Текст книги "Керченская катастрофа 1942"

Автор книги: Всеволод Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Интересной личностью среди последних защитников оказался Прилежаев Александр Александрович. Находясь в группе последних защитников Центральных каменоломен, он резко отличался от всех. Это был сугубо штатский человек. Родился он в 1899 г. в Новгород-Северском на Украине. В 1925 г. закончил лесной факультет Харьковского сельхозинститута. Перед войной работал в Крыму в институте строительных материалов по редкой специальности – лесопатолог. На Крымском фронте он служил в строительном батальоне 51-й армии помощником командира по материальному обеспечению. В связи с профессией (лесопатолог – это "лесной доктор") он должен был знать хорошо крымские леса. Не с ним ли Парахин И. П. пытался добраться до старокрымских лесов? Из плена Прилежаев не вернулся, в 1944 г. в Симферополе умерла и его мать Мария Ивановна, которая, очевидно, из последних средств носила передачи в тюрьму нашим аджимушкайцам. Говорят, что проживала она на Салгирной улице. Нашлась в г. Орджоникидзе и жена Левицкого, Мария Дмитриевна. По данным Шайдурова С. С., в конце обороны Левицкий В. М. был начальником штаба подземного гарнизона, заместителем Бурмина Г. М. Родился он в 1907 г. в г. Ельце Орловской области.

Долгие годы подполковник Бурмин Г. М. числился без вести пропавшим, только в 1960 г. его жена Татьяна Ивановна получила сообщение из Главного управления кадров Министерства обороны СССР, что Григорий Михайлович был пленен 28 октября 1942 г. в районе Керчи и, находясь в плену, умер 28 ноября 1944 года [246]246
  Справка ГУКа 4/4Р-45986.


[Закрыть]. В каком лагере военнопленных это случилось, неизвестно. Поражает то, что даны конкретные точные даты, взятые из какого-то нам неизвестного документа.

Конкретные данные смерти Парахина И. Л. отсутствуют, но не вызывает сомнения факт, что он был замучен фашистами в Симферополе в начале 1943 г. В 70-х годах его вдова Ирина Сергеевна вместе с детьми на место захоронений узников симферопольской тюрьмы зимы 1943 г. поставила символический памятник.

Многие, очень многие судьбы аджимушкайцев еще остаются неизвестными. Несмотря на свидетельство немецкого "донесения", воспоминания оставшихся в живых аджимушкайцев, у нас нет полной уверенности, что оборона каменоломен закончилась 30–31 октября 1942 г. и что группы под руководством Бурмина Г. М. и Поважного М. Г. были последними. Это сомнение подтверждает, в частности, радиограмма немецкого оккупационного командования в Крыму, в которой говорится, что 14 ноября из пещер Аджимушкая был обстрелян румынский пост. После взрыва пещеры фашистам удалось захватить в плен 20 человек "во главе с их начальником штаба, советским старшим лейтенантом". [247]247
  Эту радиограмму я нашел в бывшем партийном Архиве Крыма, там она числилась под шифром ф. 849, оп. 1, кор. 16, д. 198, л, 7.


[Закрыть]Была ли это группа под руководством начальника штаба Центральных каменоломен старшего лейтенанта Сидорова П. Е., до сих пор остается неизвестно. По данным Шайдурова С. С, Сидоров П. Е. погиб под обвалом от одного из взрывов, произведенного фашистами. А может быть, он тогда не погиб, а просто был отрезан обвалом от основной группы защитников? Этот вопрос и многие подобные вопросы в разросшейся большой теме «Аджимушкай» остаются пока без ответа.

В заключении этой главы я хотел бы написать об одном художественном произведении художника Н. Я. Бута, которое он так и не создал. На картине должны быть изображены последние плененные защитники каменоломен, рядом с ними офицер "СД" с переводчиком и овчаркой. Тема раскрывается как бы через диалог. Фашист спрашивает:

– Кто Вы такие?

– Мы солдаты Крымского фронта.

– Такого давно не существует.

– Зато мы существуем.

Этот сюжет художнику подсказал керченский журналист В. В. Биршерт, который одним из первых написал об этой героической и трагической истории.

Глава 13. Гражданским долгом мобилизованные

В этой главе я расскажу не о военных, а о гражданских людях, которые внесли свой непосредственный вклад в оборону Аджимушкайских каменоломен или помогали подземному гарнизону извне.

Документы и воспоминания участников донесли до нас имена некоторых местных жителей. В первую очередь необходимо назвать двух местных патриотов: рабочего завода имени Войкова Данченко Николая Семеновича и его 17-летнего сына Николая. Отец и сын хорошо знали каменоломни и окрестности города, они постоянно находились при штабе в качестве проводников и советников. Жена Данченко Н. С., Лидия Харлампиевна, в 1965 г. рассказывала мне: "Во время фашистского наступления в 1942 г. я, мой муж, сын Коля и дочь Женя находились в "скале". Муж раньше долго работал в каменоломнях и знал там буквально все. Когда жители стали уходить из "скалы", мы тоже начали собираться. Но пришел комиссар и сказал, что Данченко нужен здесь. Мой муж был инвалидом первой германской войны, и в армию его не брали. А сын Коля уже оделся в военную форму и бегал с винтовкой. Он остался с отцом. Позже, когда по городу гнали пленных, взятых в каменоломнях, я спросила у одного из них: "Знаете ли Вы Николая Данченко?" Он ответил: "Знаем, знаем. Он просил передать, чтобы ему ты принесла поесть". Я несколько раз подходила к каменоломням, но каждый раз меня задерживали фашисты. Они кричали на меня: "Партизанен, партизанен!" и гнали прочь. Потом мне рассказали, что Коля один раз хотел вылезти из большой ямы, но сорвался и сильно разбился о камни. Вскоре он умер. От голода в "скале" умер и мой муж".

В Центральных каменоломнях остались со своими семьями коммунист Селезнев И. Т., работавший перед оккупацией директором консервного завода в Керчи, и Проценко К. Д. Как советники, они также привлекались командованием для организации вылазок, разведки, по хозяйственным вопросам и т. д. [248]248
  Государственный архив Российской Федерации (далее ~ ГАРФ), ф. 7021, оп. 9, д. 38, лл. 4, 5, 43, 115.


[Закрыть]Очевидно, люди сами или по инициативе командования Центральных каменоломен были объявлены и оформлены партизанами, и они составили небольшую партизанскую группу. Этот факт нашел свое отражение в найденных документах, да и оставшиеся в живых участники часто упоминали этих гражданских лиц как партизан. Точно известно, что партизанами были Данченко Н. С. с сыном, Селезнев И. Т., Проценко К. Д., Норбей. Последний был начальником общественного питания керченского военторга. Возможно, что в числе записанных в партизаны были и некоторые другие гражданские лица, например из керченского военторга Степаненко С. И., Терехин И. Т. Видимо, были и другие. Из группы керченского военторга остались в живых Валько Е. Ф. и Харьковская (Мирошниченко) Д. И. Очень ценны воспоминания Ефросиньи Федоровны Валько, жившей после войны в Симферополе. Она рассказывала: "В Центральных каменоломнях я работала на пищеблоке, кормили мы личный состав горячей пищей 1 раз в день. Варили суп с различными крупами и макаронами. Степаненко Сергей Ильич добился приготовления кислого теста, и мы выпекали пышки граммов по 40. Он был кулинар высшей квалификации. Вот эту пышку и суп по 500 гр. выдавали на одного человека. Из-за малого количества воды в начале суп был очень густой, были и жиры, иногда выдавали сельдь 20–30 гр. на человека. Вода лимитировалась только полтора месяца. Во время газовой атаки я чуть не умерла, просила у военных дать мне наган с целью застрелиться. Но обо мне позаботились врачи, сделали несколько уколов и дали камфару в порошке. Стало лучше, позже надо мною дружески смеялись и давали наган, но я уже от него отказывалась. От обвала погиб Терехин Иван Тимофеевич, до войны он был заместителем председателя областного комитета профсоюзов общепита. Постепенно продукты в складе заканчивались, приготовление горячей пищи и лепешек прекратили. Каждому защитнику стали выдавать маленькие продуктовые пайки: 20 гр. крупы, затем 15, наконец, 10 гр., жиров 10–15. Сахара выдавали до самого конца не менее 125 гр. Спустя 3,5 месяца от начала обороны жить стало просто невозможно. Стали есть конину, а потом собак, кошек и крыс. Их расплодилось много, и они были жирные. Мы крыс не ели, ибо не могли поймать. Попросили одного майора, чтобы он наладил нам приспособление для ловли крыс. Он одну из них поймал, но нам не отдал, сказал, что другой раз поймает и отдаст. В сентябре мы решили выходить [249]249
  Когда Валько Е. Ф. стала говорить о пленении на исторической конференции в 1967 г., кто-то из зала ехидно спросил: «А кто Вам разрешил сдаваться в плен?» Она с достоинством ответила: «Никто, мы ведь не были военными и военную присягу не давали».


[Закрыть]. Мы четыре месяца не были на воздухе и не видели света, нам было просто тяжело смотреть. Мы были ходячие скелеты, тогда мне было 32 года, но выглядела я старухой. Нас вышло 6–8 женщин: я, Дора Харьковская, Мария Петрова, медсестра Ася, девушка-фельдшер. Последнюю фамилию забыла. [250]250
  Возможно, здесь речь идет о Плотниковой А. П.


[Закрыть]Куда они делись потом – не знаю. Содержались мы в лагере по ул. Шлагбауманская в Керчи. В этом лагере была большая смертность. В начале декабря 1942 г. меня с Дорой выпустили. Степаненко С. И. (он был с 1909 г. рождения) умер в этом лагере. Его жена Галина Артемьевна живет в Симферополе вместе с дочерью Асей и внуком Андреем". [251]251
  Воспоминания Валько Е. Ф. написаны в 1967 г, и они хранятся в фондах Керченского музея.


[Закрыть]

В Центральных каменоломнях длительное время находились подростки Радченко М. П. и Разогреев М. И., которые также остались в живых. Радченко М. П. до сих пор живет в пос. Аджимушкай. Работники Керченского историко-археологического заповедника и музея часто используют его как экскурсовода по каменоломням. Воспоминания Радченко М. П. отличаются свежестью, знанием многих деталей жизни в каменоломнях. Из подземной крепости он вышел по совету Парахина И. П. в сентябре 1942 г. Михаилу Петровичу Радченко было 14–15 лет, фактически в Керчи это был "второй Володя Дубинин", только он действовал не в конце 1941 г., а в 1942 г. Накануне советского десанта в Керчь в конце 1941 г. Миша подрался с немцем, который обещал его найти и убить. Но Мише повезло: скоро немец удрал со своей частью из города. Боясь расправы, в мае 1942 г. Миша решил остаться в каменоломнях вместе с небольшой группой местных жителей. Видимо, на него повлиял и Коля Данченко, который был старше Миши и уже мобилизовал себя в армию. В каменоломнях над Мишей Радченко взял шефство сержант Александр Неделько, который был у Ягунова П. М. вестовым или посыльным. Личность Неделько для исследователей борьбы в каменоломнях очень интересна, ибо он был близок к руководству и много знал. Его помнила Валько Е. Ф. и сестра Валентины Кохан – Матиевская Галина Андреевна, проживавшая в Керчи. Она рассказывала, что примерно в октябре 1942 г. Неделько пришел к ним на квартиру, адрес ему в каменоломнях сообщила Валя Кохан. Он рассказал ее родственникам о тяжелом положении в каменоломнях. Передвигался он по улицам свободно, очевидно, имел какие-то документы, но затем был арестован. Миша Радченко видел его в плену и даже разговаривал. Выглядел Неделько довольно хорошо, он не был так истошен, как другие аджимушкайцы. В конце войны родственники Кохан В. А. от него получили письмо из действующей армии, он интересовался судьбой Валентины. Судьба его самого осталась неизвестной. По сообщению Радченко И. П., Неделько по специальности был кулинаром и перед войной работал в ресторане крупного города на Украине (Киев, Харьков…). После смерти Ягунова П. М. Неделько был при штабе, участвовал в разных хозяйственных делах, а позже, когда в каменоломнях осталось мало людей, из них вышел. Миша помогал Неделько и другим по хозяйству, позже дежурил около выходов с оружием в руках. Он рассказывает: "В середине сентября, в ночь, я заступил в наряд по охране одного из выходов. Вдруг ко мне подошел старший батальонный комиссар Парахин. Как-то получилось, что он меня еще раньше приметил и уважал. Бурмина я запомнил, но разговаривать не приходилось. Парахин сказал: "Миша, командование решило отправить тебя наверх. Выбирайся из каменоломен и постарайся уйти в партизаны. А мы останемся здесь и будем держаться до конца". Парахин мне дал два пакета сахара и несколько пар дамских чулок. Эти товары были явно из складов военторга и их можно было реализовать на продукты питания в Керчи. Я ему отдал свой карабин. Я вылез из одной из амбразур, прополз мимо окопа, в котором крепко спал один из наших караульщиков-румын. Когда я пришел домой, то мой брат едва узнал меня, а когда узнал, то отшатнулся. Потом он признался, что от меня и моей одежды сильно несло трупным запахом. В каменоломнях к этому запаху мы так привыкли, что его просто не чувствовали". Скоро Мишу арестовали, и он несколько недель сидел в керченской тюрьме. Его мать приняла энергичные меры для спасения сына. Для этого пошли небольшие семейные ценности, помогли знакомые из полиции… Наконец ему сообщили, что фашисты партизаном его не считают и выпустили под подписку и с гарантиями уважаемых местных жителей. После этого много месяцев ему приходилось регулярно отмечаться в полиции. В конце войны Мише в составе армии пришлось повоевать с бандитскими формированиями, получить ранение. Сейчас он продолжает жить в Аджимушкае, имеет детей, внуков и даже правнуков. Недавно, как участнику войны, ему выделили автомашину.

Мише Разогрееву было 11 лет, когда он попал в Центральные каменоломни, здесь от голода умерла его мама, Александра Семеновна, и две сестры – Роза и Оля. Миша вышел и остался жив, после войны он работал шофером керченского автохозяйства.

В Центральных каменоломнях были и другие мирные жители, фамилии которых до нас не дошли. Известно, что при штабе работала машинисткой женщина по имени Елена, у которой в каменоломнях были две дочери – Дина и Оксана, в портновской мастерской работали двое престарелых мужчин, по вероисповеданию иудаисты. В Малых каменоломнях длительное время находились сестры Бурданосовы – Вера и Зина – и еще несколько женщин. Они некоторое время ухаживали за ранеными. В этих же каменоломнях на положении "дочери полка" находилась малолетняя Светлана Тютюнникова, о которой трогательную заботу проявлял Поважный М. Г. Девочка не выдержала лишений и умерла.

Кузьменко Т. С., брошенная фашистами в керченскую тюрьму осенью 1942 года, за оказание помощи советским военнопленным, в своих воспоминаниях сообщает интересные сведения об одном юном бойце подземного гарнизона. "В керченской тюрьме содержался мальчик. Ему было 12–13 лет, имени его никто не знал. Он был замкнут, недоверчив. Говорили, что он был схвачен в каменоломнях осенью 1942 г. Взрослые делились с ним своими скромными передачами. Я тоже стала украдкой передавать ему то лепешку, то пирожок. Постепенно ребенок оттаял, и как-то удалось с ним поговорить. В катакомбах он остался один. Когда туда спустились фашисты, то он сумел спрятаться, сжавшись в комочек. А когда они ушли, он остался один на один с холодом, голодом, мраком, мертвецами. У него был короб спичек и свечка. Днем он жался ближе к выходу, отыскивая корешки, сухой мох. А ночью тоже далеко заходить боялся, зажигал свечку. Вот по бликам свечи его и обнаружили враги. Он угрюмо смотрел на всех и молчал. Фашисты поверили, что мальчик тронулся умом. Такие переживания и не всякому взрослому под силу. А тут ребенок. В действительности он молчал потому, что боялся выдать своих родителей. Бедный ребенок не знал, что их уже нет в живых. Когда отступала наша армия, мальчик решил воевать. Увязался за солдатами, сказал, что родителей нет. Никто, конечно, не мог бросить осиротевшего ребенка. Вошли в катакомбы и его взяли с собой. Он счел себя военнообязанным. До конца был с военными, не дал себе права уйти. И как солдат советской армии, боясь погубить родителей, скрыл свое имя. Солдатом считал он себя серьезно. Верил, что и все так считают, что фашисты держат его в тюрьме как солдата несдавшегося подземного гарнизона. И погиб он как солдат, маленький советский солдат, керченский Гаврош. В камере сидело до 40 человек женщин, мужчин, детей. В апреле 1943 г. все обитатели этой камеры были расстреляны. В их числе маленький стойкий солдат. Погиб он гордо, мужественно, как взрослый, не склонив головы, не уступив фашистам ни в чем".

Рассказ Кузьменко Т. С. подтверждается архивными документами. В одном из актов чрезвычайно государственной комиссии говорится, что мальчик из каменоломен довольно долго содержался в камере керченской тюрьмы, а затем был расстрелян. В документе даже есть его фамилия – Авалиев. При этом следует сказать, что ни Кузьменко Т. С, ни архивные документы не называют каменоломен. Авалиев мог находиться не обязательно в Аджимушкайских каменоломнях. Он мог попасть в тюрьму из Булганакских каменоломен, известно ведь, что здесь при комиссаре Гогигидзе В. С. находились 2 подростка. Судя по всему, и особенно по фамилии, этот мальчик был крымчак. Это была очень небольшая этнографическая группа, язык которой относился к тюркской группе. Верующие крымчаки были иудаисты. Два портных в Центральных каменоломнях, о которых я уже рассказывал, тоже были крымчаками. В конце 1941 г. (при первой оккупации Керчи) фашистские изверги расстреляли всех евреев в Багеровском рву. Свою преступную деятельность они продолжили и в отношении караимов (тоже иудаистов) и крымчаков. Ныне крымчаки живут в Крыму и на Украине, говорят по-русски. В 1959 г. их насчитывалось всего 1,5 тыс. человек. [252]252
  Советская Историческая энциклопедия. Т. 8, М.: 1965, с. 209.


[Закрыть]

При оставлении города в мае 1942 г. советские и партийные органы Керчи не сумели организовать здесь партизанское движение и подполье. Патриотические группы из местного населения, а позже и партизанские отряды во вторую оккупацию Керчи возникали, можно сказать, стихийно, по инициативе советских людей-патриотов. Уже в первый год изучения истории обороны каменоломен я узнал, что командование Центральных каменоломен пыталось организовать в Керчи подполье.

Такие желания и деятельность были вполне понятны. Я узнал, что в Волгограде проживает Гринев Григорий (по документам Тимофей) Платонович, который был, якобы, командованием Центральных каменоломен послан в Керчь для организации подполья. Эти сведения меня так взволновали, что я при первой же возможности поехал в Волгоград и нашел Гринева, который жил в одном из поселков города с семьей в своем доме. Гринев родился 21.01.1915 г. в г. Смоленске, в г. Белый закончил строительный техникум, с 1936 г. был членом ВКП(б), с 30-х гг. работал на строительстве завода им. Войкова в Керчи. В мае 1942 г. был инспектором политического управления Крымского фронта по кадрам 51-й армии. При первой же встрече я понял, что этот человек болен психически. Часто он противоречил своему же рассказу, очень болезненно реагировал, когда я его спрашивал о деталях борьбы и жизни в каменоломнях. У меня возникла даже мысль, что он там не был. Во время разговора у него вдруг наступил "стопор", которого у других людей я никогда не видел. На полуслове он замер, застыл, ни один мускул его тела или лица не дрогнул, взгляд остановился и был как у покойника. Продолжалось это состояние 5–7 минут, затем он внезапно "включился" и продолжал беседу, как будто бы ничего не произошло. Видимо, он даже не ощутил своего состояния при этом. Я испугался и не стал его ничего спрашивать, беседу продолжили на следующий день. Тогда он сказал, что в его "рассказе надо бы кое-что изменить". Но что конкретно, не сказал. Я записал подробно его воспоминания, дал ему прочитать и подписаться. Если формулировать кратко, то он сообщил мне следующее: "Вопрос об организации подполья в Керчи возник по инициативе командования подземного гарнизона, никаких указаний на этот счет мы сверху не получали, да и не могли получить. В самом начале для организации подполья в Керчь был послан один из работников штаба полковник Никифоров Павел, которому удалось легализироваться в городе и поступить на работу. Меня готовили к выходу около двух месяцев.

Выбор пал на меня потому, что меня знал Парахин И. П., и к тому же я хорошо знал Крымский полуостров, ибо раньше работал в Керчи. Меня готовили серьезно, и я в середине июля добрался до Керчи и там в установленном месте встретил Никифорова. В это время мне были сделаны документы на Петренко Григория Васильевича, с этого времени я стал Григорием и к этому имени привык. Но, к сожалению, работать с Никифоровым не пришлось, так он вскоре был арестован по доносу предателя. В нашу группу входили лейтенант Кузнецов (мой связной), врач Андреева, из местных жителей – Воловик, Шклярук, девушки Чиж и Минераки. К группе был близок врач местной больницы Стрижевский Г. С. со своим сыном Алексеем и некоторые другие. Близка к нашей группе была Черникова Л. А., которая работала на бирже. Нашей группе удалось взорвать эшелон с боеприпасами и продовольствием в морском порту, устроить крушение поезда на железнодорожной станции, кроме того, мы выпускали листовки, переправляли на Тамань наших военнопленных. Группа существовала до августа 1943 г., а затем была почти в полном составе схвачена и расстреляна гитлеровцами. Удалось избежать ареста мне и Андреевой, которая еще до провала была отправлена через Керченский пролив с ценными сведениями. О дальнейшей судьбе ее я ничего не знаю".

После этого я поехал в Симферополь, надо было проконсультироваться с заведующим партийным архивом Крыма Кондрановым И. П. Он знал о Гриневе и отнесся к его воспоминаниям настороженно. Кондранов И. П. рассказал, что в 1964 г. Гринев был в Керчи, находил своих знакомых и советовал им свидетельствовать, что в 1942–43 гг. он в Керчи возглавлял подполье. Такое поведение Гринева стало известно компетентным органам. Как подозрительный человек, он был задержан. По этому делу сотрудники Комитета государственной безопасности Крыма занялись расследованием патриотической деятельности этой подпольной группы в Керчи. Они установили, что такая группа действительно существовала, Гринев Г. П. в ней являлся активным членом, но руководителем, вероятно, был Алексей Стрижевский, сын врача. [253]253
  В одном из поселков Керчи в честь Г. С. и А. Г. Стрижевских назвала улица.


[Закрыть]Вся группа, за исключением Гринева Г. П., была расстреляна фашистами осенью 1943 г. О том, что крымские чекисты сделали вывод о руководстве подпольем не Гринева, а младшего Стрижевского, мне с обидой говорил сам Григорий Платонович. Он считал, что его не признали руководителем подполья из-за места проживания его в Волгограде. «Им нужен свой, лучше из Керчи, вот меня, как руководителя, и оттеснили».

Всякие воспоминания отличаются субъективностью, а здесь мы встретились с рассказом еще нездорового психически человека. Но поражает то, что многое из того, что рассказывал Гринев, было в действительности. Списки расстрелянных в 1943 г., которых упоминает Гринев, подтверждены архивными документами. Это были Шклярук В. Ф., Чиж Софья, Клаконос Тамара, Минераки Елена, Воловик И. А., Черникова Л. А. [254]254
  ГАРФ, ф. 7021, оп. 9, д. 38, лл. 77, 78.


[Закрыть]Кроме этих людей, Гринев Г. П. работникам Керченского музея называл в группе подпольщиков врачей керченской больницы Асеева И. В., Щукевич В. И., Шмуклера М. И. Я изучил в архиве личные дела врача I ранга Асеева Ивана Васильевича (родился в Курске в 1893 г.). Он был главным врачом 170-го полевого подвижного госпиталя и попал в плен во время газовой атаки в Центральных каменоломнях. 10.09.1942 г. из лагеря военнопленных он был взят на поруки старостой деревни Мама-Русская с другим врачом-хирургом Щукевичем В. И. и после этого стал работать в керченской больнице. В своей биографии, где подробно говорится о плене, он ничего не сообщает о подпольной работе. [255]255
  ЦАМО РФ, личное дело Асеева И. В.


[Закрыть]А с врачом Шмуклером М. И. я встречался лично в г. Волховстрое, где он работал в 60-х гг. ведущим гинекологом. Ему я рассказал о подполье, но он о нем ничего не знал. Значит, о врачах Гринев Г П. придумал, сделал он это, возможно, не сознательно, а из-за болезненного состояния. А теперь остановимся на «главной фигуре подполья» полковнике Павле Никифорове. В Центральных каменоломнях полковников, кроме Ягунова П. М. и Верушкина Ф. А., больше не было. Звание полковника уже говорило о том, что этот человек должен быть пожилой, а такого вряд ли послали бы на подпольную работу в самом начале. Возможно, в больной голове Гринева что-то перепуталось. Дело в том, что в Центральных каменоломнях среди руководства была такая фамилия. Им был младший лейтенант государственной безопасности Никифоров Михаил Никифорович, который одно время был оперативным уполномоченным особого отдела при 1-м запасном полку, его хорошо знал Ильясов С. Ф. Никифоров М. Н. родился 24.01.1913 г. в д. Вяльчино Тихвинского района Ленинградской области. Перед немецким наступлением был старшим оперуполномоченным особого отдела НКВД 276-й стрелковой дивизии. В Ленинграде я нашел его жену Вовденко Елену Владимировну, а в д. Вяльчино – сестру Пасынкову Анну Никифоровну. Ильясов С. Ф. также сообщил, что Никифоров вышел из каменоломен в сентябре, скрывался в Керчи, но был арестован. В ночь с 16 на 17 ноября его поместили в одну камеру с последними аджимушкайцами, а 19 ноября куда-то увели. Мог ли Гринев Г. П. из-за своей болезни что-то перепутать и принять младшего лейтенанта за полковника? Конечно, мог.

Кстати, в то время воинские звания с приставкой "государственной безопасности" котировались куда выше обыкновенного командирского звания.

Вопрос о создании подполья в Керчи по инициативе командования Центральных каменоломен до сих пор не выяснен. Он как бы висит в воздухе и ждет нового пытливого исследователя.

В мае 1967 г., когда я выступал с одним из докладов на конференции в Керчи, посвященной 25-летию начала обороны Аджимушкайских каменоломен, мне казалось, что я много поработал в архивах и достаточно глубоко вошел в тему. В первый же день приезда на конференцию при устройстве в гостиницу я обратил внимание на женщину лет за 40, которая крутилась среди участников обороны подземной крепости. Она была небольшого роста, худощавая, в платье явно не со своего плеча. Фигура ее была гибкая, даже какая-то вертлявая, постоянно мечущаяся от одной группы участников к другой. Со всеми она громко и экспансивно разговаривала, с некоторыми при встрече целовалась, называя своих знакомых по именам. Скоро, уже на конференции, меня с ней познакомили и представили как Февралину Георгиевну Гранковскую, местного краеведа, много знающего о войне, оккупации и подполье [256]256
  Ф. Г. Гранковскую в Керчи знали все. Некоторые ее хвалили, другие ругали, но большинство ее считало просто чудачкой, этакой «городской сумасшедшей». Ее имя «Февралина» не должно удивлять. В 20–30 гг. в семьях (особенно коммунистов) было принято младенцам давать политизированные имена. Распространенным именем была «Октябрина» в честь Октябрьской революции 1917 г., а Февралина была названа в честь Февральской. Позже, когда я с Февралиной Георгиевной познакомился ближе, она рассказала о своей семье. Оказывается, она была потомком незаконнорожденной ветви рода графов Перовских. С прабабушкой Февралины произошла такая история. Она служила в крымском имении родителей Софьи Перовской, известной народоволки. От связи с братом Софьи и прабабушки Февралины родилась дочь. Этот случайный отпрыск Перовские не признавали, но незаконная дочь графов гордилась своим происхождением и после своей смерти завещала родственникам себя кремировать, а пепел развеять над могилами Перовских. Эту семейную легенду проверить трудно, но отец Февралины Георгий Гранковский своим экстремизмом очень был похож на свою двоюродную бабушку Софью Перовскую. С детства он воспитывался в революционной среде. Близкие ему супруги Д. К. и М. И. Гойты активно участвовали в революции 1905 г. Из документов партийного архива Крыма известно, что Гойты готовили побег из тюрьмы мятежного лейтенанта Шмидта П. П., но тот отказался от побега, ибо революционерам надо было убить часового. Интересно, что Гойты в 20–30 годы жили в Керчи и оказывали сильное влияние на Февралину. Они для нее были почти родственниками, всю жизнь она их просто называла «дедушка» и «бабушка». Во время войны Гойты были расстреляны как подпольщики. Боевая деятельность Георгия Гранковского активно развернулась в годы революции 1917 г. и во время Гражданской войны. В 1919 г. он вошел в группу боевиков особого отряда Камо (Тер-Петросяна С. А.), которая действовала в тылу белых под Курском и Орлом, а затем на Южном фронте. Февралина мне рассказывала, что этот отряд реквизировал у белого военного казначейства пуд золота, но об этом «не принято, да и нельзя до сих пор писать». В 20-е гг. Г. Гранковский был в Керчи на партийно-хозяйственной работе, но в 30-е годы заболел и скончался в 1941 г. в Симферополе в психиатрической больнице незадолго до прихода в город фашистов. В мае 1942 г. Февралина с матерью была эвакуирована с работниками городского исполкома из Керчи на Кавказ. Они не отрывались от исполкомовской группы и поэтому возвратились в Керчь сразу же после освобождения города в апреле 1944 г. В это время военные и местные власти стали формировать отряд из местной молодежи по разминированию города и его окрестностей. Почти 4 года войны керченская земля нашпиговывалась взрывчатыми предметами. Февралина смело и энергично взялась за это опасное дело, возглавив отряд (роту) из добровольцев. Во время работ были жертвы, сама Февралина получила тяжелую контузию. Кроме разминирования, хоронили останки погибших, собирали орудие, вещи и главное – документы, которые сдавали «куда надо». Вот в это время Февралина и поняла ценность найденных документов. Позже Февралина работала в доме пионеров, на туристской базе, в профсоюзных организациях. Эта деятельность стимулировала ее на поисковую работу, которую она вела исключительно «для души», не стремясь результаты поисков опубликовать или получить от них какую-нибудь материальную выгоду. Поиск ее сочетался с помощью участникам войны, подпольщикам, партизанам, сиротам, вдовам и старикам, оставшимся после войны без помощи и опеки. Для решения этих вопросов она смело шла в военкомат, собес, исполком или горком партии. Все это она делала не совсем грамотно и логично, но доводы ее чиновникам приходилось выслушивать и удовлетворять ходатайства. Февралина свои хлопоты доводила обычно до конца, при бюрократической волоките и нежелании помочь жаловалась и вообще «поднимала шум». Так что чиновники ее немного побаивались и уважали. Сама она жила очень скромно, даже бедно, питалась и одевалась кое-как. Будучи очень открытой и доброй, она щедро делилась со многими результатами своих изысканий, но речь ее была настолько сбивчивой, отвлекающейся, нелогичной, что собеседник многого просто не понимал и терял интерес к рассказу. Показывала Февралина мне и свои архивные записи. Это были какие-то выписки из документов без названий, часто без дат и, конечно, без указаний архивных шифров. Эти наскоро и небрежно написанные тексты невозможно было понять, не говоря уже об использовании. Несмотря на странности характера, Февралина Григорьевна вырастила дочь Валентину, сумела дать ей высшее образование. Валя позже вышла замуж за своего одноклассника, который, отслужив в армии, закончил Институт международных отношений и стал дипломатом. Дочь с мужем пыталась переселить Февралину в Москву, но она там не прижилась и возвратилась в Керчь, где продолжала свои дела и поиски. В конце жизни Февралину все больше и больше одолевала нервная, скорее, даже психическая болезнь. Умерла она 19.01.2004 г. Керчь потеряла интересного, хотя и непростого, не всем удобного человека. Она много сделала для изучения «Керчи военной». Кстати, в одноименной книге, выпущенной музеем, о ней нет ни одного доброго слова. Как же мы не знаем и не оцениваем «своих героев»! Правильно звучит евангельское изречение, «что нет пророка в своем Отечестве».


[Закрыть]. Однако серьезного разговора не получилось: нам постоянно мешали, была общая взбудораженность и усталость. При разговоре с Февралиной я посетовал, что вопрос связи подполья Керчи с подземным гарнизоном остается неисследованным. В ответ получил упрек, что я просто об этом ничего не знаю. В ответ на этот упрек я сказал, что по этому вопросу нет документов и вообще связь подполья с каменоломнями сомнительна. И тут из Февралины «забил фонтан» сенсационных сведений, в которые невозможно было поверить. Она с воодушевлением мне стала рассказывать о советской разведчице-радистке, которая была связана с каменоломнями, о вызове самолета, который должен был вывезти представителей окруженного подземного гарнизона на Большую землю, о группе керченской молодежи, которая помогала продуктами защитникам каменоломен и многое другое. От этой информации у меня «голова пошла кругом». Я спросил свою собеседницу: «Если это правда, где же хранятся документы об этом?» Ответ меня обескуражил: «Где надо, там они и хранятся». Все это напоминало расхожую фразу советских времен: «Сообщить или пойти туда, куда надо». На этом мы и расстались примерно на год, не понравившись друг другу.

Позже, во время приездов в Керчь, я постепенно сошелся с Февралиной и даже подружился. Она охотно участвовала в наших рейдах под землей, участвовала в раскопках. Многочисленные, но сбивчивые ее рассказы "крутились" вокруг керченского подполья, советской и немецкой разведки и контрразведки. Эти ее рассказы были наполнены загадками и приключениями и уже поэтому казались невероятными, авантюрными. С ее слов можно было сделать вывод, что все население Керчи во время войны участвовало в работе всех этих органов. Я все внимательно слушал и… продолжал не верить.

Как-то, работая в Керченском музее, заведующая фондами Виктория Николаевна Боровкова показала мне документы времен фашистской оккупации. Оказывается, при фашистах Керченский музей работал как просветительное учреждение, во главе его стоял немецкий агент разведки, работавший здесь до войны фотографом. В экспозиции музея был выставлен древний меч со знаком свастики. Немцы этим экспонатом очень гордились, ибо он, якобы, доказывал, что в Крыму когда-то жили "арийцы" – "древние предки" германцев. Правда, скоро союзники-румыны украли этот экспонат, и заведующий вынужден был оправдываться. Во время этой работы мы разговорились с Викторией Николаевной о керченском подполье. Она мне сказала: "Вы напрасно игнорируете рассказы Гранковской, она много рассказывает правды, только все это надо проверять по архивным документам". Благодаря этому совету я добрался до нового драматического поворота истории обороны каменоломен и особенно подполья. Исследования получили как бы "второе дыхание". Через редакцию журнала "Вокруг света" мне удалось получить разрешение работать в двух ведомственных архивах Москвы и Симферополя. В Москве мне дали возможность ознакомиться с делом секретного сотрудника (точнее сотрудницы) – радистки Дудник Евгении Денисовны. Родилась она 27 января 1923 г. в селе Емчина Мироновского района Киевской области, окончила девять классов и курсы радистов. Из служебной характеристики: "Дудник Е. политически грамотная, энергичная, развитая. Она предана партии и советскому народу. Имеет хорошую подготовку по радиоделу, ее можно использовать в качестве радистки в тылу врага… С 7 апреля 1942 г. начала непосредственную подготовку к выполнению задания и в течение месяца уже была готова выполнять свою миссию. Поведение ее за это время было исключительно хорошее, она всегда была скромной и культурной девушкой как в своей работе, так и в быту".

А вот документ, наскоро написанный на листочке бумаги:

Приказ "Тоне" и "Сергею". Задача: Вы остаетесь в г. Керчи для работы. Давать сведения о противнике. Связь. Для связи придаю вам р/с "Север" с питанием. Связь держите по расписанию.15.05.1942 г. Две плохоразборчивые подписи.

Кто такой "Сергей"? В Керчи общепринято считать, что им был Сергей Бобошин, входивший в группу Дудник Е. Д., зверски замученный фашистами. Но этот приказ вызывает некоторое сомнение в том, что "Сергей" – это Бобошин. Дело в том, что подпись "Сергея", хотя и плохоразборчивая, но она явно не Бобошин, ее можно прочитать скорее всего как "Волков". Но человека с такой фамилией, к сожалению, в группе Дудник Е. Д. не обнаружено.

В Керчи еще шли бои, а группа Дудник уже стала передавать ценную разведывательную информацию. Позже, по приказу советского командования, Дудник привлекла к разведывательной работе родственников и знакомых, которые собирали разведывательные сведения не только о фашистском гарнизоне Керчи, но и о частях противника, расположенных на удалении от города. В результате деятельности Дудник и ее товарищей командование 47-й армии получало довольно большую объективную информацию о деятельности и планах фашистского руководства в районе Керчи.