Текст книги "Кропоткин"
Автор книги: Вячеслав Маркин
Жанры:
Биографии и мемуары
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Мои симпатии влекли меня к тому, чтобы связать свою судьбу с рабочими массами… углубить и расширить идеал и принципы, которые послужат основой будущей социальной революции.
П. А. Кропоткин, 1901
Я увидел на корме британский флаг, под которым нашло убежище столько изгнанников. И я от души приветствовал этот флаг…
П. А. Кропоткин, 1899
Без помех он проехал через Финляндию, Швецию и прибыл в Христианию (ныне Осло), раскинувшуюся на берегу живописного фьорда, несомненно, сотворенного ледниками. О беглеце сообщили во все портовые города, и названа была его главная примета – пышная русая борода. То, что Кропоткин ее сбрил, позволило ему остаться неузнанным, причем жандармы, похоже, даже не догадывались о такой возможности.
Пять лет минуло с того времени, когда он прошел по финским болотам пешком вдоль строившейся железной дороги в поисках следов ледника и нашел их. Фундаментальный труд, содержащий теорию последнего оледенения Земли, над которым он продолжал работать в Петропавловской крепости, был завершен. Друзья рассказали ему, что Александр вместе с Иваном Поляковым отредактировал рукопись и подготовил ее к печати. Когда состоялся побег, ее уже начали набирать в типографии Стасюлевича.
Совместимо ли его теперешнее положение с научной работой? Время покажет. Пока же он думает не о продолжении занятий наукой, а о том, как быстрее возвратиться в Россию, где ему конечно же придется жить в подполье, и уж вряд ли у него будет возможность появиться в Географическом обществе…
Несколько дней, проведенных в Христиании, были посвящены знакомству с жизнью норвежской столицы. Тогда самостоятельной, независимой Норвегии еще не существовало. Была уния со Швецией: общий король, общее правительство, но имелся свой парламент (стортинг). Положение Христиании по отношению к Стокгольму чем-то напомнило Иркутск, где некоторая самостоятельность сохранялась благодаря значительной его удаленности от столичного Петербурга. Кропоткина особенно интересовала работа в стортинге фракции Крестьянской партии. Ведь норвежские крестьяне никогда, со времен викингов, не знали крепостного права. Они боролись за свои права с полным сознанием своего достоинства, не испытав, как русские крестьяне, унижения рабством. Их интересы отстаивала в стортинге особая партия, издававшая свою газету. Не то что в России, где «чайковцы» жестоко поплатились за одну лишь попытку объяснить людям физического труда их элементарные права.
Из Христиании Кропоткин переехал на берег Атлантического океана, в Берген, один из старинных городов средневекового Ганзейского торгового союза, в структуре которого Кропоткин находил черты милой сердцу анархиста самоорганизации, независимости от государственной власти. Там он простился с Марком Натансоном, который сопровождал его вместе с Софьей Лавровой. С Марком они многое обсудили, пересекая Финляндию, Швецию и Норвегию. Умелый, волевой организатор, он станет одним из основателей общества «Земля и воля», а потом, проведя лет пятнадцать в сибирской ссылке, вступит в партию социалистов-революционеров (эсеров); в 1917 году, как «левый эсер», он сотрудничал с большевиками, но через два года умер в Швейцарии, там же, где и Бакунин, – в Берне.
О том, что Софья Лаврова (урожденная Чайковская), сестра жены брата Саши, сопровождала его вплоть до прибытия в Англию, Петр Алексеевич в своих мемуарах умалчивает – то ли не желая выдавать тайн побега царской охранке, то ли боясь скомпрометировать Софью Себастьяновну, которая формально оставалась замужем, хотя с мужем давно рассталась. Лаврова сразу же вернулась в Россию, где несколько лет жила на нелегальном положении, под чужой фамилией, то в Царицыне, то в Саратовской губернии, то в Николаеве. В начале 1878 года она присутствовала на съезде «Земли и воли» в Петербурге, а в начале следующего года была арестована и после нескольких месяцев заключения в Петропавловской крепости выслана в город Уржум Вятской губернии. По окончании ссылки она уехала в Париж, сдала там экзамен на акушерку, жила в рабочих кварталах города. Умерла в 1916 году в Петербурге. Их отношения с Петром оставались дружескими: они переписывались, встречались, но уже никогда не были так близки, как в год его побега, в 1876-м.
Используя свое пребывание в Бергене, Кропоткин поднялся на скалы, нависшие над фиордом, исследовал слагающие их породы, преобразованные под воздействием температуры и давления, и описал их в заметке, которую решил как-нибудь позже опубликовать (она появится через шесть лет в английском журнале «Nature»). На палубе парохода он разговорился с одним норвежским профессором из Христиании. Собеседники хорошо понимали друг друга – оказалось, что Кропоткин, готовясь к поездке в Швецию, в общих чертах освоил не шведский, а именно норвежский язык. Эти родственные языки, в самом деле, очень сходны, и Петр Алексеевич уподобился жюльверновскому Паганелю, выучившему португальский вместо испанского… Норвежец дал Кропоткину газету с отчетом о только что возвратившейся из Северной Атлантики экспедиции профессора Мона, исследовавшей глубоководную часть океана. Сразу возникла мысль предложить английское изложение статьи известному английскому научно-популярному журналу «Nature», с которым Кропоткин предполагал наладить сотрудничество.
Еще в 1871 году в этом журнале была напечатана его небольшая заметка о полярных сияниях на Байкале, подписанная инициалами «Р. К.». Он надеялся, что по этой заметке его вспомнят и он сможет продолжить работу, подписываясь другими инициалами «A. L.». Ведь теперь у него был паспорт Александра Левашова. Отдав свой паспорт беглецу Кропоткину, Левашов, как и Сергей Кравчинский, уехал на помощь повстанцам Сербии, поднявшимся против турецкого угнетения. Потом он дважды попадал в камеру Петропавловской крепости, где и умер в 1902 году.
Итак, один, с чужим паспортом, гладко выбритый, в цилиндре, вышел Кропоткин на берег в Гулле. Опасаясь, что и в этот порт проникли царские сыщики, он сразу же выехал в Эдинбург, шотландскую столицу, где снял небольшую комнату на окраине города. Первую написанную по-английски заметку о путешествиях русского географа H. М. Пржевальского в Центральной Азии Кропоткин послал сразу в газету «Times» и в журнал «Nature» («Природа»).
Мне отвели в редакции стол, на котором сложили груду научных журналов на всяких языках…
П. А. Кропоткин, 1899
В газете статья появилась немедленно, журнал тоже принял заметку к публикации. Кропоткин решил, что сможет таким путем что-то зарабатывать, но для этого лучше поселиться в Лондоне, поближе к редакциям. Несмотря на риск быть опознанным, он переехал в английскую столицу и пришел в редакцию «Nature». Секретарю редакции Джону Скотт-Келти [62]62
Джон Скотт-Келти – секретарь Лондонского Королевского географического общества и заведующий редакцией журнала «Nature».
[Закрыть] он представился русским географом Левашовым. Тот принял бывшего сотрудника Русского географического общества очень тепло и предложил работу: просматривать все получаемые редакцией журналы и на выбор реферировать статьи по географии.
Левашов-Кропоткин приступил к работе. Первая заметка была о норвежской экспедиции, измерявшей глубины в Северной Атлантике, за ней последовали краткие отчеты об экспедициях русских географов и обсуждения их результатов. Поначалу были немалые трудности с языком, и каждую заметку приходилось переписывать по три, а то и по четыре раза. Если выполнялась норма, платили небольшой гонорар, вполне достаточный, чтобы существовать при тогдашней английской дешевизне. Но если заметок в номере не было, то не было и гонорара. Кропоткин тогда «довольствовался чаем и хлебом».
Однажды Скотт-Келти предложил Левашову для рецензии две книги «некоего русского географа» П. А. Кропоткина, первая – «Общий очерк орографии Восточной Сибири», изданная в прошлом году, вторая – «Исследования о ледниковом периоде», только что вышедшая в Петербурге. Петру Алексеевичу пришлось признаться, что он и есть автор этих книг. Скотт-Келти читал в газетах о побеге князя Кропоткина и был очень рад, что новый автор журнала оказался столь известным человеком – и не только как узник русского царизма, но и как ученый. «Вам необязательно хвалить или ругать эти книги, расскажите просто, о чем они», – посоветовал англичанин. С тех пор они стали друзьями. Впоследствии Скотт-Келти был избран секретарем Королевского географического общества и его именем был даже назван один из островов Земли Франца-Иосифа, открытой австро-венгерской экспедицией Ю. Пайера и К. Вайпрехта, но задолго до этого «предвиденной» Шиллингом и Кропоткиным.
Заметки Кропоткина продолжали публиковаться регулярно и в журнале, и в газете. Сначала они подписывались буквами «A. L.», потом шли без подписи, а затем все чаще стали появляться инициалы «Р. К.» – под статьями «Русский исследователь в Азии прошлым летом» (о H. М. Пржевальском), «Первый съезд русских натуралистов», «Плавание адмирала С. О. Макарова», под рецензией на книгу X. Вуда «Берега Аральского моря». Давний его знакомый Адольф Эрик Норденшельд совершил плавание в устье Енисея и готовился к переходу северо-восточным морским путем в Тихий океан – вдоль северных берегов Сибири. Кропоткин отправил Норденшельду письмо, в котором просил прислать материалы плавания к устью Енисея: «Поскольку я пишу для английских научных журналов, то был бы очень рад получить сообщения шведской прессы о Вашем последнем путешествии… чтобы тотчас рассказать о них английской публике – не говоря уже о моем давнем интересе к Вашим смелым путешествиям…»
Позже, когда Норденшельд прошел на пароходе «Вега» Северный морской путь с вынужденной зимовкой у чукотского побережья, всего в 140 милях от Берингова пролива, Кропоткин поместил в «Nature» пространную рецензию на книгу об этом уникальном плавании, совершенном впервые в истории. «Вега» обогнула весь гигантский материк Евразии, пройдя по всем четырем океанам – Северному Ледовитому, Тихому, Индийскому и Атлантическому. Он отметил историческое значение плавания «Веги» и рассказал о научных результатах ледового похода и о самом организаторе экспедиции. Норденшельд фактически выполнил план, задуманный Кропоткиным, и, больше того, повторил традицию кропоткинских экспедиций: не только прошел неизведанным путем, но и сделал на этом пути немало открытий в самых разных областях.
Той первой осенью в Лондоне состоялась встреча Кропоткина с человеком, о котором, пожалуй, чаще всего говорили в кружке «чайковцев» – с Петром Лавровичем Лавровым. На улицах Лондона продавалась издававшаяся им газета «Вперед!», и первое, что Кропоткин прочитал в ней, был некролог Михаила Бакунина, написанный Лавровым. Кропоткину некролог не понравился, но газету он все же стал читать регулярно. И вот однажды в рубрике «почтовый ящик» увидел мелким шрифтом напечатанное приглашение господину К. зайти в редакцию для получения письма из России. Вероятность того, что это относится к нему, была очень велика, и Кропоткин отправился по адресу, указанному в газете.
Дверь открыла женщина, у которой он спросил, можно ли видеть господина Лаврова. Себя Кропоткин не назвал, но дама почему-то его сразу узнала, приняв, как потом выяснилось, за брата Александра, которого все в редакции хорошо знали и любили. Без бороды Петр оказался особенно похож на него. Недоразумение устранил вышедший навстречу с дружескими объятиями никогда не видевший его Лавров.
Конечно, он стал предлагать сотрудничать в своей газете, где уже активно работал только что вырвавшийся из сибирской ссылки и проходивший по «каракозовскому» и «нечаевскому» делам Варлам Черкезов. Ему помог бежать из России все тот же доктор Веймар, что участвовал в организации побега из Николаевского военного госпиталя. Черкезов вел в газете Лаврова отдел внутреннего обозрения, называвшийся «За две недели», взялся было делать это с Кропоткиным, но тому хотелось быть ближе к бакунинцам, к практической революционной работе. Он написал письмо своему старому швейцарскому другу Джеймсу Гильому. Получив ответ с приглашением приехать, Кропоткин в начале 1877 года отправился в Швейцарию.
Меня вскоре захватила волна анархического движения… Я чувствовал, что могу быть более полезен здесь, чем в России, помогая определиться новому движению…
П. А. Кропоткин, 1899
Поселившись в швейцарском городке Шо-де-Фон, Петр Алексеевич вступил в одну из артелей часовщиков, решив освоить эту профессию настолько, чтобы иметь возможность зарабатывать ею. Кое-каких успехов в этом деле он достиг и отремонтировал несколько часовых механизмов. В частности, он оказал такую услугу Георгию Плеханову, который впоследствии шутил, что у него, марксиста, часы отремонтированы анархистом Кропоткиным (с точки зрения Плеханова, врагом порядка и точности), а идут тем не менее безошибочно.
Позиция Юрской федерации во взглядах на государство с самого начала отличалась от установок Генерального совета Интернационала, руководимого Карлом Марксом. Социал-демократы считали необходимым использовать государственную машину для строительства социалистического общества, допуская ее отмирание лишь в далеком будущем. По мнению анархистов Юры, революция должна сразу покончить с государством, остающимся, по их мнению, эксплуататором народа при любых условиях.
В 1872 году на Гаагском конгрессе Интернационала, когда еще жив был Бакунин, вся Юрская федерация большинством голосов была исключена из Международного товарищества рабочих, после чего оно практически перестало существовать. Остался лишь Генеральный совет, переехавший в Нью-Йорк. Юрская федерация, так же как Испанская, Итальянская и Бельгийская, находившиеся под влиянием Бакунина, продолжала действовать уже без него: великий бунтарь умер в Берне 1 июля 1876 года, в возрасте 62 лет. В этот день Кропоткин находился еще в тюремном госпитале, и до его побега оставалось чуть меньше месяца.
Федерация Юры издавала бюллетень, редактировавшийся Джеймсом Гильомом. Этот школьный учитель, соратник Бакунина, стал близким другом Кропоткина еще в первый его приезд в Швейцарию, в 1872 году. Теперь он познакомился еще и с французским географом и анархистом по убеждению Жан Жаком Элизе Реклю [63]63
Жан Жак Элизе Реклю (1830–1905) – французский географ, социолог, путешественник, теоретик анархизма. Как участник Парижской коммуны приговорен к изгнанию из страны, жил в Швейцарии, где подружился с П. А. Кропоткиным. В период пребывания Кропоткина в тюрьме Клерво собрал и издал его статьи, публиковавшиеся в журнале «Le Révolté» отдельной книжкой под названием «Речи бунтовщика». Он привлек своего русского друга к работе над многотомным трудом «Всеобщая география. Земля и люди», считая особенно ценными результаты его исследований в Сибири.
[Закрыть] , участником разгромленной Парижской коммуны, с другими бывшими коммунарами – учителем Густавом Лефрансе и автором книги о Коммуне Бенуа Малоном; с друзьями Бакунина – итальянцами Карло Кафиеро и Эррико Малатеста.
И еще с одним, родственным по духу человеком удалось встретиться в Швейцарии – с Львом Ильичом Мечниковым [64]64
Лев Ильич Мечников (1838–1888) – географ и социолог, родной брат микробиолога И. И. Мечникова. Вместе с П. А Кропоткиным помогал Э. Реклю в работе над «Всеобщей географией». С 1883 года до конца жизни занимал кафедру сравнительной географии и статистики в Невшательской академии. Уже после смерти вышла его главная работа «Цивилизация и великие исторические реки», где он излагает свою «географическую теорию прогресса и социального развития».
[Закрыть] , только что приехавшим из Японии, где он прожил два года, читая лекции в университете. Это был младший брат известного микробиолога Ильи Ильича Мечникова. Как Реклю и Кропоткин, Лев Мечников был географом и убежденным анархистом. Все трое стремились объединить анархизм с наукой, но если первые двое видели путь к этому через развитие человеческих отношений, то Мечников считал, что первична географическая среда, которая и определяет социальную жизнь людей.
Еще в 1873 году Кропоткин опубликовал в петербургском сборнике «Знание» рецензию на появившийся на русском языке двухтомник Элизе Реклю «Земля». Теперь он подружился с этим человеком. Как и Кропоткин, Реклю несколько лет провел в трудной экспедиции: он исследовал природу в джунглях Амазонки. Как и Кропоткин, он стал анархистом, познав, что в природе господствует закон всеобщих взаимосвязей, а в живом мире – взаимопомощь и солидарность. Пройдет 32 года, и в журнале Королевского географического общества в Лондоне появится некролог Э. Реклю, написанный Кропоткиным. Три десятилетия дружбы и сотрудничества двух единомышленников – знаменательный факт в истории науки.
В Швейцарии по-прежнему находилось довольно много русских эмигрантов. Члены разгромленной в 1863 году подпольной организации «Земля и воля» – Николай Серно-Соловьевич и Николай Утин – активно сотрудничали в Интернационале, оказавшись в оппозиции к Бакунину. После того как Серно-Соловьевич покончил жизнь самоубийством, ведущая роль в деятельности русской эмигрантской колонии перешла к Утину, с которым Кропоткин встречался еще в 1872 году. Сын еврейского миллионера-откупщика, получивший университетское образование в Петербурге, он примкнул к социалистам и отдал много энергии русской секции Интернационала, которая находилась в Женеве. Утин переписывался с Марксом, даже встречался с ним. Секция была утверждена Генеральным советом, но просуществовала недолго. Постепенно Утин отошел от революционных дел, а затем, написав прошение на имя шефа жандармов Н. В. Мезенцова, получил разрешение вернуться в Россию, где до конца жизни работал инженером на одном из заводов Урала. Предчувствие, возникшее у Кропоткина при первом знакомстве с Утиным, его не обмануло: он не был настоящим революционером.
Позже в русскую эмиграцию влились участники по существу новой революционной организации «Земля и воля», возродившейся в 1876 году. В нее вошли и избежавшие ареста «чайковцы». Через три года из-за серьезных разногласий организация раскололась на две: более умеренный «Черный передел» и «Народную волю», которая ставила своей целью немедленное свержение самодержавия, захват власти и передачу ее в руки народа. Друзья Кропоткина Дмитрий Клеменц, Лев Тихомиров, Николай Морозов, Софья Перовская, Сергей Кравчинский стали активными деятелями «Народной воли». Работая нелегально в России, они периодически приезжали по делам организации в Швейцарию. Но из всех русских «своим» юрцы считали только Кропоткина.
18 марта 1877 года, в день шестилетней годовщины Парижской коммуны, он принял участие в демонстрации в Берне. Юрцы вышли на улицы с красными знаменами. Среди участников демонстрации вместе с Кропоткиным были Дмитрий Клеменц и Георгий Плеханов. Несмотря на то, что городские власти не запретили проведение демонстрации, столкновения с полицией избежать не удалось. Вот как описывал Петр Алексеевич события в письме Полю Робену: «Бернское дело удалось замечательно… Мы вышли из отеля Солей с красным знаменем в числе около 100 человек… Возникла свалка. В общем жандармов было ранено семь, а из наших пятеро… Жандармам все-таки удалось вырвать у Швица наше бернское знамя, и они понесли его в сторону. Но в это время несколько русских, среди которых оратор на манифестации у Казанского собора, находившийся в Женеве (Г. В. Плеханов. – В. М.),набросились на жандармов и не давали им уйти из толпы со знаменем, пока не подоспели Пэнди и Шпихигер. Знамя снова перешло в наши руки. Мы отбивались минут десять вокруг этого искалеченного знамени… К счастью, никто из нас не обнажил оружия. Оставшись впятером среди жандармов, мы были бы убиты, если бы вздумали стрелять в жандармов.
Свалка продолжалась несколько минут, Пэнди и Шпихигер отбивались ногами, а я держал одной рукой знамя, а другой наносил удары одному парню, нападавшему на Шпихигера. Жандармы скоро получили подкрепление и вырвали у нас знамя. Наши остальные товарищи были оттеснены далеко от нас. Мы погнались за жандармом, убегавшим со знаменем, но он успел добежать с ним до полицейского поста. Манифестация была рассеяна, но я считаю, что дело все-таки имело успех. На митинге, собравшемся в этот день, присутствовало вместо обычных 100–200 человек – 2000. Вместо равнодушных людей мы имели внимательную публику, отчасти сочувствующую нам. Ничто так не завоевывает народ, как смелость».
После этой демонстрации правительство запретило вынос на улицы красных знамен. Юрская федерация не подчинилась и провела шествие, подобное бернскому, в городке Сент-Имье в день открытия очередного конгресса анархистов. Ожидая нападения полиции, демонстранты вооружились, но на сей раз власти не решились вмешиваться и столкновения не случилось.
Больше Кропоткин никогда не участвовал в подобных акциях, выступая все-таки за то, чтобы ход революции был как можно более мирным. В своей борьбе он употреблял лишь одно оружие – слово, устное или печатное. К этому времени он понял, что ему придется, возможно, долгие годы жить и работать за границей, вести жизнь политического эмигранта. Из писем, которые он получал от друзей из России, ему было ясно, что возвращение на родину сейчас невозможно: только что прошел процесс по делу о революционной пропаганде, ставший известным как «процесс 193-х». Это один из наиболее грандиозных политических процессов за всю историю России. По нему было привлечено около двух тысяч человек. Число обвиняемых сначала сократилось до девятисот, потом до ста девяносто трех. Следствие продолжалось два с половиной года. За это время несколько человек скончалось в тюрьмах. Среди них мог оказаться и Кропоткин, если бы не удался его побег.
Главным документом обвинения на процессе были как раз «Записка» Кропоткина, начинавшаяся словами: «Должны ли мы заниматься рассмотрением идеала будущего строя?» – и исписанная его рукой тетрадка, озаглавленная «Пугачевщина». Эта рукопись была напечатана «чайковцами» в женевской типографии как книжка для народа. Протоколы заседаний Особого присутствия Правительствующего сената под председательством сенатора Петерса, продолжавшихся более трех месяцев (с 18 октября 1877 года по 23 января 1878-го), публиковались в русских газетах, хотя и с большими сокращениями. Девяносто человек суд оправдал, хотя восемьдесят из них все-таки были отправлены в административную ссылку. Суд даже ходатайствовал о монаршем смягчении приговора, но Александр II утвердил его без изменений.
Борьба самодержавия с революционерами обострялась, а Кропоткин, оставшись в Европе, оказался в стороне от этой борьбы: «Меня скоро захватила волна анархического движения, которая как раз к тому времени шла на прибыль в Западной Европе. Я чувствовал, что могу быть более полезен здесь, чем в России, помогая определиться новому движению… Работая для Западной Европы, я и для России сделал, может быть, больше, чем если бы я оставался в России». Но, примкнув к западноевропейскому революционному движению, Кропоткин занял в нем свое особое место, оставаясь в этом движении русским представителем. И не только потому, что его живо интересовало все происходившее в России, на все он немедленно реагировал и выступал в качестве квалифицированного комментатора событий для европейцев.
Николай Бердяев писал в журнале «Русская мысль» в 1917 году: «Русские революционеры, русские социалисты и анархисты, как бы фанатически они ни исповедовали западные учения, всегда были по природе своей восточниками, а не западниками». Для русских народников экономика всегда была на втором месте, а на первом – вопросы нравственные, этические. Думая о социалистическом обществе, они никак не могли отрешиться от представления о русской крестьянской общине как о «ячейке» социализма. Западноевропейское рабочее движение возглавили социал-демократы, видевшие организацию послереволюционного общества обязательно на государственных основах, что вносило в рабочее движение элементы авторитарности, иерархии и централизма. Примат экономических условий жизни людей отодвигал этику на второй план.
Анархические взгляды Кропоткина развивались уже на протяжении десяти лет, если принять во внимание его признание, что еще в Сибири он был подготовлен к тому, чтобы сделаться анархистом. Он только укрепил свои позиции, когда примкнул к народничеству, в котором антигосударственная и этическая анархическая тенденция была очень сильной. Однако ни у кого из народников она не получила такого развития, как у Кропоткина.
