Текст книги "Кропоткин"
Автор книги: Вячеслав Маркин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
Говорят день, а я говорю: нет, близко, смотря откуда считать. Вольно вам брать за центр Питер, а я возьму Тихий океан…
П. А. Кропоткин, 1862
На обложке тетради, в которой он собирался вести дневник, Петр написал: «От Петербурга через Москву и Калугу до Иркутска». Первая запись: «Наконец-то навсегда выбрался из Петербурга. Пора, давно пора…» Судя по этой первой дневниковой записи, он не собирался возвращаться из Сибири. Поэтому заехал в Москву проститься с братом и в калужское имение, село Никольское – повидаться с отцом. И не только с ним. Была там еще дочь соседа по имению полковника Еропкина Лида, которую Петр в письме брату называл «милым созданием» и просил прислать ее фотографию. А в дневнике не случайно появляются записанные им по памяти строки Пушкина:
Когда б не смутное волненье
Чего-то жаждущей души,
Я б здесь остался наслажденье
Вкушать в неведомой глуши…
Да, он задержался в Никольском дольше, чем рассчитывал – почти неделю. Но все же продолжил свой путь на восток, в неведомое: «Я расстался с Никольским… но хладнокровнее, чем когда-либо. А Лидия? Для меня это не более, как первая девушка, которая питает некоторое сочувствие – но не более. Я равнодушен даже к тем местам, которые оставляю, а я на них вырос; всё, что я испытывал, это маленькая дрожь, нетерпеливость, маленькое легонькое волнение, но только… А еду я так далеко и, может быть, надолго…»
На тех же страницах дневника он переписывает по-немецки стихотворные строчки из «Фауста» Гёте:
И еще – стихотворение Генриха Гейне «К Лазарю»:
Похоже, далеко не благодушным был настрой юного выпускника Пажеского корпуса, добровольно отправившегося из родового поместья в Сибирь, если он переписывал в дневник такие стихи.
И все же, спустя многие годы, в начале XX века, когда П. А. Кропоткин работал над своими мемуарами, он вспоминал Никольское с большой теплотой: «Лучшее наше время было, конечно, в деревне… Наступала весна. Снег таял, и вниз по Пречистенке, вдоль тротуаров бежали шумные потоки воды. Около бульвара потоки сливались с другой, более шумной речкой, несшей вниз по Сивцеву Вражку пустые бутылки, студенческие тетради и всякий мусор… С каждым днем становилось все теплее, и все наши мысли неслись в Никольское… В деревне не было конца приятным впечатлениям: леса, прогулки вдоль реки, карабканье на холмы старой крепости; иногда – случайные встречи с волками… Трудно найти в центральной России более красивые места для жизни летом, чем берега реки Серены. Высокие известняковые холмы спускаются местами к реке глубокими оврагами и долинами, а по ту сторону реки расстилаются заливные луга; темнеют уходящие вдаль тенистые леса, пересекаемые лощинами с быстро текущими речками. Там и сям виднеются помещичьи усадьбы, окруженные фруктовыми садами, а с вершины холмов можно насчитать сразу не менее семи церковных колоколен. Десятки деревень раскинуты среди ржаных полей».
В далеком детстве состоялась первая встреча Кропоткина с Россией, ее природой, ее народом. Теперь он ехал через всю страну, на ее далекую восточную окраину. Уезжая, зашел в редакцию газеты «Московские ведомости», главным редактором которой был тогда П. М. Леонтьев, и предложил себя в качестве своего рода сибирского корреспондента. Леонтьев обещал печатать его письма в воскресном приложении к газете, выходившем под названием «Современная летопись». Девятнадцатилетний Петр Кропоткин почему-то решил, что именно он должен непременно рассказать о том, что увидит в Сибири и по дороге туда. Хотя, если судить по переписке с братом, в нем не было ни капли самоуверенности, напротив – он был полон сомнений в своих способностях. Но Леонтьев сразу согласился, даже не зная, что молодой князь уже имеет первую публикацию в «Книжном обозрении». А может быть, и хорошо, что не знал, потому что в двадцать четвертом номере без подписи автора была помещена короткая (25 строк) рецензия на статью радикально настроенного литератора Н. В. Шелгунова [5]5
Николай Васильевич Шелгунов (1824–1891) – русский революционер-народник. В его прокламации, написанной вместе с поэтом М. Л. Михайловым, содержался прямой призыв к восстанию против самодержавия. После того как Михайлов был отправлен на каторгу, Шелгунов поехал вслед за ним в Сибирь, там был арестован и заточен в Петропавловскую крепость. После освобождения публиковал статьи в журналах, неоднократно запрещаемые цензурой.
[Закрыть] в «Современнике», в которой излагалось содержание статьи никому еще в России не известного Фридриха Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». В рецензии говорилось, что автор имеет в виду только факты, рисуя «то положение, в котором находится в настоящее время рабочий в Лондоне, Ливерпуле, Манчестере, Глазго и других промышленных городах Англии, описывает темные закоулки этих городов с их заразительными зловониями, теснотою, недостатком вентиляции и прочими ужасами пролетариата». Рецензия дает положительную оценку статьи Шелгунова: «…составлена довольно интересно и читается легко». В скором времени «Современник» будет уже закрыт, а Шелгунов из солидарности с приговоренным к ссылке поэтом Михаилом Михайловым отправится вместе с женой в Сибирь, где и будет оставлен на поселении.
Туда же едет князь Кропоткин с обязательством присылать материал для «Современной летописи». Он просит Леонтьева не указывать в подписи под его публикациями княжеского титула. Из Перми уходит в Москву первое письмо-корреспонденция «На пути в Восточную Сибирь». Одновременно отсылается письмо брату: «Сейчас отправляю письмо Леонтьеву, недельки через три по получении этого письма зайди в редакцию и справься, напечатают или нет. Если напечатают, то прошу выслать мне „Современную летопись“ за 1862 г. в Иркутск». Гонорары за статьи Петр просил передавать брату, который тогда был лишен поддержки отца и сильно нуждался.
Петр весь во власти пересекаемого необъятного пространства. Оно наполнено лесами, реками, небом, то ясным, то мрачно-нахмуренным, тяжелым и давящим. Это исконная природа России, непонятно как связанная с душой русского человека, но неразрывная с ней.
Владимир, основанный на небольшой речке Клязьме семь с половиной веков назад Владимиром Мономахом, одним из первых Рюриковичей. Нижний Новгород. Волга, великая река – Кропоткин воспринимает ее как что-то до боли родное, близкое, свое. Пересекаемое им пространство заполнено событиями русской истории. Они оживали в сознании, когда попадаешь в города, никогда еще не виданные, но названиями своими знакомые с детства.
Первая статья начата с описания старинного Владимира, утопавшего тогда в вишневых садах. Затем молодой автор перешел к Нижегородской ярмарке, которую застал готовой к открытию. Это было важнейшее событие для вступающей на путь капиталистического развития Российской империи. Ярмарка расположилась на стрелке между Волгой и устьем впадающей в нее Оки. В этом месте – множество судов, целый лес мачт, а вокруг несметное число нищих, привлеченных ярмаркой. На мосту через Волгу была слышна песня, «более похожая на стон», как записал он в дневнике. Ее пели гребцы проходившего по реке судна. Унылая песня помогала бурлакам грести в такт, но Кропоткину она показалась «чем-то диким, возмущающим душу, наводящим грустную думу, бессильную злобу, желчную задумчивость». Из Нижнего он поплыл на пароходе «Купец» по Волге и Каме и утром 31 июля прибыл в Казань. Вид Волги под заходящим солнцем напомнил ему детские годы, село Никольское с речкой Сереной: «Да, Никольское дорого по воспоминаниям детства, а оно, как и всякое детство, не было безотрадным при всей гадости, которая окружала меня». Вспоминал он в дневнике и Лидию, «милое создание», но все реже и реже…
«Купец» вошел в Каму. На всех остановках любознательный пассажир из Петербурга выходил на берег. Его интересовало всё – ведь он корреспондент «Современной летописи»! В Елабуге, например, обратило на себя внимание множество огней в поле. Оказалось, местные жители занимались кустарным обжигом гипса, в изобилии встречающегося в береговых обрывах, для получения алебастра. Сарапул был знаменит тогда как город сапожников, и Кропоткин заглянул в их мастерские. В Перми его встретили «невыносимая тишина и безлюдье». «Это затишье, – отметил в своей первой корреспонденции Кропоткин, – нарушается подчас только звоном цепей… партии ссыльных останавливаются довольно долго для поверок, расчетов и т. п.; а потому, кроме проходящих партий, часто встречаются здешние арестанты, которые в больших ушатах несут щи для проходящих… С барабанным боем и прочими атрибутами проезжает мимо окон известная колесница со столбом и привязанным к нему преступником… В Перми это никогда не делается утром, а в 12 часов, в торговый день». Это было первое знакомство Кропоткина с каторжно-ссыльной Сибирью.
Здесь пришлось пересесть в тарантас и покатить по выстланному крупными плоскими камнями «шоссе», на котором, как предупредил ямщик, «все зубы выколотишь». И вот первая в его жизни встреча с горами. Пересекая Урал, будущий исследователь орографии Сибири записал в дневнике: «Целый день тащились по горам. Горы и леса… Наконец, вдали показалась главная цепь гор: синеватою грядою тянулась она перед глазами. Огромные леса покрывали ее…»
– А вот, ваше сиятельство, памятник какой-то, что ли? – спросил денщик Петров, калужский крестьянин, сопровождавший князя в его путешествии.
– Да это Уральский хребет, – спокойно пояснил ямщик.
На перевале у дороги стоял столб из светло-серого мрамора, на одной стороне которого виднелась надпись «Европа», на другой – «Азия». Кропоткин зарисовал в дневнике изображение этого пограничного столба с окружающей его оградой и избушкой сторожа. Началось путешествие в Сибирь, которую лишь мельком увидел великий Гумбольдт в 1829 году – и жалел об этом до конца жизни.
Переезд в Азию был воспринят Кропоткиным как значительное событие, хотя оставалось проехать совсем еще европейский Екатеринбург: «…город живущий и живучий. Он не заглохнет, ему смело можно предсказать хорошую будущность, особенно когда приведется в исполнение сибирская железная дорога, которая, конечно, не минует его». А пока он записывает в дневнике: «Белые колокольни на горизонте; впереди пологие спуски восточного склона, кругом невообразимые леса… Мы въехали в Азию физическую».
И вот первое письмо «На пути в Восточную Сибирь». Оно датировано 6 августа 1862 года. Его географическая привязка – Кама, Пермь… Всего две страницы журнального формата заняла эта корреспонденция Кропоткина в «Современной летописи». Ею начата была серия, название которой сменилось вскоре на другое – «Из Восточной Сибири». Двадцать три письма образовали своеобразный цикл. Это был непрерывный отчет о движении в Иркутск и пребывании в далеких сибирских краях. Из этих порой наивных, но чаще удивительно глубоких для совсем еще молодого человека очерков становится ясно, что в 1862 году Урал пересек человек, вглядевшийся в Сибирь внимательным взглядом и увидевший необыкновенные ее богатства и великое будущее.
В московскую редакцию приходят увесистые пакеты из Казани, Нижнего Новгорода, Перми, Тюмени, Томска, Омска, Красноярска… В этих корреспонденциях, поступающих без задержек, обстоятельно описаны характер ландшафта, условия погоды, особенности хозяйства, экономические связи, обычаи населения. Подробно описаны встречные города и села, реки, дороги. На сотни верст протянулись болота с редколесьем и черноземные поля Тобольской губернии: «Дорога в Тобольской губернии отвратительна. По целым верстам тянутся бревенчатые гати посреди болотистых лесов: лошади вязнут в грязи, экипаж подпрыгивает, как мячик… Но зато… есть и утешительные стороны: чистота на станциях везде необыкновенная… постройки прочны и аккуратны… Чем объяснить это довольство на болотистых тюменских равнинах? Главная причина, конечно, предприимчивость и трудолюбие, свойственные всем выходцам, а потом, отсутствие крепостного права… Тюмень с каждым днем становится все важнее и важнее, вследствие возникающего здесь сибирского пароходства по Иртышу и Оби до Томска…»
Среди болот возник первый на пути сибирский город Тюмень: «Он состоит из двух частей, нагорной и нижней, за Турой. В нагорной много церквей, каменные дома; там присутственные места и чиновная аристократия; в нижней мещанские деревянные домишки и везде, тут и там, страшная грязь на улицах». Тюмень, с улицами, «широкими и грязными до невероятия», поразила окружающими бескрайними болотами, поросшими мелким березняком. Но когда болота кончились, на смену им пришли сочные луга, а потом – большие поля. Жирный чернозем: «хоть в кашу клади», говорят крестьяне. Сибирские степные просторы…
В Западной Сибири Кропоткин особо выделил два города: Омск и Томск. Первый – «город, идущий вперед, с признаками жизни на улицах, город военный, центр управления Западною Сибирью». Второй, Томск, в котором жил в ссылке Бакунин – «довольно большой, красивый губернский город… весь обстраивающийся и, к счастью, не совсем похожий на русские губернские города; в нем скука, говорят, не заедает обывателей, как, например, в Перми».
В Томск он прибыл 25 августа. Здесь родились такие обобщающие увиденное строки: «С самого детства все мы наслышались про страну как про место ссылки, про какую-то низменную покатость к Ледовитому океану, только на юге плодородную, а то все покрытую болотами и тундрами, привыкли представлять ее себе чем-то диким, пустынным… страшным. Кругом все глухо. И птицы-то никакой не слышно… Но проезжая по бесконечным хлебородным степям Тобольской губернии и с удивлением вглядываясь в окружающее, я задавал себе вопрос: отчего всем нам знакома только та безотрадная Сибирь, с ее дремучими тайгами, непроходимыми тундрами, дикою природой-мачехой, где случайно заброшенный человек из сил бьется, чтобы прожить кое-как, а между тем всем нам мало знакома та чудная Сибирь, эта благодатная страна, где природа – мать, и щедро вознаграждает за малейший труд, за малейшую заботливость?.. Эта страшная Сибирь: богатейшая страна с прекрасным, не загнанным населением, но страна, для которой слишком мало сделано. Ощутительно необходимо увеличение числа школ, учителей, медиков и всяких знающих людей. Не менее необходимо улучшение путей сообщения, а то в дождливое время дороги делаются просто непроходимыми. Впрочем, дело Сибири еще впереди, теперь в ней лишь подготовляются превосходные материалы для будущей жизни» [6]6
Кропоткин П. А.Письма из Восточной Сибири. Иркутск, 1983. С. 14–15.
[Закрыть] .
Брат Александр, испытывавший тогда серьезные материальные трудности, регулярно получал гонорары за публикации в «Современной летописи». Уволенный после участия в студенческих беспорядках, он так и не смог найти себе занятие, которое давало бы средства к существованию. Работал он много: читал, писал, но все это было «для души». Письма от брата радовали его. Они дышали восторгом: «Вот, брат, какова Сибирь… Дивная страна! Народ умный, веселый, смотрит тебе прямо в глаза, не дичится, работящий, славный народ».
После Омска по прекрасным степным дорогам, делая по 200 верст в сутки, мимо болот, множества озер, населенных пернатыми, быстро пересекли Енисейскую губернию и 30 августа въехали в Красноярск. Переезд границы Восточной Сибири означал разительную перемену: отвратительная дорога сменилась на «очень порядочное шоссе», над оврагами пролегли крепкие мосты с перилами на спусках, на обочине появились канавы для стока воды. Все это связывалось с деятельностью генерал-губернатора графа Муравьева-Амурского [7]7
Николай Николаевич Муравьев-Амурский (1809–1881) – граф, выпускник Пажеского корпуса, в 1847–1861 годах генерал-губернатор Восточной Сибири. Провел ряд экспедиций в низовья Амура, способствовал заселению казаками и переселенцами из Украины и Центральной России пустующих земель вдоль берегов Амура и Уссури. Совместно с М. Бакуниным, побегу которого из сибирской ссылки способствовал, разработал проект «Сибирских соединенных штатов».
[Закрыть] , «в высшей степени замечательной личности». Граф был известен своей прямотой, правдивостью, умением говорить с народом, уважительным отношением к политическим преступникам. Он был отправлен в отставку за допущение побега опасного государственного преступника Бакунина и косвенное покровительство отбывавшим в крае многолетнюю ссылку декабристам. Услышав о приезде Кропоткина, он не поверил, что князь из Пажеского корпуса мог добровольно выбрать Сибирь, но дал понять, что он не против того, чтобы рядом с ним были люди либерального образа мыслей, а за какую провинность их присылают, его не касается…
И вот 6 сентября – Иркутск, столица Восточной Сибири. За такой же широкой, как Нева, Ангарой забелел в сумерках дом генерал-губернатора, показались монастырь, несколько церквей, россыпь деревянных домиков. Пять тысяч верст позади…
«Вот и всё, вот и все трудности», – записал в дневнике Кропоткин. Написав так, он хотел опровергнуть укоренившиеся в Петербурге и Москве представления о необычайно трудной дороге в Сибирь, с которыми он и сам отправился в путь месяц назад. «Подумайте – пять тысяч верст только до Иркутска… Пять тысяч верст!» – говорили ему в столице с выражением ужаса на лице. И вот они позади, все эти тысячи верст, но совсем ничего ужасного в этом нет. Москвичи узнали об этом из корреспонденции Кропоткина: «Летом путь от Москвы до Перми и считать нечего – в неделю вы доберетесь до Перми без малейшей усталости, до Иркутска останется еще 3800 верст… Однако, во-первых, нужно вспомнить, что срок, даваемый правительством для того, чтобы доехать до места службы в Восточной Сибири – шесть месяцев, – позволяет ехать не спеша, даже с большими расстановками; а во-вторых, 3800 верст, при хорошей сибирской езде, не так страшны, как кажутся… дорога никого не утомит: человек удивительно свыкается со всем, следовательно, и с тряскою в экипаже, а пять-шесть ночевок в значительных городах дают возможность вполне отдохнуть после четырех-пяти дней непрерывной езды. Что до скуки в дороге, то человеку наблюдательному, едущему в первый раз в Сибирь, нечего ее бояться – на пути представится много интересного».
Так писал Кропоткин – и судил, конечно, по себе. Его любознательность, открытость всем внешним впечатлениям были необычайными. И для него дорога, во время которой удавалось так много узнать нового и получить обильный материал для работы мысли, не прекращающейся у него никогда, была истинным праздником. Собственно, на пути в Восточную Сибирь и родился Кропоткин – путешественник, географ, естествоиспытатель.
Эти полтора месяца дороги для него были необыкновенно важны. Будущий теоретик революции интуитивно воспринимал дорогу, путешествие, как некий революционный процесс, стремительно ускорявший развитие. В сравнительно небольшой период времени (оно как бы прессуется в дороге) обилие впечатлений, служащих пищей для ума, преобразует человека (если он склонен к этому преобразованию, да и вообще к постоянному изменению). Так и Кропоткин в тот момент, когда увидел за Ангарой дома Иркутска, был уже не тем человеком, который всего шесть недель назад выехал из родового имения в Калужской губернии. Он был подготовлен дорогой к новым впечатлениям, к новой деятельности.
Из страха сделать хоть что-нибудь всё оставили как оно было. Из одного страха перед страшным словом «реформы»…
П. А. Кропоткин, 1901
За Ангарой его встретил крупнейший в те времена город Сибири. По европейским масштабам он был совсем невелик, но после месячной скачки по почти безлюдному пространству казался громадным. В Иркутске тогда насчитывалось чуть больше двадцати тысяч жителей. Город в основном деревянный, каменные дома единичны. На улицах множество одноместных экипажей особой конструкции. Их называли «сидейками», и они являлись местной достопримечательностью; изобрел их ссыльный декабрист А. А. Бестужев. Вообще-то Иркутск производил впечатление оживленного почти по-столичному города.
Переехав через Ангару на пароме (их тогда называли «самолетами»), Кропоткин направился в гостиницу «Амур» – название напомнило о цели путешествия, которая, впрочем, была еще очень далека, хотя именно здесь, на триумфальных воротах, поставленных генерал-губернатором Муравьевым-Амурским, было четко выведено: «К Великому океану». Путь к Амуру, который часто называли «Миссисипи Дальнего Востока», тоже начинался на Ангаре.
Граф Муравьев-Амурский навсегда оставил о себе память на восточной окраине России. Ведь он отстоял Амурский край, от которого петербургские власти хотели отказаться (так же как отказались «за ненадобностью» от Аляски и Русской Америки в 1867 году), он упрочил положение России на Тихом океане и приступил к освоению почти не населенной территории вдоль Амура, расположив на протяжении трех с половиной тысяч верст цепь казачьих станиц, в которых расселил не только казаков, но и освобожденных его волей каторжников и ссыльных. Деспот и самовластник, яростно обличаемый ссыльным декабристом Д. И. Завалишиным [8]8
Дмитрий Иринархович Завалишин (1804–1892) – ученый-географ, член тайного общества декабристов. В 1825 году сослан в Восточную Сибирь, откуда вернулся после амнистии 1856 года. Автор множества мемуарно-публицистических статей.
[Закрыть] , он тем не менее еще в 1846 году, за 15 лет до реформы, подал Николаю I записку с предложением освободить крестьян от крепостной зависимости, а когда в его распоряжение прибыл опаснейший государственный преступник Михаил Бакунин, значительно облегчил ему условия ссылки, что сделало возможным его фантастический побег в августе 1861 года. После этого Муравьев был тут же отозван в Петербург.
Хотя и крут был Муравьев, но все же из числа преобразователей. А до него Сибирь страдала от произвола губернаторов долгие годы, начиная с князя Гагарина, казненного за «злоупотребление властью» и казнокрадство, и кончая предшественником М. М. Сперанского [9]9
Михаил Михайлович Сперанский (1772–1839) – выдающийся государственный деятель, автор плана реформирования государственной системы России на конституционных началах. В 1812 году попал в опалу, позже был генерал-губернатором Сибири.
[Закрыть] генералом И. П. Пестелем (отцом, между прочим, декабриста Павла Пестеля). Сперанский был первым реформатором Сибири, вселившим надежду на обновление ее управления. С надеждой на возрождение «духа Сперанского» Кропоткин приехал в Сибирь.
Когда он явился в дом генерал-губернатора М. С. Корсакова доложить о своем прибытии, то сразу попал на большой прием. Он обратил внимание на то, что Корсаков очень прост, демократичен, одинаково любезен со всеми, не похож на традиционную, привычную для России фигуру губернатора. Как бы между делом задал он вопрос:
– Скажите, Кропоткин, по правде, за что вас сюда назначили?
– Как за что? Меня никто не назначал, я сам записался.
– Нет, что же, если бы даже и так, мы очень рады: там, может быть, недовольны, если вы либерально поступали и говорили. А здесь мы этому очень рады, напротив, пускай побольше присылают…
И все-таки Сибирь – «страна рабов, страна господ», точно по Лермонтову, хотя «мундиры» (не голубые, а серые) заняты совсем иным делом. В Сибири офицеры вершат дела гражданские. На них, по сути обычных чиновниках, лежит множество обязанностей, «фрунтовой службы» у них нет вовсе: «Да чиновники-то они необычные – им приходится быть все время в разъездах, „летать“ из одного конца необъятной губернии в другой. Кочевая жизнь – вот отличительная черта здешней службы…»
Девятнадцатилетнему Кропоткину частые поездки по душе. Удрав от придворной скуки и столичной несвободы, он поступил правильно. Здесь вольно дышится. Еще бы – даже в гостиной губернатора без какого-либо стеснения обсуждаются зажигательные статьи Герцена, критикуется политика правительства и высмеиваются разного рода слабости августейшей семьи. Да и самого императора не щадят: либерализм его не выдержал идеи автономии Польши, с которой он жестоко расправился и в то же время, опасаясь новых бунтов, допустил в царстве Польском куда более последовательное «освобождение крестьян», чем в России.
Удивительное совпадение: камер-паж Петр Кропоткин, еще не определивший, по существу, свою гражданскую позицию, не сформировавший мировоззрение, приехал в Восточную Сибирь, откуда только что, год назад, совершил побег самый страшный государственный преступник Михаил Бакунин. Было известно, что он – офицер, лишенный всех дворянских привилегий за антиправительственную пропаганду и ставший крупнейшим революционным деятелем Европы. За участие в Дрезденском восстании 1849 года его приговорили к смертной казни, замененной пожизненным заключением, а через два года выдали русским властям, которые заключили смутьяна в Алексеевский равелин Петропавловской крепости. Прошли семь лет в одиночной камере, была написана для Николая I ложно-покаянная «Исповедь» – и тюрьму заменили вечной ссылкой в Сибирь, откуда на пятом году ссыльной жизни был совершен дерзкий побег.
Пройдет десять лет, и Кропоткин, тоже совершивший свой побег к свободе, назовет себя приверженцем Бакунина, а еще через несколько лет фактически займет его место в мировом революционном движении как ведущий теоретик анархизма («безгосударственного коммунизма»). Он ехал в Сибирь как бы по следу Бакунина, не предполагая еще, что станет его последователем в прямом смысле этого слова. Не рассчитывал он и на возвращение из Сибири ученым-естествоиспытателем. Думал лишь об участии в проведении реформ административной системы, о самообразовании и знакомстве с огромным, богатейшим и неосвоенным краем. Если сведения о Бакунине можно было черпать только из слухов, противоречивых и часто далеких от действительности, то о природе Сибири и Дальнего Востока обстоятельно и достоверно рассказывала научная литература, которая, впрочем, лишь начала появляться в те годы. В ней сообщалось о крупных открытиях, сделанных в далеком краю.
H. Н. Муравьев, подписав в 1858 году Айгунский, а через два года Пекинский договоры с Китаем [10]10
Эти договоры зафиксировали присоединение к России Приамурья и Приморья, до того формально принадлежавших Китаю.
[Закрыть] , энергично взялся за освоение новых территорий. В 1859 году под его личным руководством вдоль всего побережья Приморья прошла со съемкой рекогносцировочная морская экспедиция. Тогда были открыты бухта Находка и залив Петра Великого, на берегах которого в следующем году появилась морская крепость Владивосток. Продолжались детальные съемки местности, составлялись карты побережья, Сахалина, Уссурийского края. Одним из благих дел Муравьева стало образование в Иркутске Сибирского отдела Императорского Русского географического общества и поощрение его деятельности как научного центра, единственного тогда в Сибири. Это был второй в России (после Кавказского) филиал Географического общества, которому традиционно покровительствовала местная власть.
К 1861 году, после того как Муравьев покинул Сибирь, активность Сибирского отдела Русского географического общества снизилась. В. И. Вагин, один из его наиболее энергичных деятелей, вернувшись в этом году после долгого отсутствия в Иркутск, нашел отдел «в полном бездействии». Практически он распался: не было ни председателя, ни правителя дел (секретаря). Но в начале зимы члены отдела, оставшиеся еще в Иркутске, получили «лист», в котором сообщалось, что «М. С. Корсаков желает избрать председательствующим в отдел Б. К. Кукеля и правителем дел А. С. Сгибнева и покорнейше просит членов отдела написать на сем же о своем согласии или несогласии на этот выбор». Согласие было всеобщим.
В результате этих своеобразных выборов отдел обрел новых организаторов, которые сразу взялись за дело. С ними Кропоткину предстоит сотрудничать. Генерал Болеслав-Виктор Казимирович Кукель, военный губернатор Забайкальской области и начальник штаба Забайкальского казачьего войска – военный инженер по образованию, литовец по происхождению. Артистичный по природе, он хорошо пел, играл на фортепьяно – и был горячим сторонником реформ, провозглашенных Александром II, но не доведенных им до конца. Взгляды Кукеля были либеральными, и он сразу же вовлек Кропоткина в разработку реформ самоуправления и тюремной системы. Кукель умело направлял деятельность распорядительного комитета Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества, которым руководили сначала капитан-лейтенант А. С. Сгибнев, а потом поручик корпуса топографов А. Ф. Усольцев [11]11
Арсений Федорович Усольцев (1829–1908) – топограф, в 50-х годах XIX века работавший на реках Сибири (Уссури, Вилюй, Бурея, Зея). Был секретарем Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества (ВОСОРГО).
[Закрыть] . Беззаветно преданный интересам отдела, Арсений Федорович Усольцев сам был опытным путешественником, прекрасно знающим сибирские горы, реки, тайгу.
Постоянным сотрудником Сибирского отдела являлся горный ревизор полковник Александр Христианович Фиттингоф, «одна из симпатичнейших личностей, какие я когда-нибудь знал», как писал о нем Вагин. Уже немолодой Фиттингоф с истинно немецкой аккуратностью приводил в порядок геологические коллекции отдела. Все привозимые из дальних походов образцы горных пород проходили через его руки. Завсегдатаем общих собраний был бывший директор гимназии Семен Семенович Щукин, собиравший материалы по естественной истории, которые он отправлял своему брату в Петербург. Состоял он в переписке и с другими учеными в столице и в Москве.
Совсем небольшими силами продолжилось начатое первопроходцами открытие Сибири. Энергичный и любознательный Кропоткин активно включился в жизнь отдела. Он начал с изучения того, что уже было собрано до него, работая вместе с Фиттингофом, а потом сам стал организатором экспедиций. Основной район географических исследований отдела – Амурский край, куда чаще всего отправлялись небольшие экспедиции. По их возвращении заслушивались сообщения, наиболее интересные рекомендовались к публикации в «Записках» отдела. Кроме того, работала Туруханская экспедиция ссыльного историка и публициста А. П. Щапова и этнографа И. П. Лопатина. Из этой экспедиции поступали ценные этнографические материалы, образцы горных пород и минералов. Иннокентий Лопатин первым из членов отдела занялся исследованием Сахалина, а Арсений Усольцев побывал в не менее труднодоступном краю – в долине реки Чары, притока Олёкмы. Пройдя с топографической съемкой более двух тысяч километров, он проник в верховья Чары и в низовья реки Муя, а также на озеро Леприндо (на тогдашней карте оно значилось как Лемберме).
Все ученые, бывавшие в Иркутске проездом, обычно выступали в отделе со своими сообщениями: академики Ф. Б. Шмидт и Г. П. Гельмерсен [12]12
Григорий Петрович Гельмерсен (1803–1885) – известный русский геолог, работавший на Урале, Алтае, в Средней Азии, в Донбассе. С 1850 года – академик Петербургской академии наук, в 1865–1872 годах – директор Петербургского горного института. В 1882 году назначен первым директором только что образованного Геологического комитета и стал фактическим куратором всех геологических исследований в России. П. А. Кропоткин встречался с ним в Иркутске, а в 1871 году Гельмерсен вместе с академиком Ф. Б. Шмидтом провожал его в Финляндско-Шведскую экспедицию.
[Закрыть] , итальянский геолог Рафаэль Пумпелли, а позже – молодой исследователь Уссурийского края H. М. Пржевальский, русский зоолог и ботаник Густав Радде…
Региональный отдел Географического общества России стал чем-то вроде сибирской Академии наук. Во всяком случае, он объединял вокруг себя людей образованных, энергичных и увлеченных познанием края. Князю Кропоткину, прибывшему из столицы, никак нельзя было миновать этого сообщества, и первым, с кем он познакомился, стал председатель отдела Б. К. Кукель. Утром пришел писарь из канцелярии – «генерал-майор Кукель просили прислать к себе…». Накануне он сказал, что возьмет Кропоткина в свой штаб, в Читу. Кропоткин явился в парадной форме и очень смутил этим Кукеля, который звал его, чтобы попросту, без чинов, просить помочь в работе. Пришлось переодеться.
Так началась служба Кропоткина в Сибири. Главным открытием, сделанным им в Иркутске, стала публичная библиотека, неожиданно богатая, особенно журналами и газетами – с полсотни русских, польских, немецких и французских изданий. В читальном зале можно было читать бесплатно, а на дом книги выдавали в другой частной библиотеке, где за вход приходилось платить по 10 копеек. И еще одна библиотека – Вагина и Шестунова, совершенно особенная по своему характеру. Интересную историю этой библиотеки поведал Кропоткину ее хозяин Шестунов. Начал он дело в 1850-х годах, имея ничтожный капитал – всего 300 рублей. Но он выписал журналы, накупил старых у знакомых, отдал собственные книги. Так составилась изрядная библиотека, и люди повалили в нее: до 120 человек в сутки. Настало время, когда этот своего рода клуб закрыли из-за слишком смелых разговоров, и Шестунов перевел библиотеку в Кяхту. Потом, в пору пореформенной «оттепели», пришлось организовывать ее заново. К моменту появления Кропоткина библиотека уже снова процветала. Он стал одним из восьмидесяти ее постоянных клиентов. В библиотеке образовался своего рода клуб чтения, разговоры в котором заканчивались нередко уличными демонстрациями. Люди приходили в библиотеку Вагина не только читать, но и говорить на любые темы – в казенной императорской библиотеке такие разговоры запрещались.
