Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год"

Как это было в Эрфурте

Фото: RDA/VOSTOCK PHOTO

Что бы ни говорили скептики о роли личности в истории, а мировая политика сильно зависит от взаимного расположения ее главных фигур, от их характеров, способностей, трезвомыслия, обходительности, от того, кто из них сможет очаровать или обмануть другого. Ну а сделать это, понятно, можно лишь при личных встречах. Ровно 200 лет назад, осенью 1808 года, случилось знаменательное событие, можно сказать, предвосхитившее нынешние регулярные встречи лидеров «Большой восьмерки». Главы могущественных держав – император французов Наполеон I и император российский Александр I – по предварительной договоренности и после долгой дипломатической подготовки специально встретились, чтобы решить грядущую судьбу Европы. Впрочем, вышло так, что решилась она не на официальных переговорах, а за их кулисами.

Эрфурт был избран местом Европейского конгресса в известной мере случайно. Когда в Париже однажды зашла речь о том, где могла бы состояться франко-российская встреча в верхах, Наполеон со свойственной ему быстротой в решении задач любой сложности, не колеблясь, вдруг указал на главный город Тюрингии. Почему? Он просто бросил взгляд на дорожную карту Европы и, не прибегая к точным расчетам, на глаз оценил: Эрфурт лежит как раз на полпути между Парижем и Петербургом .

Сказано – сделано: уже 1 февраля 1808 года официальное письмо с предложением приехать к этому месту свидания попало на стол царю. Правда, кое-кому при российском дворе казалось, что соглашаться на встречу в Эрфурте государю не совсем прилично, поскольку еще со времен франко-прусской войны 1806 года город оккупирован французскими войсками, но, очевидно, Александру это не показалось особенно важным. К тому же таким образом появлялся приятный предлог и возможность посетить по дороге Веймар, где жила – замужем за принцем Карлом Фридрихом Саксен-Веймарским – любимая сестра государя, великая княгиня Мария Павловна.

Между прочим, импульсивный Наполеон потом какое-то время сожалел, что ему самому не пришло в голову остановить выбор именно на этом последнем городе, где, в отличие от Эрфурта, ему приходилось и раньше бывать. «Несмотря на все уже предпринятые шаги, боюсь, что в Эрфурте будет не вполне удобно, – пишет он своему послу в Петербурге Арману де Коленкуру еще 7 сентября (!) 1808-го. – Может быть, было бы лучше, если бы предпочли Веймар. Там великолепный замок... Тем не менее в Эрфурте все будет готово».

Уже 14 сентября Коленкур получает новую депешу – в Эрфурте находится генерал Никола Шарль Удино, специально назначенный туда комендантом, кроме того, часть придворного штата тоже уже там, министр иностранных дел Жан Батист Шампаньи, герцог Кадорский выезжает 18-го; сам император собирается покинуть Париж 20-го. Французы явно спешили.

Александр I (1777– 1825), с 1801 года – российский император. Портрет написан после вступления союзных войск в Париж в 1814-м Франсуа Жераром. Ныне хранится в замке Мальмезон. Фото: FOTOBANK.COM/THE BRIDGEMAN ART LIBRARY

«Кумир уже шатается?»

 Что изначально побудило Наполеона назначить встречу и что заставило Александра не отказываться от нее? Как всегда в ту эпоху – война, которая снова ощущалась в воздухе. После поражения Четвертой антифранцузской коалиции в 1806—1807 годах вновь стала поднимать против корсиканца голову Австрия, не принимавшая в ней участие. Как всегда щедрые английские субсидии помогли ей за три года оправиться от Аустерлица. Уже весной 1808-го у Наполеона имелись неопровержимые доказательства, что австрийское перевооружение представляет опасность как для Франции, так и для ее союзников в Германии . 15 августа, в свой день рождения, давая аудиенцию дипломатическому корпусу в Сен-Клу, император французов заявил послу Франца II графу Клеменцу фон Меттерниху энергичный протест – и был весьма разочарован, что находившийся при том российский посол Петр Толстой не проронил ни слова в поддержку его обвинений.

Очевидно, это обстоятельство и уверило Наполеона в том, что невозможно полагаться на обычные дипломатические каналы и без личного свидания с Александром не обойтись. Тем более что из донесений Коленкура он знал: царь вроде бы подтверждает свою решимость поддерживать Францию в требовании прекратить австрийские приготовления. Правда, с различными оговорками, но, обсуждая уже предстоящую встречу в Эрфурте, Александр I заявил послу: «Это произведет должное впечатление».

Впрочем, у российского государя, конечно, имелись и собственные основания, чтобы отправиться в Эрфурт. В частности, его беспокоила конечная судьба Пруссии. Дело в том, что как раз накануне подписания давно заготовленной Конвенции, существенно облегчавшей положение оккупированной страны, в руки Наполеона попало письмо прусского министра, барона Фридриха Карла фом унд цум Штейна. В нем черным по белому значилось: побежденное королевство стремится к временному союзу с Францией, только чтобы получить передышку и потом жестоко отомстить за 1806 год. Наполеон опубликовал это письмо во всех подконтрольных ему газетах 9 сентября 1808-го – с собственными беспощадными комментариями. Шансов договориться напрямую с «узурпатором» у неосторожных пруссаков не осталось. В общем, Александр, любивший пощеголять рыцарским поведением, в том числе перед самим собой, чувствовал себя обязанным заступиться за венценосного брата Фридриха Вильгельма. И отправился-таки на решающие переговоры с «заклятым союзником», как ни отговаривали его все вокруг. Не сыграло роли даже пространное письмо, адресованное ему матерью за неделю до отъезда. Императрица писала, что, по ее мнению, Александра помимо его воли увлекают в это путешествие, с тем чтобы «при помощи коварных уловок побудить его принять участие в новой войне», заранее «снимая, таким образом, все преграды на пути Наполеона, когда тот вознамерился бы начать войну с Россией». Более того, императрица подозревала, что Наполеон, вообще, завлекает ее сына в Эрфурт, чтобы пленить и принудить отречься, как он поступил с Фердинандом и Карлом Испанскими… Ответил Александр родительнице весьма примечательным образом. Он, по сути, откровенно представил ей внешнеполитическую линию, принятую им в период между Тильзитом и Эрфуртом. «Надобно, – писал государь, – чтобы Франция могла и далее оставаться в уверенности, что политические ее интересы могут соединяться с таковыми же России». Царь считал совершенно необходимым убедить своего французского союзника, что российская империя «с готовностью примкнула к его интересам», в то время как на самом деле она сделала это по сугубо тактическим соображениям.

В середине сентября Александр в сопровождении брата – великого князя Константина, министра иностранных дел графа Румянцева, генерала князя Волконского, обер-прокурора Синода Александра Голицына и генерал-адъютантов выехал из столицы. По дороге русская делегация нигде особенно не задерживалась – только на несколько дней в Кёнигсберге, где в ожидании позволения переехать в Берлин скучала прусская королевская семья. Утешив Фридриха Вильгельма и его супругу Луизу, царь устремился прямо в «объятия» маршала Жана Ланна. Прославленному храбрецу было поручено встретить дружественного монарха на границе недавно образованного Великого герцогства Варшавского и сопровождать к месту назначения. У сестры в Веймаре царю удалось провести только несколько часов.

Что касается его грозного визави, то тот, вопреки изначальной диспозиции, 20 сентября еще находился в загородной резиденции Сен-Клу близ Парижа и даже присутствовал там на заседании Государственного совета. Только 22-го в 5.00 утра Наполеон отправился в путь со свойственной ему стремительностью. И вот в 9.00 26-го он уже «влетает» в Эрфурт, сопровождаемый одним только начальником своего штаба маршалом Луи Александром Бертье.

Да здравствуют императоры!

Несмотря на стремительность передвижений императора французов, магистрат успел встретить его у старинных ворот с символическими ключами от города. По обычаю того времени на пути следования Наполеона вознамерились выстроить небольшие триумфальные арки, но тот запретил – не надо, мол, оказывать ему таких почестей, какие не будут оказаны славному союзнику.

В тот же день Наполеон успевает нанести краткий визит королю Фридриху Августу Саксонскому, а в 14.00 садится на лошадь и выезжает навстречу россиянам по веймарской дороге.

По приближении царской коляски Бонапарт спешивается, Александр выходит ему навстречу, государи делают несколько шагов и заключают друг друга в объятия. По знаку Наполеона царю подводят верховую лошадь, оседланную по-русски – с чепраком, отделанным горностаевым мехом. Въезд в Эрфурт совершается, естественно, под колокольный звон, при барабанном бое и орудийных залпах, мимо стройных французских гвардейских шеренг. Монархам отдаются воинские почести, на всем их пути слышится: «Да здравствуют императоры!»

Всю оставшуюся часть дня великие игроки европейской политики не переставали дружески беседовать, на их лицах, как отмечали все присутствовавшие, выражались всяческая сердечность и доверие. Даже в покои, отведенные Александру, они вошли под руку (согласно перечню зданий, напечатанному специально по случаю, российский самодержец занял дом предпринимателя Тибеля на Аугерштрассе, № 1529 – в Эрфурте, как и в России , тогда велась сплошная нумерация домов) и пробыли там вместе до 22 часов, договариваясь о распорядке бесед. Было решено отводить утро каждого дня для личных дел, полдень – для переговоров, приемов прибывающих гостей и прогулок, вечер – для светских развлечений и удовольствий.

Наполеон I (1769– 1821), в 1804—1814 и 1815 годах – император французов. Портрет выполнен Жаком Луи Давидом в 1812-м. Фото: ULLSTEIN/VOSTOCK PHOTO

Русский царь в союзе с французским народом

Чуть раньше, чем происходили эти церемонии и сердца их зрителей наполнялись надеждами, 24 сентября, в городе появился экипаж человека, гораздо менее заметного с виду. Никто ничего не кричал ему при въезде, никто и не подозревал, что это едет человек, в руках которого – все нити европейской политики. Только ему удастся добиться реальных выгод для себя и результатов от эрфуртской встречи.

Бывшему министру иностранных дел Франции, обер-камергеру, старому аристократу из рода Перигоров – Шарлю Морису де Талейрану была поручена важнейшая задача – выработать предварительный план переговоров, по которому пойдут беседы императоров. Несмотря на то что темперамент этого старого лиса нисколько не походил на взрывной нрав его государя, их объединяло одно – быстрота действий и реакций. Через несколько часов после приезда Талейран встретился с уже известным нам Коленкуром. Историки на эту встречу долго не обращали внимания, а между тем в свете последующих событий видно, что она сыграла важную роль, объединив между собой позиции двух ключевых тактических союзников. Ни обер-камергер, ни посол в Петербурге в своих подробных мемуарах не описали деталей этого свидания, но после более чем краткого упоминания о нем у Талейрана следует брошенная как бы вскользь фраза: «Мы пришли к полному согласию по всем вопросам». Запомним эти слова.

А пока в среду 28 сентября начались – и до 5 октября продолжались – официальные совместные заседания, где обсуждались интересующие обе стороны вопросы. На практике это выглядело так: государи большей частью беседовали, прохаживаясь взад и вперед по обширному кабинету Наполеона во дворце. Даже не утруждая себя излишними подробностями, они затрагивали в общей связи все вопросы взаимных отношений – о будущем Польши, о положении Пруссии, о Турции, об Австрии…

Последний вопрос, как и ожидалось, занял вскоре центральное место, тем более что уже 28-го в Эрфурт примчался и чрезвычайный посланник австрийского двора барон Карл фон Винцент – с письмами от Франца II обоим императорам, равно дружественными и бессодержательными.

Тем временем Талейран завязал особые отношения с русским царем. Вероятно, это произошло вечером в салоне принцессы Терезии Матильды фон Турн-унд-Таксис – сестры прусской королевы (яростной франкофобки), с одной стороны, а с другой – дальней родственницы Российского императорского дома.

О самом факте этой встречи – как и нескольких последующих – Наполеон, впрочем, знал и не видел в них ничего предосудительного. Наоборот, он даже полагал, что они помогут искреннему сближению сторон. Русский царь, возможно, изменит своей обычной уклончивости, будет более раскован, чем на официальном уровне: ведь Талейран уже не находится на государственной службе. «Подумайте о способе почаще видеть императора Александра... Вы скажете ему, что польза, которую наш союз может принести человечеству, свидетельствует об участии в нем самого Провидения. Мы предназначены сообща восстановить порядок в Европе», – инструктировал проницательный Бонапарт своего не менее проницательного обер-камергера.

Талейраном, как обычно, двигал в первую очередь собственный интерес: он легко предугадал, что его речи явятся для Александра приятным откровением. Правда, дело могло осложниться предубеждением, которое наверняка испытывал против него русский царь. Ведь в 1804 году именно он, тогдашний глава министерства иностранных дел Франции, нанес ему «изысканное оскорбление» своим ответом на протест по поводу нарушения границы Великого герцогства Баденского и расстрела герцога Энгиенского. Там говорилось: мол, если бы Александр знал, где находятся убийцы его отца, неужели он постеснялся бы нарушить ради их захвата чужой суверенитет? Франция, во всяком случае, не стала бы в такой ситуации возмущаться... Впрочем, теперь Талейран отбросил сомнения и рассчитал верно. Он без предисловий и с ошеломляющей откровенностью пошел ва-банк: «Государь, для чего вы сюда приехали? Вы должны спасать Европу, и в этом вас ожидает успех, если вы окажете сопротивление Наполеону. Французский народ вполне усвоил утонченные нравы, французский же государь – нет; российский государь просвещен и образован, чего о русском народе сказать нельзя; а посему государь российский должен быть союзником французского народа». Так, во всяком случае, без зазрения совести передает эти слова сам хитрец в мемуарах, изданных много позже падения первой империи. Нет слов, экс-министр затеял безумно рискованную игру. Одних этих трех фраз вполне хватило бы на смертный приговор. Что же это, как не государственная измена? И если бы Александр не на словах, а на деле желал союза с Наполеоном, принц Беневентский тотчас же оказался бы под арестом и хорошо если бы попал в относительно комфортную тюрьму в Венсенском замке.

Но за первым свиданием последовали другие. Александр встретил предложение изменника вполне благосклонно.

За год до Эрфурта. Наполеон устроил прием Александру I, прусскому королю Фридриху Вильгельму III и Иоахиму Мюрату в Тильзите в честь заключения одноименного мира. Фото: RDA/VOSTOCK PHOTO

Продавец тайных услуг

Что же вдруг побудило командора ордена Почетного легиона сделать шаг на пути очередного в его жизни предательства? В воспоминаниях он уверял, что руководствовался исключительно благом отечества и всей Европы. По его мнению, утомленная победами и пресыщенная славой Франция жаждала покоя, которого неистовый корсиканец никогда не дал бы ей. А поскольку реальной оппозиции императору внутри Империи не существовало, пришлось искать помощи извне.

На деле же, как ни странно, Талейран, этот наследник древнего семейства, состоявшего в родстве с Каролингами, имел натуру и психологию типичного дельца-буржуа. Он, во-первых, всегда стремился опередить события, угадывая, куда ветер дует, а во-вторых, понимая, какой интерес представляют сведения, которыми он обладал, хотел продать их подороже. Кроме того, его, вероятно, уязвила просьба императора – на вершине дипломатической карьеры уйти с министерского поста. Для такого человека, любившего жизнь в почете и роскоши, этого хватило, чтобы забыть все присяги на свете и броситься на поиски новых покупателей тайных услуг.

Что конкретно предложил он Александру? Ненавязчиво добиться, чтобы соглашения не носили завершенного характера и сопровождались разного рода умолчаниями, оговорками и туманностями. Более того, сам франкороссийский союз, обозначенный в Тильзите вполне четко, отныне не должен связывать русским руки. Зато пусть он незаметно станет более обременительным и сдерживающим для Наполеона. Как все это осуществить? О, тут пусть все заинтересованные лица вполне рассчитывают, на него, Талейрана. Еще до отъезда в Эрфурт он ведь заявлял австрийскому послу в Париже: «Того, кого вы сочтете необходимым послать... вы, во всяком случае, можете направить ко мне; он может рассчитывать на меня во всем, ибо я рассматриваю ваши интересы как свои собственные»…

А пока в четверг 29 сентября сам император французов дает аудиенцию барону фон Винценту, причем аудиенцию вовсе не адекватную елейному письму, которое тот привез из Вены . Наполеон только что получил новые сведения о тесных сношениях Австрии с Англией, направленных явно против него.

Неизвестно, как «оправдывался» представитель Франца II. Учитывая экспансивную натуру его собеседника, вероятно, ему пришлось только выслушивать, что говорил тот: «Я нахожусь в постоянной готовности начать войну против Австрии, тем более что дружба императора России дает мне весомое ручательство в том, что в нужный момент Россия всей своей мощью устремится на Австрию ». В общем, Бонапарт потребовал прекращения австрийских вооружений и вдобавок признания его брата Жозефа королем Испании. «Как только эти два условия будут выполнены, Силезия будет очищена от французских войск», а прусский двор сможет наконец вернуться в Берлин . Заявление весьма определенное, и австрийцы вряд ли смогли бы устоять, однако буквально несколькими часами позже Винцент попал на прием и к русскому царю, которому взмолился: «Только вы в состоянии предотвратить готовую уже разразиться грозу!» По его словам, австрийский император никак не мог свернуть свои приготовления, пока не получит твердых гарантий безопасности для его страны. Посланник, конечно, ожидал, что Александр, как и прежде, станет мягко советовать не спорить с Наполеоном. Каково же было его изумление, когда вместо этого он услышал: «Ни один государь не имеет права принудить другого изменить данных им повелений». Самодержец уверил Винцента, что в любом случае у Австрии нет лучшего друга, чем Россия, и никогда она не поможет французам в деле противодействия Австрии, если только та сама первой не начнет войну!

«Дружба великих людей»

В течение всего эрфуртского съезда каждый вечер давал спектакли парижский театр «Комеди Франсез» – Наполеон привез с собой весь основной состав труппы и, кроме того, отлично разбираясь в достоинствах французского классического театра, лично отобрал все «гастрольные» пьесы. Артистам пришлось изрядно потрудиться – повторов не было.

В пятницу 30 сентября в придворном саксонском театре играли «Британика» Расина: в главных ролях блистали трагики, чьи имена памятны по сей день – Франсуа Жозеф Тальма и Франсуаза Сосеротт, выступавшая под псевдонимом мадемуазель Рокур.

Шарль Морис ТалейранПеригор, принц Беневентский (1754—1838). Министр внешних сношений Французской республики (1797– 1799), министр иностранных дел при Наполеоне (1799—1807). Фото: RDA/VOSTOCK PHOTO

Неизвестно, появился ли Талейран на этом представлении, но позже вечером в салоне той же Турн-унд-Таксис он вновь встретил Александра, который спросил его: «Говорил ли с вами ваш император на этих днях?» – «Нет, Ваше Величество, – и рискнул добавить, – но если бы я не встретил Винцента, то подумал бы, что в Эрфурте собрались только ради развлечений». – «О чем же говорит Винцент?» – «О вещах весьма благоразумных: он надеется, что Ваше Величество не позволит императору Наполеону подтолкнуть вас к принятию мер, каковые могли бы угрожать Австрии или быть оскорбительными для нее. Осмелюсь заметить, Ваше Величество, что… я питаю такие же надежды». – «Я тоже этого хочу, – прямо ответил русский император, – но сего весьма трудно достигнуть».

Тем не менее, как выяснилось, он принял слова обер-камергера и к сведению, и к действию. Но это позже, а пока продолжались важные культурные события, которые уже в ту эпоху часто сопутствовали большой политике.

Скажем, рано утром 1 октября, пробегая глазами список приглашенных на прием и увидев там имя Гёте, Наполеон тотчас послал за ним, так что уже при утреннем выходе императора пожилой тайный советник при своей неизменной звезде на парадном сюртуке присутствовал. Император французов был большим знатоком беллетристики, писал сам и, конечно, сочинения первого поэта Германии читал не раз: «Господин Гёте, я в восхищении от того, что вижу вас» – «Ваше Величество, я замечаю, что когда вы путешествуете, то не пренебрегаете бросить взгляд и на самые ничтожные предметы» (опытный веймарский царедворец не был бы самим собой, если б не произнес этих слов). Беседа длилась долго и доставила удовольствие победителю при Маренго и Аустерлице, ведь говорили о литературе и истории, а отнюдь не о политике, которая наводила императора на все более мрачные мысли.

Переговоры вступали в решающую фазу, и между участниками все чаще возникало напряжение – в первую очередь из-за прусских дел. Александр в желании облегчить положение Фридриха Вильгельма упорно настаивал, чтобы французские гарнизоны были выведены из его крепостей. Наполеон отказывался понимать: «И это мой друг и союзник! Предлагает мне покинуть единственную позицию, с которой я могу угрожать австрийскому флангу, если Австрия нападет на меня. Впрочем, если вы непременно требуете вывода войск, я согласен, но немедленно разрешу свой спор с Австрией». Перед лицом этой прямой угрозы российский император несколько отступил и увел разговор в сторону, и даже всячески попытался сгладить инцидент. Когда несколькими днями позже, 4 октября, на знаменитом с тех пор представлении вольтеровского «Эдипа» в первом же действии Тальма произнес слова монолога: «Дружба великого человека есть благодеяние богов…» – Александр вдруг встал и протянул руку Наполеону. Тот, конечно же, поднявшись, пожал ее, и, пока оба монарха задерживали рукопожатие, зал неистово аплодировал. Непосвященным казалось – вот оно освящение достигнутого соглашения и торжественное возобновление союза…

А уже в среду 5 октября австрийские дела едва не стали причиной окончательного срыва. Наполеон утверждал, что англичане и австрийцы абсолютно готовы вступить в новую коалицию, и настаивал на жестких совместных мерах против, хотя и соглашался дать Австрии гарантии, если она разоружится. Однако «сердечное согласие» между Талейраном и российским императором приводило к тому, что на встречи Александр приходил уже осведомленным обо всем, что собирается говорить союзник, а потому успевал подготовиться к умелому уклонению от любых его предложений. По свидетельству Коленкура, которому, впрочем, доверять особенно не следует в силу его дружеских отношений с тем же Талейраном (кроме того, разговоры государей ведь велись с глазу на глаз, кто же поручится за их содержание?), между монархами произошла бурная сцена. Устав от глухого сопротивления своим планам, Наполеон якобы вышел из себя, швырнул шляпу на пол и принялся ее топтать. А Александр, мол, с подчеркнутым достоинством и довольный, что заставил соперника потерять лицо, улыбнулся: «Вы вспыльчивы, а я упрям. Гневом от меня ничего не добьешься. Давайте беседовать и рассуждать, или я ухожу». С этими словами он направился к двери. Наполеон удержал его. Переговоры продолжались в сдержанном, даже дружеском тоне, но дело, естественно, не продвинулось вперед.

Арман Огюстен Луи де Коленкур (1773—1827), в 1807—1811 годах – посол в России, в 1813—1814 и 1815 годах – министр иностранных дел Французской империи. Фото: RDA/VOSTOCK PHOTO

«Ваш император Александр упрям как осел, – бросил потом Наполеон Коленкуру. – Он притворяется глухим к тому, чего не хочет слушать…» К слову отметим, что русский царь и вправду был несколько туг на левое ухо.

Во всяком случае, традиционная послеполуденная прогулка двух монархов в тот день не была отменена. Чтобы создать хотя бы видимость выхода из тупика, император французов взял с Александра слово чести, что тот поддержит Францию, если Австрия начнет боевые действия первой, но ведь тот и раньше с легкостью давал такое уверение…

Вообще, внешне и на сей раз ничто не обнаружило серьезных разногласий – рядовые гости Эрфурта наверняка поразились бы тогда, услышав историю о шляпе. Государи продолжали расточать друг другу знаки личной симпатии. Вместе присутствовали на смотре 17-го легкоконного полка, вместе смотрели «Федру» Расина, вместе в одной карете 6 октября поутру отправились в Эттерсбергский лес на охоту, вместе обедали у великого герцога Саксен-Веймарского в компании шестнадцати весьма заметных персон европейской истории.

Во время оживленной трапезы зашла речь о Золотой булле, которая вплоть до учреждения профранцузского Рейнского союза в 1806 году служила конституцией и определяла порядок избрания императоров упраздненной Священной Римской империи, число и обязанности голосующих и прочее. Рассказывая обо всех этих подробностях, принц Карл Теодор фон Дальберг вскользь упомянул, что булла была принята в 1409 году.

 – Полагаю, вы ошибаетесь, – вдруг вмешался Наполеон. – Это произошло в 1336-м, в царствование Карла IV.

 – Да, вы правы, Ваше Величество, – смутился принц, – теперь я это припоминаю; но как случилось, что Ваше Величество так хорошо осведомлены о подобных вещах?

 – Когда я был подпоручиком артиллерии… – начал Наполеон и заметил, как присутствовавшие невольно вздрогнули от неожиданности. Он на секунду осекся и с улыбкой продолжил: – ...когда я имел честь быть простым подпоручиком артиллерии, я провел три года в гарнизоне Валанса. Я не любил общества и жил довольно-таки уединенно. Счастливый случай поселил меня рядом с одним книготорговцем, просвещенным и любезным человеком. За три года службы в гарнизоне я перечитал всю его библиотеку и с тех пор ничего не забыл, даже о предметах, не имеющих особого отношения к теперешним моим занятиям.

Это было чистой правдой. И великим своим успехам император был в немалой степени обязан удивительным свойствам своей памяти (слух, что он помнил по именам всех солдат своей армии, конечно, преувеличен, но реальную почву под собой имел) и не менее удивительной способности заниматься многими важными делами одновременно.

Расставание

Тем временем стало совершенно ясно, что обсуждать больше нечего. Позицию русских в угодную для Франции сторону подвинуть никак не удастся. Незачем зря терять время.

В пятницу 7 октября министры Румянцев и Шампаньи с секретарями готовили окончательный текст Эрфуртской конвенции, а императоры для препровождения времени отправились на поле сражения при Йене, где двумя годами раньше Наполеон разбил пруссаков. Тогда Александр был их союзником, а теперь победитель непринужденно рассказывал ему о подробностях боя. Более того, оба завтракали под тентом, а перед их глазами войска воспроизводили картину баталии. «Йенское действо» было частью официально-парадной стороны эрфуртского свидания, которая, собственно, и заняла все формально оставшиеся дни. Снова спектакли, балы, приемы, «милые» символические жесты вроде случая, когда царь заметил, что забыл взять на очередной смотр войск свою шпагу. Бонапарт предложил ему свою, а Александр, принимая, торжественно изрек: «Я никогда не обнажу ее против Вашего Величества». Обмен подарками, среди которых и великолепные несессеры из позолоченного серебра, и севрский фарфор для русской императрицы…

В среду 12 октября союзная конвенция была подписана министрами и тут же ратифицирована. Преамбула и три первые статьи просто подтверждали тильзитские соглашения и устанавливали главную цель, к которой стремились стороны: всеобщий мир. Еще договорились «предложить» вступить в диалог Англии, причем непременными условиями таких переговоров с «врагом континента» считать признание Лондоном: а) присоединения Финляндии, Молдавии и Валахии к России, б) нового порядка вещей во Франции и Испании… Еще «обменялись» определенными гарантиями сохранения целостности для Турции. Ну и Александр опять подтвердил, что выступит на стороне Наполеона, если австрийцы нападут на него.

В пятницу наступила пора прощания. Неожиданно оно контрастировало с бодрым фоном самой встречи – истинные чувства в известной мере прорвались. Наполеон и Александр молча выехали из города верхом по дороге в Веймар и около того же места, где почти три недели назад они встретились, расстались. Расстались как братья и союзники, формально, во всяком случае… Второй сын корсиканского адвоката, бывший артиллерийский подпоручик и якобинец долго смотрел вслед удалявшейся карете праправнука Петра I. Потом он медленно повернулся и направил лошадь обратно, храня полное молчание. По воспоминаниям известного Анна Жана Мари Рене Савари, будущего министра полиции, с ним никто не решался заговорить – так он был мрачен. Тем же вечером император покинул Эрфурт.

Примерно в это же время Александр написал несколько слов матери: «Мы покинули эрфуртскую крепость (намек на несостоявшееся пленение. – Прим. авт.) и с сожалением расстались с императором Наполеоном. Пишу Вам из Веймара»…

Наполеон и Александр I на конной прогулке в окресностях Эрфурта. MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO

«Дерьмо в шелковых чулках». Эпилог

Наполеон имел все основания быть недовольным. Конечно, он чувствовал, как эрфуртской встрече далеко до тильзитского триумфа. Даже просто для того, чтобы финал ее оказался похож на успешный, ему пришлось приложить массу усилий… В 1808 году «русский союз» еще сохранял для него свое значение, но стал обретать новые черты, по зрелому размышлению странные и непонятные. Во всяком случае, российский император уже вошел в роль полноправного союзника, хотя в недавнем прошлом и побежденного. Если в Тильзите Александр, озабоченный участью своего прусского союзника, в остальном был готов поддерживать любое требование французов, то теперь ничего подобного не наблюдалось.

Что же до практических результатов… Свидание с царем разве что отсрочило франкоавстрийскую войну на полгода. Долгосрочные требования наполеоновской политики ни в коей мере не были удовлетворены.

Одно время предполагалось, что после Эрфурта Наполеон посватается к одной из русских великих княжон, сестер Александра, но император французов пока что отложил это.