Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №09 за 1987 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)
Превосходный маббуле
– Главное, чтобы у тебя бурголь (Дробленая пшеница, пшеничная крупа: составная часть многих сирийских блюд.) не перемок. Залей неполный стакан бурголя водой и жди ровно полчаса. А пока бери острый нож, полкило петрушки, двести граммов листьев свежей мяты. Смотри, чтобы бурых пятнышек по краям листа не было. Я беру мяту по четвергам у зеленщика Мансура из квартала Тиджара, его дочке в прошлом году удалял гланды зять моего двоюродного брата, Амир его зовут, он еще у вас в Ленинграде учился... Да, петрушки и мяты, три-четыре маленьких луковички – запомни, маленьких! – и все это шинкуешь. Мелко режешь восемьсот граммов помидоров. Тут и бурголь готов. Отожми, пока между пальцами не перестанет течь вода, и смешай с зеленью. Соли немного, чайную ложку черного перца, не больше: таббуле, когда он в тарелке, должен дразнить язык, а когда во рту – ласкать его, а не обжигать. Перемешай. Налей в стакан – столько же, сколько в нем было бурголя,– лимонного сока, заправь им, затем – оливковым маслом. Всего полстакана – но, заклинаю, не экономь на масле, как моя соседка Зейнаб, добродетельная женщина, мир с ней, но скупая – берет то кукурузное, то подсолнечное. Нет, ты уж бери настоящее оливковое – «зейт зейтун», и тогда, иншалла! – ты сможешь порадовать десять человек гостей превосходным таббуле, какой не стыдно подавать на стол в самых лучших домах Дамаска...
Так жена знакомого сирийца, узнав о моем интересе к сирийской кухне, втолковывала мне, как следует готовить «таббуле» – зеленый салат, без которого в Сирии не обходится ни званый обед, ни семейная трапеза. Исключительно вкусная эта закуска всем доступна по цене. Если попытаться определить, какие национальные блюда самые популярные в Сирии, то в тройку победителей, несомненно, войдет таббуле.
Я неоднократно пробовал испытать свои кулинарные способности в приготовлении этого кушанья и – клянусь! – брал лучшую зелень, самые крошечные луковички и только оливковое масло, но такого вкусного таббуле, каким меня угощали в сирийских домах, мне так и не удалось создать.
Думаю, причина неудачи не в неверно подобранных ингредиентах, а в традиции. Кулинарные традиции арабов восходят, так же как и у других народов, к истокам их истории, но сирийская кухня выделяется среди кухонь прочих арабских стран благодаря трем характерным особенностям.
Во-первых, благодатный климат ключевых районов страны издревле обеспечивал стол самыми разнообразными продуктами – злаками, бобовыми, зеленью, овощами, фруктами, специями, позволяя поварам отыскивать их наиболее удачные сочетания.
Во-вторых, в силу исторических причин сирийская кухня вобрала в себя и ассимилировала рецепты персидской и турецкой, которые сами по себе весьма и весьма примечательны.
А в-третьих, сами сирийцы не без гордости, хотя и с определенной долей юмора, отмечают свою особую склонность к удовольствиям, доставляемым вкусной и обильной трапезой.
Сирийский писатель Казем Дагестани описывает, например, некоего чиновника Абу-Салеха, который вышел утром по делам и вдруг увидел пастуха со стадом баранов. Один баран, «закормленный так, что с него чуть ли не стекал жир», поразил воображение Абу-Салеха и «возбудил в нем скрытый аппетит». Не владея собой, он попытался тут же купить барашка, но получил отказ. Тогда гурман отложил все дела, отправился вслед за стадом на другой конец города, нашел владельца вожделенного овна и заключил с ним сделку. Невзирая на потерянный день и немалую цену, которую взял с него торговец, Абу-Салех вернулся домой триумфатором, немедля пригласил на обед соседа, шейха Сайда, а барашка передал своей второй жене, известной искусством готовить «мам-мият» – фаршированное мясное блюдо. Когда барашек был готов, к Абу-Салеху пришел шейх Сайд, и «съели они столько, сколько захотел аллах, чтобы они съели».
Мясные блюда, хотя и сделались в последние десятилетия более доступными широкому населению, все же относительно недешевы и сейчас. Раньше же бедняк, как в известном рассказе про Ходжу Насреддина, мог лишь подержать лепешку над паром мясного блюда богача. Может быть, поэтому сирийскую кухню отличает прежде всего разнообразие овощных кушаний, сложных как по приготовлению, так и по вкусовой гамме.
Типичный пример такого блюда – хоммос, распространенный в Сирии не менее, а может, и более, чем таббуле. Это гороховая паста, заправленная чесноком, лимонным соком и растительным маслом,– но сколько же существует его вариантов! Хоммос тахинный и свекольный, горчичный и баклажанный, творожный и перечный... На ужине в Доме инженеров в Хомсе я насчитал восемнадцать видов хоммоса, что, по заверению хозяев, не составило и трети всех его разновидностей.
Хоммос подают на овальных тарелочках и едят лепешкой-хубызом, пользуясь согнутыми ее кусочками как ложкой. Это, кстати заметить, единственное, что в Сирии едят без столовых приборов: вопреки распространенному мнению о якобы свойственной арабам манере все есть руками. За шесть лет на Ближнем Востоке я ни разу не видел, чтобы арабы, будь то горожане, крестьяне или бедуины, ели руками то, что я, коренной москвич, предпочел бы есть ножом и вилкой.
Как и жители других жарких стран, сирийцы обильно едят лишь раз в сутки: когда спадает зной и наступает относительная прохлада. Зато в течение дня выпивают бессчетное количество чашек чая или кофе.
Чай сирийцы заваривают по-особому, заварку заливая холодной водой и доводя ее до кипения на медленном огне. А подают в маленьких грушевидных стаканчиках иногда уже сладким и даже приторным, иногда же предлагая сахар отдельно, к каждому стаканчику в отдельной сахарничке, как две капли воды похожей на нашу подставку для яиц.
Кофе заслуживает особого разговора.
Сирийцы обожают кофе, пьют его в любое время суток, это их «протокольный» напиток: с кофе начинается любая беседа, им же она и заканчивается.
Существует множество способов приготовления кофе, и, по крайней мере, десяток претендует на титул «кофе по-арабски». Не берусь оспаривать всех этих притязаний, отмечу только, что большинство путешественников, пивших кофе в Сирии в XVIII и XIX веках, описывают следующий рецепт. Свежие кофейные бобы тщательно очищают от кожуры (из нее тоже варят напиток, называемый «кышр») и на железном листе прожаривают до коричневого – именно коричневого, а не черного! – цвета. Поджаренные зерна толкут в ступе, и порошок, две столовые ложки на средний медный кофейник, засыпают в кипящую воду. Помешивая, держат на медленном огне, пока кофе не начнет убегать. Снимают, дают немного остыть, снова нагревают до начала кипения, опять снимают с огня – и так четыре-пять раз. В крохотные фарфоровые чашечки без ручек, но в бронзовых или серебряных подстаканниках сначала кладут сахар, если кофе желают пить сладким. Затем ложечкой по всем чашечкам поровну распределяют белую пузырчатую пенку – «каймак», и лишь потом разливают жидкость. Такой кофе получается ароматным, крепким и густым; рассказывают, некоторые даже, выпив кофе, ложечкой доедают гущу – чего мне, признаться, лично видеть не приходилось. Однако засвидетельствую, что приведенный рецепт вполне употребим в Сирии и в конце XX века. Распространен в Сирии еще и так называемый «бедуинский» горький кофе – «ахве мурра», он представляет собой выварку невероятного количества кофе в ничтожно малом количестве воды, плюс ко всему приправленную кардамоном. Горький кофе подается обычно один раз за встречу, всем присутствующим из одной-двух чашек по очереди. Хотя в пиалу наливается буквально несколько капель «ахве мурра», после двух-трех порций даже самое здоровое сердце начинает колотиться так, будто собирается выскочить из грудной клетки. Поэтому угощающего лучше вовремя остановить, слегка покачав пустой чашечкой, в противном случае вам будут подливать еще и еще...
Дамаск – Москва
Г. Темкин
Хэммонд Иннес. Большие следы
Продолжение. Начало в № 8.
Сначала я подумал, что где-то что-то сорвалось и Каранджа прикатил, чтобы увезти нас обратно в охотничий домик. Потом я увидел, что второй африканец – Мукуйга и что в руках у него винтовка.
– Ладно, Каранджа,– донеслось из кузова.– Теперь ты можешь ехать и сзади.
И Корнелиус ван Делден вышел из-за борта машины.
– Никаких осложнений с патрулем? – спросила его дочь.
Он засмеялся.
– А его не было. Я так и предполагал, учитывая дождь. Однако на всякий случай усадил за руль Каранджу,– ван Делден повернулся ко мне.– Вы поедете в кузове. Мукунга!
– Ndio, бвана?
– Отправляйся в кузов вместе с Каранджей. Глаз с него не спускай.
Каранджа слез с водительского места и растерянно стоял на дороге рядом со мной. Самодовольства, которым он щеголял в усадьбе, как не бывало.
– Мистер ван Делден,– голос его звучал нервно и визгливо,– я думаю, мне лучше шагать обратно. Вы миновали моих солдат, и...
– Ты всегда звал меня Тембо. Помнишь?
– Да, Тембо. Но меня хватятся, и как я объясню министру...
Какое-то мгновение мне казалось, что Каранджа вот-вот бросится наутек. Я стоял совсем рядом с ним и видел белки его глаз – он лихорадочно озирался вокруг и часто дышал. Мукунга тоже это почуял и снял винтовку с предохранителя.
– Поехали, парень, не рыпайся,– сказал ван Делден спокойно, словно увещевая какого-нибудь зверька, и, кажется, до Каранджи дошло. Напряженность разрядилась.
– Ладно, Тембо...– Он повернулся и послушно полез в кузов.
– Давайте вашу камеру,– сказал мне ван Делден.– Дорога тряская.
Не знаю, каково было в кабине, но уж в кузове-то трясло вовсю. Через люггу ван Делден проехал медленно, но как только мы взобрались на лежавший за ней склон, он, наверное, попросту вдавил педаль в пол.
Снова полил дождь. Дорога стала еще хуже, и у нас едва хватало сил цепляться за борт. Один раз ван Делден притормозил, высунулся в разбитое окно и крикнул:
– Тейт, вы целы?
Я скрипнул зубами и ответил, что цел, а потом спросил, долго ли еще ехать.
– Точно не знаю! – заорал он.– Миль тридцать, а может, и сорок. Скоро свернем вправо, на второстепенную дорогу. Тогда уж держитесь! – И он опять наддал ходу.
Лучи фар вспарывали ночную мглу, освещая огромные нагромождения красных скал из застывшей лавы. Мы пересекли еще одну люггу. На этот раз ван Делден пронесся по ней чересчур стремительно.
Внезапно Мукунга принялся дубасить по крыше кабины и закричал что-то на суахили. Машина замедлила ход и тут же резко свернула вправо, на едва заметный проселок. Вода в колеях матово блестела под лучами фар, колеса буксовали, и машина вихлялась в грязи. Потом она выбралась на ровную, покрытую спаленной травой местность и пошла прямо по целине. Колеса со стуком проваливались в невидимые ямки.
– Серенгети! – крикнул мне Мукунга.
За низкими тучами появились первые проблески зари. Дождь иссяк, видимость улучшилась. Мы обогнули скалы. Они были точь-в-точь такие же, как на виденных мною картинках с изображением холмиков в южноафриканской степи. Облака поредели, появились рваные просветы. Низко на западе мелькнула Венера, и тотчас же небо начало заливаться огнем. Облака вспыхивали, постоянно меняя очертания, и казалось, будто мы едем прямо в котел, полный расплавленной лавы. Даже сама равнина стала красной; влага на нескошенных травах отражала лучи восхода, полыхавшего будто вулкан. Начинало парить.
Тут-то мы и подъехали к первым костям. Они были разбросаны на участке площадью в три или четыре гектара – беспорядочное нагромождение черепов, грудных клеток, конечностей... Обглоданные дочиста, они поблескивали в рассветных лучах. Ван Делден притормозил, высунулся из окна и сказал мне, что ближе к озеру он рассчитывает найти еще более обширные нагромождения из костей. Но когда он снова тронул машину вперед, я закричал, что хочу снимать теперь же, при этом освещении, под алым заревом.
Ван Делден сбросил скорость и остановил машину.
– Пленка цветная,– сказал я ван Делдену.– При таком свете вид будет просто фантастический.
Я был возбужден. В голове уже начал складываться текст сценария, и я жадно думал о том, какой фильм сделаю на этом материале.
– Поднимите одну из костей, и я быстро дам вас крупным планом,– сказал я.
Он проделал все в точности так, как мне хотелось, и, когда я увидел, как он выбирается из кабины на фоне розовой дымки над равниной, как его выразительные черты окрашиваются ярко-алым сиянием, как даже борода приобретает легкий красноватый оттенок, мне стало ясно, что этот кадр заставит любого зрителя напряженно замереть в кресле. Но вот он подошел к костям... и, вместо того, чтобы, наклонившись, поднять одну из них, вдруг повернулся спиной к камере и крикнул:
– Каранджа, поди сюда!
Я чуть было не снял палец с кнопки спуска, но потом подумал, что у меня никогда больше не будет такого прекрасного освещения, и не остановил камеру. Я подходил все ближе и ближе; Каранджа вылез из кузова и зашагал к ван Делдену, который нагнулся и, подняв крупную кость какого-то животного, протянул ее африканцу.
Тогда я быстро двинулся к ним и обошел вокруг, держа в фокусе лица. Мукунга тоже попал в кадр. Винтовку он положил на плечо, а его мудрое лицо обретало четкость очертаний по мере того, как свет становился все ярче и ярче. Снимая наплывом, я дал самый крупный план, и тут Каранджа, похоже, впервые заметил меня. Челюсть у него отвисла, он выглядел потрясенным. Внезапно он закрыл лицо руками и словно затравленный зверь бегом ринулся обратно к грузовику. Ван Делден обернулся ко мне. Он все еще держал в руках кость и смотрел прямо в камеру.
– Теперь понимаете, что сотворили? – Он улыбнулся странной задумчивой улыбкой, и в этот миг камера остановилась: кончилась пленка.
– О чем это вы? – спросил я.
– Демонстрация этих кадров – верный приговор.
Передо мной возникла Мери Делден. Она прижала видоискатель своей «ретины» к глазу, чтобы снять крупным планом отца, который смотрел прямо на восходящее солнце. Я услышал щелчок затвора.
– Ты нарочно так сделал...– сказала она.
Ван Делден кивнул.
– Разумеется. Теперь, когда Каранджа тоже попал на пленку, она в безопасности. Его жизнь зависит от того, конфискуют ли ваши камеры или нет.– Он опять повернулся ко мне.– Вы закончили?
Я кивнул, все еще думая о Карандже, который в страхе бежал, спрятав лицо в ладонях.
– Тогда поехали дальше к озеру. Времени у нас мало, а мне нужны свои фотографии, чтобы показать, какой размах приобрела бойня.
Солнце уже карабкалось вверх по небосклону, красный цвет исчез, и когда мы наконец остановились, то оказались посреди поля брани в окружении побитых ветрами костей диких животных. Картина была настолько невероятная, что какое-то время мы просто стояли и тупо взирали на нее. Потом Мери Делден обернулась к отцу.
– Кто это сделал? Это не Алекс. Когда он отстреливает, все идет в дело – кости, шкура и прочее...
– Была война. Последнее крупное сражение произошло на окраинах равнины, а коммуникации были перерезаны...– Ван Делден покачал головой.– Слава богу, что этого не видят Гржимеки.
Отец и сын Гржимеки были пионерами этого исчезнувшего национального парка. Я помнил их книгу «Серенгети не должен умереть».
– Мукунга меня предупреждал, но все равно я никогда не поверил бы, что возможна такая оргия смерти.– Ван
Делден карабкался на крышу кабины. У него был старый «поляроид», и пока он ждал, когда проявится первая фотография, дочь осуждающе сказала ему:
– Ты покажешь снимки делегатам, а там пусть себе думают, что все это дело рук Алекса.
– У него был контракт на снабжение армии за счет Серенгети.
– Но ведь он не убивал кого попало, как здесь.
– От Алекса ускользнули нити, только и всего. Солдаты видели, как он вел отстрел, и в них взыграла жажда убийства.– Ван Делден сделал еще один снимок и повернулся к дочери.– Ведь убийство – его работа, не так ли? А теперь он отправится на север с новым контрактом кормить голодающих самбуру. Война ли, засуха ли – бизнес остается бизнесом, а ведь есть еще и тот большой холодильник. Должен же Алекс чем-то его набить.
Мери молчала, и я вложил в камеру новую кассету. Сменив объектив, я отснял несколько панорамных кадров, за которыми крупным планом последовали виды собранных в груды никому не нужных костей. Вокруг каждой кучи останков мы обязательно находили следы протектора. Машины окружали стадо, и сидевшие в них люди валили животных из ружей.
– Вы сняли все, что хотели? – спросил меня ван Делден.
Я кивнул, глядя на кости, разбросанные повсюду.
– То, что вы здесь видели,– сказал он,– представляет собой дело рук человека-разрушителя. Последствия этой бойни вот уже полгода ломают природное равновесие на огромных пространствах.– Его светлые глаза неотрывно и почти свирепо смотрели на меня.– Включите эти слова в ваш сценарий. Коль уж у вас есть пленка, пустите ее в ход! Бывало, здесь мигрировало до миллиона животных – зебры, гну, газели Гранта и Томпсона, наконец. Объясните людям, чем чревато истребление таких огромных стад, покажите им, как оно влияет на остальную живность. Львы, гиены, шакалы, кафрские лисицы, дикие собаки – все они кормились этими травоядными. Стервятники, даже орлы, да все, вплоть до муравьев, специально на то и созданных, чтобы очищать останки! Расскажите им! – Он осекся и взял себя в руки.– Каранджа!
Тот сидел в тени грузовика, понурив голову.
– Что, Тембо?
– Ты уже придумал, что скажешь министру?
Какое-то мгновение мне казалось, что Каранджа впал в глубокое уныние и забыл, где находится. Но вот он поднялся и подошел к нам. Он улыбался и вновь обрел какую-то толику своего прежнего лоска.
– Если мистер Тейт соглашается и мисс Мери тоже, я, наверное, говорю, что беру грузовик, чтобы найти их, боясь за их безопасность.
Я кивнул.
– Хорошо, но только если у нас не отберут камеры.
– Нет, я это слежу.
– А как насчет пленок?
Изъять у нас пленки под тем или иным предлогом ему было раз плюнуть.
– Ваша пленка будет в целости,– но он произнес это неубедительно, и глаза у него бегали.
Мери Делден склонилась над грудой скелетов – позвоночников и ребер – и, не отрывая от глаз фотоаппарат, сказала отцу:
– Для пущей верности я отдам несколько пленок тебе.
Она выпрямилась и достала из кармана охотничьей куртки две кассеты.
– Не надо,– сказал ван Делден.– Завтра я покажу делегатам кадры, которые отснял сегодня утром. Будет среди них эта фотография или нет, зависит только от тебя.– Он подался вперед и слегка постучал пальцем Карандже по груди.
Тот кивнул, облизывая губы.
– Я погляжу, чтобы они в порядке, Тембо.
Вдруг с неожиданной теплотой, заставшей меня врасплох, Мери положила руку мне на плечо и сказала:
– Теперь ты, возможно, поймешь, чего ради затеяна эта конференция и как чувствуют себя сейчас все те, кто прожил жизнь рядом с животными.
И если я смогу чем-нибудь помочь, когда ты начнешь писать сценарий...– Она недоговорила, ее взгляд опять блуждал по равнине. Потом она резко отвернулась.
– Уже поздно,– сказала Мери отцу сдавленным голосом.
– Да. Доедем только до озера. Раз уж мы здесь и к нашим услугам грузовик.
Проехав довольно приличное расстояние, мы остановились, и на склоне за озером я увидел вереницу домиков. Выйдя из машины, ван Делден некоторое время рассматривал их в бинокль.
– Я бывал здесь, когда эту усадьбу только-только построили. Потом ее приспособили под базу те, кто сделал себе имя на телефильмах о диких животных.– Он перечислил несколько смутно знакомых мне фамилий.– Частично усадьба состояла из палаточного городка. С точки зрения человека, изучающего миграции, лучшего места для лагеря не бывает. Но в конце концов владелец забросил дело: война... Ну а теперь – смотрите сами. Одни развалины.
Он вручил мне бинокль, и я увидел, что от зданий остались только коробки без крыш. Деревянные детали разрушились, два домика выгорели дотла, а над самым большим строением, сохранившим остатки веранды, торчала длинная шея, похожая на толстый шест, замаскированный черно-желтой тканью. Маленькая головка тянулась к листьям дерева.
– Там жираф,– сказала я.
– Несколько, если вы посмотрите внимательно. И водяной козел справа в камышах.– Его голос звучал еле слышно, ван Делден моргал, и по щекам его бежали слезы.– Во все времена дикая живность чувствовала себя здесь прекрасно. Река Олдувай совсем рядом, вон она.
Я глазам своим не верил: этот суровый человек оплакивал прошлое и не заботился о том, чтобы скрыть свои чувства. Он кивком указал на деревья, убегавшие вниз по склону слева от нас.
– Вон там был наш первый базовый лагерь. Все животные, проходившие между кратером Нгоронгоро и Серенгети, пили воду из Олдувая. Было много львов и гепардов, а за нашими спинами на краю равнины по вечерам во время миграции на деревьях теснились стервятники...
Он покачал головой и вздохнул, как мне показалось, от скорби по животным, которых тут больше не было.
– Все тогда было по-другому,– часто моргая, он взглянул на дочь, потянулся за биноклем и быстро полез обратно в кабину, словно желая скрыть свою минутную слабость.
Ван Делден запустил мотор, и после секундного колебания Мери забралась в машину. Мы быстро покатили по извилистому проселку обратно на равнину. Дорога стала тверже, земля высыхала на солнце, и в половине одиннадцатого мы опять выехали на грунтовку. Здесь ван Делден остановился и крикнул Карандже:
– Как ты думаешь, военные выслали патруль искать тебя?
Каранджа колебался. Стоя рядом со мной, он тревожно хмурил брови.
– Возможно.– Он перегнулся через борт и потряс головой.– Хотя не думаю, что у них есть бензин. Они заправляются в казармах в Найроби, понимаешь? И заливают ровно столько, чтобы довезти припасы до усадьбы, поэтому не могут тратить бензин, разыскивая меня.
– Значит, так, Каранджа: сейчас отвезешь их к дому. А вы, Тейт, садитесь к Мери в кабину. Запомните: вы всю ночь проплутали в буше. У вас довольно усталый вид. Думаю, что это убедительная отговорка.
Когда я втискивался на сиденье рядом с Мери, Каранджа спросил:
– Что мне делать, если армия их арестует?
– Идти к министру,– рявкнул ван Делден.– И твердить одно и то же. Не забывай,– добавил он,– у меня в руках фотография, на которой запечатлен ты в Серенгети, и если с ними что-нибудь случится, если у них конфискуют пленки, завтра я предъявлю эту фотографию. Ты понял меня?
– Да, Тембо.
– Ты знаешь, в котором часу Кэрби-Смит обратится к делегатам?
– Нет,– Каранджа покачал головой.– Думаю, что утром.
– Выясни точное время и сообщи мисс Мери. Она знает, как меня найти.– Он посмотрел на дочь. Его большая голова на фоне окна казалась заключенной в рамку, седая шевелюра затрепетала под внезапным порывом ветра.
Он неуклюже полез в буш и скрылся из виду. Мукунга пошел следом, неся его винтовку.
– Он и правда появится завтра на конференции? – спросил я.
– Наверняка,– ответила Мери.– Он охотится за Алексом Кэрби-Смитом.
– Почему?
– Это их дело.
– Что-то между ними произошло?
– Давно,– ответила Мери, потом она с улыбкой повернулась ко мне.– Ну вот ты и познакомился с великим Корнелиусом ван Делденом. Как он тебе?
– Я прежде таких людей не встречал,– неуверенно пробормотал я, подыскивая какое-нибудь слово, которое соответствовало бы странной необузданной натуре ван Делдена.– Он кажется больше самого себя.
Она кивнула смеясь.
– И не говори. Он всю жизнь был больше самого себя.– Смех замер, и Мери тихо добавила: – Буря, а не человек. Это у него врожденное, как и страсть играть с судьбой.– Она повернулась к Карандже.– Что ты можешь сказать о Тембо? Как он сегодня выглядел?
Каранджа посмотрел на нее расширившимися глазами и ответил:
– Сила.
– Сила! – откликнулась Мери.– Он как кабан. Что хочет, то и делает, а каково приходится от этого другим, ему все равно.
– А этот Кэрби-Смит...– проговорил я.– Ты должна хорошо знать его. Что он за человек?
– Я тогда была ребенком.
– Но ведь вы встречались и потом.
– Один или два раза.
– Каков он из себя?
Вместо ответа Мери лишь покачала головой. В этот миг мы проехали поворот и увидели солдата, который взмахнул флажком, давая знак остановиться. Он держал карабин наизготовку, на голове у него было какое-то кепи с пришитой над козырьком эмблемой, изображавшей носорога.
– Из бывших следопытов,– шепнула мне Мери, когда Каранджа, улыбаясь, с явным облегчением, приветствовал солдата.– Похоже, все они знакомы между собой.
Солдат сказал, что надо вызвать капрала. И вскоре тот, выкрикнув какое-то распоряжение, залез в кузов с одним из солдат. Когда мы тронулись, Каранджа сказал Мери:
– Он отвезет нас к своему капитану. Так ему приказано.
– Так они посылали патруль искать тебя?
– Нет, но им известно, что вы и мистер Тейт в отлучке.
– Значит, они не удивятся, узнав, что ты поехал разыскивать нас.
– Возможно. Но я не армия, и взять без спросу армейский грузовик...– Он передернул плечами, в голосе его послышалась тревога.– Да еще мой министр... Мисс Мери?
– Что?
И тут Каранджа затараторил срывающимся голосом:
– Пожалуйста, вы встретьте Тембо сегодня ночью. Вы скажите ему, что это невозможно ему приходить на конференцию. Он думает, что у него есть защита делегатов и репортеров, но я не могу ручаться. Я знаю своего министра. Мистер Кима ни – человек с гонором...
– Он не посмеет приказать схватить отца на глазах у всех делегатов.
– Да. Это он не может сделать. Но когда ваш отец
уйдет, он даст приказ солдатам... Пожалуйста, мисс Мери, вы должны это верить. Мистер Кимани – твердый человек, и такой поступок... прийти на конференцию, говорить делегатам...– Каранджа потряс головой,– крайне безумный! Мистер Кимани будет заставлен действовать. У него нет выбора. Вы понимаете?
– Я-то понимаю,– ответила она.– А вот понимаешь ли ты? Фотографии у отца, и он пустит их в ход.– Меня удивили жестокие нотки в ее голосе.– Так что тебе, пожалуй, лучше поговорить с твоим министром.
– Он будет задержан,– упрямо твердил Каранджа.– Они не дадут ему дойти до усадьбы. Фотографии заберут. Вы скажите ему, пожалуйста.
По кабине громко забарабанили, и мы свернули влево. Я смотрел на Мери Делден. Ее рот был плотно сжат, едва заметный пушок над верхней губой покрылся бусинками испарины. Мы были притиснуты друг к другу, и я чувствовал, как она напряжена. Грузовик остановился, и Мери произнесла сдавленным голосом:
– Они не смогут арестовать его на виду у всех этих делегатов! Так и скажи министру Кимани...
Капрал спрыгнул на землю и исчез во флигеле.
– Ты понял меня, Каранджа?
Он не ответил. Его руки так крепко вцепились в руль, что суставы пальцев побелели.
– Каранджа, ты понял? – угрожающе прошептала она. Тот медленно покачал головой. На его блестящем от пота лице застыла гримаса безнадежности.
– Его задержат и отвезут в аэропорт под охраной. Я не могу предотвратить это.
Капрал вышел на улицу в сопровождении офицера. Тот шел важной поступью, на погонах поблескивали три звездочки. Капитан грубо заговорил с Каранджей. О чем – я не понимал, но было ясно, что Каранджу подвергли допросу. Дело это затягивалось, а мы с Мери все сидели в душной кабине. Наконец она перегнулась через Каранджу и обратилась к капитану на суахили. Потом резко обернулась ко мне.
– Открывай дверцу и давай вылезать. Я устала и хочу умыться, а кроме того, я чертовски проголодалась.
Капрал двинулся к нам, намереваясь остановить. Тогда Мери оглянулась на офицера и сказала по-английски:
– Вы не имеете права держать меня здесь. Я сейчас же пойду прямо к министру и потребую, чтобы он связался по радио с американским консулом.– Она распахнула дверцу.– Вылезай, Колин, и убери этого капрала с дороги. Я не намерена сидеть тут в духоте.
Капрала мне отпихивать не пришлось: капитан пролаял команду, и тот отступил. Я вылез, Мери последовала за мной.
– Пошли. Умоемся – и обедать. Потом вздремнем.
Не сказав больше ни слова Карандже и офицеру, она пошла прямо к главному зданию. Я двинулся следом.
Делегаты уже сидели за ленчем. Мы слышали гул их голосов и звон тарелок в столовой.
– Передай все свои пленки в надежные руки,– сказала Мери.– Так будет лучше. Только не оператору, а кому-нибудь другому. Если нас допросят по отдельности, мы дошли до люгги, уснули, а потом выбрались на дорогу, и Каранджа подобрал нас там незадолго до полудня.
На ее лице мелькнула улыбка, и Мери, оставив меня, широким легким шагом направилась в свою комнату.
Этим вечером я впервые увидел Алекса Кэрби-Смита. Он сидел за несколько столиков от меня, болтая с группой американцев,– высокий грузноватый мужчина, полный энергии. Глаза его постоянно щурились – итог долгих лет, проведенных под сияющим солнцем. Длинные светлые волосы отброшены со лба назад, словно прибитые ветром. Он резко выделялся в толпе собравшихся. Даже не зная его, я, наверное, догадался бы, что он охотник: были в его глазах некая резкость и яркий жесткий блеск. Руки майора все время двигались, придавая особый вес словам. На левую руку была натянута коричневая перчатка, настолько неуместная в душной и жаркой комнате, что мой взгляд так и прилип к ней. Лишь несколько мгновений спустя я понял, что это протез. Шея майора была повязана красным шелковым шарфом, массивное чисто выбритое лицо сияло почти мальчишеским воодушевлением. Двигался он с необычайной легкостью, словно балансируя на цыпочках.
–...поездка будет трудная,– услышал я его слова.– Но мы, наверное, сумеем ее устроить, коли вы действительно этого хотите...
– Ну не прелесть ли? – проговорил Эйб Финкель, похлопывая меня по руке.– Что сказал старый Уиллоби-Блэйр, а? Дикие животные – неотъемлемая часть узора жизни, и они так же важны для человека, как и человек для них. Смехота, правда? – Он вздохнул и покачал головой.– Первый день конференции пропустил и теперь даже не слушаешь. Я, можно сказать, предоставляю в его распоряжение все плоды своей блестящей наблюдательности, а он... Не верю я, что ты заблудился.
– И я тоже,– поддакнул Кен, улыбаясь мне.– Провел ночь под открытым небом с единственной на всю усадьбу симпатичной девушкой...
– Пошел к черту,– ответил я, следя за Кэрби-Смитом, который продвигался к дверям, болтая с делегатами.
– Ты не заблудился.
– Что? – Я обернулся и увидел, как Эйб Финкель наклонился ко мне. Теперь в его глазах не было веселых огоньков.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Думаешь, мы не проверяем наши ящики с аппаратурой? Пока мы обедали, ты сунул в пленкодержатель три кассеты. А Каранджа? Говорят, он поехал вас искать, застрял в болоте и поэтому не прибыл утром на конференцию, чтобы представить делегатам Кита Кимани.
– Не знаю, о чем ты говоришь...
– Не знаешь? Черт возьми, врать ты не умеешь. Ты же сунул отснятые кассеты в наш ящик. Эрд нашел их там, а я на всякий случай прикарманил,– он с улыбкой уставился на меня.– Ну что, поделишься с нами своей тайной? Я ведь могу оставить кассеты у себя...