Текст книги "Всемирный следопыт 1926 № 10"

Автор книги: Всемирный следопыт Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Рабочие бараки казались погруженными в сон, но спали не все. Многие, хоть и измученные переживаниями дня, не могли спать спокойно, забыв о своих близких, погибших в громадной огненной могиле. Подготовительные работы к затоплению шахты еще не были окончены, когда весь рабочий поселок оказался уже на ногах и шумел, как встревоженный улей.

Между рекой и зданием шахты инженеры и пожарные в последний раз осматривали соединения рукавов.

– Пускайте насосы! – раздался резкий голос старшего инженера.

В это время вдали послышался глухой шум. Услышавший его пожарный оглянулся и сказал:

– Ливень, кажется, идет с той стороны..

– Тем лучше, – ответил другой, – воды-то нам и нужно…

Но вскоре шум стал настолько ясен, что его уже нелья было смешать с шумом приближающегося дождя.

– Люди, – сказал пожарный, – много людей… Бегут сюда.

Инженер прислушался.

– Вы правы, – сказал он. – Это топот ног…

– Загасите фонарь, – посоветовал пожарный.

Толпа приближалась быстро, в ее молчании было что-то, наводившее ужас. Затопить рудник – значило похоронить надежду на спасение оставшихся внизу. Вооруженные ножами рабочие бежали к реке с намерением перерезать рукава и помешать затоплению.

Инженер и пожарный, отошедшие сначала прочь от рукава, который они осматривали, поняли, наконец, намерение толпы. Они бросились навстречу безумцам, пытаясь их уговорить, но оба были сбиты с ног ударами кулаков. Толпа, удивленная легкой победой, принялась за свое разрушительное дело. Рукава были перерезаны в сотне мест.

А в машинном отделении ждали, что вот-вот рукава наполнятся и послышится шум воды в шахте.

– Странно, – говорил старший инженер, – я сам был у реки и видел, что рукава достигают до воды. В чем дело?

В это время в дверях показался человек.

– Рабочие!.. – закричал он, указывая в темноту.

– Что такое?

– Перерезали рукава, я не успел добежать…

Инженер, поняв, наконец, причину задержки, бросился к конторе. С другой стороны к зданию шахты неслась толпа, обезумевшая и жаждавшая разрушения.

Добежав до здания, толпа, ослепленная ярким светом, вдруг остановилась. Какой-то мальчуган бросил камнем в стеклянный фонарь. Пример его заразил многих, камни посыпались градом, и вскоре фонарь был разбит вдребезги. Свет погас… В здание ворвались. На машины посыпался целый град ударов. Били всем, что попадалось тяжелого под руку. Пожилой рабочий, с налитыми кровью глазами, бешенно пилил канаты, на которых была подвешена клетка под'емника.

Вдруг снаружи послышались отчаянные крики, кто-то звал на помощь, плакали дети, кто-то бранился, кто-то молил о пощаде. За этими тревожными звуками слышались другие, глухие, еще более тревожные: удары палок по человеческим телам, размеренный топот сотни ног, звон оружия, слова команды.

Страх овладел людьми в машинном отделении; этот страх разом встряхнул и отрезвил всех. И все разом бросились к двери. Произошла давка, и воздух ночи снова огласился воплями отчаяния…

Люди бросились по хорошо знакомой дороге домой. Под дождем, в темноте, их бежало несколько сот человек, тяжело дыша, спасая свою жизнь. Через несколько минут двери рабочих бараков закрылись, и в них воцарилась тишина.

Полицейские уже окончили свою работу, когда отряд пехоты окружил рудник. Тридцать человек было арестовано. Это, большей частью, были раненые и пострадавшие в давке. Под'ехала фура, в которую поместили наиболее пострадавших, остальные пошли пешком в сопровождении полицейских. Печальная процессия направилась к городу…

* * *

Пока изрезанные рукава заменяли новыми, прошло еще двенадцать часов; после этого рудник был затоплен без дальнейших помех. Пожар в шахте был потушен. Но только – внизу, а наверху начинался новый пожар, более грозный… неугасимый!

Столкновение произошло в ночь с пятницы на субботу. На утро тревога царила вокруг, на всех фабриках и заводах. Слово «забастовка» висело в воздухе, рабочие требовали срочного проведения мер безопасности работ.

* * *

Прошло три дня. Утро встало солнечное. На улицах города царило необычное оживление. Везде люди собирались кучками и говорили вполголоса. Ожидали демонстрации рабочих.

Вот вдали послышалась музыка, а через несколько времени над холмом у окраины города показалось первое красное знамя.

Музыка слышалась все громче и громче, первые ряды рабочих уже вступали в город. Шли не в ногу, но громадная одноцветная людская масса, сразу заполнившая всю мостовую, производила внушительное впечатление…

Толпа была похожа на реку, внезапно вышедшую из берегов и неудержимо стремящуюся вперед. Звуки марша вызывали отголосок в длинных рядах домов, а на фоне музыки глухо звучали шаги тысячи ног.

Сердца людей, стоявших на тротуарах, были переполнены каким-то смутным волнением. Сплоченность шагавших по улице рабочих масс действовала на публику богатых кварталов подавляюще. На всех лицах рабочих лежал отпечаток тяжелого труда, все это были люди, закаленные в борьбе с жизнью. Взгляды были серьезные, у многих гневные.

Они все шли и шли. Казалось, им не будет конца. Прошел уже целый ряд корпораций. Звуки музыки, шедшей во главе процессии, замерли вдали, а с холма на краю города спускались все новые массы.

Но вот лавина кончилась. И вдруг на холме появилось новое, черное знамя. Оно повисло и обмоталось вокруг древка, так что нельзя было разобрать, кому оно принадлежало. Но толпа, которая несла его, во многом отличалась от остальных, только что вошедших в город. Впереди, держась за руки и не отрывая глаз от земли, шли дети, за ними женщины с маленькими детьми на руках, за ними мужчины…

Когда эта новая волна людей вошла в город, подул ветер и развернул знамя, и между двумя черными траурными каймами стало видно красное поле.

Углекопы…

Они шли медленно, беспорядочной толпой. Лица у всех были измученные и скорбные…

Толпа на тротуарах притихла, подавленная, потрясенная…

Прогулка львов.

Изумительная фотография, помещаемая здесь, принадлежит охотнику и путешественнику но В. Африке Лоутер Кемп. Он и его спутник отдыхали во время охоты в расщелине скалы, возвышающейся над травянистой степью, покрытой редким кустарником, когда внезапно вблизи появилась вереница львиц, шедших одна за другой, очевидно, на водопой. Кемп насчитал девять животных разного возраста и размеров (на снимке из них видны семь). Спутник Кемпа выстрелил и убил одну из львиц с расстояния всего в пятнадцать метров. Остальные хищники, не ожидавшие нападения, быстро скрылись в одном направлении, свернув с первоначального пути.

Тифозная эстафета.
Рассказ Клайда Кук.

Далеко, на самом севере полуострова Аляски, в городе Номе, лежащем на берегу Берингова пролива, вспыхнула эпидемия тифа. С каждым днем положение становилось все более серьезным. Медицинский персонал, во главе с доктором Уэльсом, выбивался из сил, а случаи заболевания все учащались. И, что всего хуже, запасы тетровакцины[9]9
  Сложная культура бактерий для прививки, предохраняющей от брюшного тифа, холеры и двух форм паратифа.


[Закрыть] приходили к концу.

Как не переутомлялся за день доктор Уэльс, лихорадочно работая с утра до позднего вечера, по ночам сон бежал от него, а когда он, наконец, засыпал, страшные кошмары заставляли его в ужасе просыпаться: ему все представлялось, как он вспрыскивает последнюю дозу драгоценного средства и вся страна остается во власти смертельной эпидемии.

Всюду, куда только можно, он посылал телеграфные призывы о помощи, требуя, чтобы ему немедленно был прислан запас свежей вакцины.

Но достаточно взглянуть на карту Аляски, чтобы понять, можно ли было надеяться на успех.

Ном лежит в северо-западной части Аляски, у самого полярного круга, и многие сотни миль отделяют его от ближайшего пункта, который мог бы оказать ему требуемую помощь. Город Ненана, дальше которого железная дорога не идет, лежит от Нома в шестистах шестидесяти пяти милях. К тому же дело происходило зимой, и все дороги были погребены под глубоким снегом, реки скованы льдом, и страшные вьюги бушевали почти непрерывно.

В первую минуту доктору Уэльсу пришла в голову мысль постараться получить вакцину воздушным путем, но ему скоро пришлось отказаться от этого плана, так как ни одна из ближайших авиационных станций в это время года не давала своих аппаратов: снежные ураганы представляли для них чересчур большую опасность.

Не оставалось делать ничего другого, как прибегнуть к более примитивному способу сообщения, а именно – к путешествию на собаках. Если был хоть малейший шанс добраться до железнодорожного пункта, то рискнуть выполнить это можно было бы только с их помощью.

* * *

В Ненане, где знали об эпидемии в Номе, остановились на этом плане и приступили немедленно к его выполнению. Северная Компания в Ненане вытребовала по телеграфу из главного госпиталя города Ингора три тысячи доз вакцины и по телеграфу же отдала распоряжение, чтобы на всех почтовых станциях между Ненаной и Номом были приготовлены опытные ездоки с упряжками самых сильных собак, могущих доставить посылку в Ном с максимальной скоростью.

И вот, наконец, телеграф известил, что требуемые запасы вакцины отправлены по железной дороге из Ингора в Ненану. Вскоре должно было начаться единственное в своем роде состязание людей со стихиями природы, – состязание, в котором отважные представители местного населения – приисковые рабочие и туземные индейцы – готовились рискнуть своей жизнью для того, чтобы вырвать жителей Нома из когтей грозившей им смерти.

Еще не успели перестать вертеться колеса поезда, привезшего вакцину для Нома, как жители Ненаны – эти молчаливые, суровые на вид дети Севера, – схватив драгоценную посылку, бросились к стоявшим уже наготове саням. В упряжке было восемнадцать собак, и управлял ими местный житель, Вильям Шонон. Шонон принял посылку, громко свистнул, и собаки помчали; легкие санки со всей быстротой, на какую только были способны.

Сознавая, что каждый просроченный час грозит смертью новым и новым жителям Нома, Шонон с редкой настойчивостью преодолевал одно за другим целый ряд препятствий. Та часть пути, которая досталась на его долю и тянулась на протяжении шестидесяти пяти миль, была, вообще, не из легких, а в этот день страшные порывы ледяного ветра парусом вздували его доху, пронизывали его насквозь и слепили глаза, бросая в лицо целые комья снега. Весь путь он проделал против ветра.

Измученный, оледенелый, но все еще полный энергии, домчался он до Толована, маленькой деревушки с почтовой станцией, где ждал его со своей упряжкой Дудней Колланд, совсем уже готовый к от'езду. Бережно взял он пакет и так же бесстрашно, как и первый гонец, стремительно помчался вперед.

Приближалась новая остановка в Танане, но жители этого местечка, во-время оповещенные о том, что им надо приготовить упряжку для следующего этапа, все еще не могли найти никого, кто бы в такую страшную вьюгу согласился сделать этот переезд, считающийся одним из самых тяжелых. Дорога здесь все время идет по извилистой, загроможденной глыбами льда реке Танане, и ехать по ней ночью, притом в снежную бурю, никто не решался.

Это узнала юная индианка Такетлана, жена Соломона Баско, уроженца Тананы. смелого молодого охотника. Самого его не было в это время в деревне, но Такетлана, узнав, в чем дело, тотчас побежала по смутно белевшей в темноте дороге, не обращая внимания на страшную вьюгу, которая слепила ей глаза и валила с ног.

Она нашла Соломона под горой, на берегу извилистой реки, где он ставил капканы на лисиц. Выслушав жену, он поспешно сложил снасти, быстро направился к деревне, и, когда, два часа спустя, к почтовой станции Тананы под'ехали сани с полузастывшим от холода Дудней Колландом, Соломон Баско был уже готов к дальнейшему перегону.

– И ты думаешь добраться до следующей станции, приятель, в такую темь и вьюгу? – взволнованным тоном спросил его один из толпившихся около Соломона жителей Тананы.

– Я не люблю, когда люди хворают, – лаконически ответил молодой индеец, – и я помогу доставить все, что им там нужно.

Закутав как можно тщательнее драгоценную посылку и простившись с женой, которая провожала его, бледная и серьезная, отважный индеец выехал из деревни, спустился к реке и стал медленно перебираться на другой берег. Родившись и выросши в окрестностях Тананы, Соломон великолепно знал все извилины, все опасные места неверной реки, но знал в то же время, каким гибельным может быть каждый недостаточно обдуманный шаг, каждое неправильно взятое направление. Одно неверное движение, – и ноги ездока попадут в ледяную воду, местами чуть только прикрытую тонким слоем льда, а воды, как известно, туземцы боятся больше всего, так как на крайнем

Севере достаточно даже слегка промочить ноги, чтобы неминуемо жестоко отморозить их.

Вот почему Соломон Баско так осторожно переезжал реку, с таким напряженным вниманием всматривался дальнозоркими глазами охотника в каждую впадину, в каждую трещину на льду.

Но вот коварная река уже позади, и сани мчатся по унылой снежной равнине. Нигде ни признака жизни; повсюду глубокий снег, и нет никаких преград снежной буре, которая бушует здесь с ужасающей силой.

Жители местечка Келланда, куда он должен был доставить посылку, ни одной минуты не сомневались в том, что, пока не прекратится снежная буря, свирепствовавшая в долине реки Тананы уже третий день подряд, никто не решится сделать эту трудную часть пути, и их изумлению не было границ, когда у в'езда в деревню показался поезд Соломона. С радостными криками они подбежали к нему, помогли молодому индейцу выйти из саней, – он окоченел и. еле держался на ногах, – и, взяв посылку, передали ее эскимосу Пэт-Ольсону, слава о котором, как об одном из искуснейших и неустрашимых ездоков на собаках, гремела по всей округе.

На долю Ольсона пришлась самая гористая часть пути, от Уонал-Колика до Исааковской вершины, где опасные спуски и непролазные снежные сугробы чередуются на протяжении всех пятидесяти миль. В зимнюю пору эта дорога считается одной из наиболее опасных во всей северной Аляске. Но со свойственной ему смелостью эскимос поборол все препятствия и в назначенный по расписанию час доставил посылку в Шатколик, где его сменил Леонард Сепалла.

От Шатколика, лежащего в ста шестидесяти пяти милях от Нома, начинается сплошное царство пловучих льдов, которые покрывают в зимние месяцы Берингово море и Нортонский залив. Местные власти требовали, чтобы Сепалла ехал вдоль берега, – немного более длинный, но зато гораздо менее опасный путь, – но Сепалла и слышать об этом не хотел. Полагаясь на ум и выносливость своих двадцати собак, он помчался прямо по ледяной равнине Нортонского залива, где к страшному, все усиливавшемуся вою урагана примешивался оглушительный треск сталкивавшихся пловучих льдов.

Тем временем паника в Номе все усиливалась. Ураганом было снесено большинство телеграфных столбов, и никто не знал, какая участь постигла смельчаков, вызвавшихся доставить спасительное лекарство. Эпидемия же, между тем, все развивалась. Жители городка толпились на перекрестках улиц, горячо обсуждая волновавший всех вопрос. Новые случаи заболеваний все учащались, а вакцина совсем уже приходила к концу. И вот настал, наконец, день, когда доктор Уэльс употребил в дело последнюю дозу… В самом тяжелом настроении отправился он к мэру города.

– Положение более, чем серьезное, – сказал он. – Если не удастся ликвидировать эпидемию здесь, в Номе, то она может распространиться по всей стране, и все одиннадцать тысяч жителей будут находится под угрозой смерти. Эта болезнь, опасная для белых, для эскимосов и индейцев в их условиях жизни безусловно смертельна. Необходима поголовная прививка, но если вакцина получится позже завтрашнего дня, то она будет уже бессильна остановить дальнейшее развитие заразы.

Взволнованный словами доктора, мэр немедленно сделал распоряжение оповестить всех местных жителей об острой необходимости найти охотников отправиться навстречу тем, кто вез из Венаны драгоценную посылку и кого погода могла задержать в пути.

К чести жителей Нома несколько человек из самых опытных ездоков на собаках, не теряя ни минуты, заложили свои сани и отправились в путь. Между ними были такие знаменитые чемпионы в этой области, как Чарли Рон и Гуннар Кассон. Этот последний намного опередил своих товарищей и на восемьдесят пятой миле от города встретил сани Леонарда Сепаллы, собаки которого совсем уже выбились из сил, а сам он едва мог произнести несколько слов. Но посылка была в полной сохранности. Гуннар Кассон взял ее в свои сани и помчался в обратный путь.

Вот, что он сам рассказывал об этой последней части пути.

«Немало трудных переездов и плохих дорог видел я в своей жизни, но хуже этих восьмидесяти пяти миль не запомню. Если бы не головной пес моей упряжки, Бальто, не доехать бы мне до Нома. Чутье у этой собаки удивительное. На гладком, как зеркало, льду залива, где ураган смел весь снег дочиста, где и помину не было о какой-нибудь дороге, Бальто ни разу не сбился с верного курса и к девяти часам вечера довез меня до Блюффа – маленькой деревушки на берегу Нортонского залива. Моя упряжка состояла из тринадцати длинношерстных собак. Проехав еще с полмили, я увидел Леонарда Сепаллу. Бедняга страшно мне обрадовался.

«Доехав с Сепаллой до первого домика Блюффа, мимо которого шла наша дорога, я передал его на попечение знакомого мне охотника и сначала подумал было внести посылку в теплое помещение, чтобы ее немного отогреть, но мороз все крепчал, было уже 32° ниже нуля, ураган все усиливался, и, боясь, как бы не пришлось задержаться дольше, чем я мог, я решил ехать в Ном, не теряя ни минуты. И, не заходя в дом, я помчался в обратный путь.

Памятник головной собаке упряжки Гуннара Кассона, доставившей драгоценный груз противотифозной вакцины в Ном, на Аляске, в самый разгар тифозной эпидемии. Памятник этот сооружен в центральном парке Нью-Йорка. На его открытие были выписаны из Нома Гуннар Кассон с его собакой „Бальто“, также фигурирующие на этой фотографии. Кассон одет в тот самый эскимосский меховой костюм, в котором он выезжал из Нома за вакциной.

«Было десять часов вечера. Начинался сильный снег, а мне надо было во что бы то ни стало добраться до Сафети – местечка, находящегося в тридцати пяти милях от Блюффа, – прежде, чем дорога сделается совсем уже не проезжей. Первые несколько миль я подвигался с максимальной скоростью и чувствовал себя очень бодро. Но холод был ужасающий и пронизывал меня до самых костей.

«Я благополучно доехал до того пункта, где в Нортонский залив вливается река Топкока. Тут я едва было не погубил своего верного Бальто. Не разглядев из-за сильного снега, который слепил мне глаза, что в одном месте поверхность льда была покрыта водой, я направил туда сани, и бедный Бальто попал передними ногами в воду. По счастью, вблизи оказался большой сугроб снега, в котором Бальто мог осушить свои мокрые лапы, и опасность отморозить их была таким образом устранена.

«Скоро начался под'ем на Топкокский холм. Северо-западный ветер дул теперь прямо в лицо, и, пока мы поднимались по оледенелому склону, я успел отморозить себе правую щеку. Спустившись с холма, мы опять попали на гладкую открытую равнину, где ураган бушевал совсем уж с чудовищной силой. Он слепил глаза, и я не мог видеть ни ближайшей к саням собаки, ни даже своей руки, которую держал почти у самого лица. Я ровно ничего не видел и, сознавая свое полное бессилие, полагался только на безошибочный инстинкт Бальто и остальных собак, которые, ни разу не останавливаясь, мчали меня по равнине.

«Необычайная сила урагана и полная невозможность ориентироваться в том, что меня окружало, заставили меня отказаться от мысли делать заворот на Сафети, где меня ждал следующий гонец, и я только после узнал, что в Сафети была получена телеграмма из Нома, в которой мне предлагали переждать в этом местечке бурю.

«За Сафети начиналась менее трудная дорога. Буря постепенно стихала, и только наступившая темнота затрудняла быстроту моего продвижения вперед. Я рассчитывал с наступлением рассвета наверстать потерянное время, но на беду две из моих собак, которые в предыдущую поездку сильно пострадали от холода, начали слабеть. Пришлось остановиться и тщательно укрыть их заячьими шкурками, припасенными на подобный случай. Я был вдвойне рад и за себя и за собак, когда увидел, наконец, вдали крыши Нома…»

Какой бурей восторгов, какими ликующими криками встретили жители Нома Гуннара Кассона. Этот день – 2 февраля 1925 года – навсегда останется незабвенным для них днем.

В 5 часов 30 минут пополудни маленькие санки Кассона остановились посреди городской площади, и полузамерзший, весь в снегу и инее, с налитыми кровью глазами, Кассой передал посылку подоспевшему к саням доктору, а сам, не отвечая на шумные приветствия окружившей его толпы, бросился прежде всего к Бальто, который еле держался на ногах и с трудом переводил дыхание.

Не отвечая на шумные приветствия толпы, Кассон бросился к Бальто и стал вытаскивать ледяные иглы из лап измученной собаки.

Бережно вытаскивал Кассон ледяные иглы из окровавленных лап измученной собаки, называл ее ласковыми именами и, только убедившись, что ни Бальто, ни остальные собаки не получили никаких особенно серьезных повреждений, передал их на попечение одного из стоявших в толпе товарищей, а сам согласился пойти отдохнуть и поесть.

С этого дня для доктора Уэльса и для всего медицинского персонала больницы начался период самой энергичной, активной борьбы со страшной эпидемией.

И после многих дней самой интенсивной борьбы доктор Уэльс об'явил, что эпидемия побеждена, что дальнейшему ее развитию положен предел.

Снова на всех перекрестках улиц толпились люди и громко и горячо о чем-то толковали, но теперь их голоса звучали бодро и весело, а лица улыбались счастливыми улыбками: грозная туча, столько времени висевшая над их страной наконец, рассеялась. А вскоре новые заболевания прекратились совсем.

В истории Аляски это героическое состязание людей со стихийными силами природы никогда не будет забыто. Никогда не будут забыты имена благородных смельчаков, которые сделали на собаках шестьсот шестьдесят пять миль в пять дней. Вполне сознательно и спокойно, отдавая себе ясный отчет в грозившей им опасности, эти люди боролись с ураганом, дувшим со скоростью восьмидесяти пяти миль в час, и прокладывали путь в царстве льдов и крутящегося снега, который слепил им глаза и заносил все дороги.