Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №03 за 1960 год"

Ее зовут «Северянка»

Окончание. Начало «Вокруг света» № 1 , 2 .

Мы надели спасательные пояса, в глубочайшие карманы брюк рассовали весь свой багаж – щетки, бритвы, полотенца, фотоаппарат с блицлампой, запасные кассеты. За Станиславом Федоровым и мною с судна «Профессор Месяцев» пришла шлюпка. Дождавшись, когда шлюпку подбросило волной до уровня борта, мы прыгнули в крепкие руки матросов.

Волны швыряли шлюпку, как волейбольный мяч. В полусумраке затухающего июльского дня медленно растворялась «Северянка». Приближался яркий островок корабельных огней.

Рискуя сорваться в ледяную воду, мы ухватились за скользкий борт судна и поднялись на палубу. На корабле, несмотря на ветер, стоял терпкий запах соленой рыбы.

– Не укачало? – заботливо спросил кто-то из темноты.

Все вместе мы подняли шлюпку и закрепили ее просмоленными шкертами. Владислав Пахоруков, инженер-гидролог экспедиции, разместил нас в каютах и пригласил на воскресный чай. В камбузе у кока была устроена пекарня, и после приевшихся галет и сухарей мы с удовольствием отведали свежего хлеба.

Потом Пахоруков через коридор и лесенку, круто обрывающуюся вниз, повел нас в кают-компанию. Кают-компания походила на чертежную. На стульях, на столе были разложены листы ватмана, и люди, вооружившись линейками, вычерчивали карты.

– Знакомьтесь, – проговорил Пахоруков, – это сотрудники нашей океанографической, биологической, ихтиологической экспедиции, или, говоря попросту...

Следопыты моря

Среди сотрудников экспедиции были известные в Заполярье ученые: гидролог Борис Владимирович Истошин, кандидат географических наук Аркадий Павлович Алексеев, кандидат биологических наук Елена Александровна Павштикс. Возглавлял экспедицию Иван Григорьевич Юданов, заведующий лабораторией сельди Полярного института.

О Юданове я слышал года два назад в Салехарде, где собирал материалы по истории этого старейшего в Сибири города, бывшего Обдорска. Отыскивая в библиотеке нужные книги, я натолкнулся на чрезвычайно редкую монографию о Салехарде. Автором ее был Юданов.

Оказывается, Иван Григорьевич после окончания Тимирязевской академии долгое время проработал в Нарыме и Салехарде.

Он первым в стране занялся разгадкой трагической судьбы обской рыбы. Там, где Обь пробивала себе путь через тайгу, рыба в реке задыхалась. Это случалось зимой. Под панцирем льда ей не хватало кислорода. После кропотливых исследований Юданов пришел к выводу, что виновниками ее гибели являются таежные реки. Вода этих рек насыщена гуминовыми веществами, сильно поглощающими кислород. По инициативе ученого были приняты меры, чтобы спасти от гибели обскую рыбу.

В 1937 году Юданов переехал в Мурманск и занялся изучением морской фауны. Своими исследованиями миграций сельди он немало содействовал развитию сельдяного промысла в Атлантике.

Ценные исследования провел в Норвежском и Гренландском морях и другой старейший работник Полярного института – Борис Владимирович Истошин. Он не пропускал ни одной крупной экспедиции, а длились они иной раз по 8—10 месяцев, собирал многочисленные данные по гидрологии, систематизировал разрозненные материалы о течениях Атлантики. Но сейчас ученых больше всего занимала загадка с двадцатью восемью селедками. Каждый строил свои предположения и сомневался в них.

– Что думают об этом на «Северянке»? – спросил нас Юданов.

– Меня, собственно, послали как раз затем, чтобы спросить вас, – рассмеялся Федоров, уклоняясь от ответа.

– Трудно сказать, – проговорил Юданов. – По-моему, причину неудач в поисках сельди надо искать в эхолотах. Часа два назад наш гидроакустик опять обнаружил рыбу, выметали мы сеть и бредем сейчас малым ходом. Что-нибудь да попадется... Верно я говорю? – спросил Иван Григорьевич, повернувшись к гидроакустику судна Володе Губаренко.

– Кто знает... – пожал тот плечами. – Теперь я и сам разуверился в эхолотах. Иногда вдруг как начнут они сельдь писать – только держись. А придешь – нет ничего. Вот и гадай...

Ночью разразился шторм. Волны с размаху били по борту. Судорожно вздрагивал весь корпус. Корабль кланялся морю. Высокий нос его зарывался в волны. По палубе металась зеленая вода, взлетала шумными фонтанами к флаг-мачте.

Нам с Федоровым не спалось. Но не от шторма. На «Северянке», ходившей в каких-нибудь двух кабельтовых от судна, экипаж жил по московскому времени. Там уже играли подъем: часы показывали 6 утра. Мы все еще жили ритмом «Северянки». Но на корабле, как и на всех рыболовецких судах Атлантики, пользовались временем по Гринвичу, отстающим на 3 часа от московского.

Мы поднялись на мостик и замерли – таким жутким было штормовое море. Изредка из-за туч прорывался луч солнца, он бежал, приплясывая по волнам, и угасал, обрубленный новой тучей. Маятником раскачивался фонарь на мачте, и из косматой мглы подмигивал ему прожектор «Северянки». Сейчас мы глядели на нее со стороны. Вода заливала не только корпус, но и высокий штормовой мостик, который перед громадой волн казался нам спичечным коробком, поставленным вертикально. Какая слабая и неказистая на вид наша «Северянка» перед стихией ревущего океана, как сильно ее мотает шторм! И даже не верилось, что с этим вот скромным кораблем связана яркая страница в мировой океанографии. О значении «Северянки» французский журнал «Сьянс э Авенир» писал: «Большая заслуга Советского Союза в том, что он первый – да, первый – вышел за пределы обычных океанографических исследований на поверхности. «Северянка» удивила океанографию, начав изучение моря «в» самом море, а не только «на» море. Она предприняла наблюдения рыбных косяков, спустившись к самим рыбам...»

Мы смотрели на серое однообразие волн и вспоминали о тех, кто посвятил жизнь труднейшим исследованиям океана, изобретал аппараты, чтобы хоть одним глазом увидеть загадочный мир, скрытый в Океане.

«Северянка», как и все подводные лодки, не погружается на большие глубины. Да этого и не требуется. Она ходит в верхних слоях моря, где нужны не толстая обшивка, а маневренность и быстроходность, чтобы догонять косяки промысловых рыб.

Для больших глубин предназначались уже другие снаряды. Таким снарядам открыли дорогу советский гидростат, построенный ЭПРОНом, и батисфера Биба и Бартона. Как тот, так и другой аппараты были сконструированы по принципу «тяжелее воды». Они висели на стальном канате. Во время волнения моря трос мог оборваться, а это грозило исследователям гибелью.

Потом ученые стали склоняться к мысли, что нужен снаряд «легче воды», который поднимался бы на поверхность в случае обрыва каната. Родилась мысль о батискафах – подводных дирижаблях. Появились батискафы Августа Пикара «Триест» и «ФНРС-3» Пьера Вильма. На этих аппаратах было проведено немало погружений на глубины свыше 4 тысяч метров.

Станислав Федоров, как ихтиолог, долгое время занимался глубинными исследованиями и много знал о работах иностранных океанологов.

– Мне кажется, правы те ученые, которые считают, что невозможно построить универсальный снаряд, годный для всех глубин, – проговорил он, – и надо строить разноглубинные аппараты. Скажем, от пятисот до тысячи метров – один аппарат, от тысячи до двух – другой. Ведь французы так и делают...

Федоров имел в виду два строящихся сейчас во Франции подводных снаряда. Первый из них называется «11 000». 11 тысяч метров – это предельная глубина погружения батискафа. Его стенки будут превышать толщину лобовой брони танков. Второй снаряд – мезоскаф – предназначается для глубины до тысячи метров. Автор его, тот же профессор Пикар, применил интересный принцип передвижения: мезоскаф будет двигаться в глубине не при помощи винтов и рулей погружения, как это делается на подводной лодке и на батискафе, а при помощи больших лопастей. Как вертолет в воздухе, мезоскаф станет ввинчиваться в воду, зависать на месте, подниматься на поверхность.

В семь часов по гринвичскому времени «Северянка» и «Профессор Месяцев» легли в дрейф. Первым вышел на палубу Владислав Пахоруков. Поеживаясь от колючего северного ветра, он прикрепил к лебедке термобатиграф и опустил его в море. С этого момента началась...

Станция

Станцией принято называть остановку корабля для исследовательских целей. Тогда корабль дрейфует, и размеренное течение жизни нарушается. Ветер разворачивает судно бортом, и оно начинает раскачиваться с боку на бок, черпая воду.

Пахоруков с трудом удерживал лебедку, отворачиваясь от набрасывающихся на него волн. Когда трос достиг нужной отметки, гидролог остановил лебедку. На глубине термобатиграф опрокинулся, наглухо захлопнув крышку резервуара, заполнившегося глубинной водой. Эту воду, разлитую по колбам, будут исследовать в лаборатории: определять ее газовый состав, соленость, содержание в ней биогенных веществ и планктона.

Затем лебедка перешла в ведение Алексеева и Истошина. Они прикрепили к ее тросу специальную вертушку. Крохотный винт, вращающийся от движения воды, показывает на счетчике скорость течения, а прикрепленный к вертушке компас фиксирует его направление.

Суммируя данные о течениях на разных глубинах, океанологи составляют так называемую динамическую карту течений, на которой показана вся гидрологическая обстановка исследуемого района.

На другом конце судна работали Федоров и Павштикс. Планктонной сетью они вылавливали из моря мельчайших рачков. В одном квадратном сантиметре этой сети около 500 капиллярных отверстий. Планктонная сеть сконструирована так, что она закрывается на нужной глубине, и благодаря этому в сеть не попадает живность из других, верхних слоев.

После того как закончились все измерения на глубине, матросы начали выбирать дрифтерный порядок, выметанный вечером. На этот раз в сети попало много рыбы. Большую часть улова ссыпали в бочки и засаливали. Но некоторым селедкам посчастливилось снова возвратиться в родную стихию. Они уносили с собой метки, которые Юданов специальными щипчиками прикреплял к их жаберным крышкам. Подобное «кольцевание» рыб проводится не первый год, и рыбаки уже не раз вылавливали меченую рыбу. Метки пересылают ученым, и те, зная, когда и где была выпущена и поймана рыба, могут проследить пути ее миграции.

Когда промокшие, окоченевшие от холода люди закончили работу, в машинном отделении зазвенел телеграфный приказ: «Полный вперед!» Качнулись шатуны судовой машины. Рулевой развернул корабль на прежний курс, Бортовая качка, которая свирепствовала при пассивном дрейфе, сменилась килевой.

Теперь работа сосредоточилась в каютах и лабораториях. Ученые тщательно запаковывали пробирки с пробами воды, записывали в дневники результаты измерений. Юданов сел за микроскоп. Он раскладывал перед объективом чешуйки сельди. Как по кольцам спиленного дерева, так и по слоям чешуи ученый определял возраст сельди и условия ее жизни.

Станции повторялись через каждые 4 часа. День не знал границ. Он сливался с ночью, а ночь – со следующим днем. Мы бороздили море от ян-майенского до шпицбергенского меридианов, спускаясь от 73-го градуса северной широты к югу.

И те же свинцовые волны шумели вокруг, танцуя в дикой ярости, и те же ледяные ветры свистели в мачтах, оставляя на снастях густую пену изморози. Несколько раз на горизонте показывались рыболовецкие траулеры, сейнеры, сухогрузные транспорты. Они сердито наваливались на волну, раскалывали ее надвое, неся на острие форштевня клокочущие фонтаны. Потом суда исчезали, уходя своим курсом по суровым и трудным дорогам Атлантики.

Иногда на море ложился туман, вязкий, соленый, непроглядный. Тогда наше судно пробиралось как бы на ощупь, впередсмотрящий включал локатор и, не отрывая глаз, следил за вращающейся полоской электронных лучей. Кто знает, что может встретиться в море – блуждающий айсберг или разбитая рыбацкая барка?

После выполнения всех намеченных станций «Профессор Месяцев» направился...

К Фарерам

Среди взлохмаченной волнами океанской равнины выросла серая гранитная стена. Ветры выдули в ее твердыне лабиринты, соорудили бастионы, на которые обрушивалось море. За ней показались другие островки, одинаковые как близнецы. Словно гагачьи гнезда, на берегу заливов и на вершине островков ютились городки. Красные, синие, зеленые, оранжевые коробки домов тесно жались друг к другу, будто хотели согреться от холодного дыхания моря.

Это были Фареры. Жителей островов так угнетает серое однообразие суши и воды, что они красят дома в самые невероятные цвета, носят яркую одежду.

«Профессор Месяцев» шел к островам на Международный сельдяной митинг. Сюда же шли норвежское научно-исследовательское судно «Иоганн Йгарт» и датское – «Дана».

Общие интересы привели на Фареры эти корабли. Океан велик. Без усилий всего человечества не решить проблемы использования его богатейших ресурсов. У океана нет границ – он принадлежит всем людям, и работы исследователей, познающих его сложные закономерности, направлены на благо всех стран. Ученые Советского Союза, Норвегии, Дании, Исландии стали обмениваться материалами о течениях, о районах скопления рыбы, о перспективах промысла. Первые Международные сельдяные митинги проводились в Норвегии и Исландии. И вот теперь ученые собрались в Торсхавне – главном городе Фарерских островов.

На заседаниях, проходивших в Доме правительства Фарер, Юданов, Алексеев и Павштикс рассказали о своей работе. Наши ученые пользовались другими методами, чем их зарубежные коллеги. Однако результаты исследований оказались сходными. Границы полярных фронтов Норвежского моря и районы промысловых скоплений рыбы и те и другие определили совершенно точно. Только одно отличие было в работе советских ученых. Во время радиопереговоров с промысловыми советскими судами Юданов называл капитанам места, где предполагается сельдь.

А исландские, норвежские и датские ученые остерегались давать такие рекомендации, потому что суда принадлежали разным хозяевам и каждая фирма боялась, что сообщением ученых воспользуются ее конкуренты.

На Фарерах «Профессор Месяцев» пробыл четыре дня и лотом направился к порогу Мона, куда шла и «Северянка». Мы снова перебрались на лодку.

На «Северянке» за неделю нашего отсутствия ничто не изменилось, если не считать прибавившегося в научном отсеке груза. Сергей Потайчук накопил много бутылок с пробами воды, при качке они звенели на все лады. Олег Соколов отснял несколько частей кинопленки, запечатлев плавающих рядом с лодкой рыб. Пленка была разложена на вентиляционных трубах для предохранения от сырости.

– Сейчас мы готовимся к погружению, – сказал Соколов, – посмотрим окраску моря.

В его руках была коробочка с пробирками, наполненными разноцветной жидкостью. Сравнивая морскую воду с этими стандартами, ученые определяли оттенки ее цвета на всех горизонтах.

Снова в балластные цистерны ворвалась вода, стих шум волн. Лодка уходила в глубину, расправив, как крылья, свои стальные рули. В иллюминаторе сразу же закружились рачки и медузы —

Виновники наших бед

Сергей Потайчук на всякий случай включил эхолот. Его мерное жужжание еще сильнее подчеркивало тишину.

– Погружаемся на глубину сто метров. Осмотреться в отсеках! – ворвался через динамик металлический бас командира.

Всякий раз Волков напоминал об этом непреложном правиле подводников. Нужно было всем, кто находится в отсеках, проверить, не просачивается ли где вода. Не что иное, как все возрастающее давление, всегда мешало человеку проникнуть на большие глубины. Уже на глубине 100 метров на 1 квадратный сантиметр бортовой обшивки давит груз в 10—11 килограммов. В отверстие не больше иголочного ушка при таком давлении вода ворвалась бы бешеной струей и стала бы упругой, как стальная нить. Толстые кварцевые стекла известной батисферы Биба и Бартона при первых опытных погружениях на глубину вылетали под напором воды, как снаряды из пушки.

Никто не ощущал никакого движения. Лодка будто стояла на месте, слегка вибрируя от работы двигателей.

Чем ниже опускалась лодка, тем сильнее чувствовалась сырость. От нее не защищали ни специальная обмазка стен пробковой крошкой, ни горящие в полный накал электрические печи.

С каждым метром погружения холодней становилась забортная вода. Записывая показания термосолемера, Сергей Потайчук определил так называемый температурный скачок. Здесь, на глубине 35 метров, вода достигла самой минимальной температуры, которая оставалась теперь постоянной до самого дна. Если на бумаге начертить изотерму, то в зоне смешения относительно теплого верхнего слоя с холодным получится резкая кривая, напоминающая трамплин. Глубина скачка никогда не бывает постоянной, так как зависит она от множества вечно меняющихся факторов: от течений, от солнечного прогревания, от волнений и ветра.

Вдруг на ленте эхолота появилась одна точка, другая, третья...

– Рыба! – удивленно воскликнул Потайчук. – Честное слово, рыба!

– Где рыба? – Соколова как ветром сдуло с верхнего кресла. Он бросился к эхолоту через нагороженные ящики с приборами. – Откуда же она взялась?

– Кто ее знает, судя по всему, сельди тут немало.

Соколов решил опуститься к косякам.

Лодка погрузилась ниже. Все мы невольно оглянулись на иллюминаторы. Неужели на этот раз разгадаем проклятую загадку?

– Первому, кто увидит сельдь, отдаю свой ужин, – пошутил Соколов, стараясь скрыть волнение.

Но сельдь «видел» только эхолот. «Северянка» осторожно приближалась к косякам.

– Где рыба? Кто видит рыбу?

Мы молчали. Мы не видели сельди. Что-то темное ударилось в стекло и исчезло. В отдалении вьюном завертелась еще одна точка. Федоров, досадуя на вспотевшие очки, торопливо протер их, прильнул лбом к холодному иллюминатору. В зеленой воде кое-где чернели крошечные организмы. Едва уловимые глазом, они походили на медленно поднимающийся к поверхности песок. В верхнем иллюминаторе вода была гораздо светлее. И тут можно было заметить более крупных рачков, которые напоминали нам, как и при первом погружении, обычных земных комаров. Но хоть бы одна рыбка промелькнула мимо! Одни лишь рачки, эти немые обитатели морской глубины, спокойно нависали над лодкой.

– На какой глубине мы сейчас? – спросил Федоров у матроса, следящего за показаниями глубомера.

– Тридцать пять метров.

Акустик Альберт Дегтярев.

А где же все-таки рыба?

– А где эхолот пишет сельдь?– повернулся ихтиолог к Потайчуку.

Сергей подошел к прибору. Точки и пятна обозначались против отметки 30—35 метров.

Когда лодка опустилась еще ниже, эхолот неожиданно перестал «писать» сельдь. Потайчук повернул регулятор звука до предела. На ленте по-прежнему было пусто. Тогда океанолог включил второй эхолот, вибраторы которого посылали сигналы вверх, но и здесь сельдь не «писалась».

– Тысяча и одна ночь... – проговорил Федоров. – Почему же на эхолотах прекратились показания?

Соколов и Потайчук хмуро пожали плечами.

– Поднимаемся!

Уже когда мы были неподалеку от поверхности, на ленте нижнего эхолота снова обозначились сельдяные стаи. Они шли на той же глубине – 35 метров, где мы тщетно пытались увидеть рыбу. И еще раз лодка погрузилась на глубину. Та же история... Никакой сельди не было. Виднелись лишь таинственные черные точки и прозрачнокрылые рачки.

– Да это же колянус! – воскликнул вдруг Соколов. – Вот он, виновник всех наших бед! Что вы улыбаетесь?

Потайчук весело поглядел на Соколова и промолвил:

– В тот момент, когда Исаак Ньютон открыл закон всемирного тяготения, он схватился за сердце и почувствовал себя дурно.

– Чудак! Дай сюда бумагу! Смотри!.. – Соколов прочертил на листке поверхность моря и ниже провел другую линию. – Это глубина тридцать пять метров. Здесь эхолоты «пишут» сельдь. А на какой глубине температурный скачок?

– Тоже на тридцати пяти, – проговорил Сергей.

– А тебе ли не знать, что скорость распространения звука зависит не только от солености, но и от температуры? – продолжал Соколов. – Значит, там, где теплая вода соприкасается с холодной, сигналы встречают препятствие в виде этого температурного барьера и отскакивают от него, как шарик пинг-понга от ракетки.

– А колянус?

– Колянус развивается в зоне скачка так же быстро, как у полярного фронта Ян-Майена. Он-то и усиливает во много раз отражение импульсов. Эхо от температурного скачка и этих рачков возвращается обратно к эхолоту и «пишет» на ленте вовсе не существующую сельдь.

– А ведь ты прав,– согласились с Соколовым Потайчук и Федоров.

Теперь стало действительно ясно, почему в теплые месяцы, когда обильно развивается планктон и особенно ярко выражается температурный скачок, эхолоты вводят в заблуждение рыбаков. С наступлением осени температура воды в разных слоях становится более ровной, планктон рассеивается, и тогда эхолоты точно находят сельдь.

Но что же слышал гидроакустик Альберт Дегтярев в тот день, когда в сети судна попало двадцать восемь селедок? На этот вопрос пока нельзя дать ответа. Надо полагать, он слышал сельдь, плавающую очень далеко. А возможно, какая-то другая глубинная рыба издавала такие же вибрирующие звуки. В недалеком будущем ученые раскроют и эту загадку...

Описав по Атлантике широкий круг, лодка пересекла, наконец, линию Нордкапа – условную границу между Норвежским и Баренцевым морями. Узнав об этом от штурмана, Сергей Потайчук поднялся на мостик и, сняв шапку, громко крикнул:

До свидания, Атлантика!

Чувствовалось, что все устали. Приелись консервы, меньше стало шуток и песен. Все чаще кто-нибудь ронял сокровенное: – Скорей бы домой...

Лодка повернула на восток. Так же бойко барабанил дизель, выплевывая перегоревший соляр, широким шлейфом волочился за кормой пенный след, и так же задумчиво, глубоко дышало море.

Нашему хлопотливому радисту Марселю Гарипову удалось настроиться на волну московской радиостанции. До этого мы слышали только чужую речь и не наши песни. Диктор читал какое-то рядовое сообщение, но мы, волнуясь, сгрудились у приемника и слушали его голос, голос с далекой Родины.

Все чаще мы стали выбираться на мостик. Там свистел ветер, хлестко било по лицу соленой водой, но мы готовы были день и ночь стоять на ветру и ждать, когда покажутся родные берега.

Земля встречала «Северянку» огромным и ярким солнцем. У залива мы увидели касаток. Они охотились за рыбой поблизости, и гул дизеля, видимо, привлек их внимание. Касатки играли. Пружиня хвостом, они взлетали вверх метра на полтора, вставали почти вертикально, сталкивались и отлетали, шумно взбадривая волну. Стая касаток, этих хищных и прожорливых животных, – смерть для китов. Подныривая под них, касатки полосуют их хребтовыми плавниками, острыми как ножи, рвут зубастыми челюстями китовые туши. Но нам казалось, что они радовались благополучному возвращению лодки. Порезвившись, эта веселая компания покинула нас.

Распахнул руки берегов залив, принимая нас в свои спокойные воды.

– Теперь дом рядом, – радостно проговорил кто-то из матросов. – Мили три.

– Да, километров пять, – согласился, на этот раз уже совсем по-сухопутному, Сергей Потайчук, не отрывая глаз от серых гранитных берегов.

Е. Федоровский, специальный корреспондент «Вокруг света»

Фото автора