Текст книги "Журнал «Вокруг Света» №10 за 2008 год"
Автор книги: Вокруг Света Журнал
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)
Судьба адмирала
Сегодня в гостиную для избранных приглашен известный кинорежиссер Андрей Кравчук, создатель картины «Рождественская мистерия» (2000), сериала «Господа офицеры» (2004), фильма «Итальянец» (2005) о воспитанниках детдома, получившего Гран-при детского конкурса Берлинского кинофестиваля и еще более 10 престижных наград (картина выдвигалась на премию «Оскар»). Поводом же для настоящей беседы послужило весьма примечательное событие: в октябре 2008 года на экраны страны выходит масштабная историческая кинолента «Адмирал», посвященная драматической судьбе выдающегося русского флотоводца, полярного исследователя, Верховного правителя российского государства Александра Васильевича Колчака.
– Скажите, Андрей, что побудило вас создать фильм об адмирале Колчаке?
– Личность Колчака заинтересовала меня еще в школе, когда о нем говорили как о враге советской власти и агенте иностранных держав, а о его расстреле – как о заслуженной каре за злодеяния. Позже, в университете, я узнал, что он был видным исследователем Севера – экспедиции Александра Васильевича, в частности, нашли отражение в романе Обручева «Земля Санникова». Помимо этого он был известным минным инженером: по его пособиям до сих пор изучают минное дело. Вся многогранность такого характера как-то сама собой сфокусировалась и особым образом осела в моей памяти. Позже, когда я делал документальный фильм о режиссере Илье Авербахе и рассказывал о его несостоявшейся экранизации булгаковской «Белой гвардии», мне пришлось изучать документы, фотографии, кинохронику периода Гражданской войны, и я волей-неволей испытал сильнейшее влияние тех людей и событий. Поэтому когда позвонили с предложением стать режиссером фильма о Колчаке, мне сразу стало интересно. Интересно не только время, в которое жил, воевал и любил адмирал, но и его пространственные перемещения. Сначала он существовал в антураже огромных пространств – полярных и морских. Потом, после провозглашения его Верховным правителем российского государства, это пространство вдруг стало сужаться: сначала до границ Сибири, потом до штабного вагона, а потом и до камеры иркутской тюрьмы, откуда его увели на расстрел. Но в самом конце, когда тело Колчака бросили в Ангару, он снова встретился с безграничностью пространства, завершив тем самым круг своей удивительной жизни.
– Большое место в фильме отведено любовной линии – роману Александра Колчака с Анной Тимиревой. Что это – часть вашего творческого замысла или уступка вкусам публики, воспитанной на «мыльных» сериалах?
– Мы не ставили цель воспроизвести в нашем фильме всю биографию адмирала. Это можно сделать в произведении другого жанра – в документальном фильме или телепередаче для людей, интересующихся историей. Художественный фильм должен раскрывать личность героя, воссоздавать ее вокруг определенной оси, и для Колчака, как ни странно, такой осью стала любовь – любовь на фоне войны и революции, на фоне крушения целого мира. Все остальные линии, которые мы пытались выстроить, рассыпались – слишком уж многогранной оказалась жизнь адмирала, причем на каждом ее этапе были свои взлеты и падения. Поэтому мы выбрали лишь самый драматический отрезок его жизни: с 1916 года до конца, до расстрела. Именно в это время Колчак выдвинулся без преувеличения на первые роли в жизни страны, и тогда же в его душе острее всего проявился конфликт между долгом и любовью. Этот конфликт странным образом отразился на всем, что происходило вокруг него, – за нарушением привычного порядка и моральных устоев в душе Колчака последовали революция и падение устоев в масштабе всего государства. Есть много свидетельств того, что для самого адмирала его любовь, кстати, глубоко возвышенная, без всякой там «мыльности», играла роль не меньшую, чем карьера. Хотя, конечно, в официальных документах этого не найти.
– Вас наверняка будут критиковать за то, что адмирал в вашем фильме изображен рыцарем без страха и упрека. А ведь на нем немало крови, в том числе крови мирных жителей, убитых и замученных в Сибири.
– Войны без крови не бывает, а в гражданской войне – любой, не только нашей – жестокость всех воюющих сторон особенно велика. Зверствовали и красные, и белые, но в фильме эта тема почти не затрагивается. Мы не ставили и не могли ставить цель изобразить все, что происходило в Сибири в то время. Мы, напоминаю, сосредоточили внимание на личности Колчака. А он, по моему убеждению, не несет ответственности за подавляющее большинство жестокостей, совершенных его сторонниками. Здесь действовала логика войны, логика ненависти, общая для всех – белых, красных, зеленых. Конечно, были и другие случаи, и в этом тоже заключалась личная драма адмирала – принимать жестокие и непопулярные решения, когда этого требует взятая на себя ответственность.
– Использовали ли вы при создании фильма исторические документы, а также художественные произведения, посвященные Колчаку, например, известный роман Владимира Максимова «Заглянуть в бездну»?
– Роман Максимова я, конечно, читал, но, создавая фильм, мы не опирались ни на него, ни на другие романы. Художественная проза всегда допускает вымысел в описании слов, мыслей, поступков героев, а нам хотелось избежать этого и основываться на документах, мемуарных свидетельствах, к счастью, их сохранилось достаточно. Использовали мы и труды историков, в том числе жизнеописание Колчака, вышедшее в известной серии ЖЗЛ. У фильма были исторические консультанты, включая Сергея Дрокова, известного биографа адмирала. Мы старались как можно детальнее и точнее воссоздать эпоху, о которой наши современники имеют весьма смутное представление. Конечно, нам тоже приходилось делать определенные допуски, прежде всего в реконструкции личных отношений героев фильма, их поведения. В этой области за 100 лет многое изменилось, а нам хотелось приблизить Колчака, его друзей и врагов к нашим современникам, сделать их понятнее. Только так можно наглядно показать, что в этих людях было то, чего нам, по-моему, остро не хватает сегодня – понятия долга, чести, нравственности, умения сохранять достоинство и выдержку в любых обстоятельствах.
– Сознательно ли для фильма о Колчаке подбирался звездный состав актеров – Константин Хабенский, Сергей Безруков, Елизавета Боярская, Анна Ковальчук, Барбара Брыльска?
– Изначально у нас не было установки на звездность. На ведущие роли пробовалось множество актеров, некоторые заменялись едва ли не в последний момент. Могу сказать, что в результате сложился прекрасный актерский ансамбль, без деления на «звезд» и «рабочих лошадок». Все актеры работали с полной отдачей, с большим интересом к сюжету, стойко перенося спартанские условия съемок.
– А где и в каких условиях проходили съемки картины?
– Фильм снимался полтора года практически по всей России: в Москве, Петербурге, Выборге, Севастополе, Иркутске, на Кругобайкальской железной дороге – уникальном сооружении, проложенном в 1915 году по отвесным скалам почти без техники. Зимние бои мы снимали около месяца в военном городке под Нижним Новгородом, причем морозы стояли сибирские – 30 градусов. Актеры, да и все члены съемочной группы сильно мерзли, спасал только горячий чай. Были и другие трудности, но результат того стоил, надеюсь, зрители скоро смогут в этом убедиться. Конечно, применялись и спецэффекты, которых требует современное зрелищное кино, особенно в батальных эпизодах. Из кораблей начала ХХ века сохранился только крейсер «Аврора», поэтому нам пришлось строить полноразмерную декорацию на военно-морской базе в Севастополе. После окончания съемок она стала новой городской достопримечательностью, и на нее даже водят экскурсии.
– Собираетесь ли вы и впредь развивать биографическую тему, например, снять фильм о ком-либо еще из персонажей Гражданской войны?
– Пока конкретных планов нет, но эта эпоха, конечно, как, наверное, и любая другая, «зацепив» человека, долго не отпускает его от себя. А воплотить эпоху в книге или на экране лучше всего позволяет биография, особенно биография человека заметного, наделенного властью или влиянием, замыкающего на себе судьбы множества других людей. Поэтому мой интерес к биографической теме сохраняется, и я надеюсь еще не раз воплотить его в жизнь.
Беседовал
Вадим Эрлихман
Проводы Стромы
Наблюдать за этим действом со стороны немного странно: ветхие старухи с диким гиканьем и криком разрывают на части куклу. Во все стороны летят клочья прошлогодней соломы, остатки нехитрой одежды. Через пару минут все закончится, и старухи, забрав размалеванную голову куклы, вернутся домой. Согласно древнему поверью, они обеспечили хороший урожай на следующий год.
Таков финал сложного обряда похорон Стромы, который в нижегородской деревне Шутилово празднуют с незапамятных времен.
Каждый год старушки наряжают куклу, а затем разрывают и развеивают ее в поле. Говорят, что изначально на месте куклы был живой человек. Во всяком случае, шутиловцы помнят, как в соседней, ныне вымершей деревне Пантас еще в 30-х годах прошлого века обряжали живую женщину и носили ее по деревне. Конечно, ритуальное жертвоприношение тогда уже не практиковалось. Однако, как считают этнографы, это аргумент в пользу того, что оно существовало в дохристианскую эпоху.
Вообще обряд этот – своеобразный аналог Масленицы, которую по всей России справляют на рубеже зимы и весны. С той лишь разницей, что похороны Стромы, сохранившиеся только в Шутилове, символизируют проводы весны и встречу лета. Обряд совершается в первое воскресенье после Троицы. В прошлом году праздник пришелся на 27 мая, и соответственно хоронили Строму 3 июня. Считается, что привязка этого ритуала к православному календарю (так же как и Масленицы) – дело сравнительно позднее. Изначально время его проведения было продиктовано особенностями аграрного цикла в средней полосе России. В последней декаде мая крестьяне, как правило, заканчивают сев. А сенокос начинается примерно с последней недели июня. Так в череде полевых работ возникает своеобразное «окно». Самое время для отправления ритуалов и шумных гуляний.
Каждый год шутиловские старушки сначала наряжают и оплакивают куклу, а затем разрывают и развеивают ее в поле
Язычники XXI века
Одна из главных участниц и «идеологов» похорон, 78-летняя Евдокия Ильинична Новикова, сразу ведет нас к кукле, которая лежит на крыльце стоящего на отшибе дома. На ней старая кофта и длинная юбка, скрывающая резиновые сапоги. Строма, несомненно, девка видная: с высокой грудью, огромными голубыми глазами, яркими губами и румянцем на щеках. Впрочем, ничего удивительного: у древних язычников было принято приносить в жертву красивую женщину репродуктивного возраста. Считалось, что она понесет от духов плодородия и тем самым обеспечит селению хороший урожай.
– Болеет она у нас, робяты, – начинает Евдокия Ильинична. – Четвертай день, завтра уж хоронить с богом будем.
Меня поражает тон в голосе старушки. Возникает впечатление, что перед ней вовсе не набитая соломой кукла, а живой человек. Я решаю подыграть.
– А что же, – спрашиваю, – родня-то у нее есть? Детишки, может быть, остались?
– Родня-то есть, – отвечает Евдокия Ильинична, – а вот робятишек нетути. И мужа у Стромушки не было. Но ты не подумай, она у нас ох какая г-у-у-лена была! У ее мужиков-то было!
Здесь наш диалог на время прерывается, потому что к крыльцу подходит еще одна пожилая женщина.
– Где ходишь-та? – кричит ей Евдокия Ильинична. – Правильно говорят: богатый околет, поп звоном одолет, а бедный помрет, так никто не придет!..
Пока женщины беззлобно переругиваются, я пытаюсь осмыслить то, что узнал о Строме. Во-первых, внешне это девица молодая и привлекательная. Во-вторых, у нее еще не было детей и, значит, не истощена женская плодоносящая сила. Наконец, подчеркивается, что особых комплексов по поводу взаимоотношений полов у нее нет. Идеальный, в сущности, подарок «мужикам» из мира духов! А если говорить серьезно, то это подтверждает научную этимологию имени Строма: по мнению этнографов, оно происходит от древнерусского «стором» («стыд, срам»), которое, в свою очередь, восходит к греческому stroma – «подстилка».
Все в этих карнавальных похоронах не так, как принято. Даже гроб Строме не положен – в последний путь ее несут на стремянке
Тем временем женщины продолжают разговор. От условно-ритуальных формул, в которых обсуждается ухудшающееся здоровье девушки, они постепенно переходят к чисто организационным вопросам. Вечером к дому должны подтянуться местные старушки – оплакивать Строму.
– Куда их посадим-то, Галь? – справляется Евдокия Ильинична.
– Так вот на лавку, – отвечает вторая.
– А выдержит ли? – Так чай не борова приведем, выдержит…
– Эх, робята, – неожиданно обращается к нам Евдокия Ильинична. – Все меньше нас остается. В прошлый год еще девять человек было, кто знал, что да как делается, а теперь только четверо. Мрет народ. Нюра Ивановна, вон, наша лучшая плакальщица, померла. Да и мы тоже уж скоро. Песельница наша, Татьяна Васильевна Семенова – сегодня ее приведут, послушаете – ослепла. Э-э-эх…
– А что, раньше много народу в празднике участвовало?
– А то! Раньше и Стромушек было несколько. В каждом конце деревни делали свою. У нас, на Кутке, была, на Горе была, в других местах. Раньше, перед тем как в поле их нести, мы у клуба все собирались. Там соревновалися, у кого Стромушка лучше и краше. Когда я молодая была, мужики по двое в коня рядились. Ходили, озоровали. Все село гуляло. Сейчас уж не то…
Вечером в доме собираются немногочисленные старушки. Но настоящего плача не получается. После нескольких причитаний Евдокия Ильинична вздыхает: «Ох, девоньки, кто плакал, тех уж нет. Давайте выносить будем». Строму снимают с крыльца и кладут подле дома на лавку. Все остальные рассаживаются вокруг. «Ну что, девоньки, давайте споем», – говорит слепая песельница.
Одна за другой звучат грустные песни, исполненные русской, бескрайней тоски. Многие из них сложили в незапамятные времена прямо здесь, в Шутилове:
Много ласки ждала
В эту темнаю ночь,
В эту темнаю ночь роковую.
И рыдая гнала я тоску от себя,
Потому что ты любишь другую.
Так люби же ее, так люби горячо,
Наслаждайся ее красотою.
А меня позабудь, позабудь поскорей,
Позабуду и я, но не скоро…
В то время как «брат» Стромы играет печальную мелодию, торжественно зачитывается текст телеграммы о смерти любимой «сестры»
Родственница Моники Левински
Утром, часам к 10, на Куток начинает приходить народ. В основном это любопытная молодежь. Приехала на автомобиле и пара сотрудников райотдела культуры: похороны Стромы считаются чем-то вроде визитки района. Но есть и старики. Они тоже предаются воспоминаниям о прошлом, когда праздник имел совсем другой размах.
– Раньше до тысячи человек собиралось, – говорит один из них, совсем ветхий, с палочкой. – Да и село, надо сказать, было не чета нынешнему. До четырех тысяч человек жило. А сейчас вчетверо меньше. Молодежь бежит… Тем временем вчерашние старушки вновь заунывно заводят:
– Ой, девонька, да на кого же ты нас покинула. Рученьки твои ослабели, ноженьки не ходят, румянец со щек сошел! Но неожиданно в этот траурный плач врывается совсем другой голос. Наша старая знакомая Евдокия Ильинична, наряженная и с метлой в руках, подходит к дому и весело представляется:
А я Баба-яга, костяная нога,
Печку топила, ручку сломила.
Пришла на базар
И купила самовар!
Дальше следует куплет о блудливости девки Стромы. В легенде появляются новые детали. Она-де была не только беспутна, но и изнасилована в лесу разбойниками. Словом, снова повторяется один и тот же мотив о половой распущенности покойной, подкрепляемый частушками.
Можно объяснить это карнавальностью обряда, когда все в известной степени поставлено с ног на голову: у гроба поют веселые песни и вместо хвалебных речей произносят обличительные. Но можно тут вспомнить и то, что праздник, в сущности, носит двойственный характер. Ведь похороны Стромы (которую называют еще Веснушкой) – это одновременно и встреча Красного Лета. Не только смерть, но и возрождение.
С этого момента начинается своеобразное театрализованное представление. В нем участвуют и люди помоложе – по большей части это родня шутиловских старушек.
Сначала на сцене появляется ряженная в старинный сарафан женщина. На лице у нее маска, но, судя по движениям, она пожилая.
Явление народу Моники Левински – «сестры Стромы». Каждый год в обряде принимает участие какой-нибудь новый персонаж
– А вот и Красное Лето пожаловало! – говорят зрители.
Красное Лето, однако, держится скромницей: ничего не говорит и лишь еле заметно приплясывает под частушки Бабы-яги. Такое поведение объяснимо: Веснушку еще не схоронили, и Красному Лету рано заявлять о своих правах в полный голос.
Вслед за Бабой-ягой и Летом на похороны жалует еще один персонаж – доктор, с тонометром и в косынке с намалеванным на ней красным крестом. Он призван провести своего рода освидетельствование умершей. В роли врача выступает уже знакомая нам по вчерашнему дню Марья Егоровна Хрычева. Для виду поколдовав над тонометром, она якобы пишет что-то на бумаге, а затем зачитывает:
– Померла от хондроза, от инсульта, от диабета, от обжорства, от пьянства… Она, Веснушка, все у нас прибрала.
Оказывается, Строма должна не только обеспечить хороший урожай. Убывая в мир иной, она также призвана забрать с собой все напасти: болезни, блуд, пьянство…
Мои размышления о смысле обряда прерывает появление нового персонажа – брата Веснушки, который, наряженный моряком, растягивает на ходу мехи гармони: «На-а-а побывку е-ед-е-е-т, молодо-ой моряя-я-к». Однако при виде лежащей на лавке «сестры» настроение его тут же меняется:
– Ох, померла сестренка, – с ходу начинает голосить он. – Что же вовремя меня не известили? Я бы приехал, лекарств привез…
– Так, знаешь ли, Интернет сломался, телефон не работал, – отвечает находчивая Евдокия Ильинична. – Ну как мы те позвоним-то, а?
Дальше следует произвольный диалог, после которого на сцене появляется «сестра» покойной. Это пожилая женщина с гипертрофированной фальшивой грудью, наряженная в некое подобие мини-юбки. Она представляется… Моникой Левински, которая тоже сожалеет о безвременно ушедшей «сестре».
Одежду Стромы так и оставят в поле. В деревню отнесут только голову куклы – она будет использована на следующий год
Все эти современные вкрапления в обрядовое действо могут поначалу смутить наблюдателя – ведь мы привыкли воспринимать ритуалы как нечто крайне консервативное, неизменное. С другой стороны, возможно, именно эта способность к ассимиляции нового сохранила жизненность традиции, не дав ей превратиться в выхолощенный туристский аттракцион. Так что импровизация тут вполне уместна – при условии, что соблюдается основная ритуальная канва.
Словно прочитав мои мысли, стоящий рядом старик замечает:
– Сейчас у них доктор, а в прошлом году попа наряжали. Они постоянно чего-то меняют. Хотя в основе все то же, как и когда я пацаном был…
Наконец наступает кульминационный момент. Строму кладут на стремянку, выступающую в роли носилок, и с песнями несут в поле. Вопреки похоронным традициям «тело» несут «родственники».
– Так правда, что ее нужно обязательно разорвать во ржи? – спрашиваю по дороге у Евдокии Ильиничны.
– А то! Только сейчас у нас сеют хлеба мало, и рожь начинается километрах в двух от деревни. Мы старенькие, нам туда тяжело иттить. Сейчас выйдем сразу за деревню в поле и там ее, милую, развеем.
Так все и происходит. На обратном пути задаю еще один вопрос: неужели участники ритуала и правда верят, что он каким-то образом повлияет на урожай? Те смеются, но отвечают утвердительно. И добавляют, что, мол, «не нами придумано, отцами, а они не глупее нас были».
Но расправа со Стромой еще не ставит точку в обряде. За ним следует обязательный ритуальный пир. Заявляться на него с пустыми руками не принято. Народу много, и стол, организованный прямо на земле, быстро заставляется разного рода закусками и блюдами. Здесь и окрошка, и тушеная капуста с мясом, и яйца, и колбасы, и много чего другого. Пир с песнями и бесконечными разговорами длится под палящим июньским солнцем до самого вечера. Только теперь можно с полным правом сказать, что жители деревни Шутилово встретили Красное Лето на три дня позже, чем предписывает календарь.
Фото Михаила Безносова
Никита Шалагинов
