Текст книги "Пути в незнаемое. Том 17"

Автор книги: Вячеслав Пальман

Соавторы: Юрий Давыдов,Борис Володин,Валентин Рич,Вячеслав Иванов,Анатолий Онегов,Юрий Чайковский,Олег Мороз,Наталия Бианки,Вячеслав Демидов,Игорь Дуэль
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 42 страниц)

На десятках сосен разного возраста висели бирки с номерами.

– Попытка определить эффективность осушения, – пояснил Вомперский. – Прямо скажем, воздействие канав очень слабое. Ускорение в росте едва заметное, Даже если оно и усилится, что толку от такой редины? Значит, вслед за осушением здесь нужно сажать новый лес, готовить для него почву, удобрять… Вряд ли это получится. Все больше доводов оставить такие болота в покое. Они свое дело делают. Место верховых болот в природе определено. Не исключена их роль в питании Верхней Двины и ее притоков. Это, наконец, клюквенники, которых в стране остается все меньше и меньше.

Он помолчал, подумал и, приподняв бровь, шутливо спросил:

– А почем ноне клюква на московских рынках?

– Семь гривен.

– Кило?

– Стакан граненый. А кило примерно шесть рублей.

– Вот так! Равнозначно четырем кило апельсинов. Тоже повод для раздумий.

Мы постояли, оглядывая бесконечное болото, каких немало в Нечерноземье. Вспомнили бравые заголовки типа «Преобразуем болота!», время от времени появляющиеся в печати. И очень захотелось, чтобы лихие «преобразователи», прежде чем забираться на болото, посоветовались с биологами, с Пьявченко или Вомперским.

Да, финны усиленно культивируют лес на своих болотах. Почему? Да потому, что для этой страны древесина стала основным мерилом существования. Лесная страна, Финляндия живет лесом, он ей выгоднее всего другого. У нас – иное дело. Мы – многогранная страна, и наше богатство – это хлеб, уголь, нефть, металл и, конечно, лес. Поэтому чужой опыт не всегда подходит России, к такому опыту лучше подходить критически. Все в меру.

Пошли по обсохшей дорожке назад. Вомперский непременно хотел показать лес на богатых почвах – низинных торфах. Газик ждал у деревни. Мы сели, машина поскакала по ухабистой дороге на юг, ближе к устью Велесы.

По обеим сторонам дороги стоял довольно густой лес. В нем много крупных сосен и елей, хороший подлесок. Прогромыхали через мостик, приметили слева песчаный угор и картинные сосны на нем, но свернули в другую сторону, на просеку вдоль канавы, и тряслись еще четверть часа по узкой колее, то и дело цепляясь брезентовым верхом и боками за рукастые ветки. Остановились в темном лесу, где пахло душным папоротником, грибами и теми сложными испарениями, какими полна прогретая на солнце первобытная чащоба. Лучи солнца, прекрасно видимые на темном фоне еловой чащобы, косо пробивались через кроны и высвечивали пятна буйных кустарников и травы.

Осушительная канава рассекала этот квартал. Черные откосы ее поросли березовыми кустами и осунулись. Местами кустарник рос прямо со дна. Под ним бежала вода. В светлом воздухе над канавой висели прозрачные головастые стрекозы. Перекликались синицы и зяблики. Полчище комаров, обрадованное нашим прибытием, сбилось над головами. Но мы были учены и уверенно отмахивались, держа неприятеля на расстоянии.

Большие – в обхват – сосны и ели, березы и осины гордо стояли, как на подставках, приподымая тяжелыми корнями толстый слой мха. Таволга и майник спорили за место под солнцем, повсюду подымались розетки великолепного папоротника. Широкие кроны деревьев пропускали свет неохотно, от этого в лесу было сумрачно и величаво. На выворотах висели слои черного торфа и мха. Богатое место заселил лес! Двухметровый слой разложившегося торфа способен поднять еще более пышную растительность.

– Вот этот лес прямо-таки создан для интенсивной мелиорации, – громко сказал Вомперский, спугивая завораживающую тишину. – Канавы прорыты здесь семь или восемь лет назад. Прирост лиственных пород до метра за сезон, сосны на 40–50 сантиметров. Деревья стремительно растут, этот квартал почти готов для рубки, тем более что и дороги для вывоза уже устроены вдоль канав. Но сразу после рубки возникает проблема лесовозобновления. Если человек не вмешается, вырастет уже не сосна и ель, а осина и береза, серая ольха. Это видно по подросту. Лиственные породы наступают, особенно ольха, любительница богатых почв. Другое дело на песках. Недалеко отсюда, в 71–114-м кварталах Велесского лесничества, вырубили чистую сосну, нынче там идет естественное возобновление этой же породы. А здесь придется потрудиться. Еще раз подтверждается истина: каждое лесное сообщество требует особого подхода и только для него пригодной формы мелиорации. Потому мы и остановились в этом районе, где столько типичных природных объектов, которые надо изучать.

– Изучать для?..

– Для науки прежде всего. Я имею в виду лесоведение.

– И лесоводство?

Вомперский глянул на часы.

– Давайте поговорим об этом вечером. Дома нам легче разобраться, что к чему.

На обратном пути, у моста через сливную канаву, он остановил машину.

По бетонному желобу канавы, собиравшей воду из пространной сети других, более мелких канав, катил уже не ручеек, не ручей, а поток желтой воды. Он с разбегу врывался в круглую, почти метрового диаметра трубу под дорогой и выстреливал воду с другой стороны шумящей дугой. Водопад выбивал на месте падения все более глубокую яму. Дальше омута поток растекался широко и спокойно.

Несколько минут мы зачарованно смотрели на буйство воды, собранной из-под леса. Воочию увидели, как ее много, этой «лишней» воды, в грунтах под лесом. Собранная с тысячегектарного полигона, она являла собой силу. И это – в середине лета! А что же весной, осенью?..

– Придется ставить вторую трубу, – спокойно заметил Вомперский. – Просчет дорожников. Воды выходит больше, чем посчитали мелиораторы. Ошибка небольшая, но все же… Так бывает, когда практика опережает теорию. А говоря о нашей сфере – когда есть лесоводство, но еще недостаточно познано лесоведение – наука о глубинной жизни леса.

4

Вечером мы встретились на втором этаже лабораторного дома. Комнаты этого помещения заставлены современной аппаратурой, сложными приборами, часть которых еще не в работе: штат стационара далеко не укомплектован научными сотрудниками.

Вомперский распустил молнию на куртке, прошелся по комнате и остановился у окна, забросив руки за спину. Лицо его было задумчиво, взгляд мягок и рассеян. Домашняя обстановка. Он смотрел на лес. Черные зубья высоких елей рельефно отпечатывались на красноватом закатном небе. Таким выглядел лес, наверное, и тысячу лет назад, и десять тысяч – таинственным и мрачноватым.

– Начнем с того, – сказал Станислав Эдуардович, – что биология отстает в развитии от точных наук. Мы испытываем неудовлетворение в знаниях о жизни поля, леса, луга, болот и озер. Нынешнее познание – это еще не глубокое изучение, это всего-навсего ответ на вопрос «что ты есть?». А какое ты в движении, переменчивости, взаимосвязях, мы знаем мало. Живую клетку изучили хорошо. Совокупность клеток, то есть ткань, изучили меньше. Совокупность растений, животных, среды обитаний – еще меньше. А в жизни все время имеем дело с биогеноценозами, с совокупностью разных форм живого, среды обитания, и безоглядно вмешиваемся в святая святых природы, имея в виду только свою пользу, а не развитие природы. Потом нередко хватаемся за голову: что наделали!..

И только тогда обращаемся к лесоведению – учению о лесе, глубокому исследованию законов развития организмов большого масштаба. Лес – это не только древесина, интересующая нашу промышленность. Это, прежде всего, почва. Ведь через нее проходят все связи с атмосферой, космосом, с деятельностью человека. Это вода в разных видах и формах. Это сотни растительных видов, животных, насекомых, огромнейший мир простейших организмов, грибов, микробов, бактерий. Недаром же великий наш биолог Владимир Николаевич Сукачев говорил, что лесу принадлежит первостепенная средообразующая роль на планете, биосферная, если угодно, роль. Есть и другая, общественная формулировка: лес – это зеркало цивилизации. Если общество, используя древесину, все же сохраняет свои леса, значит, у него есть будущее. Понятие лесоведения как науки очень обширно. Целый мир. Что же касается лесоводства, то есть науки о способах выращивания и пользования лесом, то оно целиком строится на лесоведении, является практической надстройкой этой науки, также как техника и физика, например. Георгий Федорович Морозов, знаток русского леса, любил говорить, что лесоводство – дитя нужды. Так оно и осталось. Мы не можем хранить лес, как хранят драгоценности в сейфе. Мы непрерывно пользуемся лесом, снимаем урожай древесины и много чего другого. Г. Ф. Морозов писал, что лесоведение позволяет лесоводству превратить «законы жизни леса в принципы доброго хозяйства». Но надо познать эти законы.

Вомперский так и остался стоять у окна, не расцепил рук за спиной. Говорил он точно, резковато, словно диктовал текст книги. Лицо его порозовело, он не отрывал глаз от близкого, все более чернеющего к ночи леса. И было в его голосе столько душевной силы, такая убежденность, что каждое слово приобретало особый вес, высочайшую эмоциональную окраску.

Станислав Эдуардович ничего не сказал о собственном вкладе в развитие лесоведения. А между тем и здесь немало интересного для создания портрета ученого.

Перед окончанием Великой Отечественной войны в стране был создан Институт леса Академии наук СССР. Организатором его и научным руководителем стал В. Н. Сукачев. Перед новым институтом открылась безграничная перспектива. Лесники ждали объяснений и рекомендаций по десяткам разных проблем. Получить эти объяснения от науки можно было только при изучении лесов на месте. Сукачев снаряжал экспедиции во все концы нашей лесной державы. В институте составляли прогнозы, «проигрывали» всевозможные ситуации, высказывали далеко идущие идеи. Уже с современных позиций тщательно изучали все достижения старого русского лесоведения, в частности последствия лесомелиоративных работ Жилинского в прошлом веке, изначальное лесоустройство Петра Первого, историю защитного лесоразведения в степи. Экспедиции накапливали факты, но это были сиюминутные наблюдения. Хотелось большего. Вот тогда и возникла мысль об устройстве в разных местах страны постоянно действующих научных центров, чтобы ученые день за днем могли изучать и наблюдать круговорот вещества и энергии в типичных условиях леса – от северной тайги до горных ценозов, от редколесий южных степей до болотных лесов. Самому Сукачеву исполнить задуманное удалось лишь отчасти. Институт перевели – неожиданно для всех – из Москвы в Красноярск, и в европейской лесной части не осталось крупного научного центра.

После окончания Лесотехнической академии им. С. М. Кирова Вомперский остался на кафедре, в 1956 году защитил кандидатскую диссертацию и перешел к Сукачеву. Ему поручили гидробиологическую тему, над которой он уже работал. Руководителем молодого ученого стал Николай Иванович Пьявченко, уже признанный знаток болот и лесных биоценозов на болотах, член-корреспондент АН СССР. Позже он руководил филиалом АН в Карелии.

Надо сказать, что в эту область исследований ученые тянулись не густо, а между тем – вспомним! – в одном только Нечерноземье РСФСР насчитывают десятки миллионов гектаров заболоченных лесов. Белое пятно…

Инженерные работы уже тогда проводились без достаточного научного обоснования. Без загляда в будущее. Опасное занятие!

В 1959 году вместо Института леса в Академии наук СССР создали Лабораторию лесоведения. Идея серьезного изучения лесных и болотных сообществ на местах обсуждалась и в лаборатории. К этому времени Вомперского уже хорошо знали в научных кругах как большого организатора и деятельного ученого. Труды его привлекали глубиной познания и новизной. Он успешно защитил докторскую диссертацию. Прошло время, и Вомперский возглавил лабораторию.

На этом посту, как и раньше, Станислав Эдуардович принял самое деятельное участие в определении места для южно-таежного стационара (сейчас он под Рыбинском) и болотного стационара. Решительно взялся укреплять базу и кадры стационаров, созданных при Владимире Николаевиче Сукачеве. Их ныне в лаборатории уже восемь – от Средней Азии до медвежьих углов в лесах Ленинградской и Калининской областей. Договаривался о прокладке осушительной сети – непременно законченного проекта в целом районе. Ведь наблюдать за ходом развития ценозов надо в условиях антропогенного давления, то есть в условиях непрестанной человеческой деятельности. Только так можно создать теорию, пригодную для рекомендаций мелиораторам – и в лесу и на поле, страдающих от избытка воды.

Вот что такое организация науки, которая заставляет даже докторов и кандидатов заниматься доставкой кирпича и переноской досок по болоту! Иначе до самой науки не скоро доберешься.

Вомперского и сегодня видят в селе Успенском под Москвой, где академическая лаборатория, только зимой. Летом руководитель ее лишь появляется здесь на день-другой. Остальное время он в лесных стационарах. Жизнь на колесах и в дальних кордонах. Зато какое удовлетворение даже тем малым, с чего начинается наука! Видеть своих сотрудников с приборами наблюдения, у водомерных постов и осушительных канав, на градиентных вышках среди молодой поросли сосен или на загадочном болоте, сопереживать, спорить, отыскивать неизвестное… Какими наполненными становятся ночные часы, когда можно посидеть над записями фактов, над колонками цифр, над первыми, еще спорными выводами и ощутить смутно мелькнувшую идею! Что сон! Что отдых! Есть более сладкое напряжение ума, попытка понять хоть некоторые из сложных процессов развития реки, леса вокруг нее, старого болота на водоразделе, в поиске самого оптимального решения для изменений в природе, одинаково полезных и людям и природе.

Сто двенадцать кварталов леса вокруг Сосвятского вот уже восемь лет находятся под наблюдением ученых. Здесь рубят лес, спускают воду, делают дороги, ремонтируют канавы. Рядом с лесом пашут-сеют, на болотах собирают ягоды, в лесу – грибы. А ученые радуются своим маленьким открытиям. Вдруг обнаруживают, что процесс разложения органики микроорганизмами идет и… зимой. Узнают об отрицательной реакции некоторых лесных сообществ на закисление среды и положительной – у болота. Определяют, как далеко уходят с водой удобрения и пестициды, разбросанные на полях, и как влияет осушенный лесной участок на уровень грунтовых вод у близкого и далекого поля или луга. Что за перемены происходят после осушения на близкой реке, как сохраняется межень реки при облесении ее берегов. Становится известным, что лес нередко расходует больше воды, чем поле, хотя все мы привыкли думать иначе. Или как сильно лесной массив способствует дождям в этом районе. Сколько торфа наращивает верховое болото за сезон…

Все это единичные факты. Но действуют они постоянно. Так проявляются Законы леса. Так мы узнаем о них.

Лес ежегодно создает кроме древесины еще листья и хвою – органическое вещество, которое люди почти не используют. Этого неиспользованного намного больше, чем прироста древесины на гектаре. Ежегодный опад листьев и хвои, мелких сучьев и веток – все идет на создание, пополнение лесных подзолов и серых почв. Теперь с цифрами на руках можно сказать, что лес сам себя кормит! Он живет за счет своего собственного опада! Пока еще недостаточно известна качественная сторона этого созидательного процесса на планете. Процесса самовосстанавливающегося вида энергии – плодородных почв. Важнее этого для будущего нет ничего!

Еще в первые часы нашего знакомства Станислав Эдуардович сказал мимоходом, что новая его книга «пока заперта в столе». Сказал, конечно, с некоторой долей горечи, признав тем самым трудность совмещения таких понятий, как организация науки и усидчивая работа над книгой. Будем надеяться, что подобная несовместимость – явление временное.

А между тем Вомперскому уже не раз предлагали должности куда более спокойные и более престижные – в родную Академию, в высокий руководящий комитет. Там нашлось бы куда больше времени для «чистой» науки. Не пошел, предпочитая оставаться у истоков науки, в стационарах лесных лабораторий.

Наверное, в них и будут созданы труды по фундаментальным проблемам биологии.

Той самой науки, отставание которой дорого обходится человечеству.

5

Ближе к ночи, когда солнце падает за верхушки елей и быстро остывает тихий воздух, научные сотрудники стационара возвращаются из леса, с болот, где раскиданы посты наблюдения. Откидывают с лица накомарники, сбрасывают сапоги, куртки и, облегченно вздохнув, усаживаются на широком крыльце жилого дома, чтобы полюбоваться закатным небом с розовыми облачками, обменяться новыми впечатлениями, просто перевести дух. А уже потом, босыми, протопать по холодеющей мураве к речке и бухнуться с мостика в освежающую воду. В этот час молодые голоса разносятся далеко по Велесе и ее берегам.

Только деревня Сосвятское и в эти благословенные минуты на вечерней заре остается равнодушно-молчаливой. Не мычат коровы. Не слышно детских голосов на улице. Не пронесется на велосипеде лихой школяр, вырвавшийся на все лето к бабушке.

Нет в деревне ни коров, ни велосипедов, ни детей. Две-три старушки выходят перед сном из домов, молча садятся на скамеечки каждая под своими окнами и, бросив руки на колени, сидят задумчиво, как изваяния, перескакивая мыслями из настоящего в прошлое и опять к настоящему. Повздыхают над уже привычным безлюдьем и чуть улыбнутся, услышав от реки веселые молодые голоса. Хорошо, хоть «научники» рядом, иной раз можно перекинуться словом-другим со свежим человеком, поговорить о жизни, которая слишком уж поспешно убежала из деревни в разные тверские и прочие города.

В окнах лабораторного корпуса зажигается свет. Кому-то не терпится посидеть над записями в дневнике, с ходу обработать дневные материалы, настроить микроскоп или полистать гербарные листы, определяя свежие растения, сорванные в глухом уголке леса.

Вомперский и Соловьев сидят на крыльце и обсуждают, что заказать в Москве; завтра в столицу пойдет машина. Над крыльцом, в освещенном окне, видна склонившаяся над столом лохматая голова Толи Глухова. Он пишет стихи…

Вечер закрывает лесную даль. Над Велесой, над Западной Двиной – бескрайняя тишина. Влажный ветер наносит от реки пряный запах медуницы, белым кружевом оттенившей небольшое озерко по ту сторону Велесы. Гаснет розоватое небо. Землю накрывает короткая темная ночь. И, как часто бывает на Западно-Двинской низине, под покровом темноты откуда-то приходит серая пелена облаков. Или рождается над лесами, где погода переменчива, как настроение ребенка. Перед самым рассветом капли дождя уже постукивают по железной крыше, сперва редко, вроде нехотя, потом чаще, настойчивей. И вот уже нудный мелкий дождь зашепелявил по листве, по крышам. Ненастье. Мир становится сырым и тоскливым.

В субботу утром все, конечно, проспали. Завтракали по этой причине на скорую руку и уходили в лес неузнаваемые – в брезентовых плащах с капюшонами и в блестящих от воды сапогах. Разбрызгивая колесами лужи, умчался в далекую Москву газик. К девяти часам все затихло во дворе стационара, лишь дежурная Марина Смагина, гремя ведрами, пошла по воду, как ходили до нее бесчисленные поколения девушек из русских деревень, размахивая бадейками на расписных коромыслах. В стационаре имелись рублевые кастрюли и тысячерублевые приборы, но коромысла среди инвентаря не числилось. Нашлось бы – взяла. С ним куда как удобней!

С работы в этот день вернулись несколько раньше обычного. И все – с березовыми вениками под мышкой. На кухне запахло тушеными грибами. Хозяйственная суета наметилась в помещениях. Вытирали пыль, меняли белье, мыли полы. Как и положено в порядочных домах.

Аспирант Анатолий Иванов захлопотал возле бани: подносил наколотые березовые поленья, готовил воду. И когда над крышей свежерубленого чистенького субботнего заведения заструился горячий воздух, он пригласил гостей.

В предбаннике пахло распаренным деревом и вениками. В парилке тренькали сухие раскаленные валуны. У входа висела затейливо исписанная фанерка. И текст, который мы приводим дословно:

«Трактат о единственно верном и надежном порядке топки бани, проверенном на горьком опыте первого поколения наших сотрудников.

Топи, закрыв парильное отделение, до 95–100°, в расчете на среднестатистического ленивого парильщика.

Выгреби колосники из-за трубы тонкой кочергой, ибо, оставив угольки, ты можешь не оставить миру многих ученых умов.

Ударь в рынду! Разнеси радостную весть о начале субботнего священнодействия!»

Часам к одиннадцати вечера, розовые после бани, сотрудники сидели за одним столом и чаевали, утираясь полотенцами. Под тем самым плакатиком о вреде мясоедства…

В научном стационаре «Сосвятское» жили, работали и шутили, как могут шутить люди, чье будущее – это беспредельное «завтра».

* * *

В ноябре 1980 года научная общественность страны отмечала столетие со дня рождения выдающегося нашего биолога Владимира Николаевича Сукачева.

К новому Дому художников в Москве от близкой станции метро «Октябрьская», от троллейбуса и от остановки быстрых такси в утренние часы тянулось много людей. Среди них и пожилые, видимо соратники самого юбиляра, и молодые, это уже второе и третье поколения ученых и студентов, продолжающих дело Сукачева.

Угловой зал, с высоким полукружьем амфитеатра, заполнился. На открытой сцене, где в глубине стоял черный рояль, а ближе к рампе длинный стол с букетами осенних астр, появились и сели известные ученые нашей страны. Зал понемногу утихал, разговоры обрывались.

Юбилейное заседание открыл вице-президент Академии наук СССР академик Юрий Анатольевич Овчинников. Не повышая голоса, по-домашнему просто он сказал:

– Мы чествуем сегодня известного русского и советского ученого Владимира Николаевича Сукачева. Человек разносторонних и глубоких познаний, Сукачев является одним из создателей биогеноценологии. Эта наука все более глубоко и все более точно изучает живую, вечноменяющуюся жизнь нашей планеты. Не будем перечислять заслуги Владимира Николаевича в этой области и в обществе. Попробуем вспомнить о юбиляре как о человеке, восстановим в памяти его образ, его человеческое обаяние. И для начала послушаем музыку, которую любил глубокочтимый юбиляр. У нас с вами есть редкая возможность в рабочее время послушать хорошую музыку, любимые Владимиром Николаевичем этюды Скрябина и Рахманинова.

На сцену прошел пианист, открыл рояль…

Музыка вырастала из первых тихих аккордов, она набирала силу, как набирает ее растущий человек, и вот уже заполнила высокий зал. Все сиюминутное перед натиском ее отошло в сторону, на лицах слушателей возникла глубокая задумчивость, та грустная и добрая отрешенность, которая рождается в минуты совершенного звучания нот великих композиторов. Прошло, наверное, минут двадцать, умолкли последние звуки, но в зале никто не шелохнулся. Пианист тихо вышел. Из глубины сцены на своих соратников и учеников со стариковской всеведущей улыбкой с большого портрета смотрел Сукачев.

И Овчинников, поднявшись, обернулся к портрету, улыбнулся и сказал уже в тихий зал:

– Теперь послушаем самого Владимира Николаевича. У нас есть запись одного из последних его выступлений.

В невидных динамиках раздался шорох и сквозь шорох прорезался глуховатый стариковский голос, просто и убедительно стал рассказывать о том главном, что заложено в широком понятии биоценозов, среды обитания, в живом, сложнейшем образовании на нашей планете.

Все это не совсем обычное – по ходу действия и выступлениям – заседание казалось одновременно и рабочим, и камерно-семейным. С трибуны рассказывали, как развивалась новая наука с того последнего, 1967 года, когда скончался Сукачев, за два года до кончины получивший наконец полное признание – Золотую медаль Героя Социалистического Труда; как продвинулась разработанная им, с помощью В. И. Вернадского, биоценология. И тут же мы слушали воспоминания о самом юбиляре, о его постоянном стремлении выйти из стен академических институтов под открытое небо, чтобы изучать явления природы в их естественном совершенствовании, а равно и среди того нового, что называется ныне антропогенным давлением на природу и связано с развитием и нуждами НТР…

Академик Академии наук СССР Меркурий Сергеевич Гиляров, председатель научного совета Академии по биогеноценологии, сделал сообщение об успехах науки за тринадцать лет после кончины Сукачева. Пожалуй, ни одна из намеченных тогда проблем не осталась без развития. А кадры в этой области знаний заметно выросли и количественно, и по глубине научных разработок.

Тихим голосом, но внятно профессор МГУ Тихон Александрович Работнов рассказал собравшимся об открытиях в области геоботаники и о связях этой сферы знаний с работами почвоведов и экологов – прежде всего силами постоянно действующих экспедиций, куда все более часто входят и крупные ученые.

Соратник Сукачева, известный биолог Николай Владиславович Далес поделился своими мыслями о путях анализа и обработки накопившихся фактов из области взаимодействия разных сфер в биоценозах, предсказав интересные открытия.

Знакомый нам доктор Станислав Эдуардович Вомперский выступил с сообщением, которое он назвал «Сукачев и современное лесоведение». Сам факт существования нескольких научных стационаров в стране – от Средней Азии до Карелии – является доказательством дальнейшего развития замыслов юбиляра. Все более прорисовывается картина глубокой тайны: изучается количественный поток вещества и энергии в лесном сообществе. Полное воссоздание этого процесса позволит многим людям – земледельцам, мелиораторам, лесоводам и лесорубам – работать грамотно, с пользой для общества и с пользой для природы. И не делать ошибок при крупных изменениях в природных регионах.

Член-корреспондент АН СССР, известный болотовед Николай Иванович Пьявченко поделился открытиями при изучении болот Карелии и других районов Нечерноземья. В его словах звучало предупреждение по адресу тех бездумных «преобразователей», которые, не считаясь с научными данными, всюду берутся за осушение земель и приносят в конце концов вред земле и жизни на ней.

Сейчас биоценология на подъеме. Эта наука – в программах высших учебных заведений, на университетских факультетах. Научный совет по биоценологии консультирует учебные и популярные фильмы, представлен на ВДНХ. К голосу ученых все более прислушиваются при разработке крупных проектов изменения природы и на ведомственных мелиоративных полигонах.

Рядом со мной сидели гости из Латвии, биологи и лесоведы во главе с доктором биологических наук Каспаром Криштовичем Бушем. С каким вниманием слушали и записывали они выступления видных ученых! В Латвии имя Сукачева давно приобрело благодарную известность. Лесное хозяйство и мелиорация в республике ведутся в строгом соответствии с лесоведением как составной частью биоценологии.

Собрание продолжалось два дня. Оно завершилось открытием мраморного памятника Владимиру Николаевичу на Дорогомиловском кладбище.

Достойное завершение юбилея…

Владимир Ильич Ленин когда-то писал: «Земля… постоянно улучшается, если правильно обращаться с нею» (Полн. собр. соч., т. 16, с. 284). Мы вправе сказать, что научный стационар в лесном поселке Сосвятское, другие стационары, вся биоценология, созданная покойным В. Н. Сукачевым для познания законов природы, как раз и учит людей правильному обращению с землей для блага каждого человека и всего общества.

Москва. 1980