Текст книги "Пятерка с хвостиком и другие веселые повести"

Автор книги: Всеволод Нестайко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Глава IX
На студии. Неожиданность первая. Неожиданность вторая

И вот – ворота. Ворота, что отделяют обычный будничный мир от сказочного, волшебного, фантастического мира кино. И как-то обидно, что они на вид такие простенькие и неказистые. И такие низенькие – не то что перелезть, перепрыгнуть можно. Я разве такие бы сделал для киностудии! Ну хотя бы как те… перед Зимним дворцом, через которые в фильме «Ленин в Октябре» матросы перелезают. А то бы и еще выше. Киностудия ведь, а не что-нибудь!

Ну, а пока что отворяются вот эти низенькие воротца, и мы въезжаем на территорию студии.

Смотрю влево – ух ты, фруктовый сад, да не какой-нибудь маленький, а такой, что конца не видно! Будто мы и не на студию попали, а в совхоз…

– Может, это для артистов… политехнизация… После съемок работают… – шепчет Ява.

– Наверно, – соглашаюсь я.

Посмотрели мы вправо – стоят друг за другом красочные щиты (вроде тех, какие бывают на шоссе). На одном из щитов Ява прочел: «Искусство принадлежит народу». «…Из всех искусств для нас важнейшее – кино (В. И. Ленин)».

А на другом щите были такие слова:

«В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли (А. П. Чехов)».

Я вздохнул: лицо у меня – как будто на нем гвозди забивали; одежда вся измятая, грязная; на душе кошки скребут, как про часы вспомнишь… Лишь в мыслях своих я был великолепен и совершал поступки прекрасные и благородные. Да ведь мысли-то никому не видны…

Мы вышли из машины и следом за Максимом Валерьяновичем направились к дверям киностудии. Вот это двери! До чего же интересные! Крутятся! Как винт парохода или колесо водяной мельницы (только на попа поставленные). Толкнешь одну дверь, а другая уж тебя догоняет и по спине лупит. Ну и двери!

Протолкнули нас двери внутрь. Ява только потянул носом воздух и тут же сморщился. И я тоже. Больницей пахло. Там, слева, было что-то вроде амбулатории. Да, подумал я, видно, не такое уж это безопасное дело – кино создавать, раз медицина наготове.

Мы поднялись по ступенькам чуть вверх и пошли длинным-предлинным коридором. Мы с Явой не раз читали про киностудию в книжках (и у Кассиля, и у других), что когда попадаешь туда, то чудеса начинаются сразу же в коридоре: Петр I ходит там, обнявшись с Чапаевым, какой-нибудь римский гладиатор прикуривает у Героя Советского Союза, а гордая морская царица рассказывает простой колхознице о том, какую чудесную кофточку купила она вчера в универмаге.

И нам не терпелось увидеть все это. Мы то и дело озирались по сторонам. А по коридору почему-то ходили самые обыкновенные люди в самых обыкновенных костюмах (некоторые в спецовках, как на фабрике!), и никаких тебе гладиаторов, и никаких царей… Наверно, мы попали в такой день, когда интересных съемок на студии не было. Не повезло нам!

И вдруг…

– Во! Во! – толкнул меня в бок Ява. По коридору навстречу нам шел человек в зеленой военной фуражке, в гимнастерке с портупеей. Высокий, стройный, с суровым лицом…

– По-моему, Кадочников… В роли партизана… – шепнул Ява.

Увидев Максима Валерьяновича, военный приветливо улыбнулся и козырнул. Максим Валерьянович тоже улыбнулся и поздоровался с ним. Когда мы разминулись, я набрался смелости и спросил Максима Валерьяновича:

– А… кто это? Как его фамилия?

– Петренко, – немного удивленно взглянул на меня Максим Валерьянович. – Прекрасный человек… Пожарник… Отвечает на студии за пожарную охрану.

Тю!…

– Какие-то пожарники пошли… неинтересные, даже касок не носят, – отводя глаза, буркнул Ява.

Долго мы шли узким, полутемным коридором. И почти все, кто нам встречался (а люди в коридоре толпились, как на Крещатике), здоровались с Максимом Валерьяновичем. Ну просто, как в селе – «здрасте» на каждом шагу.

Наконец Максим Валерьянович остановился у двери, на которой висела табличка: «Съемочная группа «Поцелуйте меня, друзья!» За дверью стоял страшный гвалт. Казалось, что там полно людей, которые кричат и ссорятся между собой. Но когда Максим Валерьянович отворил дверь и мы вошли, оказалось, что в комнате всего один человек. Он был уже немолодой (лет за пятьдесят), но еще бодр и крепок, с огромной копной черных волос на голове… Сидя на столе, он ругался по телефону, не смолкая ни на миг и перебивая сам себя:

– Вы, понимаете, съемку срываете… Что вы мне вчера обещали? Вы обещали солнечную погоду, понимаете… Без осадков! А дали что? Что вы мне дали, понимаете… Поглядите в окно! – Он ткнул рукой в сторону окна. – У вас есть окно? Полюбуйтесь, понимаете! Осадки, чтоб им пусто было! Полное небо осадков! Осадки, и никакого, понимаете, просвета…

На самом деле, небо затянуло тучами, и стал накрапывать дождь.

– Безобразие, понимаете… – ругнулся он в последний раз, соскочил со стола и порывисто обнял и поцеловал Максима Валерьяновича: – Здрасте, дорогой! Вот ругался с этими… как их… с вещунами погоды…

– Синоптики? – усмехнулся Максим Валерьянович.

– Во-во!… Синоптиками… Оракулы чертовы, понимаете… – Он погрозил пальцем телефону. – Не можете, так хоть голову не морочьте! У меня, понимаете, Юлю послезавтра «Ленфильм» забирает. Уж билет на самолет есть, а я еще натуру не снял из-за них… из-за этих вот, понимаете, осадков… Придется сегодня снова снимать в павильоне… Все уже там… Бежим… Быстренько…

– Да вот тут у хлопцев одно дело… – начал было Максим Валерьянович, но «Поцелуйте меня, друзья!» очень вежливо перебил его:

– Простите, дорогой… потом… потом! – Он умоляюще приложил руку к груди и склонил голову. – После съемки… Все дела после съемки… Самое неотложное дело сейчас – съемка… Быстренько на площадку… На площадку! И вы тоже… Я вас приглашаю, дорогие мои, – повернулся он к нам. – Только, конечно, чтоб тихо, понимаете, чтоб… не то, понимаете…

Максим Валерьянович весело глянул на нас:

– А что? Идемте… Вы же на съемках, наверно, еще не бывали? Так вам будет интересно… Хотите?

Конечно, мы сразу согласились. А Валька не сдержалась и даже подскочила, хлопнув в ладоши: «Ой, как здорово!» Ява гордо посмотрел на нее: как-никак, а это благодаря нам она попала на киностудию, да еще и на съемки, а то, хоть и живет в Киеве, съемок сроду не видала.

И снова пошли мы длинным коридором.

Я шел и думал: «И что это за синоптики, которые не могут самый обычный дождь угадать! У нас на селе каждая бабуля за три дня вперед вам дождь предскажет. Примет же верных сколько хочешь. И по тому, как ветер крутит – на порог или с порога. И как куры себя ведут. И как солнце садится… А иногда деревья подсказывают… Завели бы себе на метеостанции кур – и хлопот бы не знали! Не срывали бы тогда киносъемок!»

Тут мы спустились вниз и очутились будто в гигантском цехе какого-то завода. Потолок вверху почти не видно… И мы все сразу какие-то маленькие-маленькие стали… Идем, идем, идем – и конца нет.

Навстречу нам семенил, цокая по цементному полу, какой-то худенький лысый человечек. Еще издали он замахал руками и закричал:

– Привет, Витя!

– Здравствуй, Женя! – воскликнул «Поцелуйте меня, друзья!».

А когда мы приблизились, престарелый Витя обнял престарелого Женю, и они расцеловались. Потом он поцеловал Максима Валерьяновича. Я уже боялся, что он и нас начнет целовать, но тот лишь помахал нам рукой и сказал:

– Привет, старики!

Мы невольно усмехнулись: пожилой человек, который уже наверняка имеет внуков, у него – Витя, а мы – старики… Все наоборот!

Сам Женя был, должно быть, еще старше Вити, и не только потому, что вокруг его лысины, как камыш вокруг озера, торчали вихры седых волос (у Вити ни одной седой волосинки!). Все лицо Жени было в больших морщинах – как печеное яблоко. Но это были какие-то очень интересные морщины. Они все будто лучились от глаз. И потому лицо его все время сияло и смеялось. А черные с искоркой глаза бегали, как мышата.

Короче говоря, он был очень симпатичным.

Я заметил, что он, когда еще бежал нам навстречу, взглядом нацелился почему-то на нас с Явой. И когда целовался с Витей и Максимом Валерьяновичем, тоже не сводил взгляда с нас. А как только поздоровался, сразу же накинулся на Витю, кивая в нашу сторону:

– Кто это? Чьи они?

Витя пожал плечами и посмотрел на Максима Валерьяновича.

– Мои, – заулыбался Максим Валерьянович.

– Они у тебя снимаются? – снова накинулся Женя на Витю.

Тот отрицательно покачал головой.

– Так чего же ты молчишь! – выпалил Женя. – Они же мне вот так, – он провел себе ладонью по шее, – нужны! Это ж такой типаж! У меня же завтра массовка. Я мечтал о таких хлопцах! Старики, я вас очень прошу! – Он приложил руку к груди. – Я вас просто умоляю! Я пришлю за вами машину! Завтра… в двенадцать часов… на съемку… сюда в студию… Я договорюсь с вашими отцами… Всего на один день… Где вы живете? – Он уже вынул из кармана блокнот. – Если сможете, приводите еще одного-двух мальчиков… – говорил он, записывая адрес. – В половине двенадцатого за вами приедет мой ассистент… Договорились… Прекрасно, прекрасно… Привет! До завтра.

И только когда он отбежал, я наконец взял в толк, что нас – меня и Яву – пригласили сниматься в фильме, что завтра, буквально завтра, мы станем киноартистами и наши мордахи увидит весь Советский Союз, а может, даже и весь мир, что, короче говоря, как в сказке сбывается то, о чем мы могли только мечтать… Ой! Бугуль-буль-буль! Что-то радостно забулькало, загудело и засвистело у меня внутри – так гудит и свистит самовар, закипая… Еще немного – и у меня из носа пойдет пар от бурлящей радости… Я глядел на Яву – такого радостно-глуповатого лица я еще не видел ни разу…

– Ну вот! Я вас поздравляю! – весело сказал Максим Валерьянович. – Оказывается, режиссеру Евгению Михайловичу вы были до зарезу нужны. И завтра уже будете сниматься… Кино, братцы, великая вещь!

– Важнейшее из искусств! – с гордостью сказал Ява.

– Я так рада за вас!… – тонким, дрожащим голосом сказала Валька. Она завидовала, она безумно завидовала нам. Никогда, должно быть, она не жалела так, как сегодня, что она – не мальчишка.

– Ничего, в другой раз будут нужны девчата… Вот увидишь! – сказал я тоном, каким говорят с маленькими детьми или с больными. Я был великодушный. В душе моей порхали бабочки…

Мы свернули влево в маленькую дверь и очутились в огромном темном зале. Мы долго петляли почти наугад среди каких-то перегородок и сооружений, спотыкаясь о толстые резиновые кабели. Наконец вышли на ярко освещенную площадку… Ух ты! На площадке стоял самолет!… То есть не весь самолет, а часть самолета. Передний салон разрезанного вдоль «ТУ-104»… Но все, как в настоящем самолете: и кресла, и иллюминаторы, и все-все (я ведь летал, знаю). Съемка еще не началась, и пассажиры, и стюардесса, и пилоты спокойно прохаживались вдоль площадки. Возле огромных прожекторов на подставках суетились люди в спецовках. А по рельсам, что тянулись вдоль самолета, парень в клетчатой рубашке медленно двигал тележку, на которой стоял киноаппарат. К аппарату припал мужчина в черном халате.

– Выключить четвертый! – крикнул он, как раз когда мы подходили.

Что-то щелкнуло, и один из прожекторов, что стоял наверху на каком-то мостике, погас…

Ох как тут интересно! Да еще и самолет! (Как будто на студии знали, что я будущий летчик.) И меня охватила волна бурной радости… Все здесь было таким необычным и праздничным, что чувствовали мы себя прямо как на собственных именинах, когда гости уже собрались и садятся за стол. Я не мог устоять на месте от мысли, что сейчас начнется самое интересное – киносъемка.

– Где Вася? – сквозь зубы процедил «Поцелуйте меня, друзья!». – Снова опаздывает?… Ну что ж, сядем и будем его дожидаться. – Он резко опустился на стул, уперся руками в колени и замер с каменным лицом.

Но не прошло и минуты, как на площадку выбежал из темноты запыхавшийся молодой человек в форме летчика:

– Виктор Васильевич, извините! Извините! Часы… стали… Я не виноват… Забыл завести…

«А мои? – вдруг подумал я. – Я ведь тоже не заводил. А надо регулярно заводить… Отец вон каждый день заводит. А то еще сломаются… Нужно завести…»

Я сунул руку в карман…

Мне показалось, что огромный прожектор падает на меня… Я пошатнулся…

Часов в кармане не было!…

Глава X
Где часы? Мы идем в логово врага

– Сейчас начнется! Сейчас начнется! – взволнованно говорит Ява. – А тот длинный, в фуражке, – вылитый Филиппов… Скажи!

– Ява… – говорю я мертвым и каким-то далеким-далеким, будто с другой планеты, голосом.

– А может, это настоящий Филиппов… Вот было бы здорово познакомиться!… Подойти и сказать: «Здрасте, а мы завтра тоже снимаемся… хотим посоветоваться».

– Ява!

– Хлопцы от зависти так и лопнут! – захлебывается Ява. – Вот выпало счастье-то! Вот выпало…

– Ява…

– Я ж тебе говорил, что мы будем артистами… А ты – «летчиком, летчиком»… Как попугай…

Я хватаю его за руку и силой тащу в темноту за перегородку.

– Что такое? – пытается вырваться он.

– Часы…

– А?

– Нету…

– Что?

– Часов нету…

– А где?

– Да были в… кармане. И… и… нету. – Я вывернул карман, хотя в темноте он все равно бы ничего не увидел.

Ява молчит, пораженный.

– А сейчас после съемок найдут хозяина и… – в отчаянии говорю я.

– Это во время драки! Точно! Когда вы по земле катались, они и выпали!… Идем! Мы еще успеем, пока съемки будут…

Я крикнул Вальку.

Он проскользнул между людьми к Вальке, зашептал ей на ухо. Она рот бубликом: «Ох!» – и вмиг они оба уже были возле меня. Мы начали осторожно, чтоб не привлекать внимания, пробираться к выходу. На съемочной площадке царила такая суматоха, что было не до нас. Только какая-то дородная женщина в белом халате заметила наши маневры. Но она поняла их по-своему. Наклонившись к нам, она тихо сказала:

– Вторая дверь налево – женская… Третья – мужская.

Мы смутились, но объяснять ничего не стали.

…Никогда в жизни я так не спешил. Казалось, что я раздвоился: первое «Я» рвалось вперед, а второе «Я» никак не могло угнаться за первым.

В метро по эскалатору вниз мы катились горохом, несмотря на громкое предостережение радиотети: «Бежать по эскалатору запрещается!» А потом на «Арсенальной» – вверх, аж сердце из груди выскакивало.

И на двадцатом троллейбусе хотелось выпрыгнуть и опередить его: так он, казалось, медленно идет…

А по горе мимо церкви Рождества Богородицы бежали так, что пятки касались затылка.

Наконец… Вот оно… Вот это проклятое место!… Все трое мы кинулись на колени и начали ползать на четвереньках. Колючая дереза царапала щеки, лезла в глаза, запутывалась в волосах… Часов не было… Вы можете смеяться, но я даже водил над землей ухом, надеясь услышать тиканье (так саперы водят миноискателем). Тиканья не было. Мне только показалось, что я слышу, как тяжко бьется подо мной гигантское сердце земли. Это глухо билось у меня в груди мое собственное сердце.

– Вот тут ты ему дал подножку… – бормотал, ползая, Ява. – Вот тут вы катились… Здесь ты сидел на нем… Вот тут тебя с него стащили…

Я вдруг сел на землю, почувствовав, как все тело мое стало бессильным и вялым.

– Ява, – тихо сказал я, – они вытащили их из кармана. Когда стаскивали меня за штаны… Точно… Я даже почувствовал тогда чью-то руку в кармане. Но я ничего такого тогда не подумал…

Ява и Валька тоже сели на землю. Мы сидели и молча переглядывались… Час от часу не легче! Если до сегодняшнего дня я был, как говорится, условным вором (так как часов все-таки не крал, хотел вернуть и, главное, мог вернуть), то теперь все было намного сложнее – я не мог вернуть часы. Вот ведь: крал не крал, а из-за меня часов не стало, и по всем законам я за них отвечаю! По всем законам я – вор!

– Идем к Будке! – вскочила с земли Валька.

Я безнадежно вздохнул и с горьким сожалением посмотрел на нее: и что она говорит? Ну мы пойдем, ну мы скажем: «Отдай!», а он только хмыкнет насмешливо: «Знать ничего не знаю!» Поди докажи, что они взяли! Она хочет, чтобы мой заклятый враг, с которым я сегодня так дрался и которого я, по совести сказать, победил, был ко мне добрым и отзывчивым. Вот чудна?я!

– Идем к Будке! – твердо повторила Валька. – Если не хотите, я одна пойду!

– Да что там одна… – буркнул Ява, поднимаясь и бросая взгляд в мою сторону: – Идем…

– А-а… – безнадежно махнул я рукой, но тоже поднялся (еще, чего доброго, подумают, что я боюсь!).

Мы шли по тропке гуськом: впереди Валька (она больше всех верила в успех дела), потом Ява (он старался верить – ради Вальки), а за ним уже я (который совсем не верил).

Мы шли в логово врага… Я чувствовал себя разведчиком, которого забрасывают в немецко-фашистский тыл. Я не боялся, нет, просто не очень хотелось зря получать оплеухи.

– А где он сейчас? Ты знаешь? – спросил Ява у Вальки.

– Наверно, за сараями – там у них штаб… Или на площадке – в футбол играют… Или дома. Я знаю, где он живет, – уверенно сказала Валька.

В «штабе» за сараями ни одного «воина» не было… На площадке тоже.

– Пошли домой к нему! Скажем матери, что мы в милицию заявим, и вообще… За это и в колонию отправить могут! – с жаром сказала Валька.

– Вон он! – воскликнул вдруг Ява.

Из парадного, где жила Валька, вышел Будка. Мы кинулись к нему. А тот и не думал бежать. Мне даже показалось, что, когда он нас увидел, глаза его радостно вспыхнули.

– Где часы? – подскочила к нему Валька.

– Во-первых, где ваше «здрасте»? – с ехидной усмешечкой сказал Будка, – Какие вы невежливые, невоспитанные… Неужели вас мама не учила, как нужно себя вести?

– Ты нам зубы не заговаривай! Где часы? – выставив нижнюю челюсть, грозно сказал Ява.

– Ой, как страшно! Я начну заикаться! Не нужно меня пугать! – издевался Будка.

– Где часы?! – зло повторил Ява.

– Да о каких часах, простите, идет речь? – невинно захлопал глазами Будка.

– О тех самых, которые вы вытащили у него из кармана! – крикнула Валька, ткнув пальцем в мою сторону.

– Позолоченные? С черным циферблатом? Марки «Салют»?

– Так! Так! Так! – воскликнул я радостно.

– Не видал, – вздохнул Будка и сокрушенно покачал головой.

– Ах ты… гад! – крикнула Валька.

– Не кричите на меня… я нервный. На меня даже мама в детстве не кричала.

«Так я и знал! Ну что с него возьмешь?»

– Отдай часы, а то… – Я запнулся, так как сам не знал, что же теперь делать.

– Ах, вы хотите, чтобы вам их принесли на блюдечке с голубой каемкой? А ключ от квартиры вам не нужен? Где деньги лежат…

Он, должно быть, начитался «Золотого теленка» Ильфа и Петрова и корчил из себя Остапа Бендера.

– Ну ничего! – прошипела Валька. – Не хочешь по-хорошему, мы пойдем к твоей матери… В милицию пойдем… Всюду!… Раз ты вор… крадешь… пусть тебя в колонию возьмут! Идем! – кивнула она нам.

– Ах какая ты быстрая! Вор… милиция… колония… Ха! Докажи, что мы у вас что-то брали! Докажи!

– Докажу!

– Ничего ты не докажешь… А вот если б вы не были такими дошлыми, я, может, вам и помог бы… Ведь может оказаться, что я кое-что знаю…

– Что? Что? Что ты знаешь? – спросили мы, запинаясь.

– Во-первых, я точно знаю, что взял не я. Потому что у меня руки… хе-хе-хе… были заняты… Скажешь, нет? – усмехнулся он, глядя на меня.

– Ну? – сказал я, краснея (я вспомнил, как он тюкал меня головой об землю, – руки, вишь, у него были заняты!).

– Но я знаю, кто взял. Один малый… Он не из наших. Случайно тогда был. Это, знаете, чувак правильный… срок уже имел… в тюряге сидел… Так что…

Я не знал, что такое «чувак» и что такое «срок», но я понял: дела плохи; если Будка не брешет, часы попали в руки настоящего вора.

– Ну? – с нетерпением спросил я, ощущая в груди противный холодок.

– Что ты нукаешь? Это такой чувак, что твои часики передавали тебе привет! Но наши хлопцы уважают уголовный кодекс… Кусошников мы сами не любим. И раз уж это случилось на нашей территории, мы решили вмешаться… Но это дело не простое: чувак уже куда-то утащил твои бока (часы то есть)… И нужно серьезно поговорить… Короче, я вас даже искал… и вот только что был у нее. – Он кивнул на Вальку.

– Ну? – (Что же я еще мог сказать?)

– Все наши сегодня будут на стадионе. Сегодня же матч с «Торпедо». Так вот, мы будем ждать вас за полчаса до начала на перекрестке Красноармейской и Жилянской, возле Музкомедии… Два лишних билета для вас есть. А сейчас я тороплюсь… Чао! – И он побежал к воротам.

Мы переглянулись. Все это было неожиданно и странно. Мы ожидали всего, чего угодно, но только не этого… Будка и его компания в роли благородных рыцарей, борцов за справедливость?! Все это было очень похоже на обман. Но для чего им нас обманывать? Ведь в самом деле, доказать, что они взяли часы, мы не могли. И они имели полную возможность их присвоить. Теперь же мы можем свободно заявить в милицию, раз они сами сказали… Значит, Будка правда хочет нам помочь?

На срочном совещании, которое мы провели во дворе, было решено, что я и Ява идем на встречу с врагами к Музкомедии, а Валька бежит на студию и объясняет все Максиму Валерьяновичу, – ведь он даже не знает, куда мы подевались. После этого мы с Явой поехали домой – до матча оставалось еще много времени и можно было пообедать.

Дядя встретил нас веселым возгласом:

– Хлопцы, держитесь, сейчас я вам скажу одну вещь! – Он сиял. – Как вы думаете, куда мы сегодня идем? Не знаете? Так я вам скажу – на фут-бол! «Динамо» (Киев) – «Торпедо» (Москва). Важнейший матч сезона! Решается судьба первенства страны! Я вижу, вы растерялись… Еще бы! В своей Васюковке вы никогда такого в жизни не увидите… Или, может быть, вы недовольны? А? Может, не хотите идти на стадион? А?

– Это для тебя, болельщика, событие! А они нормальные люди, – подала голос из кухни тетя. – Верно я говорю?

– Нормальный человек не может не любить футбол! – отрезал дядя.

– Конечно, мы с радостью… Футбол! Ну да! А как же! – наконец проговорил я, опомнившись.

– Сектор «А»! Лучшие места! – сказал с гордостью дядя, вынимая из кармана билеты.

– Ого! – радостно сказал я.

…И до обеда, и во время обеда, и после обеда я ломал голову, как сделать, чтоб билеты на футбол у нас были, а дяди не было. Насколько билеты нам были нужны (чтоб не зависеть от врагов), настолько дядя был нам не нужен – он мог все только испортить.

Я долго крутился около дяди, как муха вокруг меда. Наконец решился:

– Дядя, вы, пожалуйста, дайте нам билеты, мы раньше пойдем…

– А почему не вместе? – удивился дядя.

– Да… нас ждут… – И я замялся, уставившись глазами в пол.

Дядя окинул нас лукавым взглядом, усмехнулся и подморгнул:

– Та-ак… Ясно. А не рано вы, хлопцы, начали… А?

Мы дипломатично промолчали.

– Что ж… прекрасно. Нате билеты… Только смотрите… там такое творится…