Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №06 за 1979 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
Жанр:
Газеты и журналы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Против обледенения имеются приспособления лишь на винтах так же, как на АНТ-25. Кабина самолета не обогревается, да в этом нет и необходимости. Вылетим мы в обычных костюмах, а когда будем находиться над льдами Арктики, сможем переодеться в теплое полетное обмундирование. Фюзеляж самолета окрашен в темно-синий цвет. Это способствует поглощению тепловых лучей солнца».
Если чкаловский экипаж вылетал в свитерах, меховых брюках и куртках, на ногах были унты – никакой другой одежды они не брали, то экипаж Леваневского явился на аэродром празднично одетым, сам Леваневский и бортмеханик Годовиков были в галстуках. Меховая одежда была погружена про запас.
Далее Леваневский пишет: «Наиболее трудными моментами полета я считаю старт и участок от Полюса недоступности до берегов Аляски.
На участке от Полюса недоступности до берегов Аляски трудности объясняются тем, что здесь ориентировка будет вестись исключительно по солнечному указателю курса и с помощью радиопеленгации. Причем в нашем полете мы не можем «бродить по миру» в поисках меридианов: наш самолет 4-моторный и больших резервных запасов горючего у нас нет».
Как мы знаем, старт и начало полета были успешными.
Но вот сообщение Правительственной комиссии по организации перелета, напечатанное 14 августа 1937 года во всех центральных газетах:
«Вчера в течение первой половины дня в штабе перелета систематически получались сведения о ходе перелета Героя Советского Союза тов. С. А. Леваневского. Перелет протекал успешно.
В 13 часов 40 минут по московскому времени самолет «СССР Н-209» прошел над Северным полюсом и лег курсом на Аляску. Передачу с самолета принимали береговые радиостанции Народного комиссариата связи СССР и Главного управления Северного морского пути. В 14 часов 32 минуты с самолета была передана радиограмма, в которой сообщалось, что крайний правый мотор выбыл из строя из-за порчи маслопровода: высота полета 4600 при сплошной облачности. К этому времени самолет, выработав несколько тонн горючего, был настолько облегчен, что мог продолжать полет без снижения на 3 моторах.
После этого регулярная связь с самолетом нарушилась. В 15 часов 58 минут по московскому времени якутская радиостанция приняла следующее сообщение с самолета: «Все в порядке. Слышимость Р-1 (что значит – плохая)». Затем, в 17 часов 53 минуты радиостанция мыса Шмидта приняла с самолета следующую радиограмму: «Как вы меня слышите? РЛ (позывные самолета Леваневского «Релел», сокращенно – РЛ). Ждите...» По просьбе Наркомата связи СССР все военные, коммерческие и любительские радиостанции Северной Америки ведут наблюдение. А в СССР – все северные и дальневосточные радиостанции. Между Москвой и Вашингтоном, Москвой, Сан-Франциско и Фэрбенксом поддерживается регулярная связь по радиотелефону с советником полпредства в США товарищем Уманским. Однако до 2 часов 14 августа связи с самолетом «СССР Н-209» возобновить не удалось».
«Релел» не отвечал.
Окончание следует
Юрий Сальников
Две столицы паприки
Это был обычный воскресный обед в милой и скромной венгерской семье, чуть-чуть, может быть, более торжественный по случаю приема иностранного гостя. Этим гостем был я, а мне, конечно, хотелось, чтобы обед был самый обычный. Ведь в чужой стране гораздо легче познакомиться с памятниками старины, улицами, ландшафтами и статистическими данными, чем с домашним обедом.
Все, что подавалось к столу, было обильно приправлено паприкой – красным перцем. Она придавала блюдам приятный и для меня необычный вкус и легкую остроту. Впрочем, в любой будапештской столовой, где я обедал в будний день, паприки тоже не жалели.
Хозяева, правда, добавляли в свои тарелки еще перцу, но мне было вполне достаточно. Перец был на столе трех видов: темно-красный и светлый, порошки и очень мелко нарезанный сухой стручок с желтыми семенами.
Хозяйка было подвинула мне его, но муж сделал предостерегающий жест.
– Скажите, – спросил я, – а варенье из перца в Венгрии не делают?
– Тетя Эржика прислала нам засахаренную паприку из Кишкунфеледьхазы, – охотно отозвалась хозяйка, – но это на десерт. Вообще-то паприка в сахаре не национальное блюдо, это тетя сама придумала. Правда, мы думали...
– Вы, кажется, не очень любите паприку? – перебил ее хозяин, имея в виду невенгерскую часть населения земного шара.
Я поспешил заверить, что ничего против красного перца в любом виде не имею.
...На блюде лежали крупные розовые шарики, похожие на маленькие бомбочки. Раскусив один из них, я убедился в том, что зрительное впечатление меня не обмануло.
– Я же вам говорил, – с сочувствием сказал хозяин, – это же калочайская черешневая паприка! Наше красное золото...
Паприка действительно золото Венгрии, ярко-красное, жгучее золото. И не просто паприка – калочайская и сегедская.
Музей и город
В Калоче, старинном придунайском городке, достопримечательностей много. Может быть, даже слишком много для очень небольшого города: роскошное барокко архиепископства, где хранится в библиотеке достоверная копия первой короны венгерских королей; величественный собор XVIII века; коротенький проспект Иштвана I, застроенный изящными небольшими дворцами.
А чуть шагнешь от проспекта – попадешь в боковую улицу, совсем деревенскую и немощеную. Если ближе к центру дома самые обычные одноэтажные, то на окраине они расписаны затейливым узором, где пунцовые цветы переплетаются с розовыми, желтыми и темно-зелеными. Но от центра Калочи до окраины так недалеко, что весь городок производит впечатление яркое и оживленное.
Тот же узор, что и на домах, можно увидеть и на здешних национальных костюмах – калочайские женские рубашки, вышитые по кружеву, считаются самыми красивыми в Венгрии. И когда изготовляют сувенирную куклу-мадьярочку, на ней, конечно, калочайский костюм. Но этих нарядов, естественно, в будний день не встретишь.
Зато главная гордость Калочи напоказ. Это калочайская паприка, красный перец, венками и гирляндами которого увешан любой – кроме многоэтажных – дом городка, от карниза до фундамента. Кажется, что город Калоча ожидает праздника и украсился специально – так уж все это красиво.
Но дело здесь не в повышенном чувстве прекрасного у калочайцев. Дело в технологии. Для того чтобы паприку размолоть, она должна высохнуть, чтобы каждый стручок стал тонким и хрупким.
Распространено мнение, что паприка – перец жгучий, создающий во рту ощущение пожара. Это верно, пожалуй, для некоторых сортов, и прежде всего для маленького кругленького перчика, носящего понятное без перевода название «чересне-паприка». Стручки его и впрямь сильно похожи на черешню.
Есть и другие сорта: сладкий перец и перец душистый, едкий и деликатесный, темно-красный и совсем светлый. На калочайских домах можно увидеть все сорта, но только глаз опытного паприковода сможет их различить.
Для людей, менее искушенных в тонкостях красноперечного дела, куда поучительнее пойти в Музей паприки – единственный в Венгрии, да, наверное, и во всем мире.
Родина красного перца – Америка, и до ее открытия в Европе он не был известен. Насаждали его примерно с тем же трудом, что и картошку. В Венгрии он появился в конце XVII века. И обрел вторую родину. Климат и почвы страны настолько ему подошли, что он приобрел новые вкусовые качества и стал явлением настолько венгерским, что среди распространенных в мире стереотипов вошел в понятие «венгерскости» наряду с токайским вином, пением скрипки и пуштой задунайской.
Некоторые сорта венгерской паприки вывозят издавна и теперь в Америку – Северную и Южную. Более того, в Мексике пытались выращивать калочайскую паприку, но это не получилось. То есть получилась еще одна разновидность мексиканского красного перца, даже очень вкусная, но не калочайская. Сажали паприку в Калифорнии – то же самое: получается калифорнийский перец, может быть, по-своему, по-калифорнийски, очень и неплохой, но калочайским его назвать не представляется возможным.
Калочайский «паприкадьяр» – комбинат по переработке красного перца – выпускает паприку в разной упаковке: от пятидесятикилограммовых мешков до стограммовых мешочков, уложенных по три в красно-золотую коробочку с прозрачной крышкой.
Эту коробочку можно увидеть в каждом магазине, в любом уголке Венгрии.
Даже в Сегеде.
«Даже» потому, что в Сегеде своя паприка, а для некоторых чисто сегедских блюд подходит только она. Для сегедского холасле, например.
Пламенный холасле
С берега Тисы видны были какие-то сооружения, покрытые металлической сеткой. Река здесь не очень глубока, и прикрывающая сетка была почти вровень с водой. Из-под сетки слышался неумолчный плеск, словно там барахталось некое существо, обширное и в то же время верткое.
То плескались зеркальные карпы. Рыба нагуливает вес и жир в искусственных прудах – их много в Венгрии. Обычно карпов отлавливают прямо в пруду и в наполненных водою автоцистернах развозят по магазинам.
Но в Сегеде считают, что прудовая вода придает рыбе тинистый запах. Наверное, кому-то это и сойдет, может быть, даже существуют и любители карпа прямо из пруда – только для сегедского рыбацкого супа холасле такой карп не годится. Для холасле нужен карп из реки. И несколько последних дней жизни рыбе дают порезвиться в Тисе – хорошенько очиститься в проточной речной воде. В гигантских сетчатых садках зеркальный карп «доходит до кондиции». А оттуда он уже попадает на сегедский консервный комбинат, где в сине-красные жестянки запаивают готовый суп, или прямо в «Рыбацкую корчму» здесь же, на берегу.
...Суп подают в серебряном котелке, подвешенном на чугунном крюке. Ярко-красная поверхность подернута золотистой прозрачной дымкой, и первые десять огненных ложек лучше всего запивать водой – ее всегда ставят непривычному человеку.
Холасле отличает от других рыбных супов то, что из рыбы не сцеживают кровь; что при варке суп не мешают, чтобы не повредить нежных кусков карпа, и что добавляют в него свиной жир с паприкой. Так делают холасле во всей стране. Но сегедский холасле всех лучше. Это утверждают в Сегеде, и я не встречал венгра, который бы с этим спорил. Лучший холасле везде называется «сегедский», но, как всем понятно, действительно сегедский он только в Сегеде. Во-первых, потому что вода в Тисе самая вкусная, а во-вторых, здешняя паприка самая острая.
Есть, наверное, много причин, по которым одни и те же плоды земли столь отличаются вкусом и видом в разных местах. Ученые-ботаники и специалисты-агрономы могут назвать их десятками.
Но объяснение, которое дали в Сегеде, оказалось неожиданным. Счастливый случай свел меня с двумя любезными доцентами-медиками местного университета, Имре Мечем и Иожефом Мольнаром, отличными знатоками своего края и большими любителями его истории.
– Дело в том, – сказал Иожеф Мольнар, – что паприка здесь совсем особая родится. Сегедская.
А Имре Меч добавил, поясняя:
– Земля здесь очень древняя.
Что это значит, я понял на следующий день.
Археологическое поле
У доцентов Меча и Мольнара не было в тот день занятий: в университете шли экзамены, и я удачно попал в «окно» между двумя группами. Мы поехали от Сегеда на юг, через Тису по мосту, по главной улице Уйсегеда – нового заречного района города. В квартале от реки стоит дом, где живет доцент Имре Меч, и мы должны были на минуту задержаться у его подъезда. Очень скоро доцент вернулся, держа в руках пару резиновых сапог, а под мышкой вместительный полиэтиленовый пакет. Не объясняя назначения этих предметов, он положил их рядом с собой на заднее сиденье, и мы тронулись дальше.
Справа от дороги полыхали вдали газовые факелы. Они сразу становились видны, когда шоссе пересекало слегка всхолмленную равнину, возделанную сколько глаз хватал. Но этого пространства, не закрытого домами, было не так уж много: едва кончалась одна деревня, начиналась другая. С бледно-голубого неба ярко светило и даже сквозь автомобильные окна припекало солнце, и, если бы не голые ветви деревьев, трудно было бы поверить, что кончается декабрь.
Уже во второй деревне появились двуязычные надписи: «Cukrazda»-«Сладкарница», «Vendeglo»-«Kpчмa» – население тут смешанное, и в одних деревнях вместе живут венгры и сербы.
С шоссе мы свернули налево, поехали между полей, и, когда последние дома деревни Серег остались в километре от нас, доцент Мольнар остановил машину, открыл окно.
– Смотри, – сказал он, – что это такое?
– Овес, – отвечал я наобум, – озимый.
– Археология! – дуэтом возразили оба доцента. – Археология!
И Меч протянул мне сапоги – без них я вряд ли смог бы сделать хоть два шага по вспаханной мокрой земле.
Доценты остались в полуботинках, но очень скоро я убедился, что мне за ними не угнаться – энтузиасты археологии, они неслись по вывороченной земле, как по асфальту. Ежеминутно наклоняясь, они поднимали с земли какие-то комья. Они расходились далеко, вглядываясь, как грибники, себе под ноги, звали один другого, передавали из рук в руки бесформенные комки. Быстро отколупывая глину, доценты подносили черепки к глазам и делали заключение, словно ставили диагноз: «Палеолитикуш!», «Неолитикуш!» Некоторые находки они тут же отбрасывали, другие, очевидно более интересные, клали в полиэтиленовый мешок, который нес я.
Казалось, что земля здесь перемешана с черепками в равной пропорции. Очень скоро и я стал замечать кусочки гладкой обожженной глины и даже поднял остаток горлышка какого-то кувшина с обломком ручки.
Экскурсия завершилась быстро: минут через двадцать мешок стал полон, и мы отнесли его в машину.
Оставалось заехать на обратном пути в деревню: доценты хотели купить там по связке чересне-паприки. По их словам, такой злой чересне, как в Сереге, нет более нигде в округе.
...В деревне Серег у оплывшего рва – остатка древнего поселения – вежливый старик в черной шляпе косил пожухлую траву. На скошенных местах сквозь стерню просвечивала земля. Мне показалось, что в ней я вижу те же черепки, что и на археологическом поле. Старик приподнял шляпу, когда мы подошли, и взглянул на прозрачный мешок с находками. Он отложил косу, порылся в кармане и протянул мне палевого цвета кусок обожженной глины.
– Неолитикуш! – вырвалось у меня, ибо это слово я слышал от доцентов чаще всего.
– Нэм! – отвечал серьезно старик. – Палеолитикуш!
И я вдруг понял, почему так крепка паприка в деревне Серег...
Калоча – Сегед – Москва
Л. Минц
Городки изначальные
Победоносный поход сравнительно небольшого отряда Ермака, покорение им обширного Сибирского ханства иногда сравнивают с ошеломляющими завоеваниями Кортеса и Писарро в Новом Свете: горстка смелых и прекрасно оснащенных технически европейцев разгоняет громом орудий несметные толпы туземцев, покоряя целые царства. Однако в случае с Ермаком такое сравнение не годится. Сибирское ханство было таким же феодальным государством, как и Московское царство, хотя и находилось на несколько более низком экономическом уровне и включало в себя патриархальные общины лесных и степных племен. Кроме того, феодальные усобицы в Сибирском ханстве, а также слабая заселенность его обширных территорий вряд ли давали возможность хану Кучуму собрать в единый кулак достаточно большие силы. К тому же и само это войско было разложено междоусобными стычками. Дружина Ермака, напротив, была единым организмом, испытанным в борьбе с племенами Приуралья, не раз покушавшимися на все расширяющееся «царство» Строгановых, и каждый из бойцов представлял собой самостоятельную боевую ценность. Казаки – профессиональные военные – в совершенстве владели всеми видами оружия, имели опыт войны и с европейцами, и с азиатскими армиями. Что же касается вооружения, то тут наблюдалась разница, опять-таки не столь разительная, как поначалу может показаться. Чем могло быть вооружено Кучумово воинство? Из оружия ближнего боя это были копья, дротики, сабли, топорики, булавы, кистени, ножи и кинжалы. Метательным оружием служил лук, сложный, клееный, составленный из нескольких кусков дерева, усиленный роговыми пластинами и сухожилиями. Это мощное оружие на расстоянии метров в сто могло поразить насмерть даже бойца, защищенного кольчугой. Защитное вооружение состояло из кольчуг, пластинчатых доспехов – куяков, зерцал, кольчужно-пластинчатых бехтерцов, юшманов, стальных наручей, поножей, шлемов, кожаных, плетеных и стальных щитов. Отборные всадники защищали своих боевых коней металлическими доспехами – налобниками, попонами. Тесные этнические, культурные, торговые, династические связи сибирских ханов со Средней Азией позволяют говорить о широком импорте оружия из ведущих центров Среднего Востока. Например, шлем, по преданию, принадлежавший самому Кучуму и ныне хранящийся в Оружейной палате, представляет собой выдающееся по качеству и отделке изделие лучших иранских мастеров. Оружие местной выделки уступало качеством и разнообразием привозному, но в общем было вполне приемлемым. Знали в Сибирском ханстве и об огнестрельном оружии благодаря тем же южным связям. Более того, вероятно, там имелось несколько образцов пушек и ружей, но были они лишь престижной диковинкой. А что у Ермака? Тела его бойцов прикрывали те же кольчуги, куяки, бехтерцы, шлемы и русской выделки, и европейской, и восточной. Похожи были и сабли, копья, булавы, кистени, луки и самострелы. Но вот ружьями да пушками, их количеством, в данном случае прямо перешедшим в качество, войско Ермака выгодно отличалось от сибирцев. Пушки, пищалей, дробовые ружья на отряд в 1000 человек давали огромную по тем временам огневую насыщенность. Причем, кроме фитильных пищалей, были и испанские аркебузы – гораздо более скорострельные и надежные колесцово-кремневые ружья. Имелись и популярные в Европе многоствольные орудия, не исключена и последняя западноевропейская новинка: ручное маломерное оружие с колесцовым замком – пистолет. Богачи Строгановы с их европейскими связями могли вооружить дружину по последнему слову военной техники, которая именно в XVI веке начала резко вырываться вперед. И в умелых, опытных руках она стала неотразимой. Применение массированного огневого удара, тактика, вся построенная на максимальном использовании огнестрельного оружия, постоянно давали преимущество Ермаку над войсками Сибирского ханства.
М. Горелик, кандидат искусствоведения
Реконструкция автора
Споры о походе Ермака не утихают уже около трехсот лет. А версий и гипотез, зачастую взаимоисключающих друг друга, до сих пор неизмеримо больше, нежели общепризнанных точек зрения. До сих пор идут споры о личности самого Ермака – его происхождении, даже фамилии и имени. Чрезвычайно запутан вопрос о взаимоотношениях атамана и его дружины со Строгановыми, из чьих земель начался легендарный поход. Нет однозначного ответа даже на вопрос, откуда и когда начался этот поход.
А ведь каждый из историков в подтверждение своих взглядов опирается на обширный летописный, архивный, фольклорный материал. Но вплоть до недавнего времени в этих вековых спорах совершенно не принимали «участия» археологические данные – их просто не было. Стоянки дружины, городки, где начинался поход, – все это для науки существовало лишь в летописях, старых картах, легендах, народных песнях, былинах.
И одна из таких спорных проблем, решение которой могло бы дать ключ ко многим другим, была связана с вопросом: начал ли Ермак свой поход с Чусовой, из южных вотчин Строгановых, или сначала казаки побывали на их северных землях, центром которых был Орел-городок?
Дело в том, что из всех сибирских летописей только одна прямо говорит о пребывании Ермака в Орле-городке. Она была составлена в конце XVII века в Тобольске выдающимся русским географом и историком С. У. Ремезовым, который для своей «Истории Сибирской» использовал широкий круг источников, в том числе и ранее написанные летописи и народные предания. Ремезовская летопись сообщает, что «Ермак побеже вверх по Волге и по Каме и дошед Орла-городка и тут многие запасы у Строгановых, ружья и вожей взял и бежа по Чусовой». То есть по этой летописи Ермак с дружиной сначала пришел в Орел-городок, снарядил свой отряд продовольствием и вооружением, взял проводников («вожей») и только затем спустился на Чусовую.
А в начале века было найдено, казалось бы, и фактическое подтверждение этого. Пермский историк А. А. Дмитриев, ссылаясь на другого пермского историка, В. В. Голубцова, опубликовал сообщение о том, что в конце XIX века во дворце Строгановых в Петербурге хранилась литая затинная пищаль с надписью славянской вязью: «В граде Кергедане на реке Каме дарю я Максим Яковлев сын Строганов атаману Ермаку лета 7090» (1582 год). Но когда советский исследователь А. А. Введенский решил изучить это первое вещественное доказательство ремезовской версии, он не обнаружил этой пищали ни в доме-музее Строгановых, ни в Государственном артиллерийском музее. Он нашел несколько пищалей, привезенных из пермских вотчин Строгановых, но ни на одной из них не было надписи. Однако он не сомневался в том, что В. В. Голубцов действительно видел пищаль с надписью, так как название «Кергедан!» – это второе, нерусское, название Орла-городка было упомянуто в царской грамоте Ивана Грозного 1566 года.
Таинственное исчезновение пищали, судя по всему отлитой во времена Ермака, заставило исследователей с еще большим недоверием отнестись к утверждению Ремезова. Действительно, Орел-городок (Кергедан), о котором упоминает надпись, находился в вотчине Н. Г. Строганова, а дарение пищали приписывается М. Я. Строганову, которые жил в Нижнем Чусовском городке. И становится непонятно: зачем М. Я. Строганов должен был поехать сам далеко на север и вызвать туда Ермака?
...И в то же время, судя по архивным данным, Орел-городок мог быть одним из изначальных пунктов похода Ермака. Причем согласно найденной сотной выписи из писцовых книг И. И. Яхонтова 1579 года Орел-городок выглядит даже предпочтительней Нижнего Чусовского, упоминаемого многими летописями как место сбора дружины перед походом. В Орле-городке согласно этой выписи насчитывалось 90 дворов, 15 лавок и 13 соляных варниц. А в Нижнем Чусовском городке даже через 45 лет после того, как Яхонтов составлял свои писцовые книги, было всего 60 дворов, 10 лавок и 6 варниц. Безусловно, в ермаковское время население этого городка было еще меньше.
Археология в этот теоретический «спор» летописей начала «вмешиваться» лишь в 1932 году, когда советский исследователь А. В. Шмидт обнаружил следы Орла-городка на левом берегу современного русла Камы. Но планомерные раскопки мы смогли начать лишь спустя еще двадцать лет – в 1952 году.
Во времена Ермака Орел-городок располагался на правом берегу Камы, а с запада невысокий мыс, на котором он находился, был ограничен старицей Камы, превратившейся позднее в ее основное русло. По переписи 1579 года, городок был защищен частоколом из бревен, «стоячим острогом» – мы обнаружили остатки этих укреплений. В этом остроге были найдены фундаменты деревянной церкви и трех больших срубов от «хором» Строгановых. Здесь же часто встречались куски оконной слюды, красноглиняные печные изразцы, обломки медных окладов от икон и другие вещи, принадлежавшие церкви и вотчинникам. С юга к острогу примыкал посад, который был защищен неглубоким и нешироким рвом. Между городком и посадом находилась торговая площадь, по краям которой стояли лавки.
Население городка занималось также сельским хозяйством, охотой и рыболовством – об этом свидетельствовали остатки мотыг, серпы, косы-горбуши, оковки лопат, сечки для рубки капусты, глиняные грузила для сетей, железные остроги и рыболовные крючки разных размеров. Однако основным занятием жителей посада было солеварение, ремесла и торговля. (До сих пор в поселке Орел, что стоит напротив древнего городища, сохранилась традиция устраивать питьевые колодцы, опуская в них деревянные круглые трубы, собранные из обтесанных бревен. Именно так строили трубы для подъема соляного рассола. Кстати, население поселка так и называет свои колодцы – «трубами».) В городке было много ремесленников. При раскопках мы нашли молотки, топоры, скобели, тесла, долота, стамески, сапожные ножи, ножницы, а также их продукцию – части кожаной обуви, деревянные предметы, костяные гребни, бусы и другие изделия.
В переписи 1579 года упоминаются дворы военного гарнизона крепости, пищальников – мы нашли и свинцовые пули, и кремневые кресала от пищалей, а также другие предметы вооружения: наконечники копий, стрел, костяные накладки от сложного лука, обломки сабель и бердышей. Открыли мы и остатки кузницы, около которой находилось скопление железных шлаков и криц. В этой кузнице действительно могло коваться оружие для дружины Ермака.
Но, несмотря на самые тщательные поиски, литейной мастерской, в которой могла бы быть отлита пищаль, мы так и не обнаружили,
И тем не менее наши раскопки позволили во многом «примирить» спорящие летописные стороны. Ермак, как выяснилось, действительно мог получить необходимое снаряжение в Орле-городке. Но дружина была столь хорошо снабжена, что собрать это снаряжение только в Орле-городке или только в Нижнем Чусовском было трудно. И летописные разночтения, видимо, объясняются тем, что оба этих русских форпоста в Сибири принимали активное участие в подготовке похода. А дополнительные косвенные доказательства этого предположения мы получили при последующих разведках и раскопках.
В знаменитой Кунгурской летописи говорится, что Ермак «обмишенился», перепутав Чусовую с Сылвой, и когда понял свою ошибку, то зазимовал на Сылве. Далее эта же летопись сообщает, что после зимовки на Сылве большая часть дружины Ермака ушла в Нижний Чусовской городок, а некоторые «осташася на городищи с женами и з детьми, вечно осеша». Ремезовская летопись тоже упоминает Ермаково городище на Сылве, но уточняет, что остались здесь жить не русские, а коми-зыряне, входившие в состав дружины.
На Чусовой и Сылве сохранилось много народных преданий и географических названий, связанных с Ермаком. А. А. Дмитриев отмечал около 30 таких названий, в том числе хутора Ермаковы на Сылве, камень Ермак, Ермаков перебор и речку Ермаковку в низовьях Чусовой. Народные предания говорят, что Ермак воевал в этих местах с легендарным народом чудью, который не пропускал русских людей в Сибирь. Недавно пермский географ Ю. Г. Вылежнев записал местное предание о том, что Побоищный луг недалеко от устья Чусовой назван в честь битвы Ермака с вогуличами. Краевед В. В. Киреев из поселка Паший обнаружил на притоке Чусовой – реке Усьве – другое урочище с тем же названием «Побоище», которое местные жители тоже связывают с битвой дружины Ермака. В этом урочище краевед нашел четырехгранный втульчатый наконечник копья, который по форме отличался от местных изделий и был похож на русские боевые наконечники конца XVI века.
На правом берегу Сылвы, прямо под знаменитой Кунгурской ледяной пещерой, находится древнее укрепление, которое носит название Ермакова городища. Во время Великой Отечественной войны Кунгурский краеведческий музей находился в здании около пещеры, и в нем хранились обрывок русской кольчуги и бердыш, найденные у входа в пещеру. К сожалению, позднее эти вещи были утеряны.
В 1961 году в разведочных раскопах в деревне Филипповне, расположенной в километре выше по тому же берегу Сылвы, были исследованы остатки древнего русского могильника. Умершие были захоронены в гробах, с оружием. Здесь были найдены железный наконечник копья, наконечник стрелы, обломок крупного ножа, аналогичный найденным в Орле-городке. В могильнике были захоронены первые русские поселенцы края. Это тоже подтверждает сведения Ремезовской и Кунгурской летописей о том, что часть дружины Ермака осталась жить на Сылве.
Таким образом, археологический материал в сопоставлении с народными преданиями и летописями, нам кажется, подтверждает гипотезу о том, что дружина Ермака перед походом в Сибирь некоторое время находилась в Орле-городке, на Чусовой и ее притоке Сылве.
А в 1974—1975 годах наша Камская археологическая экспедиция Пермского университета осмотрела остатки и Нижнего Чусовского городка, расположенного на левом берегу Чусовой.
Нижний Чусовской городок занимал невысокий мыс треугольной формы, широкое основание которого выходило к берегу Чусовой. С севера и востока мыс ограничен не-пересыхающей старицей реки Чусовой, которую местные жители называли речкой Сылвенкой. По краю старицы до сих пор видны пни крупных деревьев, расположенные по дуге, – точно так же были изображены деревья, окружавшие городок, на одном из рисунков Кунгурской летописи.
До сих пор выше мыса городка по Чусовой существует урочище Ванево, или Ванев луг, которое упоминается в переписи 1624 года. В окрестных деревнях среди фамилий встречаются такие, как Ермаковы, Кучумовы, Шадрины. Полная перепись 1579 года по Нижнему Чусовскому городку не сохранилась, а в более поздней царской грамоте Строгановым 1692 года говорится о том, что сначала городок, как и Орел, имел укрепления в виде острога, которые были заменены только в XVII веке. В 1977 году нами были начаты планомерные раскопки городка.
В центральной, наиболее возвышенной и ровной части мыса мы нашли фундаменты двух каменных церквей XVIII века, поставленных на месте деревянных, существовавших здесь в XVI—XVII веках. В береговых обнажениях Чусовой обнаружено много красноглиняных изразцов конца XVI века, очень похожих по форме, размерам, сюжетам изображений на те, что мы нашли в Орле-городке. Здесь же часто встречаются обломки оконной слюды, московской чернолощеной посуды. Вероятно, где-то в этом месте находились хоромы Строгановых, а церкви и дворы вотчинников располагались в кремле городка. В раскопах были открыты костяные и железные наконечники стрел, обломки пищалей, чугунные ядра и свинцовые пули, кремневые кресала, обломки сабель, наконечники копий. Найдено много сельскохозяйственных орудий и бытовых предметов: сошники, мотыги, обломки серпа, части кожаной обуви, железный светец для лучины, глиняные грузила и берестяные поплавки от сетей, деревянная счетная бирка, украшения и т. д.
Раскопки Нижнего Чусовского городка только начаты. И они, безусловно, помогут подробнее узнать, как выглядел один из первых русских городков края, когда начал свой поход Ермак.
В. Оборин. кандидат исторических наук
