Текст книги "Керченская катастрофа 1942"

Автор книги: Всеволод Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

Глава 12. Финал трагедии

В начале сентября 1942 г., когда части 47-й армии вынуждены были отойти с Таманского полуострова на Кавказ, у защитников каменоломен уже не было надежды на скорую высадку десанта советских войск в Крыму. Это было самое тяжелое время, резко усилилась смертность от голода, болезней и ран. Командование Центральных каменоломен приняло решение выходить на поверхность мелкими группами и пытаться связаться с подпольщиками и партизанами. Уйти от истощения, конечно, могли не все. Именно к этому времени гитлеровское командование, стремясь закончить многомесячную безрезультатную для него осаду подземной крепости, решило уничтожить последних защитников Центральных каменоломен одним мощным взрывом. К этому фашисты готовились несколько недель. Они планировали одновременным взрывом нескольких больших зарядов, расположенных в линию, рассечь Центральные каменоломни на две части, а затем их уничтожить в отдельности. Такой взрыв был произведен в конце сентября. Следы его и сейчас хорошо видны на плане Центральных каменоломен, созданным Прониным К. К. Правда, несмотря на значительную подготовку, не удалось рассечь подземный гарнизон. В западной части завала все равно сохранились подземные проходы. Но все же после гигантского взрыва организованное сопротивление у всех выходов Центральных каменоломен осуществлять уже было некому. Оставшиеся в живых участники обороны ушли в дальние районы каменоломен, где продолжали оборонять глухие участки штолен.

Постепенно вымер госпиталь вместе с обслуживающим персоналом. Для похорон, даже самых примитивных, у оставшихся защитников уже не было сил. Вот этот госпиталь и увидел И. Сельвинский со своими спутниками в ноябре 1943 г. Было ли у кого-нибудь из последней группы желание сдаться на милость противнику? Очевидно, было. Бурмин Г. М. лично расстрелял одного из захотевших этот выход, хотя этот бедолага имел большие заслуги при защите каменоломен. Причем, это было сделано демонстративно: никто не должен думать о добровольной сдаче в плен. "Смерть, но не плен" – это был почти афоризм многих политбесед того времени. Конечно, это было жестоко, но вполне последовательно, в духе тех требований высшего руководства. Прочитав множество книг и документов времен войны, я пришел к выводу, что минувшую войну наш народ выиграл благодаря исключительной жесткости требований со стороны командования всех степеней, переходившей очень часто в обычную жестокость. Считалось, что это было оправдано, ибо наш народ вел справедливую войну, а фашисты и их союзники, наоборот, вели войну захватническую и несправедливую. Жесткость и жестокость в наших Вооруженных силах часто вела к большим потерям и к крайнему напряжению физических и моральных сил народа, что имело (и имеет) тяжелые последствия в дальнейшей его судьбе и развитии. Так что мне не хочется ругать или хвалить Бурмина Г. М. Так было. В подобных случаях есть хорошая житейская формула: "Бог его рассудит".

Оставшиеся в живых участники о желании спасти себя через плен никогда не говорили, но в личных беседах, а особенно за столом "с рюмкой чая", можно было от них кое-что узнать. Что-то можно найти и в написанных воспоминаниях, хранящихся в фондах Керченского музея. В этом плане особенно интересен текст воспоминаний Воинова Петра Сергеевича, родившегося 26.06.1921 г. в г. Канаш Чувашии. В Центральных каменоломнях он был лейтенантом, командиром особой группы, попал в плен в октябре. После войны он работал учителем музыки в г. Кизляре Дагестана. В воспоминаниях, написанных в 1970 г., он сообщает: "В каменоломнях были предатели, которые сами хотели сдаться в плен и сдать командиров. Они создали группу.

В каменоломнях завязалась схватка. Несколько человек из их группы были убиты и 2 схвачены и доставлены в штаб. Предателей расстреляли. Командиром нашей группы был майор, вскоре он погиб после уничтожения этой группы". Эти воспоминания ценны тем, что говорят о деятельности особого отдела в каменоломнях, о котором почти ничего не известно. Правда, об этом есть сведения в немецком "донесении": "В каждом из 3-х батальонов, кроме командира и политического руководителя, был один сотрудник НКВД, всего НКВД там представлено в общем 6-ю человеками. В их обязанность входило пресекать и выносить приговоры дезертирам и за другие преступления и происшествия. Расстрелы за дезертирство командиры батальонов производили собственной властью… По этим причинам в Центральных каменоломнях было расстреляно 20 офицеров, политруков, комиссаров и т. д., 5 человек приговорены к смерти за воровство… 10 человек было расстреляно в Малых каменоломнях за нарушение дисциплины". Впрочем, в конце этого "донесения" в общем подсчете потерь защитников каменоломен количество расстрелянных определялось округленно – в 100 человек.

Как в Центральных, так и в Малых каменоломнях, последние группы защитников были ликвидированы почти одновременно в последних числах октября 1942 г.

Из объяснительной записки Поважного М. Г., которую он писал после освобождения из плена в 1945 г., известно, что к концу октября в Малых каменоломнях оставалось семь человек. Это был сам Поважный М. Г., Шкода В. П., Дрикер Б. А., Шевченко Н., Ильясов С. Ф., медсестры Хамцова Л. Ф., Гаврилюкова З. В. Этих же людей называет в своих воспоминаниях и Ильясов С. Ф. Салях Фаррахович (Николай Федорович), по национальности татарин, родился в 1910 году в Башкирской АССР Буздяковском районе в деревне М. Устюбе. Семья была довольно культурная, родители мечтали, чтобы он закончил медресе, но с победой Советской власти эту мечту им пришлось оставить. Салях Фаррахович закончил техникум, перед войной работал по специальности в Севастополе. В связи с мобилизацией в 1941 г. попал в 1-й запасной полк, где все время исполнял должность писаря. Воспоминания Поважного и Ильясова о борьбе и жизни в Малых каменоломнях в основном совпадают, но у Ильясова они изложены более последовательно, полно и грамотно, поэтому я их здесь в основном и буду приводить. "С вечера 29 октября я стоял на посту у главного нашего входа. Утром из нашего расположения подошла медсестра Лида Хамцова собрать дровишек для приготовления чая и скромного завтрака. Фашисты еще в мае пытались завалить выходы в каменоломни разным хламом, в том числе и деревянными деталями домов и мебелью жителей пос. Аджимушкай. Так что этими "подарками" мы постоянно пользовались. В это время мы услышали топот и увидели фашистов, которые стали заходить под землю. Их вел предатель из нашей группы, который еще раньше сдался в плен. Мы стали уходить в темноту, и я стал отстреливаться из револьвера, который у меня был. Фашисты (это были румыны) имели мощные фонари, они часто стреляли в темноту, а в закоулки и боковые проходы бросали гранаты. Скоро нас обнаружили и стали избивать, затем стали меня связывать по рукам. При этом я чувствовал, как у румына дрожали от страха руки. Затем они привязали ко мне веревку и стали толкать меня впереди себя, приказали вести их к штабу. Там они пленили Зину Гаврилюкову и Николая Шевченко. А Поважный, Шкода и Дрикер спрятались, и румыны, не заметив их, прошли мимо. Их пленили на следующий день во время нового прочеса уже с помощью собак-овчарок". Обладая прекрасной памятью и думая о будущем, Салях Фаррахович еще в плену на тонких листках курительной бумаги (во время войны выдавались солдатам вместе с табачным довольствием в виде маленьких книжечек) записал ряд сведений о своих товарищах по борьбе в каменоломнях и по плену (более 60 фамилий). Эти листки после освобождения в 1945 г. из плена он переписал в небольшой черный блокнот, который я у него видел. Этот блокнот и послужил Ильясову С. Ф. первоисточником для написания интересных и подробных воспоминаний. Они хранятся в Керченском музее и в моем личном архиве. После войны Ильясов С. Ф. долго работал в службе горюче-смазочных материалов Ленинабадского аэропорта в Таджикистане, руководство которого через Министерство гражданской авиации постоянно предоставляло ему бесплатные билеты для полетов в Керчь, Москву, Ленинград. Салях Фаррахович много сделал для поиска оставшихся в живых аджимушкайцев и для восстановления неизвестных страниц истории подземной обороны. Умер он в апреле 1986 г. Блокнот остался у его сына.

Продолжаем рассказ Ильясова С. Ф. "Нас привели в штаб, который находился в пос. Аджимушкай. В сарае, в который нас поместили, уже было несколько человек и одна женщина. Потом мы узнали, что это были подполковник Бурмин Г. М., старший батальонный комиссар Парахин И. П., батальонный комиссар Храмов Ф. И., капитан Левицкий В. М., [242]242
  В некоторых воспоминаниях Ильясов С. Ф. капитана Левицкого В. М. не упоминает в числе этой последней группы. Его он знал еще до немецкого наступления. Возможно, Левицкий В. М. был выловлен фашистами несколько позже, после пленения Бурмина Г. М. и его товарищей.


[Закрыть]техники-интенданты Желтовский В. И., Прилежаев А. А., работница керченского торга Кохан В. А. По рассказам товарищей, взятых в плен в Центральных каменоломнях, фашисты проникли к ним под землю дня за два до нашего пленения. До этого еще в середине октября они также пытались прочесывать подземные галереи. Защитники оказали упорное сопротивление. Потеряв одного убитого, несколько раненых и захватив пленного, фашисты отошли. Немного позже после допроса пленного расстреляли у штаба, там мы видели его могилу…"

Этот рассказ подтверждается и другими источниками. Из немецкого "донесения": "В конце октября в результате допросов было установлено, что оставшееся население Центральных каменоломен планировало в ближайшие дни насильственный выход из окружения. Во время операции 28, 29, 31.10.1942 г. были извлечены остатки групп и катакомбы окончательно очищены. При этом были ранены два немца и 18 румын". Что за "насильственный выход", о котором говорит немецкое "донесение", готовился в Центральных каменоломнях до сих пор остается загадкой. Но судя по "донесению", в Центральных каменоломнях при пленении последней группы шел сильный бой. Поражает большое количество раненых – 20 человек – и отсутствие убитых. Напрашивается вопрос: не отбивались ли последние защитники от фашистов личным оружием, которое от сырости уже почти не действовало, и подсобными предметами: камнями, палками и т. д.?

Кохан В. А. весной 1943 г. удалось переслать из лагеря под Симферополем в Керчь своим родственникам письмо, датированное 27 апреля. В нем она, в частности, писала: "Я 6 месяцев просидела в каменоломнях, видала столько ужасов, нас травили газами, взрывали бомбами, мы 2 месяца голодали, получали в день 10 гр. ячменя (кофе) и 3 грамма комбижира. Ловили крыс и ели. Потом почти целый месяц не было воды, так мы сосали воду из камней… Нас там было много, и из этого большинства осталось только 5 человек живых (4 мужчины и я одна женщина)… В Симферополь приехали 6 ноября, при "СД" сидели больше месяца, потом около 2 месяцев сидели в тюрьме, а с 7 февраля я уже нахожусь в лагере" [243]243
  Письмо Кохан В. А. передано ее сестрой, Матиевской Г. А., в фонды Керченского музея.


[Закрыть]. Интересно, что Ильясов о своих воспоминаниях называет число не 5, а 7 последних защитников Центральных каменоломен. Нет ли в этом несовпадении определенного доказательства одного сообщения? Дело в том, что среди пленных керченского лагеря военнопленных осенью 1942 г. были разговоры, что комиссар Парахин И. П. накануне «большого прочеса» в конце октября вышел из каменоломен (возможно, с еще одним человеком) и пытался пробиться в лес к партизанам. Уйти далеко ему не удалось. Он был пойман, опознан и присоединен к последней группе аджимушкайцев.

Какова же судьба последних защитников подземного Аджимушкая? Обратимся снова к воспоминаниям Ильясова С. Ф. "В поселке Аджимушкай нас держали до 5 ноября. До этого времени каждого из нас допрашивали, угрожали расстрелять. Фашисты требовали от нас признания, что мы являемся партизанами и что нас оставили в каменоломнях по заданию НКВД, спрашивали о связях с керченским подпольем. А Поважного М. Г., для того, чтобы он в этом сознался, водили даже на расстрел. Но в общем отношение к нам (нас охраняли румыны) было неплохое, нас умеренно кормили, поили, содержались мы в сарае, женщины отдельно. Относительно хорошее отношение к нам было не случайно, нас должны были везти в Симферополь, а длительную дорогу мы вряд ли перенесли бы из-за крайнего истощения. 5 ноября нас повезли на закрытой машине в Симферополь. По дороге умер Левицкий, труп которого оставили, кажется, в Марфовке. По приезде в Симферополь Гаврилюкову, Шевченко и Храмова от нас отделили, все они были очень слабы. Позже мы узнали, что двое последних умерли. В Симферополе нас привезли в румынский штаб корпуса, около нас собралось много румынских офицеров и солдат. Затем вышел главный румынский генерал с другими генералами и высшими офицерами. Он сказал речь, которую нам переводили на русский язык. "Посмотрите на этих людей, они выполняли свой воинский долг до конца, это пример для всех нас. Если бы румынские солдаты и офицеры так хорошо воевали, то Советы мы бы с немецкой армией давно победили". Такая оценка нас была неожиданна и приятна. Затем генерал заявил, что вынужден передать нас в руки немецкой службы безопасности "СД".

В первый день пребывания в тюрьме (это было здание, где до войны было Симферопольское педагогическое училище) Бурмин признался товарищам по камере, что у него сохранился маленький дамский пистолет, ибо при аресте румыны его плохо обыскали. Этот вопрос коллективно обсудили и решили для безопасности заключенных сдать его администрации тюрьмы. Потом начались многочисленные допросы, очные ставки и пр., что входит в общее понятие "следствия". 9 декабря перевели в тюрьму на Севастопольской улице (бывшее здание школы). В этой тюрьме мы содержались тоже вместе, за исключением Парахина и Бурмина, которые были помещены в отдельные камеры на первом этаже. К Прилежаеву, который жил до войны в Симферополе, приходила мать-старушка, ей удалось несколько раз передать нам продукты. Наши девушки содержались в камере напротив. И здесь нас продолжали допрашивать. Особенно издевались фашисты над Парахиным. Его не выпускали на прогулки и даже в туалет, а когда Парахин протествовал, к нему в камеру выпускали голодных овчарок. Числа 23–25 января 1943 г. я в последний раз видел Парахина. На него страшно было смотреть, ибо он был очень истощен, желтый, вся одежда разодрана. По его странным высказываниям я понял, что комиссар лишился рассудка, также считали и другие. 31 января нас отделили и перевели в лагерь для военнопленных. Дрикера от нас отделили еще раньше и, видимо, расстреляли, ибо он не мог скрыть свое еврейское происхождение. 22 февраля мы были отправлены в лагерь военнопленных города Владимира-Волынского. В этом лагере в середине апреля от тифа умер Желтовский. Сначала 9 марта тифом заболел я и проболел до 14 апреля. С Желтовским мы все время держались вместе, он заболел 20 марта, от болезни у него совершенно атрофировался желудок, были страшные боли, я за ним все время ухаживал, ибо шел на поправку. Он был хорошо одет, и мы что-то обменяли из вещей на питание. Я достал немного крупы и опиума. Ухаживая за ним, я не спал двое суток. К утру 11 апреля он как-то затих, боли его оставили. Я заснул, а когда проснулся, то Желтовский был уже мертвый. Пришел санитар и сразу же содрал с него жилет. Затем пришли лагерные полицейские из русских и содрали с него кабардиновую одежду. Немцы, боясь заразы, в наше тифозное помещение не заходили. Затем меня из тифозного барака перевели в барак для слабых, где я содержался до 9 мая. В это время я увидел Бурмина, он содержался в блоке, где жили офицеры от майора и выше. Там содержалось и 6–7 генералов. Среди них был Иванов, затем я слышал, что его увезли в Берлин к предателю Власову. А встретились мы с Бурминым так. На кухне баланду распределял Семенов, но он не стал мне ее давать под предлогом, что за меня ее уже получили наши ребята. Я стал доказывать обратное, и Семенов меня ударил черпаком. В этот момент кто-то спросил: "Коля, что с тобой?" Это был Бурмин. Потом он закричал на Семенова и выплеснул на него свою баланду. Подбежали лагерные полицейские, но они знали Бурмина и его побаивались. Семенов нам обоим дал снова по порции. После этого мы с Бурминым встречались почти каждый день. Выглядел он хуже, чем в тюрьме. Был слаб, ходил с палочкой. Как-то ко мне подошел пленный и начал меня агитировать во власовскую армию. Я решительно отказался стать предателем. Скоро при встрече Бурмин признался мне, что он специально ко мне подослал человека с целью проверки. Через несколько дней меня, Поважного и Шкоду отправили в лагерь г. Ченстохова в Польше".

О разбирательствах в "СД" известно только со слов Ильясова С. Ф. и Поважного М. Г. Во время следствия фашисты по-прежнему интересовались связями с подпольем и партизанами. На первом же допросе Поважный М. Г. узнал переводчицу, это была его знакомая и даже "коллега по службе Таня". Матчинбаева Татьяна Васильевна работала в управделами, в заготконторе винного комбината "Массандра" в Симферополе. Сюда перед войной по служебным делам из Севастополя часто приезжал Поважный М. Г. Он всегда был любителем женщин, поэтому перед войной даже пытался ухаживать за красивой и интеллигентной Таней, тем более, у нее, по слухам, в то время не было мужа. Матчинбаева Т В. его тоже сразу же узнала и очень помогла ему. Самое серьезное обвинение фашистов к Поважному заключалось в том, что он в каменоломнях приказал расстрелять пленного немца. Случай этот в действительности был, ибо Михаил Григорьевич не хотел кормить и охранять пленного. Татьяна в присутствии немца-следователя, не понимавшего ничего по-русски, прямо сказала Поважному, чтобы он этот факт решительно отрицал.

Расстреливались пленные и в Центральных каменоломнях, хотя было и одно исключение. Многие аджимушкайцы рассказывают, что в этих каменоломнях долго находился один пленный, по национальности поляк. Он сносно говорил по-русски, имя его называют Ян и он, якобы, был из города Кракова. Там у него проживала жена и маленькая дочь. Пленного специально не охраняли, и он довольно свободно ходил по жилым помещениям в каменоломнях. Судьба его неизвестна. Видимо, он числился среди этнических немцев Польши, поэтому и был призван в гитлеровскую армию. Я написал об этом человеке очерк и послал его в военную газету Польши, но редакция мне даже не ответила.

Как ни покажется читателю странным, но я нашел в 1975 г. эту "Таню-переводчицу" в Москве и два раза с ней разговаривал. Но до этого я подробно ознакомился в архиве Госбезопасности Крыма с ее следственным делом. Когда работник архива мне принес дело Матчинбаевой для чтения, он сказал: "Дело очень важное и интересное, Вам здорово повезло, что оно оказалось на месте. Оно все время "путешествует" по стране из города в город, где происходят процессы по военным преступникам, предателям и шпионам". Татьяна имела среднее образование, но уже со школьной скамьи неплохо знала немецкий язык. В Симферополе она вышла замуж за узбека Матчинбаева, которого прислали, как специалиста, выращивать хлопок в Крыму. Но хлопок здесь не вызревал по климатическим условиям, специалиста объявили в сознательном вредительстве социалистическому государству и в 1939 г. расстреляли. Фашисты после оккупации Симферополя искали людей для сотрудничества. Таким человеком, им казалось, могла быть и Татьяна, муж которой был расстрелян большевиками. Вот поэтому кто-то из "немецких кадровиков" и предложил Татьяне должность переводчицы в медицинской части. Позже Татьяна сестре Вере рассказывала, что ее "очаровал своей культурой и любезностью немец, который с ней разговаривал". Татьяна быстро овладела немецким языком, ее заметил сотрудник "СД" Шрам и в сентябре 1942 г. назначил переводчицей в свой отдел. В начале ноября она работала со следователем Люнау, а затем с Пантельманом, начальником отдела наружной службы, который влюбился в Татьяну и стал с ней жить. Скоро он поставил ее на должность старшей переводчицы "СД". При этом он сильно ее ревновал к другим сотрудникам, что давало возможность Татьяне сильно влиять на него. Одна из переводчиц после рассказывала, что напившись пьяным, Пантельман в компании других переводчиц плакал и жаловался, что "фрау Таня ему изменяет". Особое положение Татьяны в "СД" давало возможность ей влиять на некоторые дела в пользу находящихся под следствием. Во время службы преподавателем на 64-х курсах политсостава я случайно разговорился с женой коллеги Терещенко Ноной. Она во время войны жила с матерью в оккупированном Симферополе, соседка-татарка захотела овладеть их комнатой, она написала донос, что Нонна с матерью, якобы, евреи и скрываются от немецких властей. Паспорт у матери был украден, и она не могла доказать, что она русская. Их бросили в тюрьму, мать сильно били, отчего она родила раньше времени ребенка. Несчастный младенец был еще жив и пищал, когда мерзавцы бросили его в отхожую яму. Дело попало следователю, где переводчицей была Татьяна. Она вошла в наше положение и сказала: "Найдите же Вы какой-нибудь другой документ, где говорится о Вашей национальности. Например, запись в домовой книге по месту жительства". Этот совет спас нам жизнь. Наши друзья сходили в домоуправление и нашли эту запись о прописке. В Симферополе в период оккупации говорили, что Татьяна бескорыстно помогала и другим. Таким образом, Татьяна брала на себя функции бесплатного адвоката, хотя ее об этом никто и не просил. Что-то из этой деятельности видно и из ее следственного дела, хотя советские следователи были настроены на ее обвинение и очень неохотно записывали невыгодные для себя факты.

Татьяну я нашел в Москве на Старом Арбате, где она проживала вместе с сестрой Верой Васильевной Струковой. Татьяна уже не могла за собой ухаживать, и сестра из Симферополя взяла ее к себе. Лелеяла она Татьяну, как маленького ребенка, хотя и сама жила на маленькую пенсию. Они жили в большой коммунальной квартире, перед нашей встречей Татьяна перенесла второй инсульт, передвигалась она, уже цепляясь за стены, опиралась и на руку сестры. Она была выше среднего роста, стройная, лицо в морщинах с чертами былой красоты. В разговоре шепелявила, часто теряла мысль. Она хорошо помнила допросы аджимушкайцев. Привезли их румыны, они были очень грязными, одежда рваная, в перевязках, у одного из пленных так распухли ноги, что пришлось резать сапоги. Другого способа снять их просто не было. Было еще 2–3 женщины. Я назвал фамилию Кохан, она несколько раз повторила ее, силилась вспомнить, но так и не вспомнила. В группе был один еврей, она имела в виду, конечно, Б. Дрикера. Был еще полковник, но он умер позже в тюрьме. Это был, конечно, Верушкин, который попал в плен несколько раньше последней группы во главе с Бурминым. Я спросил, были ли на допросах документы. Ответила, что они были, но все они были грязные и плохо читались, были списки, кое-какие личные дела и фотографии. Все это с трудом приходилось разбирать и изучать. Из руководителей Центральных каменоломен назвала только фамилию Пирогова. Затем сказала, что старшего группы (очевидно, Бурмина) отправили, как пленного, в Германию. О Поважном я забыл спросить. Моральное состояние пленных аджимушкайцев было тяжелое. Татьяна их успокаивала, им говорила: "Что Вы себя уже хороните, можно и нужно жить дальше". На первом же допросе начальник "СД" Цапп приказал накормить пленных аджимушкайцев, этим занималась Татьяна. Немцы были очень довольны окончанием сопротивления в Аджимушкайских каменоломнях. Докладывать об этом Цапп ездил в Берлин. Я спросил у Татьяны, были ли в "СД" собаки, могли ли их напускать на Парахина. Она ответила, что такие собаки были. Следователи в "СД" (Вюрц, Шопман, Люнау, Штеплер) сильно пили, лучшим из них был Люнау, он не так зверствовал, ибо был более пожилой. Там был еще следователь Фидероу, он был из советских немцев, за мародерство и другие гадости его расстреляли сами же немцы. Цаппа после войны, кажется, судили за кавказские дела. Кроме того, в следственном деле упоминались следователи "СД" Фингер, Брикиер Макс, Шмидт, Гозе и Гросс.

В моральном плане, как сказала мне Вера Васильевна, Татьяна чувствовала себя скверно. Ей постоянно казалось, что ей звонят по телефону и называют ее "фашисткой". Причем, к телефону она никогда не подходила. Вера Васильевна мне сказала: "Наша семья, да и сама Татьяна, никогда не были врагами советской власти, но вот Татьяна совершила оплошность и попала в засасывающее болото, из которого трудно было выбраться. Очаровал ее интеллигентный немец, с которым она первоначально беседовала". [244]244
  Татьяна Васильевна Щербова родилась в с. Рудлово Смоленской губернии в 1903 г. в культурной и образованной семье. Отец Василий Степанович Щербов был богатый, он имел 260 дес. пашни, 100 дес. леса, мельницу, около 40 лошадей и столько же коров, два дома. Он умер в 1918 г., а мать Ксения Николаевна в 1924 г. переехала в Москву к своему брату Делазари (Де-Лазари) Александру Николаевичу, родившемуся в 1888 г. в г. Гройцы (Польша). До октября 1917 г. Делазари служил в армии, имел звание подполковника, затем продолжал служить в Красной Армии, где сделался крупным специалистом в области военной географии, преподавал в Военной академии химической защиты, имел звание генерал-майора. В августе 1941 г. был репрессирован. Семьи Щербовых и Делазари несколько раз арестовывались, один раз в 1921 г. по делу Бориса Савенкова. Татьяна Васильевна первый раз вышла замуж за выходца из Прибалтики, Витольда Виссоли или Виссалючиса, имела от него сына Яна, примерно 1929 г. рождения, который взял себе фамилию Щербов. В Крыму после войны он занимал какой-то большой пост, связанный с автотранспортом, свое родство с матерью не афишировал. У него примерно в 1960 г. родился сын, в котором бабушка Татьяна души не чаяла. До войны Татьяна была активисткой, занималась общественной работой, очень хорошо и толково выступала на собраниях. Сестра Вера была очень похожа на Татьяну, поэтому в Симферополе ее путали с сестрой: совершенно незнакомые люди с нею здоровались, заговаривали. Хорошо знали после войны Татьяну и в обкоме партии Крыма.
  Заведующий партийным архивом И. П. Кондранов мне как-то сказал: "Во время войны наши партизаны и подпольщики совершили оплошность – не догадались завербовать Матчинбаеву, она бы обязательно стала работать и была бы ценнейшим источником". Лояльность Татьяны к русским видели и немцы. Вера Васильевна мне рассказывала, что после эвакуации из Крыма сожитель Татьяны Пантельман признался ей, что в случае побега или попытки остаться в Крыму он должен был ее лично расстрелять. К концу войны он умер от туберкулеза, а Татьяна осталась в составе "СД" без покровителя. Освободили ее американцы в Австрии. В ее положении можно было остаться на Западе и даже служить американцам, но она приехала в Вену и в советской комендатуре заявила, кто она такая. В ходе разбирательства следователь у нее спросил: "Почему она не осталась на Западе?" Татьяна ответила, что "она патриотка России и жить может только на Родине". Этот ответ очень удивил и возмутил следователя. Он не мог понять и признать, что враги СССР, например белые, могли быть патриотами своей Родины. Таким всю жизнь за рубежом был генерал Деникин А. Н., правда, он отверг всякое сотрудничество с фашистами. Советский суд приговорил Матчинбаеву Т. Е. к 20-и годам каторжных работ. Впрочем, советские органы безопасности понимали, с кем имеют дело, и Татьяне устроили в заключении вполне сносные условия. Работала она в Казахстане в лагере, который занимался производством продуктов сельского хозяйства. Ее постоянно вызывали на судебные процессы, на которых она была ценнейшим свидетелем и источником информации. 15.03.1946 г. наказание было снижено до 10-и лет, а 8.09.1953 г. она была помилована и освобождена. Она возвратилась в Симферополь, где стала трудиться, и доработала до пенсии. Жила она у рынка в небольшом домике с садом по ул. Козлова, 7. В этом же доме проживала Мачулина Людмила Григорьева, она хорошо знала о прошлом Татьяны, но относилась к ней хорошо. Вера Васильевна мне сообщила, что "историей" Татьяны интересовался писатель Мантейфель (раньше он был чекистом), он подробно записал воспоминания Татьяны, собирался писать книгу. Все это было напечатано на машинке, но он вскоре умер, материалы остались, видимо, у его жены.


[Закрыть]

Естественно, что в начале поисков я приложил все усилия, чтобы найти кого-нибудь из последней группы плененных в Аджимушкае. К сожалению, прошли плен и остались в живых только трое из Малых каменоломен. Это были Поважный М. Г., Ильясов С. Ф. и Хамцова Л. Ф. Поважного Михаила Григорьевича, как неудивительно, я нашел в Керчи, куда он перебрался из Севастополя. Жил он в старом бараке и занимался заготовкой утиля. Жены у него не было, но он имел сына-подростка, прижитого им от какой-то женщины, которого он необыкновенно любил и баловал. Из его документов и рассказов я понял, что постоянной жены у него никогда не было, но все время были женщины, с которыми он сожительствовал. Правда, когда в Керчи он стал известной личностью, он женился вполне официально. Я нашел Михаила Григорьевича тогда, когда его еще никто не признавал как командира подземного гарнизона, хотя его имя стало уже появляться в центральной печати, но крымская печать о нем упорно молчала.

В поисках жилья Поважного М. Г. я долго ходил под дождем и сильным ветром, которые часто бывают в Керчи зимой и весной, по поселку Арщинцево (Камыш-Буруну). Сильно промокшим, я представился Поважному М. Г. Он очень обрадовался, что его "наконец-то посетил военный товарищ из центра". Видя мой жалкий вид, сразу же побежал в магазин и принес бутылку "для сугрева". Поважный М. Г. мне сразу понравился, я у него даже заночевал. Когда он разделся перед сном, я залюбовался его молодым, совершенно юношеским телом. Только морщины на лице выдавали в нем пожилого человека. Мне говорили, что некоторые люди после длительной голодовки становятся внутренне здоровыми, потом мало болеют, но умирают быстро, можно сказать на ходу. Потом я убедился, что такую же фигуру имел и Ильясов С. Ф.

Потянулись разговоры, воспоминания, которые я подробно записывал, сохранилось у Михаила Григорьевича и несколько листков с датами пленения и пребывания в фашистских лагерях и тюрьмах. Потом я сверял их с записями Ильясова С. Ф., и они совпадали. Поважный М. Г. был бодр, оптимистически настроен и вполне доволен жизнью. Он был очень похож на старого, дореволюционного солдата в отставке, еще крепкого, деятельного, считающего, что лучшая часть жизни у него еще впереди. Потом я узнал, что в своем окружении он пользовался авторитетом, в партии не состоял, но активно участвовал в общественной работе, много лет был председателем товарищеского суда при домоуправлении, ему неоднократно грозили местные хулиганы, даже били, но он упорно продолжал выполнять обязанности "судьи", ибо был уверен, что этим может принести "пользу обществу". Только в разговоре о своей работе пожаловался: "Вот приказали мне собрать тонну битого стекла, а где я его возьму, придется по помойкам лазать". Он тщательно следил за своим видом, был не только чисто выбрит, но и красивые усы у него были нафабрены. Рост у него был ниже среднего, приземистый, про таких людей говорят: "старичок-боровичок". Волосы аккуратно подстрижены, курчавились, было понятно, что и в этом возрасте (в 67 лет) он пользовался успехом у женщин.

После исторической конференции в честь 25-летия начала обороны Аджимушкайских каменоломен в мае 1967 г. положение Поважного М. Г. в Керчи резко изменилось. Его признали. Во время одного из приездов он мне с гордостью сказал, что теперь он работает "лектором". "Работа очень хорошая, меня постоянно приглашают читать лекции в школы, в совхозы, на промышленные предприятия и платят хорошо". Михаил Григорьевич высокой эрудицией не отличался, но выступал в духе хорошего политрука военного времени: очень эмоционально, толково и доходчиво, любил ввернуть в свою "лекцию" и что-то юморное. В личных беседах отличался непосредственностью, критическим отношением к себе, но постоянно подчеркивал, что "был командиром подземного гарнизона Малых Аджимушкайских каменоломен с самого начала и оставался таковым до самого конца". Для "парадного случая" и "лекторской работы" приобрел военный китель, брюки, армейские офицерские сапоги. С удивлением и восторгом узнал из архивных источников, что в мае 1942 г. ему было присвоено звание "капитан", но приказ из-за немецкого наступления до него не дошел. Он получил благоустроенную квартиру, в ней был образцовый порядок, все стены были украшены грамотами, почетными адресами, сувенирами. Позже он стал получать персональную пенсию.

Хамцову Лидию Федоровну мне удалось найти через местную газету "Рабочий путь" в Смоленске, где она работала медсестрой в одной из городских поликлиник. В мае 1967 г. она впервые после войны приехала в Керчь и встретилась с фронтовыми друзьями. О ней я написал очерк, который был опубликован в журнале "Медицинская сестра" № 1, 1969 г. К сожалению, Хамцова Л. Ф. не имела никаких записей и помнила своих товарищей в основном по именам, за исключением своего командира Поважного М. Г.

В своих поисках я постепенно узнавал и о судьбах других аджимушкайцев. Через газету в Полтаве удалось найти семью Шкоды В. П., после войны и проверки в особых органах он продолжал учительствовать в с. Яхники Лохвицкого района, был директором школы, 5 января 1954 г. умер. У него была жена Мария Дмитриевна и много детей. По записям Ильясова С. Ф., в станице Ильской Краснодарского края удалось найти родственников Гаврилюк Зинаиды Васильевны. [245]245
  Поважный М. Г. и Ильясов С. Ф. фамилию Зинаиды Васильевны передавали как «Гаврилюкова», поэтому она с этой фамилией и попала в текст этой книги. Но по тексту дневника Клабукова А. И. и особенно по данным из станины Ильской выявилось, что правильное звучание ее фамилии – «Гаврилюк».


[Закрыть]По сообщению ее сводной сестры Бойченко В. П., Гаврилюк была освобождена из плена частями советской армии, в начале 1945 г. она находилась в действующей армии и была убита случайным выстрелом.

В конце 1943 г., когда на Перекоп в Крыму прорвались советские войска и фашисты собирались бежать из Крыма, они "очистили" симферопольский лагерь. Среди расстрелянных была и Кохан Валентина Андреевна, это случилось в период с 31 октября по 2 ноября. На мои публикации в газетах и журналах откликнулась из Ленинграда племянница Дрикера – Дрикер Роза Леонидовна. Дрикер Борис Абрамович жил в Одессе и работал экспедитором по доставке товаров в продуктовые магазины. В 1-м запасном полку служил заведующим продуктовым складом, чем продолжал заниматься и при обороне Малых каменоломен. Одновременно он выполнял обязанности и вестового при Поважном М. Г. Всеми участниками он характеризовался как хороший работник и человек. Очевидно, он был расстрелян в Симферопольской тюрьме как еврей. В г. Днепропетровске удалось найти жену Желтовского В. И. – Доброжанскую Елену Борисовну, сына Бориса, а в Одессе – дочь Ларису. Желтовский Владимир Иванович родился в Одессе 28.07.1905 г. Перед войной работал председателем Оргеевского уездного комитета по делам физкультуры и спорта (Молдавия). В 1-м запасном полку служил начальником продовольствия, попав в Центральные каменоломни, исполнял должность начальника продовольственного склада.