не можем увеличить скорость, будем сокращать расстояние. Здесь можно и дальше идти по берегу реки. Это легче, но дольше – река поворот делает довольно большой. А можно пойти напрямую, через горы. Так короче километров на двадцать, мы выйдем почти у самого моста. Совсем немного пройти останется. Но идти будет тяжело, гораздо труднее, чем вчера. И холодно.

Он замолчал, обвел всех взглядом, будто ждал возражений и заранее приготовился отбиваться.

Возражений не было. Все молчали. Денис допил чай одним большим глотком и сказал, поднимаясь:

– Выходим через полчаса.

Через полчаса на месте не оказалось Коляна и Сереги. Неугомонного Кости тоже недосчитались, но это никого уже и не удивило. Было бы странно как раз обнаружить его смирно сидящим у всех на виду в ожидании команды на выход. А вот пропавшие внезапно братаны – это неожиданная новость. Как говорится, от кого не ждали.

Денис почувствовал вдруг прилив не просто злости, а настоящей звериной ярости. Появись сейчас кто-то из братьев, кинулся бы в драку, не задумываясь ни на секунду. Даже и не вспомнил бы, что шансов выстоять против даже одного из них очень мало. Серега, хоть и старше, мужик тренированный, и реакция у него хорошая. А Коляна вообще свалить нереально. Деревенский бычок, запросто ворочающий «булыганы» чуть не по пояс, это вам не мальчик для битья. Так что, это даже неплохо, что в тот момент ни Серого, ни Коляна рядом не оказалось. Но с дисциплиной в группе полный швах.

Из угрюмой задумчивости Дениса вывел раздавшийся прямо за спиной вопль тинейджера:

– Глядите, чего у нас есть!

Костя продирался сквозь кусты, прижимая к животу объемный сверток. Денис уже открыл было рот, чтобы наорать на этого балбеса за то, что лазит по кустам, совершенно забыв о клещах, которые только и ждут таких вот идиотов, но осекся, разглядев, что именно прижимал к себе пацан двумя руками.

Никакой это был не сверток. Это была собственная Костина майка, которую он задрал до подмышек и набил чем-то некрупным, округло выпирающим сквозь ткань. Морда у Кости была чрезвычайно довольная, а голое пузо, исцарапанное ветками, пугало вспухающими на глазах багровыми полосами.

Он выбрался, наконец, из кустов и радостно высыпал Денису под ноги десятка три кедровых шишек. На майке осталась россыпь смолистых пятен.

Следом подошли Колян с Серегой. Эти через кусты не ломились, обошли стороной. Поставили рядом с Костиной кучкой свою сумку, набитую шишками доверху.

– Пора на подножный корм переходить, – весело пояснил Колян. – Тут кедров полно, с голоду не помрем точно. А вот если через горы пойдем, там уже не поживиться. Так что надо их с собой тащить. Какая-никакая, а все же еда. Белки, вон, жрут, и смотри, как резво скачут.

С этим трудно было не согласиться. Рассовали шишки по рюкзакам и карманам. Совсем освободить сумку, правда, не получилось, большая часть добычи все равно осталась там. Но Колян пообещал, что дотащит сумку без проблем. Тем более что на первом же привале она существенно полегчает.

Осмотрели балбеса Костю на предмет впившихся клещей под нудные причитания Ирины, разглядевшей, во что сынуля превратил новую майку. Клещей, к счастью, не было. Денис перевел дух. Хоть август и почти безопасный в этом отношении месяц, от этой группы всего можно было ждать. С таким «везением», как в последние три дня, можно и в ноябре клеща подцепить, пожалуй.

Наконец все собрались. Замыкающим Денис поставил Артема. Сразу за собой велел идти Вадиму Сергеевичу и Ирине с Дарьей. Братану Сереге велел идти за ними и глаз не спускать с живчика Кости, тем самым разведя их с Артемом на максимальное расстояние. Не хватало еще, чтобы эти два антагониста снова сцепились по дороге.

Пока двигались по тайге, все худо-бедно соблюдали установленный порядок. Никто не забегал вперед, не отставал особо. Даже Вадим Сергеевич двигался на удивление бодро. Ирина, правда, норовила все время отойти в сторону, но Денис смотрел на это сквозь пальцы – в лесу было полно грибов, и Ирина, следуя примеру мужиков, изо всех сил пополняла запасы продуктов. Очень скоро она набрала целый полиэтиленовый пакет, вымоталась и успокоилась. Шла молча, глядя под ноги.

Постепенно зона тайги сменилась настоящими альпийскими лугами. Картина была поистине захватывающая: на горизонте – прочерченные тонкими белыми штрихами в голубом небе снежные шапки гор, а под ногами – уходящий волнами вниз зеленый ковер, расцвеченный кое-где островками белых и фиолетовых невзрачных на вид цветов.

Здесь туристы снова начали кучковаться кто во что горазд, но Денис не пытался вернуть строю первоначальный порядок. Пусть идут кучей, главное, чтобы шли, не останавливались. Да и Артем твердо помнил, что он замыкающий, и следил, чтобы никто не отстал.

Самая большая группа по интересам образовалась вокруг Юрия. Началось все с Дашкиного любопытства, которое не иссякало ни при каких условиях.

– А мы не заблудимся? – поинтересовалась она, бредя по колено в траве и преданно глядя в спину шедшего перед ней инструктора. – Вы вообще дорогу-то знаете?

– Знаю, – буркнул Денис, не оборачиваясь. – Тут нельзя заблудиться. Вон перевал. Поднимемся на него, потом спустимся. Где тут можно заблудиться-то?

– Ну мало ли, – пожала Дашка плечами. – Вдруг промахнемся и где-нибудь не там спустимся.

– Не промахнемся. К тому же сверху все видно. Поднимемся – сориентируемся.

– Если все так просто, почему же люди в лесу теряются?

– Мы не в лесу. – Денису начинал надоедать этот бессмысленный спор, но послать девчонку куда подальше он не мог. Невежливо это, да к тому же, это его обязанность – развлекать туристов разговорами.

– А какая разница? Можно подумать, в горах никто не пропадал никогда.

Не дождавшись ответа, Дашка прошла какое-то время молча, но потом снова завела разговор о наболевшем:

– А интересно, как люди раньше в горах ориентировались? Ну, когда ничего не было: ни карт, ни GPS-навигаторов?

– Да так и ориентировались, – подал вдруг голос Юра. – Забирались наверх, на перевал, а там уже оглядывались и выбирали, куда идти дальше.

– Что же получается: они каждый раз заново дорогу искали?

– Нет, конечно! – Юрий посмотрел на Дашку со снисходительной теплотой. – Древние люди были не глупее нас. Возможностей чисто технических у них было меньше, да. А соображали не хуже. В тех же горах, например, они непременно отмечали тропы и направления.

– Как? – Дашка, похоже, увлеклась не на шутку. Даже отстала немного, чтобы идти рядом с долговязым Юрием, и теперь семенила сбоку, подстраиваясь под его широкий шаг, и преданно заглядывала в лицо снизу вверх.

– А как в сказках, помните? Как чудо-богатыри соображали, по какой дороге ехать?

Дашка задумалась на несколько секунд, припоминая. Потом закричала радостно:

– На камне было написано, да? Направо пойдешь – коня потеряешь, и так далее.

– Умница! – похвалил Юрий. – Все правильно. Сказки ведь не на ровном месте рождались. В них находила отражения существующая действительность, только порой в несколько причудливой форме. Про потерянного коня вряд ли писали, но основные направления на таких вот придорожных камнях указывали. Или просто отмечали путь своеобразными вешками. В горах проще всего это делать из камня. И материала полно, и в прочности его сомневаться не приходилось. Вот и появлялись вдоль путей миграции древних людей каменные стелы с петроглифами или обо.

– Что появлялось? – Димка подошел незаметно и вслушивался с интересом.

– Обо. Это такие кучи камней. Определенным образом сложенные.

– Пирамидки такие? А я думал, это ритуальные какие-то знаки.

– Одно другому не мешает, – легко согласился Юрий. – Обо как раз ритуальную функцию выполняли в первую очередь. Это своего рода жертвенные кучи. Но ставили их, как правило, вдоль основных троп или на перевалах. В качестве ориентиров.

Он остановился, вытер потное лицо не очень свежим платком, снял ветровку. Помялся, не зная, как быть с курткой дальше. Наконец не очень ловко завязал ее вокруг пояса. Студенты тоже остановились и с нетерпением наблюдали за его неуклюжими манипуляциями.

– Так, значит, пирамидки эти каменные – просто дорожные указатели? – уточнил Димка.

– Ну, конкретно те пирамидки, что вы видели в Городе мертвых, – это вообще ерунда. Новодел. Туристы от избытка чувств их складывают. Это даже не мистификация, просто некое подражательство. Никакого смысла в них нет. Настоящие обо выглядят несколько иначе. Не так эффектно. Да и разрушаются они со временем. Камень хоть и самый прочный материал, а все же не вечный.

Юрий пошел дальше широким размеренным шагом. Под ноги он почти не смотрел, наоборот, мечтательно поднял голову и продолжал говорить, не следя даже, слушает ли его кто-нибудь. Похоже, ему самому была интересна эта тема, поэтому он рассказывал, глядя вверх, на закрывающие горизонт горы.

– Вообще, своеобразными дорожными указателями служили не только обо. Каменные стелы часто эту функцию выполняли. Или просто скалы с нанесенными петроглифами. Вероятно, отсюда и возник тот самый сказочный камень на перекрестке дорог. На камне надписи – чем не петроглифы?

– А петроглифы – это что? – спросил незаметно присоединившийся к компании Костя.

– Петроглифы – это, собственно, и есть надписи или рисунки на камне. От греческого «petros» – камень и «glyphe» – резьба. Любые наскальные изображения или высеченные на каменной основе. Причем, здесь ведь встречаются петроглифы, относящиеся к очень разным эпохам: и неолит, и эпоха бронзы, и ранние кочевники отметились. А самые ранние изображения вообще относятся к верхнему палеолиту. А это чуть ли не сорок тысяч лет назад. Представляете, какая тут история «спрессована» на этих камнях! Причем очень часто изображения разных эпох соседствуют друг с другом. Чуть ли не на одних скалах нанесены. Да вот хоть этот ваш Город духов взять…

– Вы же сказали, что Город духов – это новодел, – поддел Димка.

– Я сказал, что пирамиды каменные, которые там натыканы без всякого порядка и смысла, сложены нашими современниками. А Город духов – уникальный памятник. Там как раз петроглифы самые разные встречаются. Просто надо знать, куда смотреть. А кроме рисунков наскальных, там ведь еще древнее святилище есть. И не одно. Вы вот, когда были там, не обратили внимание на каменную площадку в северо-восточном секторе? Там скала практически отвесная, а перед ней в земле скальный выступ горизонтальный, метр на полтора примерно. Причем площадка горизонтальная хоть и природного происхождения, но явно была дополнительно обработана, выровнена вручную. Не заметили? То-то и оно. А это, между прочим, жертвенный камень. Там даже желобки есть для стока крови и углубление в виде чаши. И рисунки на скале явно ритуального характера. Мрачное место, зловещее даже.

– Там что же, человеческие жертвы приносили? – прошептала потрясенная Дашка.

– Не исключено, что и человеческие. Хотя точно этого утверждать нельзя. Но то, что кровь там лилась, сомнений нет. А вот животных там убивали или людей – загадка. И знаете, Дашенька, я бы лично предпочел не знать точного ответа на нее. Пока не знаешь точно, есть ведь надежда, что все ограничивалось вполне безобидным принесением в жертву какого-нибудь горного барана. Хотя, безобидность эта относительная. Баран ведь тоже живое существо.

Денису эти разговоры за спиной нравились все меньше. Что-то совсем в ритуальные дебри полез Юрий со своими лекциями по истории Древнего мира. Вспомнился сразу тот бред про жертвенного агнца, который нес ночью Вадим Сергеевич. А он ведь тоже сейчас Юрия слышит. Перемкнет в его голове что-нибудь, увяжет он свои мысли про принесенную в жертву жену с рассказами про древние языческие святилища. Мужик и так не в себе немного, кто знает, чего он еще может нафантазировать с горя?

Ирина, до того мрачно молчавшая, спросила вдруг:

– А когда же ты успел разглядеть все эти рисунки и святилища, если в Город духов мы не ходили?

– Я там раньше бывал, – ответил Юрий, заметно смутившись.

– Это когда же, интересно?

– Последний раз в марте. А до этого еще в прошлом году дважды.

– Вот как, – Ирина остановилась и уставилась на мужа белыми от ярости глазами. – Какие неожиданные подробности я узнаю. Ты, оказывается, на экскурсии ездишь, а я почему-то не в курсе.

– Ира, не заводись, – поморщился Юрий. – Тебе эти экскурсии все равно неинтересны, ты бы и не поехала, тем более весной, когда еще снег толком не сошел. А я в командировке был, так что вполне мог себе позволить прокатиться за двести километров на, как ты выражаешься, экскурсию.

Разгорался семейный скандал. Всем стало неловко. Всем кроме Кости. Тот будто и не замечал родительской перепалки. А может, слышал и не такое, и потому не особенно пугался. Серега попытался отвлечь внимание на себя.

– Юр, а ты, никак, историк?

– Да нет, – грустно улыбнулся тот. – Это я в юности увлекался археологией. На раскопки даже ездил. Хотел на исторический поступать, да вот не сложилось…

– А кто ты по образованию?

– Химик, – ответил Юрий, глядя в сторону. Словно стеснялся.

Серега посмотрел на неудавшегося археолога с интересом.

Зря он, конечно, затеял этот разговор, разбередил душу. Ведь сколько раз сам себе обещал, что не будет больше копаться в прошлом, не будет «разбирать старые коробки». И снова сорвался, поддался расспросам девчонки. Поверил на секунду, что кому-то интересно то, что он бережно хранит в дальних уголках души вот уже много лет.

«Разбирать старые коробки» – так Юрий Лебедев называл любое копание в прошлом, своем ли, чужом ли – не важно. Изучать можно прошлое целых народов, а вот мелкие подробности прежней жизни каждого отдельного человека лучше не узнавать. Любого человека нужно воспринимать только как сиюминутное явление, не копаясь в прошлом и не задумываясь о будущем. Вот каким ты его увидел, таков он и есть. А кто он на самом деле – не важно. Всей правды о нем ты не узнаешь, каждый рассказывает о себе то, что хочет рассказать. Лепит собственный образ заново для каждого нового слушателя. Так стоит ли слушать, если все сказанное – заведомая ложь? Или тщательно отсортированная правда, что, в сущности, одно и то же.

Дернул его черт тогда полезть в эти старые коробки! Не фигуральные, а вполне реальные, серые от пыли, коробки из толстого картона, которые он вытащил с антресолей в родительской квартире, уговорив, наконец, мать на ремонт. Надо было выбросить все это барахло, не открывая. А он полез, поддался археологическому зуду, стал разбирать все эти бумажки, ленточки, сувенирные безделушки – обрывки и ошметки прошлого, которое не стоило ворошить.

Фотографии лежали в черном светонепроницаемом пакете. В таких раньше продавали фотобумагу. Снаружи обычная бумажная упаковка, а внутри вот такой вот плотный пакет. Как кусочек черной дыры – в себя ничего не пропускает и из себя тоже не выпускает. Абсолютная темнота, конец всего сущего.

Юра перевернул пакет и пару раз встряхнул. На колени к нему выпало с десяток черно-белых фотографий. Все они были любительскими, явно недодержанными в проявителе, и только одна была профессиональной, из фотоателье. Женщина, изображенная на ней, была молодой и вполне симпатичной. В светлом кримпленовом платье и с тяжеловатой стрижкой по моде семидесятых. Присмотревшись, Юра решил, что это все-таки парик, слишком уж много было волос при относительно гладкой прическе. Женщина сидела на стуле вполоборота, положив правый локоть на спинку, и улыбалась, старательно глядя в объектив. На обороте было написано ровным, почти ученическим, почерком «Галя, 1970 год». На других фотографиях тоже была Галя. В компании с такими же молодыми девчонками и парнями и одна, в осеннем лесу и дома, рядом с новогодней елочкой, которая была ей по пояс.

Пересмотрев неторопливо почти все фотографии, Юра вдруг нашел на одной из них себя, двух– или трехлетнего. Пожалуй, все же года три ему было, костюмчик был тот же, что и на фотографии, которую мать раньше любила показывать гостям. Тот снимок был очень удачным – и мама была интересная, как артистка, и Юрик выглядел сущим ангелочком, с кудряшками и пухлыми щечками.

На фотографии с Галей он смотрелся не слишком умильно, но все же это был он, Юрик, сомнений не было. Потом он мелькнул еще на одном снимке. Там они с неизвестной Галей были сняты на улице, весной. Юрик стоял на краю дорожки, в резиновых сапожках, доходящих ему почти до колена, и смотрел в сторону, на лужу с плывущим по ней бумажным корабликом. А Галя держала его за руку и, слегка наклонившись, что-то ему говорила. Наверно, уговаривала посмотреть в объектив, может, обещала, что «сейчас вылетит птичка».

Странно, что Галя эта была Юрию Лебедеву совершенно незнакома. Ни среди многочисленной родни, ни среди материных подружек этой женщины не было. А ведь, судя по фотографиям, была она семейству Лебедевых достаточно близка, вон, даже с маленьким Юрочкой гуляла, на коленках держала. Юра потащил фотографии матери, перебиравшей на кухне какую-то дачную ерунду, вроде фасоли, и в «первооткрывательском» азарте не сразу даже сообразил, что мать при виде этих старых снимков заметно напряглась и заюлила. Что-что, а уходить от ответа матушка всегда умела виртуозно. Сколько Юра себя помнил, выпытать у матери что-то, о чем она не хотела рассказывать, было невозможно. А к старости она еще придумала себе маразм и провалы в памяти. Очень удобно иметь старческую ослабленную память, когда это нужно. Возможно, Юра потому и увлекся в свое время археологией, что насобачился в общении с матерью вытаскивать информацию по крупинкам и по малюсеньким обрывкам составлять картину интересующих событий?

К тому времени, как дернул его черт полезть копаться в этих старых коробках, он был уже не пацаном, перед матерью робевшим. Был он взрослым, самостоятельным мужчиной, главой семьи и материнской опорой в старости. Поэтому на матушкины призывы оставить ее в покое и не приставать с идиотскими вопросами не реагировал, а дотошно и последовательно разматывал виток за витком историю Гали с фотографий, датированных семидесятым годом. Зачем ему это тогда было нужно, он и сам толком не знал. Скорее всего, если бы мать не начала так старательно юлить, он бы и сам быстро отвязался, остыл и успокоился. Но мать повела себе более чем странно, чем только подогрела слабый поначалу интерес. Юрий вцепился в нее с азартом археолога, мечтающего о славе Шлимана, и вытянул по капле историю о непутевой матушкиной сестре по имени Галя, сгинувшей много лет назад и с тех пор не подавшей о себе ни единой весточки.

Ему бы остановиться тогда, пока все было вполне пристойно и безопасно. Удовлетвориться грустной семейной историей, погоревать вместе с матерью и забыть, но он не мог остановиться, вглядывался в окаменевшее от ужаса материно лицо и все тянул-тянул за тонкую ниточку воспоминаний, когда надо, ослабляя, когда надо, натягивая посильнее, требовательнее, не давая матери погрузиться в спасительный старческий маразм…

Он бы, наверно, запросто мог работать следователем. Раскрывал бы самые безнадежные дела, раскалывал бы самых отъявленных, ушедших в глухую несознанку, преступников. С такой-то неукротимой дотошностью. Польза бы была обществу, а не вред себе самому.

А тогда он сидел, как дурак, с пачкой старых фотографий в руках, ошеломленный и раздавленный. Мать, то плача, то ругаясь и щедро рассыпая проклятия в адрес давным-давно исчезнувшей сестры, призналась, что он им неродной сын. Приемный. А родила его та самая «Галя, 1970 год», нагуляв по легкости нрава неизвестно от кого. А потом, хлебнув полной ложкой судьбы матери-одиночки, исчезла. Полетела легкомысленным мотыльком к своей далекой лампе, предварительно дав согласие на усыновление ненужного ей пацана замужней, но бездетной сестрой. Получалось, что вся его жизнь до этого дня была как бы и не его жизнью. И сам он был не он – ведь фамилию ему поменяли при усыновлении. Да и имя, похоже, тоже сменили. Мать об этом говорить отказалась наотрез, но снова отводила виновато глаза, и он понял, что звали его наверняка по-другому. Не Юрочка Лебедев стоял на той фотографии возле грязной весенней лужи, а совсем другой парнишка, хоть и с теми же щечками и кудряшками. Фамилия у того пацана была Зиновьев (уж это вычислить было легко по материной девичьей фамилии, ведь Галя замуж так и не вышла), а вот как звали тогда будущего Юру, он не знал еще очень долго. Со временем он узнал и прошлое свое имя, и настоящую дату рождения, и много еще всякого. Уже не от матери – та все больше уходила в спасительный маразм и даже перед смертью не захотела помочь Юре вернуть себя настоящего. Молчала и только плакала беззвучно. Так и умерла – с мокрым от слез лицом. А он сидел возле больничной кровати, глядя на высохшее от болезни лицо, роднее которого раньше и не знал, и ловил себя на мысли, что вглядывается в него не для того, чтобы запомнить мать навсегда, а выискивает Галины черты. Ведь должны они быть похожи, ведь сестры, как ни крути! Тогда он впервые ощутил это в себе – что не может он совсем отказаться от себя прежнего, не может смириться, что он совсем другой человек. Юра Лебедев никак не уходил, не уступал место вновь обретенному Игорьку Зиновьеву, цеплялся за воспоминания, как за спасательный круг.

А Зиновьев, выйдя из мутноватой, недодержанной в проявителе фотографии, уходить обратно в небытие тоже не хотел, цеплялся за любую подробность Юриной жизни. Юра примерял свои прожитые годы на Игорька, представлял, как бы тот мог распорядиться предоставленными возможностями, и постепенно уверился, что, останься он Игорем Зиновьевым, все могло бы быть по-другому. Не так бестолково, не так бесцветно и стандартно. Останься он Игорем, обязательно пошел бы на исторический, как хотел, а не поддался бы уговорам матери, что на химии-биологии конкурс меньше, а значит, идти надо туда, чтобы наверняка. И была бы у него археология, был бы прокаленный солнцем степной воздух, выбеленный брезент палаток, песок на зубах и ни с чем не сравнимое счастье от осознания того, что глиняный или бронзовый кусочек, что ты держишь в руке, – это осколок целой цивилизации, и в твоей власти вернуть ее из небытия или оставить там навсегда.

Он помнил это счастье. Он его испытал в тринадцать лет, когда их археологический кружок после долгих уговоров взяли-таки в качестве рабочей силы на раскопки, которые проводил местный университет. Ни на что особенно не надеясь, он рыл свою ежедневную норму детским совочком, разминал комки в пальцах. И внутри одного такого комка вдруг почувствовал пальцами твердую продолговатую пластинку. Сердце радостно екнуло, но он не давал себе поверить в удачу все время, пока оттирал и сдувал осторожно моментально сохнущую на воздухе глину. Внутри оказалась потемневшая от времени бронзовая птичка с длинной шеей и раскинутыми широко крыльями – крошечный след пазырыкской культуры.

Он тогда стал героем дня. Еще бы, эта его птичка, подвеска со сломанным ушком, оказалась первой находкой с раскопанной потом стоянки древних кочевников. А теперь Юре казалось, что это не он, а Игорь Зиновьев нашел тогда эту стоянку. Игорь проживал жизнь яркую, насыщенную, лишенную глупых условностей и правил. А Юра жил так, чтобы было удобно семье. Сначала матери, потом жене. Он и продолжал так жить – серо и неинтересно. Но теперь в нем был еще и Игорь, и за Игоря он проживал другую жизнь – легкую, авантюрную, а порой и на грани опасного риска. Стоило только один раз решиться поступить так, как нельзя, и словно рухнула плотина, долгие годы сдерживающая желания. Ощущая себя Игорем, он нарочно совался туда, где опаснее. Туда, о чем Юрий даже подумать боялся. Как боялся он осознать, что неспроста мать не хотела говорить с ним о пропавшей сестре и неспроста все с детства отмечали их с отцом похожесть. От кого же на самом деле «прижила» ребенка его пропавшая настоящая мать? И что заставило ее исчезнуть бесследно? Игорь для себя на эти вопросы постепенно ответил, а Юрий закрыл эту тему, едва неосторожно наткнувшись, в память о своей перепуганной матери. Так уж получилось, что матери у них с Игорем оказались разные…

Постепенно он привык жить за двоих. Жена с сыном, естественно, о второй его жизни не догадывались. Здесь очень пригодилась его работа с постоянными командировками. Командировки были всегда очень кстати. И когда Ирина вдруг спросила при всех, когда же он успел оказаться в Городе духов, он, не задумываясь, сказал про командировку. Он тогда, действительно, подстраховался: привык прятать следы тщательно. На всякий случай.

Дашка прилипла к Юрию намертво. Шла рядышком, приноравливаясь к его широкому шагу, спрашивала без остановки и слушала с неподдельным интересом. Юрий оказался очень хорошим рассказчиком. Постепенно вокруг них собралась почти вся группа. В стороне демонстративно шла надувшаяся непонятно почему Ирина, да еще Вадим Сергеевич ковылял сам по себе, не участвуя в общих разговорах, только иногда улыбался, как казалось Денису, скептически. Да и черт с ним! Главное, чтобы шел, не останавливался, а усмехаться может в свое удовольствие. Зато все остальные не разбредались теперь кто куда, держались вокруг Юрия. Так что от лекции его была ощутимая польза. Тем более что с темы жертвоприношений он быстренько соскочил и теперь рассказывал про какой-то древний храм в том же Городе духов. Сроду бы Денис не подумал, что там храм есть, он-то видел камни одни. Сколько раз туда туристов водил, а никогда внимания не обращал на ту каменную площадку, которая, оказывается, храм. Надо будет в следующий раз присмотреться повнимательнее.

– Это уникальное место, – говорил Юрий увлеченно. – Во-первых, там на одном камне петроглифы, наскальные рисунки, то есть относящиеся к разным эпохам.

– А как это определили? – спросил Димка недоверчиво. Ему явно не нравилось, что Дашкиным вниманием полностью завладел посторонний мужик, и студент не упускал случая к нему прицепиться.

– По технике исполнения. Ну и по стилю еще. Самые древние изображения, относящиеся к эпохе неолита, выбиты таким, знаете, широким контурным желобком, их разглядеть труднее всего. И изображения очень схематичные. В основном дикие животные: олени, лоси, бараны. Изображения людей встречаются крайне редко, в основном в сценах охоты. Но в том святилище таких изображений нет, не пытайтесь вспомнить. Там из неолита только два оленя, довольно крупных, надо заметить. А основная масса тамошних петроглифов относится к так называемой эпохе бронзы – это около двух тысяч лет до нашей эры, и к эпохе ранних кочевников – это попозже лет на семьсот. Там уже рисунки выполнялись не заостренным камнем, а металлическими инструментами, поэтому линии более тонкие и глубокие. И, кроме того, рисунки уже не просто контуры, а заполнены множеством мелких деталей. И тематика поразнообразней уже. Так вот, на этой площадке преобладают рисунки маралов. Очень хорошо виден самец марала и вокруг него три самочки. А чуть в стороне – снова марал с самкой, но уже в сцене соития.