Текст книги "Пути в незнаемое. Том 17"
Автор книги: Вячеслав Пальман
Соавторы: Юрий Давыдов,Борис Володин,Валентин Рич,Вячеслав Иванов,Анатолий Онегов,Юрий Чайковский,Олег Мороз,Наталия Бианки,Вячеслав Демидов,Игорь Дуэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)
Двадцать – двадцать пять небольших плотвичек или окуньков за целый месяц – вот и вся добыча «прожорливого хищника». Но ведь эти два десятка рыбок щука проглотит только тогда, когда добыча сама плывет ей в пасть. А если бы вы не стали подкармливать щук, если бы им пришлось охотиться самостоятельно, ждал бы «ненасытного разбойника» в таком случае подобный обильный стол?
Но не только за санитарное состояние водоема отвечают щуки.
Не умеют рыбы вести свое подводное хозяйство, никто из них не разводит планктон для мальков, дафнию и циклопов для молоди, никто не следит за плантациями тростника, кувшинки, рдеста, где собраны запасы пищи. А если никто не производит продукты питания, никто не думает о завтрашнем дне, не случится ли так, что обильные стаи мелкой рыбешки быстро уничтожат в озере все запасы и начнется для жителей озера полуголодное существование… И где же тогда вырасти окуньку в красноперого красавца, закованного в голубые латы, где уж лещу вымахать с хороший медный поднос, а плотве дотянуть до полного килограмма. Не измельчает ли, не выродится ли рыбье население?.. Нет, сказала природа и поручила щукам еще одну ответственную миссию. И теперь рядом со званием санитара мы находим у щук второй важный титул – регулятор численности и качества подводного мира.
Прожорливые стаи малька заполонили заливы, уничтожая по пути всю пищу. Озеру грозит перенаселение. И щуки, обычно терпеливо стоявшие в засадах, подстерегавшие зазевавшихся рыбешек, вдруг появляются в гуще малька. И вы не услышите здесь хлестких ударов хвоста, какие обычно сопровождают стремительную атаку хищника, не увидите и самих молниеносных атак – щуки широко раскрытыми пастями, подобно окуням, черпают расплодившуюся молодь.
Водоем спасен, угроза перенаселения ликвидирована, плотва, окуни, лещи снова получили право спокойно нагуливать вес. Ну а как же сами щуки – ведь у них нет врагов в озере, а не расплодятся ли они так, что однажды санитары станут просто убийцами?.. Бывает же такое – встретишь небольшое заливное озерко около Оки или Волги, забросишь блесну, и тут же сомкнется на ней пасть хищника. Щуки будут бросаться и бросаться к искусственной приманке. Их можно вытаскивать и вытаскивать на берег, поддавшись слепой жадности. Но если жадность не знакома вам, то очень скоро вы убедитесь, что в этом заливном озерке, кроме щук, нет никакой другой рыбы. Нет здесь и лягушек, и раков, и улиток, а ведь весной вы встречали в этом водоеме и шустрых плотвичек, и неповоротливых карасиков, а какие концерты устраивали на берегу озерка лягушки! Что же случилось?
В этот раз природа, кажется, чуть-чуть ошиблась. Вода зашла весной в озерко из реки, вместе с весенней водой сюда попали и щуки, и плотва, и окуни, но вода вдруг быстро ушла, пути к реке оказались отрезанными, и рыбы остались как бы в естественном аквариуме. Вот тут-то и оказалось, что в небольшой водоем попало сразу слишком много щук. Хищники уничтожили всех других рыб, выловили лягушек, поглотили даже раков и улиток и теперь принялись охотиться друг на друга.
А ведь щуки и вправду могут поглощать своих собратьев. А не здесь ли мудрая природа предугадала наш вопрос, не здесь ли заказала она щукам дорогу к уничтожению всего живого?..
Развелось много щук, и все чаще и чаще одни щуки становятся добычей других, все чаще и чаще щурята-недомерки исчезают в пастях своих родителей. Да и поймать щуренка взрослой щуке порой куда проще, чем окунька или плотвичку, – окуньки и плотвички вечно в движении – гоняйся за ними, а щуренок, как и подобает тайному охотнику, не любит бесцельных шатаний, – как и взрослый хищник, он так же неподвижно замирает у листа травы и ждет свою добычу. Увидит его взрослая щука, поймает его малейшее движение, и следует атака по малоподвижной цели, атака более успешная, чем за быстрой плотвичкой, и щуренок обречен.
Не прочь полакомиться своими собратьями поменьше и окуни. В одном азартном строю несутся эти рыбы к стайке малька, вместе обрушиваются на добычу, но случится в другое время окуню побольше встретить опрометчивого окунька-недомерка, подвернется такой несмышленыш под нос окуню-патриарху, и не станет полосатый охотник особенно разбираться, кто именно перед ним.
Так, оставив хищникам право уничтожать друг друга, избавила природа водоемы от засилия подводных охотников. И только в том случае, когда не вовремя открытая плотина сбросит неожиданно для рыб воду, отрежет разом дорогу рыбам обратно в реку, оставит в одном крошечном озерке слишком много хищников, только тогда система равновесия природы окажется нарушенной. Тут строгий закон, который отводит всему живому свое место, свою роль, свои обязанности и права, вдруг забывается и начинается хаос.
Итак, следовал вывод: «Щуки просто необходимы там, где не ведется рыбного хозяйства, где человек не взял на себя полностью заботу о водоеме. Словом, щуки заслуживают только уважения и искренней благодарности».
4
Но кажется, я еще не все вспомнил о щуках?.. Ведь щуки после своего нереста тоже могут выбиться из сил, могут заболеть. А что, если заболеет этакая громадина килограмма на четыре-пять, – найдется ли в озере санитар, способный справиться с такой рыбиной? Кто предотвратит беду-болезнь?
Выдра. Конечно, она, неутомимый пловец, отличный ныряльщик и искусный рыболов, придет на помощь озеру…
Ручей соединял между собой два озера: одно большое и глубокое, где рыбы могли спокойно провести зиму, а другое поменьше, заросшее и мелкое, настоящее пастбище для мальков. И по этому ручью еще в самом начале весны из глубокого озера отправлялись в мелкое озеро на нерест бесконечные стаи плотвы, окуней и лещей.
Первыми по быстрой весенней воде ручья уходили в мелкое озеро щуки. Они осторожно подплывали к тому месту, где ручей впадал в глубокое озеро, долго таились у устья ручья, прижимаясь к берегу, потом одним ударом хвоста вырывались на чистую воду, тут же оказывались в узких берегах ручья и короткими перебежками двигались туда, где совсем скоро должны были начаться весенние игры щук.
На озерке еще не растаял лед, он только-только отошел от берегов и приподнялся из воды, но щуки глубокими, тяжелыми ударами хвостов уже объявили о начале нереста. Самки-икрянки одна за другой поднимались к самой кромке льда и, разгуливая взад и вперед у самой поверхности, дожидались самцов-молочников.
Небольшие подвижные самцы-молочники появлялись из глубины один за другим и тут же неслись к затопленным болотным кочкам. Там они немного отдыхали после трудной дороги по ручью и терпеливо ждали, когда самка окончит свою призывную игру и медленно подойдет к самому берегу. Здесь, на листьях прошлогодней осоки, на затонувших ветвях, останется щучья икра. Эту икру могут заметить утки, могут и чайки соблазниться крупными вкусными икринками, но что делать, если этим птицам тоже положено заботиться, чтобы щук в озере не разводилось слишком много.
Нерест длится неделю-другую. Неделю, а то и больше щуки без пищи и отдыха разгуливают по заливам, и только потом уставшие, обессилевшие рыбы скатываются на глубину отдохнуть. Нет, сразу после нереста щуки еще не отправляются в обратную дорогу – им надо хоть немного набраться сил, чтобы преодолеть мелеющий ручей, лесные завалы по ручью и хитрые загородки-заборы, которые устроили в ручье рыбаки…
Такими загородками-заборами перекрывали рыбаки ручей по всему течению, оставляя лишь узкий проход, который в свою очередь тоже загораживался хитроумной снастью-курмой.
Курма – это северный вариант знаменитой среднерусской верши. Только верша плетется из ивовых прутьев, а курма вяжется из крепких ниток. Связанная прочная сетка затем натягивается на метровые обручи, и готовая снасть представляет собой довольно-таки внушительное сооружение, предназначенное для ловли увесистых щук и не менее солидных лещей.
В курмы, расставленные в ручье, порой попадало так много щук, что хозяева снасти просто не знали, что делать с пойманной рыбой. Но в этом году рыбаков ждала неудача. На нерест в мелкое озеро и этой весной прошло много рыбы, настало время щукам возвращаться обратно, ручей мелел на глазах, заборы стояли прочно, не позволяя возможной добыче обойти ловушки стороной, ловушки-курмы были поставлены в самых предательских местах, но уже на следующий день все курмы оказались порванными…
Порванную снасть рыбаки быстро починили, снова установили в ручье, но на следующий день все курмы снова были испорчены – казалось, кто-то нарочно вспорол прочную мелкую сетку ловушек острым ножом… От ручья в эту весну все-таки пришлось отказаться, рыбаки ушли ни с чем, бросив на берегу испорченные курмы. Но вскоре в избушке около ручья поселился я, отыскал порванную и брошенную рыбаками снасть, конечно, сразу догадался, кто выжил на этот раз рыбаков с лесного ручья, и, конечно, принялся наблюдать за щуками, которые возвращались после нереста из мелкого озера в глубокое по мелеющему весеннему ручью…
Каждое утро я пробирался осторожно на берег ручья, прятался в кустах черемухи, и отсюда, из этого убежища, хорошо видел, как возвращаются щуки в озеро, где снова проведут лето, осень и новую зиму. Небольшие щучки двигались торопливо, редко задерживались для отдыха – казалось, они чего-то боялись – и без оглядки неслись к глубокой воде, где можно было сразу нырнуть и спрятаться под надежной корягой.
Большие щуки появлялись реже. Они плыли медленно, тяжело обходили каждый поворот берега, каждое затонувшее бревно, подолгу отдыхали в зарослях травы. Наверное, эти щуки очень устали – это были большие самки-икрянки, которым пришлось особенно потрудиться во время нереста.
Я подсчитывал щук, еще раз убеждался, что в озере их не так-то мало, и очень ждал встречи с выдрой.
Конечно, только она могла портить хитрую рыбацкую снасть. Попав в курму, выдра тут же вспарывала сеть острыми зубами и, помогая себе лапами, выбиралась на свободу. И конечно, через такую дыру следом за выдрой могла выбраться на свободу любая щука, ненароком попавшая в ловушку.
Иногда, видимо, выдра забиралась в ловушку и не по ошибке, – наверное, хитрый зверек по-своему считал просто необходимым подобрать ту рыбину, которая, попав в курму, и так уже становилась добычей, хотя и чужой. Частенько рыбаки находили в курмах и щучьи головы и обгрызенные хвосты, а такие находки уже совсем точно говорили, кто «проверял» чужую снасть.
Сколько раз приходилось мне слышать о прожорливости выдры. Одни очень серьезно утверждали, что «ненасытный зверь» не ляжет спать до тех пор, пока не умнет двадцать килограммов отборных щук и лещей, другие называли еще более грандиозные цифры, но так или иначе все противники этого замечательного зверька сходились на одном: нет в озере страшнее хищника, чем этот тайный зверь-рыболов, одетый к тому же в дорогую шубу.
И вот наконец мое знакомство с «ненасытным» зверем состоялось. С утра я сидел в своей засаде на берегу ручья. Небольшой куст на противоположном берегу просматривался мной со всех сторон, и никто, даже проворная ласка, не проскочил бы туда незамеченным. Все подходы к кусту, который мог служить засадой для выдры, я контролировал, хотя сам куст был густым и только при очень большом старании можно было рассмотреть среди частых ветвей и высокой прошлогодней травы затаившегося там зверька. Там же, у куста, была тихая заводь, в которой и останавливались передохнуть почти все солидные щуки-путешественницы. Я хорошо видел их пятнистые, будто полинявшие бока, видел, как тяжело поднимаются и опускаются жабры у уставших рыбин, но совсем не предполагал, что все это время вместе со мной следит за щуками еще один наблюдатель.
Выдра выдала себя тихим шорохом и почти незаметным всплеском воды около прошлогодней осоки. Прошло всего десять – пятнадцать секунд, осока снова зашевелилась, зашелестела, затем слегка раздвинулась, и над травой показалась мокрая голова небольшого зверя, а следом и спина приличной щуки.
Охотник исчез с добычей в кустах. Я дождался вечера, дождался, когда выдра выбралась из своей засады, спокойно огляделась, опустилась в воду и медленно поплыла в сторону глубокого озера. В кустах, где таилась до этого выдра, я обнаружил два успевших подсохнуть хвоста и такую же обветренную щучью челюсть, рядом лежали и останки той щуки, которую зверек поймал сегодня при мне.
Хвосты и челюсть никак не походили на остатки недавнего обеда, а половина нынешней добычи была припрятана среди корней и травы. Ничего пока не говорило о тех двадцати килограммах рыбы, которые, по утверждению наиболее рьяных врагов выдры, были необходимы этому зверьку каждый день для пропитания.
Оба озера были мне хорошо известны, я знал здесь каждый куст, каждый камень на берегу. На следующее утро я внимательно обследовал все места, которые могли бы служить выдре обеденным столом, но ничего интересного не нашел, вернулся к ручью и обнаружил, что зверек уже побывал здесь.
Вчерашняя щука была съедена, от нее остались лишь хвост и голова. В этот день выдра, по-видимому, уже не охотилась, и я мог наконец утверждать, что за сутки она обходится всего одним-двумя килограммами рыбы. Это было не так уж накладно для большого озера.
5
Эта щука показалась мне странной. Она не пряталась, не отдыхала, а, увлекаемая течением, чуть боком плыла по ручью. Хвост рыбины почти не работал. Течение прижало щуку к берегу как раз около моего наблюдательного пункта. Странная рыбина уткнулась носом в траву, и несильная струя стала разворачивать ее хвостом вперед…
Что утомило так эту рыбу: болезнь, нерест, встреча с другими хищниками, заборы, поставленные рыбаками и до сих пор остававшиеся в ручье, лесные завалы по ручью?.. Это было тайной самой бедняги, а фактом же было ненормальное поведение, и выдра тут же оценила обстановку.
Так же неслышно, как и в прошлый раз, она скользнула в воду, темной быстрой лентой мелькнула по дну, перевернулась на спину, показав на мгновение светлое брюшко, и схватила щуку снизу около головы.
Наверное, у жертвы уже не было сил сопротивляться. Она еле-еле повела хвостом и только на берегу раза два подкинула туловище.
Эту добычу зверь также растянул на два дня. Через два дня маленький рыболов снова занял свой наблюдательный пост напротив моей засады, снова мимо нас проплывали сильные, здоровые рыбины, и снова выдра не обращала на них никакого внимания, как не обращали внимания те же щуки, затаившиеся под корягами, на весело резвящихся рядом рыбешек.
Летом я часто встречал следы этой выдры и около ручья, и по берегам озера, иногда видел и самого пронырливого зверька. У выдры на берегу озера было гнездо, где подрастали в тот год малыши, малышей надо было кормить, я находил остатки добычи этого неутомимого животного, находил его обеденные столы, никогда не видел горы костей и всегда верил, что и на этот раз животное предпочло добычу более слабую, менее осмотрительную, и недоверчиво вспоминал при этом утверждения тех рыбаков, которым выдра рвала снасти, – мол, нет в озере никого вреднее, чем выдра…
6
Выдра тоже носит звание санитара и регулятора численности и качества животного мира. Все это так. А что будет с озером, если выдр разведется слишком много, – не уничтожат ли они тогда всех обитателей водоема?..
Конечно, нет. По закону территории и неприкосновенности чужих границ две выдры не будут жить там, где можно охотиться только одному зверьку. Территория, «дом», достается животному не на один день, не на сезон, чтобы опустошить хозяйство и уйти дальше. Владения выдр сохраняются из года в год, и хозяева по-своему ревностно следят, чтобы пища не переводилась, – они не допустят перенаселения личного владения и выдворят из него конкурента. И только тогда, когда кто-то необдуманно поселит нескольких хищников на небольшом пространстве, огородит его, не посчитавшись с законом территории данных животных, не обеспечит животных необходимой пищей, только тогда выдры, волки, медведи могут опустошить озеро, поле, лес. Пока же существует закон территории, закон личного «дома», обеспечивающего животного пищей, природе ничто не грозит.
7
Закону территории покорны и охотничьи собаки. Но в жизнь этих животных давно вмешался человек, и теперь хозяйство пса – то место, где сейчас находится его владелец.
В деревне владение собаки – дом ее хозяина. Крыльцо, огород, куцые задворки, лужок под окном – вот и весь «дом» Шарика, Моряка или Пальмы. Но какое дело Тобику, Налетке, Дамке, что территория, отведенная им под личное хозяйство, слишком мала, – ведь за пищу отвечает человек. Это он, человек, захотел держать около одного дома сразу несколько псов, это он, человек, навсегда запретил совершать охотничьи рейды в соседние курятник и на скотный двор, – так пусть он, человек, и беспокоится теперь о завтраке, обеде и ужине для своих собак. И собаки получают пищу из рук хозяина, количество и качество которой никак не зависят от размера занимаемой собаками территории.
Кажется, мир и благополучие пришли к собакам – собаки перестали быть хищниками, их никто не преследует, они научились сторожить дом, отыскивать в лесу белку и куницу, а за это получили внимание и заботу людей. Все это так, но рядом с новым качеством собак и других животных, в законы жизни которых вмешался человек, может таиться очень большая опасность…
Однажды я взял с собой в лес маленького пушистого щенка. Щенок всю дорогу жался к моим ногам, трясся при первом же шорохе и жалобно скулил, когда немного отставал от меня на лесной тропе. Но скоро малыш подрос, стал посмелей, научился уходить далеко от избушки и почти тут же принялся охотиться за коренными жителями леса.
Первой жертвой щенка стали лягушки, но они оказались несъедобными. Маленький охотник оставил лягушек и принялся за мышей. Мыши ловились не так просто, как лягушки, их надо было подолгу сторожить около норок. Щенок, видимо, посчитал эту охоту слишком трудной и с утра пораньше стал надолго уходить в лес.
После каждого такого самостоятельного похода щенок возвращался домой довольным и усталым, укладывался тут же в свой угол спать и наотрез отказывался от любой пищи, которую я ему предлагал. Чем питался этот разбойник в лесу, кого ловил и уничтожал?.. Я проследил тайную дорогу своего маленького друга и с горечью обнаружил, что мой ласковый, послушный щенок стал настоящим хищником – он отыскивал гнезда дроздов, устроенные низко над землей, и разом уничтожал в таких гнездах всех птенцов.
После такого открытия я посадил щенка на цепь, закрыв таким образом все его лесные походы без моего присмотра, и стал с беспокойством догадываться, что же могут сделать в лесу две, а то и три собаки, пришедшие в лесную избушку следом за тем же рыбаком.
Законы личных территорий, известные предкам наших собак, теперь забыты, все три собаки принадлежат одному хозяину, этот человек живет сейчас в лесной избушке, и все, что вокруг избушки, по закону собак принадлежит теперь им. И стая из трех собак носится по лесу за зайчатами и глухарятами, подхватывает на ходу птенцов рябчиков и маленьких тетеревят, разоряя гнезда певчих птиц, гнездящихся на земле и в кустах. Такие собаки не щадят ничего, и очень скоро все живое около избушки уничтожается начисто – три хищника, навалившиеся на один небольшой охотничий участок, забывшие правила ведения личного хозяйства в лесу, давно потерявшие всякие естественные связи с лесом, несут смерть.
Я всегда с тревогой слушал лай бродячих собак, носящихся по лесу, не скрывая возмущения, пытался объяснить хозяину таких собак, что псов следует угомонить, усмирить, посадить на цепь, и очень часто вместо согласного ответа слышал: «Волкам можно бегать по лесу, а почему нельзя собакам?»
8
Волки, постоянно живущие в своем лесу, никогда не разорят лес, как никогда не разорит озеро выдра, облюбовавшая это озеро для жизни.
В тот год я жил вместе с пастухами в лесу, на отгонном пастбище. Пастухи все лето спокойно пасли скот, но вот на березах появились первые желтые листья, и неподалеку от нашего озера один из пастухов обнаружил свежие следы волков. К нам в гости заглянули волчица и ее волчата, отправившиеся в осенний поход.
В тот вечер, когда были обнаружены волчьи следы, я поднялся на бугор за деревней и несколько раз предложил волкам на их собственном языке ответить: где они и сколько их тайно путешествует по округе?
Подражать вою волчицы я умел не так чисто, а поэтому преподнес животным свое предложение голосом волка-самца. Эхо долго носило над вершинами мой вой, потом тайга успокоилась, и я снова повторил свой призыв… Третий, четвертый раз, но мне никто не ответил… Я вернулся в избу и успокоил пастухов, что волки, видимо, случайные. Но пастухи тут же после чая уселись забивать в старые позеленевшие гильзы сумасшедшие заряды пороха. В этот раз на порох дроби не полагалось: выстрелы предназначались только для вежливого предупреждения хищникам. После таких предупреждений, произнесенных прямо с крыльца, на пол избы сыпалась давно высохшая замазка и глухо потрескивали оконные стекла…
Что подействовало тогда на волков: то ли фальшь моего голоса, то ли громовые выстрелы в небо, – но обнаружить новые следы непрошеных гостей в следующие дни никому из нас не удалось. В деревушку снова пришла тишина. Мирная тишина жила с неделю, но в конце недели волки снова удостоили нас своим вниманием. Они явились к нашему озеру и огласили тайгу своим тоскливым воем.
Вечерний концерт за озером обычно начинала волчица. Она долго тянула низкую протяжную ноту, потом меняла голос, и с другого конца озера приходил ко мне высокий, казавшийся безысходным стон. Почти тут же откуда-нибудь со стороны отвечал волчице густой, тяжелый вой самца. Иногда вмешивались и волчата, и вся стая громко объявляла о своем новом набеге, который снова пришелся на предпоследний день недели.
Так продолжалось с конца августа до начала ноября. В своем дневнике я старательно отмечал все визиты серой стаи и наконец мог с уверенностью сказать, что волки совершают свои рейды по определенному расписанию. Всю неделю я искал на лесных тропах и дорогах свежие следы серых охотников и не находил. Не находил их и в пятницу утром, а в субботу еще до солнца я встречал отпечатки знакомых мне больших сильных лап как раз там, где они появлялись и неделю тому назад.
Свою собаку я забирал домой каждую осеннюю ночь, не очень надеясь на волчье расписание. Но волки оставались верными себе. Как обычно, в конце августа они оставляли свой летний «дом», свои летние владения, в глубине которых находилось волчье логово, и прежние походы волчицы и волка за пищей для щенков сменялись глубокими рейдами целой семьи. Но свое летнее хозяйство наши волки не забывали и осенью, и теперь разноголосый, тоскливый вой за озером говорил мне, что серые помещики ровно через неделю снова заглянули в свое фамильное имение.
На следующий год все повторилось. Снова серые охотники во время своих осенних походов посещали свое летнее хозяйство лишь раз в неделю – только один день отводился им для охоты на обширной территории, а дальше вся стая перебиралась в новое угодье. Разве можно было сравнить обширные угодья, принадлежащие волчьей стае, с небольшим участком леса около таежной избушки, где носились озверевшие псы?
Не могли волки позволить себе разбой и летом в летнем хозяйстве, где находилось их логово и где подрастали волчата. Зная, как ведут себя в лесу собаки, пришедшие сюда с беспечным человеком, я долго не верил, что волк и волчица умеют быть «рассудительными» хозяевами своего «дома». Но как раз тогда, когда мой щенок совершал разбойные походы к гнездам дроздов, мне и выпал случай понаблюдать за жизнью волчьей семьи.
9
Логово волков находилось неподалеку от охотничьей избушки, в которой я поселился. Изредка я выбирался в гости к своим серым соседям и всякий раз удивленно отмечал, что рядом с волчьим логовом преспокойно живут совершенно непуганые выводки рябчиков и глухарей. Почему волки не трогают этих птиц, почему не охотятся здесь, поблизости, а отправляются на охоту в дальние углы леса?.. Может, звери боятся выдать то место, где подрастают волчата?.. Возможно, это и так, но это было всего лишь полуответом на вопрос.
Я снова бродил за волком и волчицей, находил следы охоты этих животных на дальних болотах за глухарями и продолжал встречать точно таких же глухарей рядом с волчьим логовом. Каждый день я отмечал на своей карте новые охотничьи тропы животных – эти тропы никогда не повторялись изо дня в день, всякий раз они расходились в разные стороны, к разным болотам, вырубкам и лесным полянам. Именно здесь охотились волчица и волк, но и здесь серые охотники не уничтожали всех птиц, будто берегли часть их до следующей весны, чтобы и на следующее лето в этих местах было много глухарей…
Конечно, волки не строили никаких охотничьих планов, у них не было никаких писаных законов и они вовсе не рассуждали так, как я пытался рассуждать за них. Все было гораздо проще. Отыскав на болоте глухариный выводок и добыв из выводка одну, две, много – три птицы, волки оставляли этот выводок в покое и отправлялись на поиски более легкой добычи. Да, после двух, а то и трех нападений мать-глухарка начинала вести себя более осторожно, и теперь подобраться к ней и ее глухарятам было куда трудней, чем в первые дни охоты. Охота за пуганой птицей становилась трудной, малорезультативной, а в логове волчата ждали пищу, и охотничьи тропы волка и волчицы меняли свое направление.
А как бы поступили собаки, пришедшие в лес вместе с тем же рыбаком и отыскавшие вдруг неподалеку глухариный выводок? Первых двух-трех глухарят собаки, возможно, поймали бы так же легко, как и волки. А дальше?.. Оставили бы собаки в покое этих птиц?.. Вряд ли. Ведь собак вел по их охотничьей тропе вовсе не голод – как-никак, а вечером около избушки им в любом случае достанется хоть немного вареной рыбы. Собак вела к глухарятам лишь охотничья страсть, которую всячески старался закрепить у своих собак человек. И пусть теперь глухарят нельзя было ловить каждый день, пусть добыча доставалась теперь куда трудней, но собаки продолжали изо дня в день посещать знакомое болото, продолжали охотиться, изводя последних птиц и не чувствуя в случае неудачи угрозы голода.
Собаки давно перестали быть охотниками-трудягами, они были теперь лишь орудием добычи в руках человека. Количество и качество этой добычи определял человек, выплачивая своим «вассалам» вознаграждение, не зависящее, как правило, от результата охоты. И теперь «вассалы», забывшие, как прокладываются настоящие охотничьи тропы, удовлетворяя свою страсть, развлекались там, где их предки добывали пищу и для себя и для своих щенков.
10
Короткое северное лето подходило к концу, по вечерам все чаще и чаще стали стелиться над озером холодные седые туманы. В это время и обнаружил я, что волчица вдруг оставила свои дальние походы и принялась охотиться около логова… Что же произошло, почему мать волчат изменила своему правилу, почему не пожелала дальше хранить тайну своего гнезда?
Ответ на этот вопрос я отыскал очень скоро. Непуганые выводки птиц, живших неподалеку от логова, понадобились волчатам. Волчата уже подросли, но уходить на охоту далеко еще не могли, настало время овладеть охотничьим мастерством, и мать стала учить будущих охотников неподалеку от логова.
А может быть, как раз сейчас, когда начались охоты волчат около логова, и случится то, что случается во время охоты собак около избушки, – может, тем птицам, что преспокойно жили около волчьего логова, грозит теперь полное уничтожение?.. Нет, этого не происходит – две-три удачных охоты за глухарями, выводок становится осторожней, а охота соответственно трудней, и объект охоты меняется, ибо прежняя охота не обеспечивает пищей.
Вот так, меняя в случае неудач объекты охоты, прокладывая новые охотничьи тропы, и живут в лесу волки, взимая с леса не очень обременительную дань, а за это несут службу санитара, регулируют количество и качество лесного населения. И разве те же глухари, которых пугали волки, не должны быть благодарны серым охотникам за приобретенный опыт осторожности?.. Да, выводок глухарей заплатил волкам дань – из шести-восьми глухарят один-два поплатились жизнью, но зато остальные птицы стали более чуткими, и другой хищник так легко уже не подберется к ним.
11
Мне надолго запомнилась одна волчья охота…
Лось вышел на свою тропу осторожно. Внимательно осмотрелся, прислушался и медленным сытым шагом побрел дальше через заросли ольшаника и ивы к еловому острову, где можно будет спокойно отдохнуть до следующего вечера. Теперь осталось лишь миновать болото…
Сзади уже большая часть пути по открытому месту, в стороне среди осоки предательски поблескивает черная лыва – топь. Лыва сейчас останется в стороне, потом тропа поднимется в редкий сосняк, а дальше рядом с тропой потянется густое, чащобное мелколесье, где можно тихо, не торопясь, не опасаясь врагов, продолжить дорогу к месту отдыха.
Но тихая дорога лося вдруг оборвалась… Тяжелый, угрюмый бык вдруг испуганно рванулся в сторону, далеко разбросав ногами клочья сырого мха. Жидкая торфяная каша плеснула из-под копыт и осталась широко сохнуть под солнцем на буром ягодном листе. И на эту мягкую кашицу тут же легли быстрые следы волков…
Волки бросились к лосю из засады, вырвались из стены густого ельника и стянули жертву коварным полукольцом… Опасность. Уйти. Рвануться вперед вдоль болота… Но впереди тропа уже перерезана волками… Назад, обратно по тропе… Но путь к отступлению загорожен матерым волчищем… В тайгу, в ельник… Но и оттуда кинулись к жертве два быстрых серых охотника… И уже нет болота, нет топи, которую животное только что старательно обходило, – есть враги, опасность. Надо спастись. Надо уйти от преследователей… И лось бросается на открытое, чистое место – бросается на чисть болота…
Предательскую лыву-топь еще можно обойти справа, но волчья дуга захлестывает, закрывает дорогу в ту сторону… Влево. Но слева тоже волки… Лось мечется по чисти болота, копыта уходят все глубже и глубже, и морда уже касается мокрой косматой болотной травы… Ноги уже не вытянуть, не ударить копытом врага… И серые охотники, будто зная это, теперь не торопятся, не гонят лося дальше к топи, куда он может уйти совсем, – достаточно, что жертва вязнет, теряет скорость и силы и не может обороняться… Лось обезоружен, и клыки волков уже рвут его крутую шею…
Этого лося я знал и даже дал ему имя – Задира. Это имя бык получил за несговорчивый нрав. Я частенько видел тропы Задиры, встречался с ним около озера и около лесного ручья, куда лоси выходили по ночам на кормежку. Задира хромал, и в бинокль была хорошо заметна рана на боку животного, рана глубокая, незаживающая. Эта рана не походила на след медвежьих когтей или волчьих клыков – скорей всего, это был след пули. Пуля, видимо, задела кость, и теперь гнетущая боль мешала лосю жить…
