Текст книги "Кропоткин"
Автор книги: Вячеслав Маркин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
…Тьма и сырость сразу охватили меня… Моя комната была казематом, предназначенным для большой пушки, а окно – его амбразура… Только глядя вверх, мог я различить клочок неба…
П. А. Кропоткин, 1899
Тем временем, узнав об аресте брата, из Цюриха, где жизнь его складывалась вполне благополучно, приехал Александр. Он бросил всё и примчался в Россию, которую покинул, как ему казалось, навсегда. С огромным трудом он добился свидания с Петром, когда миновало уже шесть месяцев заключения. Однажды Кропоткину сказали, что его ведут в Третье отделение. Зачем? На очередной допрос? Но там оказался Саша, с которым они не виделись уже два года. При разговоре братьев присутствовали двое жандармов, и мало что можно было сказать друг другу. Когда прощались, Александр пообещал добиться для брата разрешения писать в камере.
Через месяц после ареста П. П. Семенов (Тян-Шанский) направил столоначальнику Третьего отделения Э. Я. Фуксу письмо: «…Я как вице-председатель Императорского Географического общества имею честь уведомить Вас… что разрешение князю Кропоткину покончить отчет по экспедиции, совершенной им в Финляндию по поручению Общества, было бы крайне желательно в видах научной пользы». Не сразу, но разрешение было дано. 1 сентября, когда шел уже шестой месяц заключения, Ф. Р. Остен-Сакен пишет П. П. Семенову: «Вашему превосходительству, может быть, уже известно о печальной участи, постигшей П. А. Кропоткина. Он арестован и содержится в секрете (то есть в заключении. – В. М.).Между тем у него находится много книг и ученых материалов, в том числе рукопись о результатах поездки в Финляндию, принадлежащих по праву Географическому обществу… Оставаясь в надежде, что со временем можно будет что-либо сделать для облегчения участи нашего сочлена…» [60]60
РГАДА. Ф. 1385. On. 1. Д. 1535.
[Закрыть]
24 сентября состоялось заседание совета Географического общества. Первое, о чем было доложено, – телеграмма от начальника австро-венгерской полярной экспедиции Юлиуса Пайера о благополучном прибытии в норвежский порт Варде. Австрийцы отсутствовали больше двух лет, ледовый дрейф казался бесконечным, но «счастливый случай», как писал сам Пайер, подарил им открытие архипелага, названного Землей Франца-Иосифа. Это как раз та земля, о возможности открытия которой говорил в своем докладе о проекте полярной экспедиции Кропоткин, ссылаясь на расчеты Н. Шиллинга. Но сам он нескоро узнает, что это предвидение сбылось. На этом же заседании общества Петр Петрович Семенов вспомнил о Кропоткине, которому, как он осторожно выразился, «обстоятельства помешали осуществить свои предположения». Ему удалось добиться высочайшего разрешения заключенному Кропоткину продолжить работу над научным трудом.
Теперь каждый день заключенному камеры № 52 выдавались по нескольку листов бумаги, перо и карандаши, но только «до солнечного заката». Зимой это означало – до трех часов дня, летом – до пяти. В «Записках революционера» он писал: «Итак, я мог снова работать. Трудно было выразить, какое облегчение я почувствовал, когда снова смог писать. Я согласился бы жить всю жизнь на хлебе и воде, в самом сыром подвале, только бы иметь возможность работать».
Ему также выдавали из библиотеки необходимые книги и журналы на разных языках. Когда уносили перья и карандаши, можно было читать при свете керосиновой лампы. За книгами и работой можно было на время забываться. Но атмосфера камеры с резкими контрастами температуры, то сырая, то угарная, делала свое губительное дело – здоровье разрушалось изо дня в день. Страшно мучил ревматизм, нажитый в осенних плаваниях по Амуру. К нему добавились начавшиеся болезненные процессы в легких и кишечнике.
21 декабря, в день именин – в Петров день – к нему пришел на свидание Саша вместе с сестрой Еленой. Говорили о том, что он будет читать корректуру книги «Исследования о ледниковом периоде», печатаемой в типографии М. Стасюлевича, и вскоре напишет об этом в письме. Но письма не последовало. А через неделю пришла записка И. С. Полякова, сообщившая, что читать корректуру будет он, а не Александр. Стало ясно: случилось то, чего следовало ждать, – брат арестован. Много позже Кропоткин узнал, что причиной ареста было письмо Саши П. Л. Лаврову, перехваченное жандармами. Не такой уж серьезный повод для жестокой расправы, которую учинили над Александром Кропоткиным – без суда и следствия его бессрочно выслали в Минусинск. Он поехал в кибитке под охраной жандармов. За ним последовала жена, похоронив маленького ребенка, с которым отцу не разрешили даже проститься. Когда через год двоюродный брат Кропоткиных Дмитрий (харьковский генерал-губернатор) лично вручил царю прошение по поводу вопиющего произвола, Александр II ответил: «Пусть посидит!»
Поляков подготовил к печати всю рукопись – более семисот страниц с приложением рисунков и карт. Она вышла в типографии Стасюлевича, но на продажу ее в России был наложен запрет. Кропоткин увидит свою книгу только через два года в Лондоне.
Его еще не раз вызывали на допрос, но он по-прежнему отказывался давать показания. Даже председателю следственной комиссии жандармскому полковнику Новицкому, который однажды стал читать ему вслух его собственный текст, завершавший брошюру «Пугачевщина». Он увлекся чтением, явно воодушевившись нарисованной там картиной свободных, самоуправляющихся общин. А потом со смехом сказал:
– Да неужели, князь, вы верите, что все это возможно среди нашей русской тьмы? Ведь на это надо двести лет, по крайней мере.
– А хоть бы и триста, – отвечал Кропоткин. – Дело ведь совсем не в сроках достижения идеала, а в тенденции, в постепенном, быть может, медленном, но неуклонном его приближении. Революция значительно ускоряет движение…
Однажды его камеру посетил брат царя великий князь Николай Николаевич, с которым Кропоткин был знаком еще в ту пору, когда служил при дворе.
– Как это возможно, Кропоткин, чтобы ты, камер-паж, мог быть замешан в таких делах и сидишь теперь в этом ужасном каземате? Как ты мог иметь что-нибудь общее с… мужиками и разночинцами?
– У каждого свои убеждения.
– Так твои убеждения в том, что надо заводить революцию? Не в Сибири ли, от декабристов, ты набрался таких взглядов?
Мелькнула было мысль – не рассказать ли монаршему посланцу всю правду о бедственном и бесправном положении народа, разорении страны и произволе властей? Ведь его явно хотят склонить к откровенной исповеди наподобие той, которую написал Николаю I Бакунин. Она не привела к освобождению дважды приговоренного к смерти революционера, но следующий царь Александр II заменил заточение «вечной ссылкой» в Сибирь, из которой Бакунину довольно быстро удалось вырваться.
Но склонить Кропоткина к откровенности брату императора не удалось. На пятнадцатый месяц заключения одиночество, которому, казалось, не будет конца, внезапно нарушилось: в соседних камерах появились жильцы. Арестов стало больше, и пустовавший Трубецкой бастион стал заселяться новыми заключенными. Им овладело глубокое волнение, когда однажды он явственно расслышал, когда открыли дверь в соседней камере, прежде пустой, женский голос. У него появилась соседка. Она первая с помощью стуковой азбуки, придуманной декабристом Бестужевым, задала ему вопрос: «Кто вы?» – и сама ответила на него коротко: «Платонова». Увидели они друг друга через несколько лет, в Цюрихе – Платонова (если это была ее настоящая фамилия) возвращалась тогда в Россию с сопровождавшим ее кавказцем. О дальнейшей ее судьбе ничего не известно.
Вскоре в Трубецком бастионе у Кропоткина появились еще два соседа. В камере слева поселили хорошо ему знакомого Анатолия Сердюкова, а внизу – вчерашнего крестьянина, ставшего рабочим, одного из тех, кто слушал пропагандистские речи «чайковцев». Психика его была уже надломлена двухлетним заключением в какой-то другой тюрьме, и перестукивавшиеся с ним «чайковцы» вынуждены были стать свидетелями полного разрушения разума этого человека. В конце концов его увезли в дом умалишенных. Сердюков был более сильным человеком, но и он, выйдя на свободу после того, как его оправдал суд, застрелился. Такая судьба постигла многих из привлеченных к «процессу 193-х». Самодержавная власть безжалостно расправлялась с теми, кто посмел даже подумать о возможности ее смены.
В конце второй зимы у Кропоткина появились первые определенные признаки цинги. «Совсем как на арктической зимовке», – вспомнил он про свой проект северной экспедиции. С каждым днем болезнь прогрессировала. Его перевели из каземата Петропавловской крепости в только что построенный по новейшим правилам тюремной архитектуры Дом предварительного заключения. Здесь условия были получше. Перестукиваться с другими заключенными можно было целыми днями. Одному своему молодому соседу Кропоткин «простучал» за неделю всю историю Парижской коммуны. Но здоровье его продолжало ухудшаться. После ледяного каземата крепости он оказался в тесной и душной камере, где о семиверстных «походах» уже не могло быть и речи. Кровоточили десны, выпадали зубы, желудок отказывался переваривать пищу, хоть и получено было разрешение на доставку еды из дома. В какой-то мере его поддерживала только работа, постоянная мысль о том, что необходимо закончить труд, который никто, кроме него, в России не сделает.
На первой странице рукописи черными чернилами выведено: «Исследования о ледниковом периоде». Литературы о льдах накопилось уже немало, но современному исследователю требовалось отрешиться от устаревших, недосказанных, а зачастую и явно нелепых представлений. Кропоткин решил провести тщательный анализ научных заблуждений, и это стало его серьезным вкладом в тогда еще не существовавшую «науку о науке», которая теперь известна как «науковедение». Как случилось, спрашивает он, что «догадка, не основанная на фактах, противоречившая десяткам сделанных уже наблюдений, была принята на веру»? И отвечает: «Причина – косность мышления, нежелание отказаться от привычного…»
А между тем еще в 1820-х годах швейцарцы Игнац Венец и Жан Шарпантье утверждали, что в Альпах и Скандинавии ледники в прошлом выходили из своих долин на равнину. Эта гипотеза была сразу же объявлена странной, сумасбродной. Но время шло, появлялись новые ее сторонники, не признанные до поры – Агассис, Чемберс, Гюйо. Уже нельзя было не считаться с большой массой фактов, добытых ими. Вера в гипотезу плавающих льдин была расшатана трудами целой фаланги талантливых и смелых физико-географов и геологов, но даже Лайелю [61]61
Чарлз Лайель (1767–1875) – английский геолог, в противовес учению о катастрофизме Жоржа Кювье развивал идеи медленного, постепенного изменения земной поверхности под влиянием геологических процессов. Положил начало современной классификации горных пород. От своих ошибочных представлений о разносе валунов и других ледниковых отложений по поверхности моря он отказался в своей последней книге «Происхождение человека», признав справедливость теории ледникового периода.
[Закрыть] потребовалось 17 лет для того, чтобы поколебаться в своей вере! А вообще ледниковой гипотезе пришлось ждать своего триумфа около полувека.
В предисловии обоснована авторская методика исследований: «Как ни ценны сами по себе многие факты, приводящиеся в геологических монографиях в подтверждение ледниковой гипотезы, но, взятые единично, они утрачивают большую часть своей доказательности… Десятки мелких особенностей, не важные сами по себе, но постоянно встречаемые совместно, связанные между собою общей причинною связью… взаимно поддерживают друг друга и сообща составляют уже такую тесно переплетающуюся сеть, что ни одна ее петля не может быть порвана, не нарушая целости остальных». Научный метод Кропоткина выражается формулой: «От более простого – к более сложному, от первоначального – к производному». Не спеша, обстоятельно рассказано в книге о путешествиях по Финляндии, даны меткие характеристики ландшафтов и геологических объектов. Одновременно автор излагает свои научные взгляды, подробно рассказывает о спорах, которые вел, например, с академиком Г. П. Гельмерсеном в Выборге по поводу «бараньих лбов», валунов и моренных отложений, подтверждая точку зрения данными по обширной «ледниковой литературе».
Работая над книгой, Кропоткин изучил практически всю литературу о физике и географии ледников. Сохранившиеся библиографические списки содержат более сотни наименований книг и статей на различных языках. Это прежде всего работы Л. Агассиса, Дж. Форбса, А. Гейки (его книга «The Great Ice Age», «Великий ледяной век», вышла в Лондоне в 1874 году). Внимательно изучал Кропоткин и труды русских ученых, касавшиеся проблемы ледникового периода, – Г. Е. Щуровского, Г. П. Гельмерсена, Ф. Б. Шмидта, С. С. Куторги…
В примечании на одной из страниц Кропоткин говорит о том, что книга Эрдмана имеется во французском (сокращенном) издании, которое «для не знающих шведского языка вполне может заменить оригинал». И далее добавляет: «Можно прибавить только, что занимающимся наносами очень следовало бы ознакомиться со шведским языком, который очень легок для всякого, знающего немецкий язык». Сам Петр Алексеевич, помимо немецкого, французского, английского, итальянского, владел скандинавскими языками, хорошо говорил и писал на них.
Интереснейшая особенность: факты, которые противники ледниковой гипотезы приводят в качестве возражений, Кропоткин убедительно объясняет как ее подтверждение. Например, отшелушивание поверхности гранитных скал, считавшееся доказательством правильности взглядов Леопольда фон Буха на происхождение куполовидных скал; они будто бы служат отметкой былого уровня моря. Но Кропоткин уверенно возражает: валуны «рассеяны безразлично – как на водоразделах, так и в углублениях страны». Только движущийся лед мог разбросать их по разным высотным уровням. Наиболее крупные валуны находят ближе к месторождению слагающих их пород, те валуны, которые двигались с ледником дальше, он дробил, шлифовал и покрывал штриховкой: сетью царапин. Борозды на валунах, вытянутые в направлении движения ледника, – самый веский аргумент в пользу теории широкого распространения ледников.
Работа над книгой в тюремном одиночестве способствовала тому, что Петр Кропоткин не утратил силы духа, так пригодившейся ему вскоре. Вторая глава исследования посвящена знаменитой системе ледниковых отложений Пунгахарью («Свиные горы»). Описание ее само по себе опровергает гипотезы о происхождении оза (так по-шведски называют эти гряды, вытянутые на десятки, а порой и сотни километров), высказанные С. С. Куторгой и Г. П. Гельмерсеном. Первый считал, что старинный вал образован встречным прибоем двух соседствующих озер. Второй, отбросив всякую возможность ледникового происхождения Пунгахарью, решил, что это остатки некогда сплющенного делювиального покрова. Еще одна гипотеза высказана шведским геологом А. Торнетом. Он считает гряду продуктом деятельности рек (собственно, как и Гельмерсен). Кропоткин подробно рассматривает каждую гипотезу, противопоставляя ей факты, им обнаруженные. И предлагает свое объяснение Пунгахарью – этот оз образован отложениями ледника, преобразованными в результате «чрезвычайно продолжительного озерного периода». Здесь П. А. Кропоткин впервые упоминает период, представление о котором впоследствии специально разовьет.
Раздел книги «Упсальский оз» – один из шедевров кропоткинского естественно-научного анализа. Прежде чем приступить к разбору проблемы, Кропоткин, будучи не удовлетворен топографическим описанием оза у шведского геолога Эрдмана, дает свое. Фактически он включил в книгу краткий геоморфологический очерк Швеции, который считает необходимым предисловием к рассмотрению расположения озов в пределах этой страны. А после детального анализа и топографии, и строения этого вытянутого на десятки километров вала делается решительный вывод: «Ядро Упсальского оза оказывается… образованием, которое не могло возникнуть действием прибоя или какой бы то ни было воды в ее жидком состоянии… Нам остается, следовательно, обратиться к воде в твердом состоянии, т. е. ко льду…» Теперь гляциологи хорошо знают, что это отложения текущих потоков внутри ледника. Но важно уже то, что Кропоткин первым признал это образование по своему происхождению ледниковым. До этого считалось, что подобного на равнинах вообще быть не может. Кропоткин убедительно, даже страстно, доказывает абсурдность таких представлений – ведь ледник, образовавшийся в горах, выносит на равнину всю отложенную им морену, и не только на поверхности ледника, а придонную и ту, что заключена внутри льда!
Кропоткин открыл существование в разных районах Земли особого типа ландшафта – ледникового, по которому можно сразу определить, что эта местность в прошлом была занята ледниковым покровом. Этот ландшафт легко узнается в различных частях земного шара там, где встречаются такие формы рельефа, выработанные ледником, как «бараньи лбы», «курчавые скалы», фиорды, цирки, каньоны, профиль которых напоминает латинскую букву «U» и которые специалисты-гляциологи называют «трогами» или корытообразными долинами.
Тогда гляциология как наука о природных льдах Земли еще не получила соответствующего ее значению положения в системе наук, не обрела самостоятельности. Только во второй половине XX века она заняла одно из важнейших мест среди наук о Земле, и для этого немало сделали исследования Кропоткина. В книге «Исследования о ледниковом периоде» он рассмотрел закономерности образования ледников, их движения, нарастания, таяния, зависимость их существования от соотношения тепла и влаги, а также пластические свойства льда, сочетающиеся со способностью ледников к растрескиванию и дроблению при движении; выходя к морю, они рождают айсберги.
Он задумался и над тем, как распределяется температура в толще ледника и как тепловая волна из атмосферы проникает в лед, постепенно теряя свою энергию. Здесь Кропоткин сделал важное открытие, предвосхитившее достижение гляциологии, сформировавшейся окончательно к середине XX века. Только тогда получило практическое подтверждение интуитивное предположение Кропоткина о том, что на глубине во льду сглаживаются сезонные температурные различия, так что на определенном расстоянии от поверхности лед принимает температуру, равную средней годовой температуре воздуха. А если углубиться в ледник, то можно встретиться с температурой, которую имел воздух в среднем за год в прошлые времена, когда выпадал снег, ставший потом льдом. Таким образом, ледовый слой как бы фиксирует изменения климата. Если определить возраст слоев льда (это научились делать только к концу XX века по соотношению различных изотопов), то можно получить своеобразную «летопись» климата, что в последние десятилетия и делают ученые, добывая образцы льда из-под многокилометровых отложений Антарктиды и Гренландии.
Книга Кропоткина направлена против консервативной приверженности устаревшим представлениям. Она была революционной в науках о Земле. Работа над ней помогла ему выжить. Но здоровье его тем не менее становилось все хуже, особенно после того, как вместе со всеми участниками судебного процесса его перевели в Дом предварительного заключения. Врач сказал, что Кропоткину не протянуть и двух месяцев и ему срочно нужно изменить обстановку. Прокурор согласился перевести узника в госпиталь лишь в том случае, если будет дана справка, что он умрет через десять дней. Кропоткина осмотрел ассистент знаменитого физиолога А. М. Сеченова и дал требуемое заключение. И вот он в тюремном отделении Николаевского военного госпиталя, вмещающего до двух тысяч больных. Специальный одноэтажный корпус, выкрашенный в унылый чахоточно-желтый цвет, отведен тем больным, которые содержатся под стражей. В одноместных камерах тюфяки чуть помягче и питание чуть получше, чем в крепости – к умирающим врагам режима разрешено было проявить некоторое сочувствие. Но Кропоткин не умер – судьба его в очередной раз совершила резкий, неожиданный для него самого поворот.
Оно похоже на сказку, но между тем так было в действительности.
П. А. Кропоткин, 1899
Под напором лучей весеннего солнца и свежего воздуха, вливавшегося в открытое окно, болезнь стремительно отступала. Силы возвращались.
Однажды Кропоткин получил записку с воли: «Попроситесь на прогулку». Прогулку разрешили – ежедневно по часу. Было еще очень трудно ходить, но в первый же раз, выйдя во двор, узник увидел то, что заставило его пережить необычайное волнение. Раскрытые ворота на улицу были совсем близко, всего в каких-нибудь ста шагах. За ними – свобода! Ворота раскрывают каждый день, пропуская возы с дровами. Конечно, двор охранялся – вдоль тюремной стены по тропинке вышагивали два часовых. Третий стоял в будке ворот. Но все же возможность побега представилась волнующе реальной. Друзья на воле, с которыми не прекращалась связь шифрованными записками, передававшимися при свиданиях, поддержали идею побега. Кружок, в котором были уже новые люди, лично не знавшие Кропоткина, энергично взялся за подготовку его освобождения. Потребовалось около месяца для того, чтобы найти лошадь, подходящего кучера, разработать систему сигналов…
Первая попытка была назначена на 29 июня 1876 года, день Петра и Павла. Сигнал с воли должен быть подан воздушным шариком, отпущенным в небо. Но в этот день у Гостиного Двора почему-то не продавалось ни одного детского шарика. Помеха эта оказалась кстати: пролетка с беглецом была бы непременно задержана из-за возов с дровами, которые как раз в это время оказались на улице. Организаторы побега учли это и на следующий день расставили на протяжении двух верст своих людей, которые следили за движением. По цепочке передавался условный сигнал о том, что улицы свободны. Узник должен был узнать об этом по звукам скрипки из серенького домика напротив госпиталя, который специально сняли друзья. Об этом Кропоткину сообщила Софья Лаврова в записке, вложенной в механизм часов. Там же говорилось, что побег намечен на следующий день – 30 июня.
В четыре часа дня узника вывели на прогулку. Он начал свое обычное медленное движение по кругу – как всегда, еле-еле переступая ногами. Пусть часовой думает, что сил у него совсем еще мало. Их и на самом деле было немного, но огромна была жажда освобождения. И вот тишину нарушили звуки скрипки. Как давно он не слушал музыку, да еще такую! Это была вихревая, искрящаяся мазурка Аполлинария Контского, популярного тогда польского скрипача и композитора. Теперь нужно предельно сосредоточиться. Сначала так же медленно подойти к той точке круга, которая ближе всего к воротам, и от нее рвануть напрямую… Но скрипка вдруг замолчала. Что-то случилось. Нельзя бежать. Пройти неспешно новый круг…
Через четверть часа мелодия возобновилась. И это был зов свободы, жизни, борьбы! Но снова оборвалась музыка… Стало ясно, в чем дело: в ворота медленно въехали возы с дровами. Еще минута, и звуки мазурки понеслись в бешеном вихре. Часовой в пяти-шести шагах. Он лениво следит, как разгружают крестьяне дрова, сбрасывая их на землю, укладывают в штабеля.
«Всё! Сейчас или никогда!» – проносится мысль. Молниеносно сброшен халат – и бегом к воротам! Через несколько шагов Кропоткин услышал голоса крестьян: «Бежит! Держи его! Лови его!» Они кинулись наперерез. Одновременно за беглецом бросились три солдата и часовой. Тот был так близко, что не считал нужным стрелять, хотя мог и даже был обязан, но старался достать штыком. Штык коснулся спины, но уже промелькнули ворота. Вот улица! Пролетка!
На козлах, отвернувшись, сидел человек со светлыми бакенбардами, в военной фуражке. Он показался знакомым – и бакенбарды, и фуражка… Не провокация ли это? Ведь он так похож на великого князя Николая Николаевича, брата царя. По Петербургу потом распространился слух, что именно он увез беглеца.
Кропоткин хлопнул в ладоши, и человек на козлах обернулся. Конечно, это никакой не великий князь, а доктор Веймар. Недавний узник вскочил в экипаж. Кучер-«чайковец», Александр Левашов, хлестнул коня, промелькнули ворота госпиталя и толпа людей возле них. Все что-то кричали, махали руками, но ничего не делали. Великое дело – неожиданность!
Едва не перевернувшись, пролетка круто свернула с пустынной Кавалергардской улицы в тесный переулок. На ходу Кропоткин надел пальто и цилиндр. Сменил фуражку на цилиндр и его сосед. Через несколько минут они были на Тверской, потом – на Невском, и там остановились у громадного дома на углу Гончарной.
Знакомая квартира сестер Корниловых. Множество людей. Дружеские поздравления, объятия, поцелуи. Ничего, казалось, не изменилось за эти два года. Но долго здесь задерживаться нельзя: по тайным каналам весть о побеге, безусловно, уже движется в соответствующие инстанции.
Черным ходом два господина в цилиндрах вышли на Гончарную, где их ждал извозчик. Чтобы запутать след жандармов, помчались в места отдыха богатых петербуржцев, на острова, где на одной из дач беглец сможет переночевать. По дороге посетили самый шикарный ресторан – «Донон», куда жандармы и не догадались бы сунуться.
На следующий день весь Петербург был наводнен сыщиками, у каждого фотография человека с большой бородой. Но к этому времени он уже сбрил бороду и стал совершенно неузнаваем. В городе все передавали друг другу, что царь, находившийся в Финляндии, был взбешен и распорядился: «Разыскать во что бы то ни стало!»
Друзья укрыли Кропоткина в одной из деревень в окрестностях столицы, а через несколько дней он в сопровождении Марка Натансона выехал за границу, взяв с собой паспорт «чайковца» Левашова. Неделя поисков прошла безрезультатно. Один за другим следовали доклады царю жандармского генерала Потапова. Без прямых улик, на всякий случай, были арестованы сестра Петра Алексеевича Елена (по мужу – Кравченко) и часовой, охранявший арестанта. Не удалось найти и арестовать только Софью Лаврову.
Наконец жандармы решили, что беглец, видимо, исчез из Петербурга. Его начали искать за границей, но почему-то не на севере, а на юге. Для этого в пограничные области Германии и в Швейцарию был командирован жандармский подполковник Смельский. К счастью, он вернулся с еще более невероятным предположением о том, что Кропоткин отправился в Америку, в Филадельфию – на Всемирный съезд социалистов.
В Петербурге решено было привлечь к суду смотрителя Николаевского военного госпиталя полковника Стефановича. На него, как на главного виновника побега, было указано в очередном докладе царю в начале сентября. Стефанович был арестован и предан военному суду вместе с двумя рядовыми и надзирателем. Проведя полгода в заключении, он умер. Но дело о побеге мятежного князя не было закрыто. В январе 1879 года жандармы получили сообщение о том, что Кропоткин якобы намерен «тайным образом» проникнуть в Россию. В пограничные пункты были разосланы приказы о задержании государственного преступника Петра Кропоткина. А еще через два года без всяких доказательств ему приписали организацию закончившегося убийством покушения народовольцев на Александра II.
Процесс над созданным «чайковцами» разветвленным обществом пропаганды состоялся в конце 1877 года и вошел в историю как «процесс 193-х». На суде не раз упоминалось имя бежавшего из заключения князя, который был однозначно признан организатором и главарем антиправительственного движения. Это обвинение только подтвердилось, когда через несколько лет Кропоткина обнаружили в Европе как активного деятеля бакунинского крыла Интернационала.
