Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №11 за 1987 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Черный флаг – символ бедствия
Португальские города как-то сразу покоряют приезжего, создают у него светлое хорошее настроение. Я ловил себя на этой мысли, любуясь нарядными проспектами столицы, бродя затейливыми улочками Коимбры, наблюдая за будничной суетой маленькой рыбацкой Сесимбры, дивясь какому-то поистине женскому очарованию Грандулы – той самой, что дала название гимну свободы Португалии. Мелодия песни «Грандула, моя смуглянка» послужила сигналом к апрельскому выступлению прогрессивных военных.
Взять хотя бы Лиссабон, зеленый, уютный, продуваемый свежими ветрами. Он как будто постоянно готовится к большому празднику. Но однажды июньским утром Лиссабон поразил меня непривычной тишиной. Не было нервного нетерпения машин возле светофоров. Как-то разом стало мало людей вокруг, а те, что шли рядом, не торопились, как обычно. Потом я заметил опущенные решетки на витринах магазинов, увидел застывшие на рельсах пригородные электрички и сообразил, что город охвачен забастовкой. По-настоящему понять ее размах можно было только в рабочих пригородах.
Один из них, Алмада, в получасе езды от центра. Здесь расположена одна из крупнейших в Европе судоверфей – «Лижнаве». Ее ворота наглухо закрыты. Перед ними установлены барьеры и шлагбаумы, возле которых дежурят хмурые пикетчики. У многих поверх синих рабочих комбинезонов на груди и на спине картонки с лозунгами протеста. Сквозь такую стену вряд ли посмеет пройти хоть один штрейкбрехер. Это отлично понимают и полицейские. Их усиленные наряды на автомашинах и мотоциклах приведены в боевую готовность, но черные мундиры держатся в стороне. Эта картина на фоне огромного замершего предприятия выглядит угнетающе. Но есть еще нечто такое, что придает ей даже несколько зловещий вид. Это масса черных флагов.
Они висят на заводских воротах, на стрелах замерших кранов, их держат в руках забастовщики. Такие флаги в Португалии издавна являются символом голода и нищеты, символом социального бедствия. Экономический кризис в стране ощущается постоянно, давая знать о себе закрытием заводов и фабрик, массовыми увольнениями.
– У тружеников «Лижнаве» повод для выступления особенно веский, впрочем, как и на соседней верфи «Сетенави». Почти девять месяцев мы не получаем заработной платы. Никто – ни токари, ни слесари, ни крановщики, хотя на работу приходим ежедневно и трудимся, как всегда, исправно до конца смены,– говорит мне Висенте Мерендеш, один из руководителей партийной организации коммунистов на верфи, сам по профессии сварщик.– Дирекция утверждает, что у нее нет денег, что, мол, «Лижнаве», как и все отечественное судостроение, переживает острый кризис. Единственный выход администрация видит в резком сокращении производства с неминуемыми увольнениями. Только все эти разговоры о нерентабельности, перепроизводстве для наивных. Наша партия видит, к чему ведут дело реакционеры...
Замыслы правых, надо сказать, предательские не только по отношению к трудящимся, но и ко всей нации. И «Лижнаве», гордость португальского судостроения, и другие крупные национализированные предприятия они хотели бы пустить с молотка, уступить частному, прежде всего иностранному капиталу. Предлог старый – экономический застой, отсутствие заказов, нерентабельность производства. Чтобы пустить на дно предприятия, вырванные из-под власти монополий после апреля 1974 года, правые пытаются взять рабочих измором: уже свыше ста тысяч человек на 700 заводах и фабриках более года не получают ни единого эскудо.
Против подобных планов решительно выступает Португальская коммунистическая партия, подлинная защитница интересов нации в целом и каждого труженика в отдельности. «Лута» – «борьба» – под этим девизом удалось сплотить основную массу трудящихся, каких бы взглядов они ни придерживались, к каким бы политическим организациям ни принадлежали.
Вот отчего полупустым, парализованным выглядел в тот солнечный летний день всегда такой оживленный Лиссабон. Вот почему бросили вызов реакции судостроители. В конце концов последнее слово сказали именно они.
Однажды, подъехав к дому моего давнего друга и коллеги, работающего в Португалии, я столкнулся в подъезде с пожилым подтянутым сеньором. Его оригинальная внешность, монокль в глазу, черный китель с нашивками ветерана от кавалерии сразу напомнили мне...
– Неужели это он?..
– Да, это Спинола,– подтвердил мой товарищ.– Как видишь, мы с ним соседи. Сейчас он наверняка вернулся с традиционной верховой прогулки...
Уже после апреля Спинола, ставший впоследствии маршалом, страстно рвался в диктаторы, мечтал въехать в Лиссабон на белом коне. Пытаясь потрафить своим сторонникам и угодить американцам, он не уставал повторять: «Коммунистическая партия – наш главный враг, и мы поведем против нее наступательную борьбу».
Как все это похоже на давние салазаровские времена, когда главари режима обещали навсегда покончить с коммунистами, а заодно «с профсоюзным вольнодумством» Не удалось!
Вот уж когда на деле проверялась мудрость народной песни:
Чтобы мысль подрубить под корень,
нет такого мачете на свете...
Компартия оставалась единственной организованной силой подполья. Такого мужественного и надежного союзника с первых минут своего выступления 25 апреля 1974 года получили прогрессивно настроенные военные. Этот союз обеспечил успех «революции гвоздик».
Встреча с товарищем Куньялом
Прошло более десяти лет с того дня, когда по лиссабонским проспектам ехали на бронемашинах улыбающиеся солдаты. Люди в военной форме, обнявшись, шагали рядом с рабочими. Исчезло разом былое недоверие. Воин и труженик говорили на языке свободы, демократии и солидарности. Рассказывают, что продавщица столичного универмага Селеста Сейруш первая непроизвольно изобрела символ Апреля, опустив в дуло винтовки незнакомого ей солдата алую гвоздику. Не знаю, так ли это: мне лично разыскать эту девушку не удалось. Но символ действительно прекрасен, и повсюду в мире португальскую революцию назвали «революцией гвоздик». Эти нежные цветы вручали выходящим из темниц узникам. Они алым дождем сыпались с вертолетов на ликующие толпы горожан. В стране появились даже монументы в виде гвоздик, а дата 25 апреля сразу же гордо вписала себя в название городских кварталов, улиц, площадей, мостов.
Пришла весна давно ожидаемой свободы. Рухнувший ненавистный режим дозволял португальцу всего три вида действий. Одно, главное,– это массовое паломничество к деревушке под названием Фатима, где семь десятилетий назад якобы произошло чудо – явление группе неграмотных крестьянских детей святой. Кто-то из взрослых даже ухитрился подслушать ее откровения, которые как две капли воды напоминали проповеди платных пропагандистов режима. Естественно, она утверждала, что все беды идут от «красной России», которую надлежит бояться пуще пламени ада.
А еще дозволялось португальцу предаваться народным песнопениям и танцам в дни фиест да кричать во время футбольных зрелищ. И все. Дальше этого предела человек перешагнуть не имел права. Ничем– иным занимать свои мысли не мог. Жить был обязан как повелят. Делать только то, что прикажут.
Коммунисты и сегодня выступают как самые последовательные защитники апрельских завоеваний. Об этом записано во всех важнейших документах ПКП последних лет. Об этом говорили мне мои новые друзья, которым до сих пор крайне трудно, порой по-прежнему с известным риском, приходится работать в гуще народных масс. Особенно нелегко на селе в более консервативных северных районах. На эту тему зашел у нас разговор с Генеральным секретарем ПКП Алваро Куньялом.
Жизнь товарища Куньяла подобна открытой книге. В 18 лет он вступает в партию, которую фактически возглавил с 1942 года. Подполье. Аресты. 14 лет заключения. Потом дерзкий побег из Пенише с девятью товарищами в январе 1960 года. Сломить его волю не удалось – во все времена Алваро Куньял оставался несгибаемым бойцом за народное дело.
Он принял меня в скромной рабочей комнате, из окна которой видны лачуги обитателей лиссабонского предместья. Почему-то при встрече сразу пришел в голову такой факт: на своем первом после Апреля съезде коммунисты избрали Центральный Комитет в составе 23 человек. За их плечами в общей сложности было свыше 250 лет пребывания в тюрьмах.
– Товарищ Куньял, несколько дней назад на митинге вы назвали ПКП партией правды, надежды, партией настоящего и будущего. Не могли бы вы раскрыть смысл этой характеристики партии?
– Когда я говорю, что ПКП – партия правды, это значит, что партия во всей своей деятельности исходит из реальных фактов действительности, ничуть не приукрашивая ее, нисколько не отходя от истины. ПКП – партия надежды. Трудящиеся на себе испытали все ужасы диктатуры. После 1976 года на их завоевания ополчились все силы реакции. Вот почему народ Португалии рассматривает нашу партию как силу, способную объединить всех демократов и патриотов на защиту Апрельской революции. Коммунистам верят, с ними связывают самые светлые надежды на будущее. Да, мы партия будущего. Мы находимся в постоянной борьбе за демократию и социализм, а социализм – это будущее португальского народа.
– Как бы Генеральный секретарь охарактеризовал своих товарищей по партии?
– В партии сегодня насчитывается свыше 200 тысяч коммунистов, а это не так уж мало для такой небольшой страны, как наша. (Население Португалии 10 миллионов человек.) Считаю, что коллективный образ партии складывается из индивидуальных характеристик каждого партийца. Партия – это большой и сплоченный коллектив, каждый член которого выполняет не только партийные поручения, но и вносит свой вклад в осуществление генеральной линии. Братство, единство, чувство локтя – таковы черты, присущие сегодня моим соратникам.
– А что для вас самого значит партия?
– Это вся моя жизнь...
«В самые трудные моменты моей жизни мне давала силу Советская страна, победы советского народа»,– признался мне во время одной из бесед Мануэл Педро. От коммунистов, наших больших друзей, любовь, уважение к СССР передается тысячам португальцев.
Так случилось, что долгие десятилетия наши страны были разъединены не только расстоянием. Сейчас между Советским Союзом и Португалией успешно развиваются экономические, торговые и культурные отношения. На верфях городка Виа-на-ду-Каштелу я видел суда, строящиеся для нашей страны, был свидетелем бесед советских моряков и местных корабелов. В этом краю, как, впрочем, и в других уголках страны, неизменно ощущаешь интерес жителей к СССР. Многие пронесли чувства к Родине Ленина через десятилетия. Посланцы советских республик частые гости на заводах и в кооперативах. На берегах знаменитых рек Тежу и Дору не раз с успехом выступали самые известные наши артисты, прославленные коллективы.
Залита ярким солнцем, вся в ярком цветении прекрасная португальская земля, одновременно древняя и молодая. В прошлом у нее были мрачные времена, но сегодня португальцы думают о будущем, живут надеждами на новые демократические перемены. Так что я решительно не согласен с теми западными журналистами, которые вроде бы заметили «перерождение» португальского характера, мнимую отрешенность и апатию людей. Точно также явной выдумкой является распространяемое буржуазной прессой мнение, будто бы политическая жизнь страны резко повернула вправо, а средний португалец становится все более консервативным. Дело дошло до того, что корреспондент английского журнала «Экономист», совершивший поездку по Португалии, удивленно воскликнул: «Оказывается, сердце Португалии все еще бьется с левой стороны!»
Я показал эту статью моему знакомому португальскому коллеге. Он улыбнулся:
– А где же ему еще быть, нашему горячему сердцу? Конечно, слева и только слева!
Лиссабон – Москва И. Кудрин, политический обозреватель Гостелерадио – специально для «Вокруг света» Фото А. Громова
Шаги в безъядерный мир
Они прилетели – двести тридцать американцев – почти изо всех штатов страны. А мы – двести участников похода из Москвы, Ленинграда, Новгорода, Калинина, Клина, союзных республик, рабочие, преподаватели, артисты, литераторы, студенты,– встречали гостей цветами и словом «Welcome».
Они ручейками просачивались через шлюзы пулковской таможни – веселые и настороженные, усталые и возбужденные; одетые в джинсы и редкой ветхости штаны с заплатами, в майки, футболки с антивоенными призывами, безрукавки, которые у нас считаются предметом нижнего белья; укрывшие шевелюры самых разнообразных фасонов и расцветок – от солнечно-рыжего до иссиня-черного и даже зеленого – под лихо загнутыми полями ковбойских шляп, соломенными сомбреро и сетчатыми капроновыми картузами с яркими эмблемами; увешанные диктофонами, фотоаппаратами, видеокамерами. Двести тридцать – такие непохожие на нас, встречающих в Ленинградском аэропорту, целым океаном деталей, но уже ставшие близкими благодаря нашей общей задаче.
Советско-американский поход за безъядерный мир в совместном марше от Ленинграда до Москвы должен был доказать, что люди различных культур, возрастов, национальностей, идеологий могут жить и работать вместе на основе общечеловеческих ценностей.
Наверное, не только я – каждый из нас, приехавших и встречающих, внимательно вглядывался в лица, надеясь в пути понять друг друга, обменяться сокровенными мыслями.
Всматриваясь в незнакомые лица, я тоже говорил «Welcome» – «добро пожаловать»,– жал руки, называл себя в ответ на ничего пока не говорящие мне имена.
Рик Лайф: «я всегда был самым обыкновенным американцем...»
Шли четвертые сутки похода. Лениградское шоссе то отбивало жестким шершавым асфальтом сотни советских и американских подошв, то размачивало их прохладными и обширными, как пруды, дождевыми лужами.
На всем пути вдоль обочин стояли люди, махали руками и флажками, держали самодельные плакаты: «Мы – за мир!», «Не хотим войны!» Стояли и в знойные полдни, и в проливной дождь, чтобы пожать руки, подарить букетик цветов, значок, открытку. Седые фронтовики выходили к дороге при боевых регалиях, обнимали таких же седых, как они, американских ветеранов и, утирая слезы, повторяли: «Спасибо, ребята!» В одной деревушке-невеличке на обочине у калитки стояла табуретка. На ней – трехлитровая банка молока, стакан, чашка с шариками засахаренного драже.
– Пейте, дорогие, подкрепляйтесь,– приговаривала древняя, морщинистая, почти неприметная в тени забора, старушка с жалостливо прищуренными голубыми глазами. Плечистый рыжеволосый американец – я знал только, что зовут его Рик Лайф, ему 23 года и что в детстве ему довелось побывать с родителями в Москве,– толкнул меня в плечо:
– Грег, она это продает?
– Она угощает,– ответил я.– Говорит, должно быть, ты устал, и предлагает подкрепиться. Выпей.
Улыбка слетела с лица Рика, вид у него стал растерянный, стакан молока, который я ему налил, он выпил с трудом. Затем сел прямо у калитки на пыльную землю и разрыдался...
– Я всегда был самым обыкновенным американцем,– рассказывал Рик вечером в палатке.– Увлекался футболом и бейсболом, врагами считал красных, учился рассчитывать в жизни на самого себя и далек был от всяких миротворцев, охранителей природы и иже с ними. Я рос в семье военного моряка и сам надеялся стать военным. Надеялся втайне: мама и слышать об этом не хотела. Ее отец, мой дед, был штурманом бомбардировщика и погиб в сорок четвертом в Европе. И за моего отца она, и я вместе с ней, тоже очень переживала, когда он уходил в море...
Все изменилось в 1985 году. В руки мне случайно попал листок – приглашение на Великий марш мира по Соединенным Штатам (О встрече с его участниками рассказывал в очерке «Пароход мира на Миссисипи» Владимир Шинкаренко.– См. «Вокруг света», 1987, № 3.). Цели марша мне тогда были безразличны. Но идея пересечь страну пешком от Тихого до Атлантического океана меня захватила. Подал заявление, его приняли.
На Великом марше я познакомился с удивительными людьми, они предложили мне посещать действующую при марше Академию мира. В противовес военным в этой академии учили миру. После первых полутора тысяч миль я начал сомневаться в том, что прежде казалось несомненным. И стал задавать вопросы. Кому нужны ядерные испытания, если русские ввели на них мораторий? Если все мы против ядерной войны – а я лично не встречал никого, кто был бы за,– то почему на наши палатки иногда летят цветы, а иногда – ракеты из ракетниц? Я не мог по-прежнему все это объяснить советской угрозой и «коварством красных», не мог безоговорочно верить Рейгану, «что русские комми наступают и только и ждут возможности, чтобы захватить нас всех».
Терпеть не могу зиму, но когда узнал, что такое «ядерная зима», я возненавидел войну. За восемь с половиной месяцев марша по Америке из стороннего наблюдателя я сделался убежденным противником ядерных испытаний, гонки вооружений, оружия массового уничтожения.
Чем ближе марш подходил к Вашингтону, тем больше людей присоединялось к нашим колоннам. Но тем громче звучали голоса скептиков. «Эй, пацифисты! – кричали они.– Нас агитировать против войны легко.
Попробуйте-ка по-агитируйте за мир в России!» И тогда организаторы марша обратились в ваше посольство.
Через полгода получили согласие от русских на марш по Советскому Союзу!
Дело стало за организационной работой, отбором кандидатов, сбором средств. И я, как и другие, ходил от двери к двери, от знакомого к знакомому, и говорил: «Готовится поход за мир по Советскому Союзу, мы будем говорить с русскими о мире, о том, что не хотим воевать. Если верите в эту затею, поддержите ее как можете!» В одних домах мне отвечали: «Это очень хорошо – то, чем вы занимаетесь, но я не имею к этому никакого отношения». В других просто захлопывали перед носом дверь. Но в большинстве – желали удачи, брали адрес, а через несколько дней присылали чек – на пять, десять, двадцать пять долларов. За мной одним стоят двести с лишним человек, которые помогли нам, снарядили в поездку.
Самое трудное до посещения вашей страны было собрать деньги на поездку. Самое трудное после возвращения будет заставить своих сограждан поверить в то, во что поверили мы сами, убедить их в искренности и открытости русских. Убедить в том, в чем мы убеждаемся каждый день, каждый час в вашей стране!
– А ты расскажи своим друзьям,– посоветовал я,– что старушку, которая напоила тебя сегодня молоком у дороги, зовут баба Паша. И что на войне у нее погибли муж и сын, что детей у нее больше нет, и на тебя, американца, она смотрела как на сына, и что она не хочет, чтобы в следующей войне погиб ты.
Рик молча выбрался из палатки, постоял у входа.
– Расскажу, обязательно расскажу,– негромко и твердо сказал он. И зашагал на свет костра, где и русские, и американцы завели хоровод.
Надин Блок: «главное – воспитание уважения к планете...»
Мы познакомились на речном прогулочном судне в первые дни похода.
Американцы ошеломленно бродили по палубе судна, залитой нещедрым северным солнцем, от борта к борту, под дружные «ахи» запечатлевая на пленку красоты города на Неве.
Только одна худенькая, невысокого роста американка лет тридцати, встряхнув копной черных мелкозавитых волос, уверенно направилась в капитанскую рубку. Минут через тридцать она спустилась вниз, довольная, сияющая:
– Отличное судно, ничуть не хуже моего «Клируотера».– И она протянула узкую крепкую ладонь.– Меня зовут Надин. А тебя?
Я представился и сразу же не преминул уточнить:
– У тебя есть собственное судно, Надин?
– Нет, какое там судно,– смеется Надин,– жилья своего и того пока нет. «Клируотер» для меня и работа, и дом. Хожу на нем первым помощником, хотя и имею диплом капитана. Я окончила Корнелльский университет по специальности «водная экология и охрана окружающей среды». На нашем судне мы ходим вверх-вниз по Гудзону, учим экологической грамоте, ведем экологические наблюдения, исследования.
Рассказываю Надин о прошлогоднем плавании на шхуне «Полярный Одиссей», об экологической миротворческой экспедиции «Дунай – Лена», которую сейчас проводят мои товарищи по клубу «Путешествия в защиту мира и природы».
– Именно – мир и природа,– поддерживает с жаром Надин.– Есть единая общая проблема выживания человечества, и ее слагают угроза ядерной войны и экологическая угроза. Две неразделимые составные части, две стороны одной медали. Не справившись с одной из этих опасностей, пусть даже при полном успехе в другой,– мы не обеспечим выживания виду «Ното Sapiens».
В том, что Надин не просто говорит, но и активно действует, меня убедили не только ее фразы – отточенные, острые, емкие, выдающие профессионализм и полемический опыт. От ее земляков из штата Коннектикут я узнал, что на счету этой молодой американки уже пять арестов за «проникновение в запретную зону» – полицейские власти задерживают тех, кто проникает на территории ядерных полигонов и препятствует проведению испытаний. Надин вместе с другими противниками ядерных испытаний на полигоне в Неваде требовала присоединения США к советскому мораторию.
Активисты организации «Клируотер» – это переводится как «чистая вода» (так же называется и принадлежащее ей учебное исследовательское судно) – вот уже четверть века занимаются охраной природы. В этой организации – более пятнадцати тысяч членов: по представлениям «Клируотер» внесены сотни тысяч долларов штрафов за загрязнение водоемов, десятки фабрик и предприятий вынуждены установить современное очистное оборудование, перейти на безотходные производственные циклы.
– Мы не только рассылаем экологические бюллетени, выступаем по радио, в печати,– говорит Надин.– Мы проводим на берегах Гудзона концерты и фестивали. Традицию эту заложил в конце 60-х годов известный певец Пит Сигер. С тех пор на празднике мы говорим: смотрите, как хорош Гудзон, смотрите, каким отравленным, грязным он был не так давно. И посмотрите, каким он может и должен стать...
Зимой, в межсезонье, Надин занимается изучением экологических последствий ядерной войны для океана. Страшная тема, еще более жуткая потому, что это отнюдь не научная фантастика: обмен ударами по подводным целям, удары из-под воды, отравление акваторий, направленный подводный ядерный взрыв, волна от которого, многократно превосходящая самое мощное цунами, обрушится на берега, на сотни километров захлестнет сушу радиоактивным потопом...
– Надин,– спросил я,– в чем же, по-твоему, решение? В принятии правильных законов, договоров, соглашений? В их четком соблюдении?
Выслушав мой вопрос, Надин кивнула:
– Ты знаешь, я, наверное, неисправимая оптимистка: верю, что дела меняются к лучшему. И чувствую, как общественное мнение набирает силу, просто физически это ощущаю. В каких-то вопросах у нас в стране мы иногда расходимся, спорим отчаянно, но зато единодушно принимаем девиз нашей организации:
«Мы не получили Землю в наследство от наших родителей,
Мы взяли ее взаймы у будущего наших детей».
Виктор Чавез: «я ехал сюда с надеждой, уезжаю с уверенностью…»
Этот коренастый смуглый крепыш с черными волнистыми волосами до плеч, черными усами и черными, блестящими, как маслины, глазами, почти не участвовал в дискуссиях. Лишь изредка бросал он короткую точную фразу и умолкал, то ли размышляя над ответами других, то ли задумавшись, как ответить себе самому.
– Слишком многое я пережил в свои тридцать шесть,– ответил он на вопрос о причинах его неразговорчивости.
Мать Вика была испанкой; ее не стало, когда Вик, младший из шести детей, был совсем крошкой. Отец – индеец-апач, вырастил их один. Сколько помнит себя Вик, всегда работал: с пяти лет продавал и разносил газеты, чистил обувь, помогал скотоводам – настоящим ковбоям! – на ранчо, объезжал диких лошадей, участвовал в родео. В 17-летнем возрасте попал в армию, в морскую пехоту. После полутора лет службы в Штатах и на Окинаве, оказался во Вьетнаме. Из «адовой мясорубки», как говорит Вик, через три месяца его, тяжелораненого, вывезли на санитарном самолете. От ранений на всю жизнь остались шрамы на голове и груди. И – ненависть к войне.
После демобилизации Виктор поступил в полицию, в отряд мотопатрулирования.
...Однажды автомобиль угонщика буквально перемешал его плоть с железом полицейского мотоцикла.
– Ты, наверное, видел подобное в гангстерских фильмах,– с горечью говорит Виктор,– выглядит эффектно. Но не приведи господь испытать это в жизни! Я испытал...
Но в разбитом, израненном теле ожил голос – сильный, музыкальный, бархатистый. Не закончив лечение, Виктор Чавез стал брать уроки игры на гитаре, занялся пением. Он исполнял народные баллады и собственные песни в стиле «кантри». Поет о природе, вольных просторах, свободолюбивых людях, которым не нужна атомная бомба, не нужны войны и убийства. Человеку нужен для счастья свежий чистый воздух, напоенный любовью.
За короткий срок песни Виктора Чавеза обрели заметную популярность и в Соединенных Штатах, и за рубежом. У него есть одиннадцать записей и пластинок. Двенадцатый диск – надеется он – будет записан после советско-американского похода за мир.
Мы слышали песни Виктора Чавеза на протяжении всего марша – они звучали на пеших переходах, озорные, веселые мелодии «кантри» помогали одолеть усталость. В совместных концертах на биваках мягкий и мощный голос его завораживал пять сотен участников похода, сливаясь с шорохом елей под белыми новгородскими ночами. На антивоенных митингах в Твери и Клину его песням аплодировали тысячи.
На телестудии в Останкине Вик, изменив своему правилу меньше говорить и больше петь, сказал миллионам советских телезрителей: «Мое сердце растворилось в теплоте и открытости советских людей. Ваша искренность, ваша жажда мира и дружбы многое изменили во мне. Я ехал сюда с надеждой, уезжаю с уверенностью...»
Ленинград – Новгород – Калинин – Клин – Москва Григорий Темкин, наш спец. корр. Фото автора
