355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Всеволод Соловьев » Наваждение » Текст книги (страница 2)
Наваждение
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 00:11

Текст книги "Наваждение"


Автор книги: Всеволод Соловьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

III

Когда она появилась въ столовой и сѣла за столъ уже спокойная и блѣдная по обыкновенію, я смотрѣлъ на нее съ восторгомъ. Она снова казалась мнѣ тою Зиной, какою была въ первыя минуты своего пріѣзда, такою-же загадочною и волшебною, какъ я самъ себѣ тогда ее назвалъ, и я зналъ, наконецъ, что у нея есть сердце. Одно только испортило за чаемъ мое настроеніе – косые взгляды и перешептыванья шестиюродной тетушки Софьи Ивановны съ Катиной гувернанткой. Я чувствовалъ и понималъ, что онѣ шепчутся про Зину и про меня, конечно, и зналъ, что ничего путнаго изъ этого шептанья не можетъ выйти.

Я весь вечеръ не подходилъ къ Зинѣ, не говорилъ съ нею и только смотрѣлъ на нее, и съ меня этого было совершенно довольно. Но, вернувшись къ себѣ, я опять остался съ моимъ нерѣшеннымъ вопросомъ: чего я такъ обрадовался? Развѣ и прежде не бывало подобнаго, развѣ я не видалъ, какъ Зина плачетъ, проситъ прощенья и сейчасъ-же принимается за старое? Можно-ли ей вѣрить? И какъ быть съ нею?…

Такъ я и заснулъ, ничего не рѣшивъ и въ сильномъ раздраженіи. Я хорошо помню эту ночь, потому что тогда мнѣ приснился одинъ изъ тѣхъ странныхъ сновъ, которые потомъ не разъ повторялись.

Сонъ… но мнѣ странно назвать сномъ то, что было со мною, такъ оно было ярко, такъ походило на дѣйствительность… Я спалъ и вдругъ проснулся и увидѣлъ всю свою комнату и различалъ каждый предметъ. Я сѣлъ на кровати, и почему-то вдругъ явилось у меня сознаніе, что мнѣ нужно куда-то идти, но куда – я еще не зналъ. И я всталъ и пошелъ, и вдругъ очутился въ такомъ мѣстѣ, которое хорошо мнѣ было знакомо. Недалеко отъ Москвы, въ двухъ, трехъ верстахъ отъ нашего Петровскаго есть прекрасное, забытое и запущенное имѣніе, принадлежавшее одной старинной русской фамиліи и, кажется, по какому-то чуду до сихъ поръ не перешедшее въ купеческія руки. Въ этомъ имѣніи густой, запущенный садъ, полуразрушенныя оранжереи, большой домъ старинной постройки и съ безчисленнымъ количествомъ комнатъ. Мы часто ѣздили туда всѣмъ семействомъ гулять и завтракать. Намъ отпирали домъ, и я любилъ бродить по лабиринту пустыхъ его комнатъ. Очевидно, владѣльцы покинули его давно уже, и все мало-по-малу приходило въ ветхость. Но обстановка дома была прекрасна: дорогая старинная мебель, всѣ стѣны увѣшаны фамильными портретами, прекрасными картинами, а главное – комнатъ такъ много, такъ много, что заблудиться въ нихъ можно…

Этотъ домъ съ дѣтства производилъ на меня впечатлѣніе сказочнаго замка, и я ужасно всегда фантазировалъ въ его пустыхъ комнатахъ. Здѣсь разыгрывались въ моемъ воображеніи самыя удивительныя исторіи изъ прошедшаго времени и изъ будущаго. Я рѣшилъ однажды и твердо вѣрилъ, что такъ оно и будетъ, что этотъ домъ когда-нибудь станетъ моимъ домомъ, что я буду жить здѣсь въ волшебномъ счастьи…

Ну, такъ вотъ и теперь, въ моемъ снѣ, я вдругъ очутился среди этой знакомой обстановки. Все было такъ ясно, такъ поразительно живо, и я до сихъ поръ помню всякую мельчайшую подробность… Мнѣ грезилось какъ будто славное лѣтнее утро, раннее утро, такъ что въ открытыя окна вливалась душистая свѣжесть. Я шелъ черезъ длинную залу кому-то на встрѣчу, и этотъ кто-то уже былъ близко, это была Зина. Вотъ я уже ее вижу, она спѣшитъ ко мнѣ вся въ бѣлой, почти воздушной одеждѣ, сіяющая и свѣжая, она протягиваетъ мнѣ руки, я ее обнимаю, и мы выходимъ изъ залы. Вотъ балконъ. Мы спускаемся въ садъ, идемъ по старой липовой аллеѣ къ пруду.

Я еще полонъ впечатлѣніями вчерашняго дня, знаю, что нѣсколько минутъ тому назадъ былъ въ своей комнатѣ на кровати; но въ то-же время чувствую, что не сплю, что все это творится наяву со мною, и это нисколько меня не удивляетъ. Необычайное, никогда еще неизвѣданное мною счастье охватываетъ меня; я скорѣй лечу чѣмъ иду, и Зина летитъ со мною, и мы ясно слышимъ и видимъ все, что кругомъ насъ творится. Вотъ запѣли птицы; вотъ пчелы жужжатъ гдѣ-то вдалекѣ въ синевѣ небесной, а солнце поднимается выше и выше, и мало-по-малу сохнутъ росинки на листьяхъ. Я гляжу на Зину и вижу, что это какая-то новая Зина. Это Зина, которой я вѣрю, которая ничѣмъ меня не смущаетъ, не задаетъ душѣ моей никакихъ вопросовъ: въ ней все чисто и ясно, она вся открыта предо мною. И вдругъ я вспоминаю вчерашнюю Зину, вдругъ вспоминаю ея жестокость – и изумляюсь. Я спрашиваю ее, что это значитъ, какъ могла она съ наслажденіемъ мучить несчастное животное, а потомъ и меня? Она качаетъ головой и, глядя мнѣ въ глаза уже не загадочными, не молчащими своими глазами, а добрыми и свѣтлыми, говоритъ мнѣ:

– Развѣ ты не понялъ? Какой ты смѣшной, право!

Но я все-же ничего не понимаю.

– Это такъ нужно было, – шепчетъ она: – для тебя нужно, и не я въ этомъ виновата… Вѣдь, я заколдована… Уничтожь это колдовство, если можешь, тогда я всегда буду такая какъ теперь…

И я проснулся.

* * *

Съ этого дня и съ этой ночи жизнь моя совсѣмъ стала запутываться. Сонъ произвелъ на меня необыкновенное впечатлѣніе, и я долго находился подъ его обаяніемъ.

Предо мною очутились двѣ Зины, и въ Зинѣ настоящей я искалъ жадно и постоянно Зину моего сна, которую я такъ хорошо помнилъ, которая давала мнѣ такое счастье. Но поиски мои были тщетны. Зинины слезы и ея разскаяніе не оставили въ ней и слѣда на другое утро. Она какъ будто совсѣмъ забыла о вчерашнемъ, встрѣтила меня смѣхомъ и сейчасъ-же спросила:

– Что-же, будешь ты рисовать сегодня?

– Да, приходи, – сказалъ я.

Она пришла. Я жадно принялся за работу. Я не потерялъ своего открытія и портретъ начиналъ удаваться. Зашедшая ко мнѣ мама долго стояла передъ нимъ, смотрѣла, и вдругъ крѣпко обняла меня, а на глазахъ ея показались слезы. Она такъ радовалась всегда моимъ успѣхамъ, и, навѣрно, выйдя отъ меня, уже представляла себѣ своего сына великимъ художникомъ. Я самъ былъ радъ, рисовалъ съ восторгомъ и трепетомъ, даже совсѣмъ забылъ о живомъ моемъ оригиналѣ. Но Зина скоро о себѣ напомнила.

– Ты знаешь, я сегодня не спала почти всю ночь, – сказала она мнѣ:– все о тебѣ думала. Какой ты странный, изъ-за чего ты такъ на меня вчера разсердился?

– Оставь, не говори пожалуйста! – почти закричалъ я.

Она засмѣялась.

– А я спалъ и тебя во снѣ видѣлъ, – продолжалъ я: – но совсѣмъ не такою, какая ты есть на самомъ дѣлѣ.

– Какою-же ты меня видѣлъ:– хуже, лучше?

– Гораздо лучше…

– Я думала, что я для тебя и такая хороша, что ты меня такою любишь, какъ я есть.

– Нѣтъ, я не люблю тебя такою, да и къ тому-же я тебя совсѣмъ не знаю.

– Ты меня не знаешь? Вотъ пустяки! Я самая простая… я даже глупая… Вѣдь, я ужъ слышала, что говорятъ это…

Мнѣ сдѣлалось тяжело, опять тоска захватила меня, хотя я и самъ не зналъ ея настоящей причины. Я грустно смотрѣлъ на Зину. Она встала, подошла ко мнѣ и, глядя мнѣ прямо въ глаза, сказала:

– Какой ты странный! Ты иногда такъ на меня смотришь, что мнѣ становится страшно… мнѣ кажется, что или ты когда-нибудь убьешь меня, или я убью тебя.

На лицѣ ея дѣйствительно скользнуло выраженіе испуга. Она слабо вскрикнула и выбѣжала изъ комнаты.

«Сумасшедшая!» – подумалъ я. И вдругъ весь вздрогнулъ и похолодѣлъ; ея безумный страхъ сообщился и мнѣ на мгновеніе, я хорошо это помню.

Время шло, я совсѣмъ позабылъ о своихъ занятіяхъ, забывалъ о томъ, что скоро должны начаться мои университетскіе экзамены. Я весь уходилъ въ свою фантастическую жизнь и строилъ самые нелѣпые планы и работалъ надъ портретомъ. Пришелъ май, начались экзамены. Я понялъ, наконецъ, что рѣшается для меня серьезный вопросъ, и сдѣлалъ надъ собою послѣднее усиліе: не спалъ ночей, сидѣлъ за книгами, и первые экзамены прошли удачно. Я только усталъ ужасно.

Какъ-то поздно вечеромъ, часу уже въ первомъ, работалъ я въ своей комнатѣ. Всѣ наши спали. Кругомъ было совершенно тихо. На завтра предстоялъ трудный экзаменъ, я погрузился въ работу и ничего не слышалъ. Вдругъ кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулся – Зина. Она была полураздѣта, съ распущенными волосами.

– Что тебѣ нужно? Зачѣмъ ты пришла? – спросилъ я.

– Я хотѣла посмотрѣть, что ты дѣлаешь; все учишься, какъ тебѣ не надоѣло?

– Такъ зачѣмъ-же ты приходишь мѣшать мнѣ? И потомъ развѣ это возможно. Ты почемъ знала, что я еще не раздѣтъ? Тебѣ только непріятности будутъ, да и мнѣ тоже.

– Никто не видѣлъ, какъ я пришла: всѣ спятъ, – отвѣтила Зина.

– Тѣмъ хуже, – сказалъ я:– ради Бога, уходи скорѣй!

Но она не уходила.

Я пришелъ въ ужасъ, я совершенно понималъ всю невозможность и неприличность ея появленія и, главное, не видѣлъ никакой ему причины. Да и сама она не могла сказать, зачѣмъ пришла ко мнѣ. Я почти насильно вывелъ ее изъ комнаты. Она упиралась, подвигалась къ двери шагъ за шагомъ и все время смотрѣла на меня, но такъ смотрѣла, что мнѣ становилось жутко.

– Я не понимаю, зачѣмъ ты меня гонишь, – сказала она уже у самой двери: – если всѣ заснули такъ рано, то развѣ я виновата, что мнѣ спать не хочется, и неужели я не могу на пять минутъ зайти къ тебѣ?

Но я ужъ заперъ за нею дверь и вернулся къ своей работѣ.

Минуты шли за минутами, а я никакъ не могъ сообразить того, что читаю. Наконецъ, я увидѣлъ, что и продолжать безполезно: все равно ничего не буду помнить.

Проспавъ всего часа три-четыре, я проснулся съ тяжелою головой и во время экзамена мнѣ чуть не сдѣлалось дурно. Однако, все сошло благополучно, и я возвращался домой въ хорошемъ настроеніи духа. По обыкновенію, сейчасъ-же я кинулся къ мамѣ, которая каждый разъ со страхомъ и трепетомъ дожидалась моего возвращенія.

Объявивъ ей о «пятеркѣ» и обнявъ ее, я вдругъ замѣтилъ, что она какъ-то странно на меня смотритъ. Она какъ-будто даже совсѣмъ не обрадовалась и тотчасъ-же вышла изъ комнаты, сказавъ, что ей некогда. Встрѣтившаяся мнѣ въ корридорѣ Софья Ивановна тоже весьма странно на меня взглянула. Мнѣ стало вдругъ неловко, какъ провинившемуся, хотя я не зналъ вины за собою. Я начиналъ смутно догадываться въ чемъ дѣло. Вывести какую-нибудь сплетню и поднять исторію было величайшимъ наслажденіемъ для большей части нашихъ домочадцевъ. Вѣроятно, кто-нибудь видѣлъ Зину возлѣ моей комнаты, да я даже почти и зналъ кто ее видѣлъ – конечно, Бобелина – и вотъ теперь началось у насъ Богъ знаетъ что.

Разъясненіе дѣла явилось очень скоро. Предъ обѣдомъ мама вошла ко мнѣ, заперла за собою дверь и сѣла на диванъ съ грустнымъ и озабоченнымъ лицомъ, со знакомою мнѣ миной, которая обыкновенно являлась у нея во время различныхъ домашнихъ непріятностей.

– Скажи мнѣ, пожалуйста, André,– не глядя на меня, спросила она:– вчера, поздно вечеромъ, не приходила къ тебѣ Зина?

– Да, приходила, – отвѣтилъ я, и съ ужасомъ почувствовалъ, что краснѣю.

«Мама сейчасъ замѣтитъ эту краску и что она обо мнѣ подумаетъ!» пришло мнѣ въ голову, и я покраснѣлъ еще сильнѣе.

– Зачѣмъ-же она къ тебѣ приходила?

– А спроси ее! Я самъ удивился и сейчасъ-же ее вывелъ и заперъ двери.

Мама недовѣрчиво на меня взглянула.

Да, я не вообразилъ себѣ, а дѣйствительно замѣтилъ недовѣрчивость въ ея взглядѣ. Мнѣ стало обидно и больно.

– Мама! Отчего ты такъ странно глядишь на меня? Я говорю тебѣ, что сразу счелъ совершенно неприличною эту Зинину выходку и строго ей выговорилъ. Неужели ты въ самомъ дѣлѣ думаешь, что это я позвалъ ее, когда всѣ спали, да и она сама была почти раздѣта? Неужели ты считаешь меня или такимъ еще ребенкомъ, что я не понимаю, что прилично и что неприлично, или ужъ я и не знаю, кѣмъ ты меня считаешь!..

Мама глядѣла на меня не отрываясь, очевидно желая увидѣть изъ лица моего, правду-ли я говорю ей, или что-нибудь скрываю.

– Ну, если это такъ, – наконецъ проговорила она: – то я тебѣ, конечно, вѣрю; но меня не могло не поразить, когда Софья Ивановна разсказала мнѣ…

– А, такъ это Софья Ивановна! И, конечно, съ прикрасами и съ прибавленіями!.. Рады опять были сдѣлать исторію, а ты и разстроилась. Что-жъ, спрашивала ты Зину?

– Нѣтъ, я ей ничего не сказала, я хотѣла прежде поговорить съ тобою… Не обижайся, André, я тебѣ вѣрю, я знаю, мой милый, что ты не ребенокъ и все понимаешь, но давно я ужъ хотѣла сказать тебѣ, чтобы ты былъ осторожнѣе съ Зиной.

– Развѣ ты находишь что-нибудь неприличное въ моемъ поведеніи? – спросилъ я, опять краснѣя.

– Нѣтъ, ничего, я увѣрена, что ты смотришь на Зину какъ на сестру; но, вѣдь, ты знаешь, какъ подозрительны люди. Я ужасно боюсь, чтобы чего-нибудь не выдумали. Вспомни, голубчикъ, что Зину беречь надо; она бѣдная сиротка, безъ отца и матери, поручена мнѣ, и я должна отвѣчать за нее предъ Богомъ…

На глазахъ мамы навернулись слезы.

– Зачѣмъ-же ты говоришь мнѣ все это? – въ волненіи и смущеніи прошепталъ я: – развѣ я самъ не знаю. И въ твоихъ словахъ я вижу опять ко мнѣ недовѣріе, такъ говори лучше прямо!

– Нѣтъ, я тебѣ вѣрю, вѣрю, – поспѣшно отвѣтила мама и, наконецъ, я узналъ отъ нея въ чемъ все дѣло.

Оказалось, что утромъ Софья Ивановна, со словъ Бобелины, разсказала ей цѣлую длинную исторію. Бобелина увѣряла, что я и Зина ведемъ себя совсѣмъ неприлично, что она давно уже замѣчаетъ за нами и даже подсмотрѣла одинъ разъ въ щелку, какъ я во время сеанса за портретомъ стоялъ передъ Зиной на колѣняхъ и цѣловалъ ея руки; что Зина уже не въ первый разъ вечеромъ бродитъ по корридору и приходитъ въ мою комнату.

При этомъ разсказѣ мнѣ сдѣлалось душно и скверно. Бобелина лгала, но далеко не все… Я терялся и запутывался больше и больше. Моя совѣсть была совершенно чиста, а между тѣмъ отвергать многія подробности этого разсказа я не былъ въ состояніи. Дѣйствительно, я слишкомъ часто встрѣчался съ Зиной и всюду искалъ ее; дѣйствительно, вѣдь, одинъ разъ, въ тотъ памятный день, я стоялъ предъ ней на колѣняхъ и цѣловалъ ея руки. Я былъ увѣренъ, что Бобелина не видала этого, что она выдумала, но въ то-же, время она сказала правду, она угадала.

Теперь, именно теперь мнѣ нужно все разсказать мамѣ, открыть ей всю душу! Но опять-таки меня что-то останавливало. Къ тому-же изъ нѣкоторыхъ ея словъ я ясно видѣлъ, что она не пойметъ меня; то, что было моимъ мученіемъ и моимъ несчастіемъ, то, въ чемъ я не былъ виноватъ, она поставитъ мнѣ въ вину. Невыносимое, измучившее меня чувство сейчасъ-же явится въ невозможной уродливой оболочкѣ, и я зналъ, что не вынесу этого и что выйдетъ еще хуже.

Я такъ-таки ничего и не сказалъ мама и она ушла отъ меня. И я понялъ, несмотря на всѣ ея увѣренія въ томъ, что она мнѣ вѣритъ, я понималъ, что она подозрѣваетъ меня въ чемъ-то дурномъ и мучается этими подозрѣніями.

IV

Наконецъ мои экзамены благополучно окончились. Еще недавно я съ замираніемъ сердца думалъ о томъ времени, когда сдѣлаюсь студентомъ. Теперь наступило это время, а я не чувствовалъ никакой радости, – не тѣмъ совсѣмъ былъ занятъ. Наши переѣхали, по обыкновенію, на дачу, а меня отецъ отпустилъ немного попутешествовать. Я былъ этимъ очень доволенъ, съ жадностью ухватился за поѣздку и возлагалъ на нее большія надежды. Наединѣ съ самимъ собою, далеко отъ Зины, отъ всей этой измучившей меня жизни я, можетъ быть, сумѣю отрезвиться, лучше понять себя, и вернусь другимъ человѣкомъ; а это мнѣ такъ было нужно.

Я уѣхалъ, какъ-то необыкновенно торопясь, стараясь думать о предстоящей дорогѣ. Сначала располагалъ я ѣхать за границу, но потомъ передумалъ и отправился по Волгѣ. Нашлись и попутчики, два молодыхъ человѣка, наши старые знакомые.

Путешествіе началось очень весело, но уже перебравшись на пароходъ въ Нижнемъ-Новгородѣ я чувствовалъ припадокъ тоски: мнѣ хотѣлось вернуться назадъ, и предстоявшая поѣздка потеряла для меня въ единъ мигъ всю прежнюю прелесть.

Однако, я старался преодолѣть себя, старался развлекаться окружающимъ. Иногда мнѣ это удавалось, но не надолго. Мы ѣхали медленно, останавливаясь гдѣ только возможно, осматривая все хоть чѣмъ-нибудь достойное примѣчанія. Подъѣзжая къ Самарѣ я ужъ совсѣмъ не зналъ, что дѣлать отъ тоски и, сойдя на берегъ, какъ сумасшедшій кинулся на почту, надѣясь, что тамъ дожидается меня письмо изъ дома.

Письмо дѣйствительно дожидалось и даже не одно, а два. Писала мнѣ и Зина. Она писала, по своему обыкновенію, очень безграмотно, жаловалась на скуку, говорила, что тоскуетъ обо мнѣ и просила вернуться какъ можно скорѣе.

Если я до сихъ поръ еще кое-какъ крѣпился, то теперь, по прочтеніи этого письма, меня охватило полное безсиліе: я чувствовалъ, что дальше ѣхать не могу и рѣшился, пробывъ два дня въ Самарѣ, вернуться обратно. Никакихъ вопросовъ я не рѣшилъ, ни отъ чего не избавился и возвращался домой такимъ-же, какимъ и уѣхалъ.

Съ замирающимъ сердцемъ подъѣзжалъ я къ Петровскому. Меня не ожидали такъ скоро. Былъ вечеръ, и всѣ наши гуляли въ это время. Я утомился съ дороги и сѣлъ на балконъ, поджидая ихъ; мнѣ сказали, что должны всѣ сейчасъ вернуться. Прошло нѣсколько минутъ. Я уже хотѣлъ идти разыскивать Зину; но въ это время скрипнула калитка сада, и я увидѣлъ ее, бѣгущую къ балкону. Мнѣ показалось, что она еще выросла и похорошѣла въ этотъ мѣсяцъ; она уже носила почти длинныя платья и казалась совсѣмъ взрослою.

Зина очень изумилась, увидя меня на балконѣ. Она крикнула и радостно бросилась ко мнѣ на шею. Ея глаза блестѣли, она смѣялась, цѣловала меня, кричала, звала всѣхъ скорѣе, и я видѣлъ только одно, что никто мнѣ такъ не обрадовался, и что эта радость была искренняя. Я сдѣлался глупо счастливъ и забылъ все, что меня мучило. Послѣ чаю мы пошли гулять, и я шелъ подъ руку съ Зиной.

– Ну, что вы тутъ безъ меня подѣлывали? – спросилъ я ее.

– Да ничего, все шло своимъ порядкомъ, какъ одинъ день, такъ и другой. Противная Софья Ивановна все косится на меня и дуется, все на меня наговариваетъ. Ахъ, да! – вдругъ оживленно вскрикнула она:– мы познакомились съ сосѣдями и иногда очень веселимся. Ты знаешь, къ нимъ пріѣхалъ сынъ изъ Петербурга, лицеистъ, очень хорошенькій, очень хорошенькій, monsieur Jean, и такой славный, я съ нимъ уже подружилась.

Я почувствовалъ, что блѣднѣю. Я сознавалъ, какъ это глупо, сердился на себя, но ничего не могъ съ собою подѣлать. Я никогда не слыхалъ объ этомъ monsieur Jean, но теперь, съ первой-же минуты, его возненавидѣлъ.

Зина пристально на меня смотрѣла, и это смущало меня еще больше. Я не хотѣлъ подать ей, конечно, вида, что обратилъ особенное вниманіе на слова ея, а между тѣмъ для меня очевидно было, что она меня понимаетъ.

– И часто видаетесь вы съ сосѣдями? – спросилъ я, стараясь сдѣлать этотъ вопросъ какъ можно спокойнѣе.

– Да, часто, особенно я. Катя, ты знаешь, ужасная домосѣдка: ее никакъ не вытащишь; такъ я одна къ нимъ бѣгаю; иногда гуляю съ monsieur Jean. Онъ такой добрый и всячески меня забавляетъ…

Она, конечно, говорила все это нарочно, чтобы дразнить меня и достигала своей цѣли. Я понималъ, что ничего не сдѣлаю съ отвратительнымъ родившимся во мнѣ чувствомъ.

А она продолжала пристально глядѣть на меня и, крѣпко опираясь мнѣ на руку, болтала:

– Да, и представь, третьяго дня я гуляла съ нимъ въ паркѣ, и вдругъ, какая глупость! Вдругъ онъ мнѣ признался въ любви?

– Какой вздоръ ты говоришь, – прошепталъ я.

– Разумѣется вздоръ, только это правда.

– Ну, и что-же ты отвѣтила ему?

– А можетъ быть я тебѣ вовсе не хочу сказать, что я ему отвѣчала…

– Сдѣлай одолженіе, не говори, да и совсѣмъ мнѣ не говори этихъ глупостей.

– Ай, ай, ай! – засмѣялась она:– вотъ ты ужъ и старымъ дѣдушкой становишься; для тебя ужъ это глупости… Ну, а я тебѣ все-таки-же скажу, какъ было дѣло. Видишь вонъ ту скамейку, вонъ тамъ все и случилось, – только нѣтъ, нѣтъ, я ни за что тебѣ не разскажу, ни за что въ мірѣ!.. А теперь можешь пойти къ мамѣ и пожаловаться ей на меня, что я занимаюсь такими глупостями!

Она выдернула свою руку и убѣжала.

* * *

Я сѣлъ на скамейку, и мнѣ показалось, что со мной случилось громадное несчастье. Я не зналъ: вѣрить мнѣ Зинѣ или нѣтъ. Можетъ быть, она и солгала все, а, можетъ, быть сказала и правду; но если даже и солгала, такъ, вѣдь, уже и ложь эта мучительна и ужасна! Значитъ, если и не было, такъ могло быть, можетъ быть, пожалуй, будетъ! Мнѣ опять вдругъ стыдно стало за себя. Я ненавидѣлъ Зину; а еслибъ этотъ Jean попался мнѣ теперь, то я, кажется, уложилъ-бы его на мѣстѣ!

И вотъ мнѣ припомнилась Зина моего сна. То свѣтлое, отрадное чувство, которое она во мнѣ возбудила, и я готовъ былъ бѣжать за этимъ чувствомъ на край свѣта, а тутъ на яву былъ такой мракъ, такое мученье.

Я началъ бродить въ паркѣ, не замѣчая дороги, и скоро встрѣтился съ нашими. Тутъ были и сосѣди.

Я еще издали увидѣлъ длинную, тонкую фигуру лицеиста. Рядомъ съ нимъ шла Зина. Мнѣ хотѣлось убѣжать, я Богъ знаетъ, что далъ-бы, чтобы не встрѣтиться теперь съ этимъ monsieur Jean, а между тѣмъ бѣгство было невозможно: меня уже замѣтили. Черезъ минуту я долженъ былъ протягивать руку лицеисту, съ нимъ знакомиться. Я собралъ всѣ силы, чтобы сдѣлать это по возможности любезно, и въ то-же время сознавалъ, что веду себя глупо. Мнѣ казалось, что всѣ видятъ и понимаютъ отлично мое душевное состояніе и смѣются надо мной.

Monsieur Jean былъ вовсе не такъ красивъ, какъ описывала его Зина, но мнѣ онъ тогда показался удивительнымъ красавцемъ. Онъ велъ себя непринужденно, съ апломбомъ маленькаго фата, и я сразу замѣтилъ, что онъ ухаживаетъ за Зиной. Мы шли съ нимъ рядомъ, и онъ что-то говорилъ мнѣ, чего я почти не слышалъ. Вдругъ къ нему подошла Зина и взяла его подъ руку. Она улыбалась ему, а онъ таялъ отъ этой улыбки.

Еще минута, и я навѣрно сдѣлалъ-бы какую-нибудь глупость. Впрочемъ, я ужъ и теперь сдѣлалъ глупость! Я вдругъ, не говоря ни слова, свернулъ въ сторону, на первую попавшуюся дорожку и ушелъ отъ нихъ, почти убѣжалъ, и въ безсильной злобѣ на нѣсколько кусковъ сломалъ свою трость и готовъ былъ рыдать на весь паркъ и кусать деревья. Никогда еще не испытывалъ я такого бѣшенства и такой внутренней боли.

Вернулся я домой раньше нашихъ и забрался наверхъ, къ себѣ.

Вотъ въ открытыя окна слышны голоса: наши возвращаются… Вотъ дѣти съ шумомъ и гамомъ бѣгутъ по лѣстницѣ. Моя дверь скрипнула и тихонько, на цыпочкахъ, вошла Зина. Она осторожно заперла за собою дверь, подошла ко мнѣ и сѣла на диванъ, рядомъ со мною.

– André, зачѣмъ ты ушелъ? Я потомъ побѣжала за тобою, но не могла догнать тебя: и мнѣ тебя очень нужно было… André, послушай, я должна сказать тебѣ одну вещь, только поклянись мнѣ, что ты никогда и никому объ этомъ не скажешь, поклянись!..

Я не отвѣтилъ ей ни слова и сидѣлъ неподвижно.

– Такъ ты не хочешь? Ради Бога, умоляю тебя, поклянись мнѣ, милый, голубчикъ!

– Ну, клянусь. Что тебѣ?

– Такъ слушай, – тихо шепнула Зина;– слушай! Скажи мнѣ, отчего ты такъ скоро вернулся? Ты получилъ мое письмо?

– Да, получилъ.

– Ты оттого вернулся, что я звала тебя? Вѣдь, да; вѣдь, правда; вѣдь, я угадала?

Я молчалъ, но ей вѣрно и не нужно было моего отвѣта; ея лицо вдругъ измѣнилось: съ него ушло все, что было въ немъ дѣтскаго; я въ первый разъ увидѣлъ передъ собою въ ней взрослую дѣвушку. Она взяла мои руки и крѣпко ихъ сжала. Она спрятала свое лицо на плечѣ моемъ и, задыхаясь и волнуясь, быстро шепнула:

– André, если-бы ты зналъ какъ я ждала тебя; я думала о тебѣ каждую минуту. André, я люблю тебя, понимаешь… я влюблена въ тебя… Я безъ тебя не могу жить, я на всю жизнь люблю тебя!..

Мнѣ казалось, что я сошелъ съ ума, что все это сонъ, и вотъ я сейчасъ проснусь, и все будетъ совсѣмъ другое.

Но Зина продолжала шептать и повторяла:

– Я люблю тебя, André, не смѣйся надо мною; вѣдь, я ужъ не маленькая, я не виновата, что люблю тебя… Что-же ты мнѣ ничего не отвѣчаешь? Развѣ ты самъ меня не любишь?.. Зачѣмъ ты молчишь? Чего ты боишься? Говори, говори, ради Бога!..

Она повернула къ себѣ мое лицо, ея руки дрожали на плечахъ моихъ; на глазахъ блистали слезы. Лицо было какое-то вдохновенное, какое-то до того странное, что она сама на себя не была похожа.

Я хотѣлъ говорить и не могъ. Моя голова кружилась, въ виски стучало, и вдругъ я зарыдалъ…

* * *

Всю эту ночь я не сомкнулъ глазъ и пролежалъ въ лихорадкѣ, ловя обрывки мыслей, приходившихъ мнѣ въ голову, разбираясь въ нахлынувшихъ на меня ощущеніяхъ.

Никогда не могъ я ожидать ничего подобнаго. Конечно, ужъ давно я понялъ, что люблю Зину особенно, но все-же не опредѣлялъ этой любви, не придавалъ ей извѣстную форму. Мнѣ кажется, что я скажу совершенно искренно, что самъ никогда не допустилъ-бы этого признанія: до самой послѣдней секунды я не зналъ, что такое скажетъ мнѣ Зина, и то, что она мнѣ сказала, поразило меня необычайно. «Развѣ это можетъ быть? Развѣ это есть?» – повторялъ я себѣ и ужасался, и радовался. Но что-же будетъ дальше – страшно подумать! Я только что поступилъ въ университетъ, мнѣ восемнадцатый годъ, а ей нѣтъ еще и пятнадцати.

Я понималъ, что если до сихъ поръ еще могъ скрывать свое чувство отъ постороннихъ, то теперь, послѣ Зининаго признанія, мы не сумѣемъ скрыться. И къ тому-же, несмотря на все счастье, охватившее меня, я не могъ отвязаться отъ сознанія, что есть во всемъ этомъ что-то темное, что-то смущающее совѣсть. Вѣдь, еслибъ этого не было, я-бы давно признался во всемъ мамѣ, а теперь не могу и ни за что не признаюсь. Мое чувство, какъ мнѣ казалось, было высоко, было свято само по себѣ, но что-то дурное заключалось именно въ томъ, что предметомъ этого чувства была Зина; однимъ словомъ, тутъ являлось какое-то неразрѣшимое противорѣчіе. Была минута, когда я подумалъ, что узналъ, какъ мнѣ надо поступить, и что именно такъ и поступлю непремѣнно. Я рѣшилъ, что завтра-же переговорю съ Зиной, скажу ей, что мы можемъ продолжать любить другъ друга, но не должны никогда говорить объ этомъ, должны теперь какъ можно дальше держаться другъ отъ друга, какъ будто мы въ разлукѣ. А потомъ, чрезъ нѣсколько лѣтъ, когда будетъ можно, все начнется снова, и что только такъ намъ и возможно быть теперь.

Я рѣшилъ это, но чрезъ минуту самъ хорошо понялъ, что ничего этого не будетъ и быть не можетъ. Я понялъ, что самъ первый нарушу свое обѣщаніе.

– Ты совсѣмъ боленъ, на тебѣ лица нѣтъ; ты вѣрно простудился дорогой! – замѣтила мнѣ утромъ мама.

– Нѣтъ, ничего, я здоровъ, – отвѣтилъ я, не смотря на нее и прошелъ въ садъ: я зналъ, что тамъ Зина.

Какъ встрѣчусь я съ нею?

Зина тихо ходила по садовой дорожкѣ съ книгой въ рукахъ; она учила какой-то урокъ. Я пошелъ рядомъ съ нею. Сначала она дѣлала видъ, что продолжаетъ учиться, но скоро положила книгу свою на попавшуюся скамейку и взяла меня за руку.

Я взглянулъ на нее и изумился: опять это была не прежняя Зина. Ея молчащіе глаза, ея блѣдное лицо и странная улыбка говорили, что это совсѣмъ не ребенокъ, и мнѣ почему-то становилось страшно. Мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ у нея было другое лицо, мнѣ хотѣлось-бы, чтобъ она была настоящимъ ребенкомъ, какъ были тѣ хорошенькія дѣвочки въ бѣлыхъ и розовыхъ платьяхъ, съ которыми я танцовалъ на нашихъ маленькихъ вечерахъ и которымъ признавался въ любви, нося еще курточку, и которыя сами отвѣчали мнѣ, что очень меня любятъ. Мнѣ хотѣлось-бы, чтобы вся наша исторія была только дѣтской исторіей, – милою, смѣшною и мимолетною, оставляющею на всю жизнь смѣшное и милое воспоминаніе. Но я хорошо зналъ, что наша исторія не дѣтская, не смѣшная и не мимолетная. Я предчувствовалъ, что это что-то совсѣмъ новое и опять-таки страшное.

– Зина, зачѣмъ это было все, что вчера случилось. Зачѣмъ ты мнѣ сказала! – невольно выговорилъ я, грустно смотря на нее,

Она изумилась.

– Развѣ-бы лучше было, если-бъ я молчала? Если хочешь, я буду молчать; я скажу тебѣ, что солгала, да, вѣдь, ты мнѣ самъ теперь не повѣришь.

– А monsieur Jean? – спросилъ я.

Она засмѣялась на весь садъ, стала кругомъ меня прыгать и бить въ ладоши.

– Ахъ, Андрюшечка-душечка, какой ты вчера былъ забавный! какой глупенькій! Развѣ можно было такъ смотрѣть на monsieur Jean? Вѣдь, онъ навѣрно тебя теперь дурачкомъ считаетъ!

– Зачѣмъ-же ты меня дразнила?

– Потому что это было очень весело.

– Такъ ты все сочинила, ничего не было?

– Нѣтъ, было, но, вѣдь, это безъ тебя, такъ какое тебѣ дѣло? Теперь ты со мною! А я со вчерашняго вечера и забыла совсѣмъ, что есть на свѣтѣ monsieur Jean, ты мнѣ только теперь напомнилъ. Ахъ, какая досада, что этотъ урокъ у меня противный, ну, да ничего, чрезъ часъ я буду свободна и пойдемъ, пожалуйста, гулять вмѣстѣ.

Она опять взяла свою книгу и стала учиться.

Я сѣлъ на скамейку, смотрѣлъ, какъ она ходитъ, какъ она закрываетъ глаза и что-то шепчетъ, очевидно, учитъ наизусть, какъ будто можно было что-нибудь теперь выучить.

Черезъ часъ Зина подбѣжала ко мнѣ въ шляпкѣ и немного принаряженная, взяла меня подъ руку, и мы вышли изъ нашего сада.

* * *

Я хотѣлъ идти въ паркъ ближнею дорогою черезъ огороды, но она повела меня улицей, мимо дачи, гдѣ жилъ лицеистъ. Я сообразилъ это тогда только, когда увидѣлъ его длинную фигуру у калитки.

Зина нѣжно оперлась на мою руку и начала болтать мнѣ всякій вздоръ, кокетливо ко мнѣ наклонялась и не обращала никакого вниманія на лицеиста. Онъ поклонился; она едва кивнула ему головой и сейчасъ-же опять мнѣ заговорила.

Въ другое время, можетъ быть, мнѣ и пріятно было-бы все это, особенно послѣ глупой роли, которую я сыгралъ наканунѣ, но теперь мнѣ вовсе было не до самолюбія. Напротивъ, я смутился, мнѣ стало тяжело.

– Зачѣмъ ты меня повела мимо этой дачи? – сказалъ я Зинѣ.

– Ахъ, я право не обратила вниманія, какъ мы идемъ, – отвѣтила она.

– Нѣтъ, ты лжешь, ты повела нарочно, ты хотѣла, чтобы насъ съ тобой увидалъ этотъ твой лицеистъ. Какъ вчера меня имъ дразнила, такъ теперь его мною дразнишь: я это навѣрное знаю и вижу.

– Совсѣмъ нѣтъ; и это глупости, – проговорила она, пожавъ плечами.

Но я зналъ, что правъ, и меня это раздражало.

Наканунѣ вечеромъ, во время этого неожиданнаго и волшебнаго объясненія, потомъ, въ долгіе часы моей безсонной ночи, Зина для меня опять была свѣтлою Зиной моего сна, а вотъ теперь этотъ сонъ снова разлетѣлся. Опять та-же вѣчная, мучительная, невозможная Зина: вотъ она идетъ и лжетъ. Теперь лицеистъ насъ не видитъ, она говоритъ иначе, совершенно иначе себя держитъ, не кокетничаетъ. А если-бъ онъ показался гдѣ-нибудь, если-бъ онъ могъ насъ видѣть, она опять начала-бы гримасничать.

Это было для меня такъ ужасно, что я готовъ былъ ее ненавидѣть. На минуту она стала мнѣ противна. Я шелъ понуря голову, и хотѣлось мнѣ, чтобы какая-нибудь невѣдомая сила навсегда раздѣлила насъ, чтобы никогда не видать мнѣ ея, чтобы не знать о ней и не думать.

Мы вошли въ паркъ, забрались въ самую глубь его, свернули съ дорожки. Зина стала искать землянику, а я безцѣльно бродилъ между деревьями. Она принесла мнѣ спѣлыя большія ягоды на вѣточкахъ, она наколола на мою шляпу какіе-то цвѣты и наконецъ объявила, что ей хочется отдохнуть, что мы можемъ отлично посидѣть подъ этими деревьями. Было жарко, я снялъ шляпу и прилегъ на мягкой травѣ подъ огромной сосной, надъ которою медленно плыли легкія облака. Со всѣхъ сторонъ дышала лѣтняя жизнь, раздавались тысячи тихихъ лѣсныхъ звуковъ. Зина тоже сняла свою шляпку и положила голову ко мнѣ на колѣни. Я забылъ свою ненависть, свое негодованіе; я опять любилъ ее безумно и мучительно, и не могъ на нее наглядѣться…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю