Текст книги "Большая Земля (Фантастический роман)"

Автор книги: Всеволод Валюсинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

6
Manor Street, 15, Chelsea

Пустив машину самым тихим ходом, Эллен медленно подвигалась вдоль Саутуорк-Парка. Чтобы попасть в Финсбери, где она жила, надо было проехать через Сити. Хотя эту часть города Эллен знала хорошо, однако провести машину по многолюдным улицам Сити для нее оказалось делом трудным. Особенно затрудняли ее перекрестки больших улиц. Приходилось внимательно следить за темпом подвижек и путями поворотов. Как настоящий шофер, – она при задержках выставляла наружу руку, сигнализируя едущим сзади.

Она устала. Ее пришибли сегодняшние события. Грохочущий город казался чужим и враждебным.

Достигнув Tooley Street, Эллен прибавила скорость. Она торопилась, сама не зная, куда и зачем. Что она могла сделать?

Дэвис, конечно, арестован. Разве она в состоянии ему чем-нибудь помочь?.. К кому обратиться? Мистер Хойс… Он только обрадуется всей этой истории. Тетушка Гуд… Эллен перебирала в уме всех, к кому она могла бы обратиться за помощью и советом, и пришла неожиданно для себя к выводу, что у нее нет никого, решительно никого близкого, кто мог бы понять и пожалеть ее…

Эта мысль настолько поразила Эллен, что у самого въезда на Лондон-Бридж она остановила мотор и испуганно огляделась по сторонам.

– Так, значит, одна? Одна в целом мире… А Дэвис! Дэвис…

Резким толчком рванулся маленький мотор и, миновав мост, понесся по City Road.

Дэвис и Эллен, Эллен и Дэвис… Их только двое. Весь город, все государство, вся Европа, весь мир, это – враги. Злые враги…

Мотор бешено мчался, резко осаживая на перекрестках, и внезапно заторможенные колеса жалобно стонали на сухом асфальте. Эллен понимала, что она едет с недозволенной скоростью.

Ну что ж! Пусть!

Враги, враги… Все ли враги? А тот негр, который так громко кричал на площади, – разве он тоже враг? Кому враг? Дэвису?

Нет, нет – это все не то… Этот главный враг где-то в другом месте. Его не видно, но присутствие его чувствуется в каждом звуке, на каждом метре пути по City Road, в шуме работы на Айльоф-Догс, в зале ученого общества, где Дэвис читал свой доклад, в самом запахе города. Уличный шум – это не жизненный пульс громадного города, а тот визг, с которым принимают удар ножа свиньи на бойнях Чикаго. Эллен была там однажды.

Да, это очень похоже… А Дэвис работает для того, чтобы стало легче жить.

Он недоволен чем-то. Недовольны и те, кого Эллен видела сегодня на площади. Их так много… А кто же доволен? Кому здесь хорошо?

Серьезно и по-новому Эллен кидала взгляды на роскошные фасады домов Сити. Они холодны, строги. От них теперь зависит судьба Дэвида. Наверно, про кровь этих холодных домов крикнул он тогда на площади. И как было принято это слово! Так думают многие…

А отец! Откуда у него деньги? Никогда она не задумывалась над этим. Кажется, у него есть какие-то акции. Стальные акции каких-то заводов в Шеффильде. Да, да… Но отца никто не считает богатым. Он трудится, он работает.

Эллен старалась вспомнить, сколько отец получает по кафедре и сколько они проживают в год. Ее последняя поездка в Америку… Она припоминала множество вещей, совсем ей не нужных, которые она так часто покупает. Когда ей требуются деньги, стоит лишь подойти к отцу и попросить. Мистер Хойс только спрашивает: «Сколько?» Это так просто! Да, они живут не на жалованье. Акции… За что же он получает деньги? Кто на него работает? Кто на нее работает?

Вот, наконец, Табернакль-стрит, Леонард-стрит. Она дома.

Сдав авто на попечение шофера, Эллен быстро поднялась к себе. Отца дома не было, ее встретили «люди».

– Как только мистер Хойс возвратится, – сказала она, – дайте мне знать.

Она быстро ушла в свою комнату. Не раздеваясь, села на кушетку и замерла. Экзамен? Он казался ей каким-то далеким и ненужным. Взяв все-таки брошенную на столе книгу, она попробовала заставить себя сосредоточиться. Может быть, так скорее пройдет время.

«…нефрит представляет собой плотный, лучистый камень, смешанный отчасти с зернами диопсида и имеющий спутанно-волокнистое строение. Весьма вязок, на ощупь несколько жирен…» Дэвис сейчас, наверное, где-нибудь взаперти. Он ждет, что ему помогут… Кто поможет? Я помогу, да, да… «Цвет его масляно– или луково-зеленый, склоняющийся иногда к белому и серому…» Но что же я могу сделать! Поехать в Скотланд-Ярд… Там меня не примут, а если и примут… Ах, что же делать!..

«Излом занозистый, по составу представляет двойной силикат извести и магнезии… Иногда содержит незначительное количество закиси железа…» Закиси железа…

Книга с шумом полетела на пол. Эллен, вскочив, начала быстро-быстро, ломая пальцы, ходить взад и вперед по комнате.

– Закиси железа! Закиси железа… – громко повторила она несколько раз бессознательно, как будто угрожая кому-то этими словами.

Прошел час. Мистера Хойса все не было. Уже вечерело.

– Надо подождать, – думала Эллен, – нельзя торопиться.

Возможно, Дэвиса попросту выпустят. Ну да, не нужно никому ничего говорить, он, собственно, ничего ужасного не сделал, может быть. Неужели надо съездить к Дэвису на квартиру?

Эллен делает шаг к телефону. Остановилась. Нет, она поедет сама. Сама…

Шофер с поклоном открыл дверцу авто.

– Пэдингтон, Маркет-стрит, 668-24.

Эллен откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Она так устала сегодня. Зачем она едет? Телефон… Но ей так хочется войти в мастерскую Дэвиса, подышать ее воздухом.

Авто быстро мчался по прямым центральным улицам. Вот они уже на аристократической Оксфорд-стрит. Сейчас направо…

А если Дэвис уже дома?! Нет, нет, надо приготовиться к худшему.

Швейцар, знавший Эллен, распахнул дверь. Отказавшись на ходу от услуг лифтера, она почти бегом поднялась на четвертую площадку и в волнении нажала пуговку звонка.

– Нет, мисс. Мистер Дэвис уехал утром и не возвращался.

Старый слуга помог Эллен раздеться.

– Я пройду в его рабочую комнату. Мне нужно дождаться мистера Дэвиса.

– Слушаю, мисс.

Эллен переступила порог так хорошо ей знакомой комнаты с тяжелым чувством. Как пусто здесь без хозяина! Яркая люстра осветила странную обстановку и убранство маленького научного уголка. На первый взгляд все здесь казалось разбросанным в беспорядке. Дэвис запрещал производить уборку в своей лаборатории. Стол был завален пробиркодержателями со множеством стеклянных трубочек. Они светились разноцветными бликами.

Посередине стоял какой-то странный аппарат. Блестело стекло, черный эбонит. Пук проводов из аккумулятора полз по ножкам стола… Угловой столик ломился под тяжестью книг и исписанных тетрадей. На полу валялись обрывки бумаги.

Эллен осторожно пробралась и села в кресло. Это его кресло.

Эта комната – маленький храм, в котором единственный жрец – Дэвис. Отсюда, из этой мастерской, вырвется в мир его могучая мысль, и все пойдет по-новому. Всем, кто был там на площади, станет легче жить. Дэвис этого хочет.

Эллен пришла в голову простая мысль: «Тогда всем хватит угля и хлеба, и…»

Она задумалась и долго сидела неподвижно, подперев рукой подбородок.

Эллен вздрогнула. Старый слуга мягко вошел в комнату с подносом в руках. Он направлялся к винтовой лестнице в углу мастерской.

– Вы куда, Джон?

– Пора кормить животных, мисс. Им полагается пища два раза в день.

– Можно посмотреть?

Старик с минуту колебался. Дэвис строго запретил ему пускать к животным посторонних. Но ведь мисс…

– Да, да… Прошу, мисс, – он пропустил Эллен вперед и, вздохнув, поднялся следом за ней.

В маленькой комнате стояли три клетки. У стены виднелась корзина. Шумел вентилятор. Воздух был чист и свеж.

– Какая прелесть! – воскликнула Эллен, вынув из корзинки маленькую кошечку. – Дайте, Джон, рыбку. Я сама хочу покормить.

– Нет, мисс, эта не кушает. Мистер Дэвис запретил ее кормить. Пищу принимают вот эти две, большие.

– Но как же…

– Ей не требуется. Может жить без еды. Зато вот…

Старик молча пошевелил в воздухе пальцами, изображая маленькие размеры животного.

Эллен никогда не держала Дэзи в руках. Ее охватило странное чувство. Не сон ли все это? Ведь это – не кошка, а игрушечный, может быть, даже заводной котенок из японского магазина.

Неужели она живая?

Большие кошки ласково терлись о ноги старика. Он их вынянчил и называл по именам. Они привыкли к своему сторожу и знали его лучше, чем своего настоящего хозяина. Того они хоть и не боялись, но держали себя с ним сдержанно и серьезно. Он их не кормил. И не ласкал.

Эллен взглянула на часики. Одиннадцать часов. Пора домой.

Вероятно, отец уже поужинал.

Она больше не надеялась, что Дэвис сегодня вернется. Конечно, он арестован, и его не скоро выпустят. Теперь такое тревожное время!

– Если мистер Дэвис возвратится, передайте ему, что я была здесь. Пусть он мне тотчас позвонит.

С тяжелым чувством отправилась Эллен домой по залитым светом улицам. Надо ждать. Ее энергичная, деятельная натура не мирилась с этим.

Мистер Хойс ужинал один у себя в кабинете. Он был в хорошем расположении и ласково взглянул на дочь, когда она вошла.

Ему бросился в глаза ее усталый, раздраженный вид.

– Ну, как твой экзамен?

Эллен молча опустилась на полукруглую софу. Ее губы начинали дрожать. Она боялась заплакать.

– Тебя, вероятно, нельзя поздравить с удачей?

В голосе отца слышалось участие. Да – ее, конечно, нельзя поздравить с удачей… Если б он знал!

– Нет, папа, я сегодня не держала экзамена.

Эллен старалась взять себя в руки, но нервы так напряжены, что она несколько минут сидела молча и почти до крови кусала губы. Сказать или нет? Зачем? Он все равно не поймет.

Она встала и подошла к отцу. Вот он сидит – старый и ласковый. У него акции стальных заводов Шеффильда… Так это он – один из тех врагов, о ком сегодня говорил Дэвис?

– Скажи, папа, – неожиданно спросила она, – мы богаты?

Мистер Хойс не удивился странному вопросу дочери. Он к этому привык. Отрубив кончик сигары затейливой гильотинкой, он раскурил ее, не торопясь, в то время как Эллен стояла перед ним, заложив руки за спину. «Как она похожа на свою мать! – опять подумал он. – Та же манера стоять, та же поза…»

– Как тебе сказать… У людей это не называется богатством. Если мы живем без страха умереть с голоду и не должны себе во многом отказывать, если у тебя есть достаточно на твое приданое…

Эллен нетерпеливо подернула плечами.

– Сколько мы имеем денег?

– Мой профессорский оклад тебе известен. Кроме того, я имею доход от издания моих научных трудов. Скоро выходит вторым изданием «Институт цеховой промышленности среднегерманских городов в пятнадцатом веке». Эта книга даст мне около десяти тысяч. Ну, и еще кое-что есть в банке… Твоя часть тоже там. Ты уже совершеннолетняя и, конечно, можешь распоряжаться этими средствами по своему усмотрению. В завещании твоей матери сказано вполне определенно…

– А что нам дают акции?

– Они приносили хороший, верный доход и были достаточно устойчивы. За прошлый год несколько упали, а теперь… Теперь я не знаю, что будет дальше. Если забастовки не прекратятся, акции могут совсем обесцениться. Производство уже сократилось наполовину. Металлисты собираются примкнуть к забастовавшим углекопам. Текстильщики, химики… Сейчас уже угольщики с континента разгружаются солдатами под охраной морской пехоты. Ожидают выступления железнодорожников…

Эллен спокойно и пристально посмотрела отцу в глаза. Его взгляд стал злым, в голосе слышалось раздражение.

Профессор резко стряхнул с сигары пепел, несмотря на то, что обычно старался его сберечь.

– Сегодня «Таймс» пишет, что в европейских портах рабочие тоже отказываются погружать для нас уголь. Там тоже приходится прибегать к вооруженной, организованной силе. Нигде нет порядка… Я думаю, теперь самое время начать кое с кем разговаривать при помощи бомбовозов, а наши палаты умеют только размахивать рука ми. Запрос такого-то депутата, ответ такого-то министра… Надоело! Пусть лучше спросят мнение заводов Виккерса…

– Спокойной ночи, папа, – сказала Эллен и, не поцеловав отца, повернулась к двери.

Мистер Хойс хотел окликнуть и вернуть ее. Он еще не все сказал, что мучило его последнее время. Ему нужен был молчаливый и соглашающийся со всем слушатель. В нем слишком много накипело!

Но он знал, что Эллен не вернется. Да, у нее такой же характер, как был у его покойной жены. Совсем такой же…

Хойс принялся бродить из угла в угол.

Дня через два Эллен вызвали к телефону.

– Алло! Да, это я, Эллен Хойс…

Она узнала голос старого Джона.

– Извините, мисс, что я осмелился вас беспокоить, но вы просили позвонить, когда мистер Дэвис вернется…

– Он дома?

– Нет. Но я получил от него письмо из Парижа. Он сообщает, что пробудет там неопределенное время, дает указания относительно животных. Кажется, он собирается их перевезти к себе…

– А адрес?

– К сожалению, адреса он не сообщает. Всю корреспонденцию приказывает оставлять пока здесь, на квартире.

– Больше он не пишет ничего?

– Нет, мисс, ничего.

– Спасибо, – беспомощно произнесла Эллен и дрожащей рукой повесила трубку. «Что это значит? О ней ни слова… И как он попал в Париж? – раздумывала Эллен. – Сейчас шесть часов. В это время бывает почта, вечерняя воздушная почта. Джон, вероятно, только что получил это письмо».

Она позвонила.

– Почту еще не приносили?

– Нет, но сейчас должна быть.

Нетерпение возрастало. Эллен почему-то была уверена, что ей должно быть письмо от Дэвиса.

Когда, спустя полчаса, за дверьми раздались шаги горничной, Эллен выбежала навстречу ей. Быстро схватив с темного китайского подноса синий конверт, она распечатала его и подошла к окну.

«Если вы интересуетесь судьбой известного вам лица, приходите завтра ровно в четыре часа дня в Гайд-Парк. Я буду там, где большая аллея Кенсингтонского сада упирается в Серпантин. Я вас знаю и подойду к вам».

Подпись Эллен не могла разобрать. Но, ни минуты не задумываясь, она решила поехать. Конечно, этот человек имеет сведения о Дэвисе. Завтра в четыре!

Квартира Дэвиса в Пэдингтоне находилась недалеко от Гайд-Парка, и Эллен решила сначала зайти посидеть несколько минут в ее любимой комнате лаборатории Дэвиса. Она чувствовала, что свидание в Гайд-Парке принесет ей какие-то важные и, наверно, нехорошие известия. Она хотела сначала приготовиться. Где же сделать это лучше, как не в комнатке на Маркет-стрит?

Старый Джон встретил ее, как всегда, почтительно и приветливо.

– Никаких известий нет, мисс. Писем? Тоже нет.

Эллен опять присутствовала при кормлении животных и нашла, что Дэзи за три дня стала еще меньше.

Время приближалось к четырем. Эллен решила дойти до места свидания пешком. По мере приближения к саду ее все более охватывали робость и беспокойство. На Bayswater Road, несмотря на то, что уже было четыре часа, она замедлила шаг и пошла совсем тихо. Ей хотелось отдалить страшный момент. Жив ли Дэвис? Но ведь письмо… Или он уехал и совсем не вернется?

От нее уехал… От нее! Нет, это невозможно. Тогда почему же он не напишет прямо ей? Причем тут какой-то посторонний человек?!

В Гайд-Парке кишела толпа. То здесь, то там возникали летучие митинги. Избегая давки, Эллен пробралась боковыми аллеями к Кенсингтонскому саду. Она старалась не вслушиваться в речи ораторов, но невольно улавливала обрывки некоторых фраз. «Уголь… уголь… уголь… Транспорты с материка… Союз железнодорожников… Предательство лидеров… Москва… Морская пехота… Льюис-ганы…»

«Что-то плохо, что-то не так, – мелькнуло в сознании Эллен при виде возбужденной толпы. – Где-то – страшный враг. И эти шумящие массы, очевидно, распознали его».

Эллен решительно и быстро пошла по главной аллее. Здесь народу было меньше, но все же почти сплошная толпа преграждала ей путь. Вот оно, назначенное место… Теперь Эллен не только не страшилась встречи с незнакомцем, а, напротив, боялась не найти его. Она опоздала. Может быть, он ушел уже…

– Мисс Эллен Хойс!

Она обернулась. Перед ней стоял невысокий человек с зеленой швейцарской шляпой в руке.

Незнакомец низко поклонился.

– К сожалению, я сейчас лишен возможности представиться вам и назвать свое имя. Это вы скоро узнаете в другом месте. Извините меня также за столь театральную таинственность. Обстоятельства этого требуют, – незнакомец оглянулся. – Однако, здесь неудобно разговаривать. Пройдем немного в сторону.

Он подал Эллен руку. Она не сопротивлялась.

– Ваш друг находится в Лондоне. Он в полной безопасности. Неприятный случай – вы, конечно, знаете, о чем я говорю – ликвидирован, и…

– Он уже вернулся из Парижа?

– Да, вернулся. Но в силу некоторых обстоятельств он лишен возможности писать вам письма и пользоваться телефоном. Поэтому он поручил мне снестись с вами.

Эллен внимательно взглянула в лицо говорившему.

– Да, должен вас предупредить, что и наша встреча здесь, и все то, что вы от меня услышите, требует абсолютной тайны. От этого зависит судьба вашего друга и ваша участь. Можете вы обещать мне полное молчание?

Эллен наклонила голову в знак согласия.

– Итак, мне остается сообщить вам только адрес. Нигде его не записывайте, сохраните в уме… Кстати, письмо вы сожгли?

– Да.

– Прекрасно. Ваш друг находится в Чельси, Манор-стрит, 15. Это не так далеко отсюда.

– Чельси, Манор-стрит, 15, – вполголоса повторила Эллен, – но этого мало. Номер квартиры, или…

– Достаточно. В главном подъезде спросите мистера Томсона. Швейцар предупрежден. Он укажет вам, что надо.

Незнакомец остановился и освободил руку Эллен.

– Больше вы мне ничего не скажете? – спросила она тихо.

– К сожалению, нет. Должен вас еще предупредить, что вам не следует ничего бояться. – Он помолчал и с минуту подумал. – Вам может придти в голову действовать официально… Так лучше этого не делайте. Все равно ничего не выйдет. Вы только повредите этим и себе, и вашему другу, и нам.

Еще раз низко поклонившись, незнакомец скрылся в толпе.

– Манор-стрит, 15, – повторяла про себя Эллен, садясь на скамейку. Она не могла сразу идти.

– Манор-стрит, Чельси… Как он туда попал?

Со скамейки видно было, как по Bayswater Road по направлению к Гайд-Парку пронеслось несколько авто, наполненных полисменами.

Гайд-Парк шумел тысячами голосов.

7
Хайн-озеро

Петька поправился скоро. Его железный, звериный организм выдержал страшную рану, и уже через неделю Иван Петрович снял швы. Приходил следователь. Петька ничего не сказал.

Смотрел враждебно и строго.

– В каком месте было совершено на вас нападение?

– На андозерской дороге.

– Много их было?

– Не знаю. Не считал.

– Вы знаете человека, нанесшего вам удар?

– Не…

– Ну, а лицо его вы заметили?

– Не, много их было…

– Да ведь ударил один!

– Понятно, один. Сбоку подскочил…

Пришлось отступиться. Было, правда, арестовано по подозрению несколько ребят, но за недостатком улик их скоро выпустили.

Прошло недели три. Выписавшись из больницы, Петька сразу отправился в лес. Не взял с собой ни удочек, ни ружья, только провизию. Прожив в закоптелой лесной избушке на каком-то Дыреватом ручье около недели, вернулся в город совсем здоровым. Выпарившись еще хорошенько в бане, первым делом навестил Ивана Петровича.

– Вот, доктор, и я. Совсем оклемал. Бегом только бежать не могу. Колет…

Петька сел на край табуретки у самых дверей. Он всегда в городе, на людях, очень стеснялся и терял свою необыкновенную ловкость и свободу движений, которыми проникнуты были каждый его шаг, каждое движение в лесу.

Доктор в это время обедал. После настойчивых его просьб Петька сел за стол. И по комнате он шел какой-то звериной, крадущейся походкой! Так ходят многие охотники-крестьяне от долгой привычки бродить по почве, заваленной всяким хламом, и по глубоким, выбитым лесным тропам. У Петьки походка выражена была еще ярче потому, что на каждой ноге его недоставало по большому пальцу. Где-то, когда-то отморозил, конечно, тоже в лесу, в погоне за лосем.

– Пойдем, доктор, на Хайн-озеро. Там теперь крупный окунь на коргах должен брать, – глухо сказал Петька, наклоняясь над тарелкой, – а я заряд достал. Большой. Фунта на три.

– Какой заряд?

– Один подпорожский мужик штуки четыре ухоронил в землю. Англичане в девятнадцатом годе в порогах каменья рвали. Ну, а потом, как все побросали, оно и осталось. Целая землянка разных рвотных снарядов была оставлена. Пироксилин, тротил… Все побросали.

– Куда же все девалось?

– Известно куда! Красные еще не пришли, а мужики все растащили да позакапывали. Рыбу рвать в озерах. Очень хорошо.

– И рвали?

– Рвали. И сейчас еще многие рвут. Вредно только это. Озеро портят, весь молодняк пропадает. А мы все-таки попробуем. – Петька лукаво поднял глаза и беззвучно рассмеялся.

Иван Петрович тоже усмехнулся.

– Конечно, свинство это, но… такое большое озеро и притом у тебя только один снаряд. В общем, любопытно. Когда же пойдем? Ты не на работе?

– Не. До зимы без работы. Завод на ремонте. А зимой пойду работать. В пилоставной. Пилье точить. А ты как с больницей?

Петька всегда говорил доктору «ты».

Такой у них уговор был заключен еще года два назад, когда они первый раз вместе заночевали в лесной избушке.

– В больнице мы посменно с Афанасьевой. Она за меня может несколько дней поработать. Вернусь – отработаю. – Доктор выглянул в окно. – Кажется, дождя не предвидится?

– Не, до пятницы погода простоит.

Насчет погоды Петька никогда не ошибался.

– Так приходи, что ли, завтра пораньше. И снаряд не забудь.

Петька надвинул на глаза шапку и ушел. Он никогда не здоровался и не прощался. Даже не оглядывался.

На другой день, едва солнце поднялось над лесом, Иван Петрович и Петька уже шагали глухой, заросшей тропой к Хайн-озеру.

Озеро расположено было километрах в десяти от городка на лесной возвышенности. Тропинка то поднималась в гору, то опускалась на болота. Не раз приходилось, вооружившись палками, пробираться по набросанным и полузатонувшим во мху жердочкам. Десять километров! Доктору всегда казалось, что не меньше двадцати. Длинны эти мужиковские, немеренные километры по топким мхам и густым шалгам…

Оба путешественника были в полном походном снаряжении.

Петька – с неизменной своей берданкой. У доктора – новенькая бескурковка, купленная в госторге. Хотя она имела льежское клеймо и стоила больше ста рублей, боем ее доктор похвалиться не мог. «Так себе, игрушка», – определил Петька.

Переход до Хайн-озера занял около трех часов. Когда внизу сквозь просветы блеснула вода, доктор снял шляпу и остановился.

Но тут же не выдержал и, забыв усталость, бегом, обгоняя Петьку, устремился вниз. Один поворот тропинки, другой и – вот оно, это озеро, даже в этой стране озер не имеющее равных себе по красоте! Только крайний север, покрытый еще свежими следами древних ледников, своеобразный и жестокий во всем, может дать такой образец суровой и задумчивой красоты.

Доктор бывал здесь не раз. И всегда это место производило на него новое, почти потрясающее впечатление. Он видал скалы на Мурмане. Они мрачной стеной, «стамиком», упирались в холодный океан. Он проехал через необъятные тундры Печоры.

Но все это угнетало своим размахом и беспредельностью. Здесь же была воплощенная легенда из старой-престарой сказки.

– А лодки-то и нету! – Петька с недовольным видом окинул взглядом пустой берег. – Придется пешком пазгать к Алексею Иванычу. Давай сначала покурим.

Они сели и свернули цигарки. Доктор всегда в лес брал махорку. Петька же мог курить решительно все. За неимением лучшего, иногда курил мох. Даже когда был табак, он прибавлял к нему мятые прошлогодние осиновые листья. «Так лучше. Скуснее…»

– Кабы вот не идти домой отсюдова, – задумчиво сказал он, глядя на широко раскинувшийся перед ними залив. На другом берегу могучим амфитеатром к самой воде подошел седой лес, уходящий в гору.

– Да… Живет же Алексей Иваныч. А ты бы, доктор, стал здесь жить?

– Не знаю. Здесь сейчас хорошо. Но зимой… Долгая глухая зима, озеро – мертвое, избушку снегом занесет. Зимой не стал бы. А ты отчего не живешь в лесу, если хочется?

– Я не потому. И так в лесу всю зиму прожил. Только на одном месте скучно. А теперь зиму в городе работать буду. На заводе.

– Разве лес не прокормит?

– Не… Куницы мало. Да и так… Собаку тоже лямицкие мужики угонили, сволочь народ! Другой такой не достать собаки. А что белка! Не моя это охота. Ну ее…

До мыска надо было идти километра четыре берегом. Озеро было изборождено бесчисленными заливами-полуостровами с такими узкими перешейками, что непосвященный мог, пройдя километр-другой, оказаться почти на прежнем месте. Петька хорошо знал дорогу. Иногда он сворачивал прочь от берега и лез куда-то в гору. Доктор покорно следовал за ним. Он знал, что сейчас сквозь чащу снова блеснет вода. Это они пересекали гористый перешеек. Кое-где заметны были следы тропинки, но она терялась в клочах и колдобинах.

Алексей Иваныч, древний старик, сторож немногочисленных лодок, жил на острове Медведе. Остров, действительно, походил на медведя благодаря продолговатой темной шапке леса, выходящей прямо из воды. От берега остров отделялся нешироким проливом. Извилистым коридором, как лесной фиорд, он прорезывал лесные массивы. Пролив казался узким, но вся картина была написана такой широкой кистью, что человек, стоящий на острове, был еле виден. Так, червячок какой-то…

– Ивано-о-о-ов! – крикнул Петька, складывая руки рупором.

Но Алексея Иваныча не так легко было разбудить. И спал он почти всегда, когда был дома. Доктор и Петька долго кричали вместе. Курная избушка на острове стояла молча, пригорюнившись. У берега виднелось несколько лодок.

– Стрелить надо.

Петька зарядил свой самопал и несколько раз оглушительно выстрелил. Наконец ветхая дверь избушки со скрипом отворилась (звуки здесь были слышны удивительно далеко), и темная фигура вышла на пригорок. Это был Иванов.

– Ло-о-о-одку дава-а-ай! – наперебой заорали охотники.

Звук долго летит через пролив, поэтому разговор ведется с длинными паузами. Крикнет человек изо всей силы, потом стоит и прислушивается. Ждет, когда смолкнет стоголосое эхо и перестанут отзываться на его крик недобрым хохотом дальние лесные берега.

– Что-о за лю-юди-и?

– Свои-и! Доктор Тума-а-нов!

Темная фигура медленно спустилась к берегу и влезла в одну из лодок. Вслед за тем под мерными всплесками засверкали брызги воды. Это Иванов черпалкой откачивал воду. Все лодки немилосердно протекали и за ночь почти до бортов наполнялись водой. Наконец он тронулся с места.

Широкая, сутулая спина старика не сгибалась. Он греб всем корпусом. Наконец, сильно разогнанная лодка, подскочив носом на прибрежных камнях, остановилась.

– Садитесь, пожалуйте. А я гляжу, гляжу – не могу признать!

Алексей Иваныч говорил густым басом, и голос его напоминал охрипший громкоговоритель.

Лодка легко скользнула обратно к Медведю. Иванов жил одиноко и рад был случаю поговорить с кем-нибудь.

– Х-хы! А я напугался. Кто такой, думаю, палит из ружья на берегу?.. Один я живу на острову, лодки у меня все прибраны, одначе – долго ли до греха! Народ нонче озорной стал… Вот, на той неделе городские мещане лодку топором прирубили. Оставил ее на берегу, а цепью охватил за лесину. Такая сосна! Думаю, не станут дерева валить. А они, видно, подлецы, не могли шкворня достать, у лодки весь нос-то и вырубили… С-сукины дети…

– А сейчас у тебя на острове никого нет?

– Никого. Вчерась городские ребята тоже были. Удили. Сегодня поутру в город смотались. Тоже леший носит всякую шантрапу, прости господи!.. Лодку им давай, спать в избу пихаются, а не доглядишь – сейчас у фатерки все углы на растопку прирубят. Сухая потому что…

– Шабаш! – командует Иванов Петьке.

Весла вынуты, и лодка подходит к «пристани» – полузатонувшей кокоре.

Старик первым делом спросил табаку и с наслаждением, кашляя и отплевываясь, закурил. Многие нищие жили лучше Алексея Иваныча. Все его обязанности состояли в охране нескольких дрянных лодок, за что он получал баснословно ничтожную плату.

Когда-то Алексей Иваныч был не то певчим, не то псаломщиком, живал по разным городам и видывал всякие виды. Родни у него не было, и жил он почти безвыходно на пустынном озере.

Он себя считал чем-то вроде схимника. В городе показывался редко. Иногда выходил за хлебом, когда долго никого не было на озере. Только в самые большие праздники он приодевался и по-своему «гулял»: пел в церкви на клиросе. Пел он по-старинному, густым деревянным басом.

Алексей Иваныч любил приврать и прихвастнуть. Особенно часто он рассказывал о своем близком знакомстве, чуть ли не приятельских отношениях с высокими и знатными лицами, кажется, вплоть до Александра II. Основой всех его фантазий, как уверял какой-то уездный сплетник, был один-единственный случай, когда лет пятьдесят назад Алексей Иваныч, тогда певчий губернского соборного хора, удостоился милостивого внимания проезжего знатного лица. (Дело происходило в губернском доме на панихиде по какой-то приживалке.) «Лицо» обратило внимание на зверский бас Алексея Иваныча и будто бы сказало: «Тебе, Иванов, в Казанском соборе в Питере петь – и то не стыдно. Возьми целковый, выпей». Иванов выпил, но потом, полвека рассказывая об этом случае и каждый раз добавляя новые подробности, дошел до того, что сам стал верить всяким чудесным небылицам, будто бы с ним приключившимся после этого. Но врал он искренне и вдохновенно. Многие знали это и для забавы часто нарочно заводили разговор на чувствительную для Алексея Иваныча тему.

Чай пили за столом, врытым в землю перед избушкой. Иван Петрович смотрел на гладкие дали озера, покрытые мохнатыми шапками лесистых островов. Где-то жалобно стонали гагары.

– Что, Алексей Иваныч, мало народу теперь сюда ходит?

– Народу? Какой нонче народ… Вот раньше, еще до войны, когда ссыльные в городе жили, вот тогда, ой-ой-ой! Наедет их человек двадцать обоего пола, и провизия с собой всякая, и «его же и монаси приемлют» достаточно. Кого тут не было! И евреи, и кавказской нации, и армяне… Другие так до того разговорятся, раскричатся, да заспорят, да такие почнут слова разные говорить, что и не поймешь сразу-то… Только потому и помню, что часто бывали, и то у меня сначала на дощечке было записано. Приедут, песни поют, огонь такой разведут, – ну, думаю, спалят меня со всем островом. Не любил я тоже: песни пели противубожественные… «Перестаньте, – говорю, – на лоне природы хулить господа, зане по делом вашим воздается вам. И господин исправник тоже недавно был и про поведение ваше спрашивал. Что я скажу?» А был один еврей, все меня «пролетарием из попов» звал.

«Ты, – говорит, – пролетарий из попов, не уркай много. А то я, говорит, – сам исправником стану и тебя за твою строптивость – знаешь куда? С лишением прав состояния и ссылкой в места отдаленные». – А мне что! говорю. – Не испугаете, я и так на поселении, а чего дальше здешних мест! Смеются… Или вот еще…